Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2007
«Россия слышит, как поет Америка…»[1]
Конференция в Дартмуте
1
В 1861 году журнал «Современник» напечатал перевод стихотворения Генри Лонгфелло «Невольник в проклятом болоте…». Эта публикация безусловно способствовала знакомству прогрессивной русской общественности с прогрессивной американской общественностью, но назвать это началом знакомства русского читателя с американской поэзией вряд ли можно. И в оригинале стихотворение, идеологически конечно правильное, так себе, и перевод на том же уровне. Если говорить честно, то до середины XIX века Америке нечего было предложить зарубежному читателю поэзии, да и своему собственному-то предлагались стихи в массе своей эпигонские. Единственным исключением был, пожалуй, Эдгар Аллан По. Его сначала «открыл» во Франции Бодлер, а уж позднее, в конце века, благодаря Бодлеру, русские символисты. Но и По в многочисленных русских переводах не давал представления об американской поэзии. Во-первых, символисты не совсем правильно его понимали — превращали в мрачного мистика, не замечая сильной иронической oкраски баллад. Во-вторых, собственно «американского» в стихах По было немного. Он был сродни европейским романтикам. Дата рождения подлинно американской поэзии — 1855 год, когда вышли в свет похожие на книги пророков, на прозу Достоевского, на Гомера и Гесиода, ни на что не похожие «Листья травы» Уолта Уитмена.
Знакомство русского читателя с Уитменом, а стало быть, и с самобытной американской поэзией произошло почти полвека спустя. Практически одновременно его принялись переводить Корней Чуковский и Константин Бальмонт. Всякая национальная поэзия прирастает иностранными завоеваниями. Это, может быть, даже особенно верно для русской поэзии. Благодаря тому, что Цветаева назвала «уступчивостью речи русской», на русский почти все хорошо переводится. Мне как-то пришло на ум сравнение с клапаном, который пропускает стих только в одну сторону: с английского на русский стихи перевести можно, а с русского на английский почти никогда нельзя. Как немецкий стих обрусел в XVIII веке под перьями Ломоносова и Державина, как французский обогатил поэзию Пушкина, так же демократическая и мегаманиакальная образность Уитмена откликнулась в Хлебникове, Маяковском и некоторых других поэтах русского авангарда начала ХХ века.
Вот этому малоизученному явлению, прививке американской поэтики к древу русской поэзии, и была посвящена компактная по составу участников, но очень интересная конференция, проходившая в мае 2006-го в Дартмутском колледже, где я имею честь преподавать.
Открылась конференция докладом моего коллеги, одного из крупнейших на Западе знатоков русской поэзии, Барри Шерра. Он как раз и говорил о сравнительных достоинствах переводов Чуковского и Бальмонта из Уитмена. У одного из «старших» русских символистов — у Константина Бальмонта — не очень удачная литературная судьба. Бешеная популярность и не менее бешеная плодовитость в начале литературной карьеры сделали его заманчивой мишенью для пародистов. К тому же со вкусом у него действительно не всегда было все в порядке. Вот и в переводах из Уитмена он не мог удержаться, чтобы не завернуть что-нибудь вроде: «О, испить мистических бредов…», — там, где верный оригиналу Чуковский писал просто: «этот загадочный бред». В результате сложилась устойчивая традиция насмешливого отношения к переводам Бальмонта. Первым русским Уитменом стойко считается Уитмен Чуковского. Тем более что Чуковский и книжку написал под названием «Мой Уитмен».
В своем докладе Шерр показал, что переводы Бальмонта, несмотря на отдельные срывы вроде «мистических бредов», зачастую поэтически точнее переводов Чуковского и послужили отличными проводниками уитменского мировидения в сознание русскогo читателя. Надо сказать, что у Барри Шерра тут нашлось два авторитетных союзника. Предпочтение переводам Бальмонта перед переводами Чуковского отдавали Александр Блок и Иосиф Бродский, хотя и тот, и другой Бальмонта-поэта не особенно жаловали.
Конечно, все, кто хоть сколько-то знаком с американской литературой, сразу же назовут имя единственного равновеликого Уитмену и совершенно на него непохожего поэта XIX столетия — Эмили Дикинсон. Профессор Московского Государственного университета Татьяна Венедиктова говорила о «путешествии Эмили Дикинсон из Америки в Россию», о том, как русские переводчики угадали за легкими конструкциями коротеньких стихотворений Дикинсон отважную экзистенциальную позицию, постоянное прозрение бездны небытия.
Доклад Татьяны Венедиктовой вызвал оживленную дискуссию. Мы пытались объяснить необыкновеную популярность Дикинсон среди российских любителей поэзии в последние годы. Кажется, нет такого переводчика в России, который не попробовал бы переводить Дикинсон и не вывесил бы плоды трудов своих во Всемирной сети. По этому поводу интересное предположение высказал участник конференции, поэт и филолог Михаил Гронас. Он заметил, что в интернетской поэзии популярность Эмили Дикинсон превзойдена только популярностью стихов, написанных в форме японских хокку, и предположил, что и в том, и в другом случае в поэтических текстах кроется некий алгоритм, что апеллирует к сознанию (или подсознанию?) поколения Интернета.
Другой известный русский поэт, участник конференции Сергей Гандлевский, сделал остроумный обзор американской поэзии на страницах журнала «Иностранная литература» с момента его основания в 1955 году до разгара перестройки в 1989-м. Свой доклад он озаглавил «Bопреки и благодаря». Дело в том, что хотя во главе журнала в советские годы обычно стояли мрачные идеологические церберы, в журнале сотрудничали интеллигентные переводчики и литературоведы, которые старались по мере возможности знакомить читателя не только с творчеством каких-то никому в Америке неведомых «поэтов-коммунистов» и «борцов за мир», но и с творчеством таких классиков американской поэзии ХХ века, как Роберт Фрост, Карл Сэндберг, Уоллес Стивенс, Харт Крейн. Такие публикации были возможны только в сопровождении предисловий и послесловий, объясняющих, что поэт, хотя и не коммунист, но пишет хорошие стихи, «благодаря» симпатиям к «трудовому люду» или «вопреки» собственному «буржуазному гуманизму». «Талантливым взрослым писателям говорят «ай-ай-ай», одергивают, вправляют им мозги, будто симпатичным путаникам вроде носовского Незнайки», — так охарактеризовал эту практику Гандлевский.
О новых временах говорил литературовед Антон Нестеров. Он проследил следы глубокого освоения американской поэзии шестидесятых годов, поколения «битников», современными русскими поэтами. В качестве особенно характерного примера он приводил творчество Кирилла Медведева. «Недоуменная реакция российской критики на стихи Медведева, — говорил Нестеров, — легко объяснима: критики пытаются «вписать» эти стихи в традиционный контекст русской поэзии, не видя того факта, что эти тексты существуют в силовом поле между поэзией русской и поэзией американской и для их интерпретации нужны какие-то иные оптики чтения».
Пожалуй, главным итогом наших дискуссий, в которых принимали участие литературоведы Джон Коппер, Джейн Миллер и Соня Кетчан, поэты-переводчики Григорий Кружков, Белла Мизрахи, Михаил Еремин, Катя Капович и некоторые другие, стало именно выявление этого активного «силового поля», установившегося в течение последних ста лет между русской и американской поэзией. Это и дало нам право назвать нашу конференцию переиначенной строкой из Уитмена: «Россия слышит, как поет Америка…»
2
Конференция была посвящена 90-летию дартмутского профессора русской литературы, одного из самых известных поэтических переводчиков в США Уолтера Арндта, и закончилась чествованием юбиляра.
Свои вышедшие недавно мемуары Арндт, со свойственной ему самоиронией, назвал «Плут в гитлеровской Европе». И правда, его ранняя биография имеет черты плутовского романа. Он родился в семье силезского предпринимателя и ученого-химика. Место рождения — Константинополь (Стамбул), куда Арндт-старший был приглашен учреждать кафедру химии в университете. Детство Уолтер провел в пoльско-немецком Бреславле. Потом закончил Оксфорд и поступил в аспирантуру Варшавского университета. В сентябре 1939 года отказался от германского гражданства и ушел добровольцем в польскую армию, а после ее разгрома — в партизанское подполье. Будучи мастером на все руки, в подполье занимался главным образом изготовлением фальшивых немецких документов. В 1940 году с документами собственного изготовления через Германию пробрался в родной Стамбул. Там он предложил свои услуги переводчика-полиглота (все западно- и восточноевропейские языки плюс турецкий) американской разведке ОСС (предшественнице ЦРУ). После войны переехал в США, защитил докторскую диссертацию по компаративистской лингвистике, стал университетским профессором.
Способность Арндта к версификации на нескольких языках поражает. Как-то после выхода в свет его очередной книги переводов из Пушкина я, в порядке дружеского поддразнивания, бросил в его почтовый ящик эпиграмму:
Не вытащит поэта с того света
Однофамильцев дружный произвол.
Как доктор Арендт вылечил поэта,
Так доктор Арндт поэта перевел.
На следующий день я в своем почтовом ящике обнаружил безупречно точный, с сохранением размера и рифм, перевод этого четверостишия на английский. На следующий день в ящике был немецкий перевод. На следующий — польский. За ним последовал латинский, но, правда, уже без рифм и в другом размере.
Арндт перевел на английский «Фауста» Гёте, стихи Гейне, Рильке, фон Моргенштерна и великую книгу комиксов XIX века «Макс и Мориц» Вильгельма Буша (из нее переводил на русский Хармс). Выдержавший несколько изданий «Трижды Пушкин» (Pushkin Threefold) — избранное, включающее в себя представительную подборку стихотворений, «Медный всадник» и др., — широко используется при преподавании русской литературы в Америке (книга так называется, потому что состоит из трех частей: тексты Пушкина в оргинале, в подстрочном переводе и в переводе поэтическом). И, несмотря на несколько попыток предложить лучший вариант, арндтовский перевод «Евгения Онегина» до сих пор признается непревзойденным. В свое время его довольно злобно атаковал Набоков, чей прозаический перевод и комментарий вышли почти одновременно с арндтовским. Свой отзыв Набоков озаглавил «Кулаком по фортепиано». Арндт в долгу не остался и назвал набоковский перевод «грустным ритуальным убийством [оригинала], сопровождаемым лексической некрофилией». В долго не смолкавшей полемике на стороне Арндта против своего старинного приятеля Набокова выступил влиятельнейший писатель и критик Эдмунд Уилсон.
Поднимая бокалы за здоровье юбиляра, участники конференции обещали встретиться в Дартмуте опять, чтобы поздравить его со столетием.
Лев Лосев