Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2007
Проклятые поэты: Тристан Корбьер, Шарль Кро, Жермен Нуво, Жюль Лафорг / Сост., ст., комм. М.Д. Яснова. СПб.: Наука, 2005. — 496 с. / Библиотека зарубежного поэта.
Понятие «прóклятые поэты» давно и прочно укоренено в русском языке. Сто с лишним лет тому назад, в 1904 году, на обложке «Тихих песен» Ник. Т-о (И. Анненского) как подзаголовок было напечатано: «С приложением сборника стихотворных переводов “Парнасцы и проклятые”», и никому это не казалось невнятным. Однако на протяжении всего этого времени русский читатель не имел возможности составить себе более или менее ясное представление о том, что же это понятие значило и у его истоков, и в процессе исторического изменения. Даже книга П. Верлена «Lespoètesmaudits» не была переведена.
С ее-то анализа и начинает М. Яснов разговор о тех поэтах, которых должны входить в число «проклятых». В каноническом варианте, печатаемом во всех изданиях Верлена, ее составляют очерки о Т. Корбьере, А. Рембо, С. Малларме, М. Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль-Адане и самом Верлене («Бедный Лелиан»). Как видим, в сборник, составленный М. Ясновым, из героев Верлена попал только Тристан Корбьер. Из сборника Анненского — Корбьер и Кро. В классическую книгу Б. Лившица «От романтиков до сюрреалистов» вошли стихи Корбьера и Лафорга. Отдельных сборников на русском удостоились те же Корбьер и Лафорг (причем последний — едва ли не сто лет назад, в 1914 году). Очевидно, что составитель представлял себе вынесенную на титульный лист книги категорию как нечто пульсирующее, зависящее как от постоянных свойств самой поэзии, так и от исторического интереса во Франции и в России.
Верлен и Рембо переводились и издавались так часто, что явно заслуживают отдельных томов. Малларме воспринимается современными читателями как крупнейший поэт символизма, почему и должен рассматриваться в ином контексте, так же, как и Деборд-Вальмор (почти неизвестная в России). Справедливо отмечено М. Ясновым, что Вилье де Лиль-Адан известен нам (и издается по-русски) прежде всего как прозаик. И тогда выбор составителя становится понятным, объяснимым и логичным: «В истории французской поэзии “проклятые” заняли место между ”Парнасом” и символистами. <…> Хронологически “проклятые” укладываются в рамки 70-80-х годов. Писали недолго, умирали рано. <…> Смерть Верлена в 1896 году поставила точку на всем этом конфликте поэзии и действительности…».
Такая ясность и трезвость очень подходит для научного издания, которым открывается целая серия. Не считая ее название слишком удачным (исконно тот образец, на который оно ориентировано, значил «библиотека для поэта», а не «библиотека, представляющая поэта»), все же отметим закономерность и нужность ее возникновения: слишком много в истории зарубежной поэзии было русской культурой пропущено, а что-то осталось забытым в разрозненных томиках или на журнальных страницах. Инвентаризация уже сделанного и восполнение пропущенного, сочетающие научность (ср. название издательства, взявшегося выпускать серию) и поэтичность или, говоря более торжественными словами, расчет и вдохновение, рано или поздно должны были стать явственной задачей не только историков литературы, но и поэтов.
М. Яснов в этом отношении является едва ли не идеальной фигурой. Известный переводчик и оригинальный поэт, он удачно сочетает знания, энтузиазм и творческую одаренность. Его голосом говорят в книге Корбьер, Кро и Нуво (только Лафорга он не переводил — или не включил свои переводы в сборник), он продумал структуру представления поэта, которая включает не только сами стихи, но и прозу, и очерки современников (а в случае Ж. Нуво — еще и фрагменты переписки), он же откомментировал опубликованные тексты, используя при этом представительный круг источников, подводящих итоги тому, что удалось соотечественникам в деле издания того или иного автора.
Но, конечно, главной его задачей было отобрать то, что уже было исполнено русскими переводчиками на протяжении века, соотнести с делающимся сейчас и представить читателю оптимальный вариант русских текстов. Чтобы понять, каково приходилось составителю, скажем, что для Корбьера он смог отобрать только два перевода В. Парнаха и один Б. Лившица, для Кро — два перевода Анненского и один Вс. Рождественского, для Нуво — ни одного из предшествующих, и лишь для Лафорга нашлось значимое количество старых переводов (В. Шора, П. Антокольского, В. Брюсова, Б. Лившица, Э. Линецкой, И. Эренбурга). Остальные переводчики — или наши современники, или те, кто работал сравнительно недавно. Не будем разбирать, кто и как переводил, — это тема для большого и серьезного разговора. Решимся сказать только о двух своих недоумениях.
Не очень понятным выглядит, когда Т. Корбьер у М. Кудинова пользуется раздражающе неточными рифмами, а у всех остальных переводчиков — точными. Зато у Е. Кассировой тот же Корбьер выражается странновато даже для «проклятого»: «…зубки навостри для нас, а не для стейка», «вахлачка», «батюшка родимый», «харчУ» (дательный падеж от слова «харч»), «артель напрасный труд», «в простых портах». Особенно прелестно, на наш слух, звучит: «Страх хороши девахи энти! / Одна тоща, друга мясна!»
Но это, в конце концов, тоже предмет для частных штудий и редакторских обсуждений. Нам же хотелось бы задуматься над одним вопросом, связанным именно с научной стороной этой книги и всей будущей серии. Он возникает, когда начинаешь вспоминать, все ли в истории восприятия «проклятых поэтов» (а впоследствии то же самое неизбежно произойдет и с другими авторами) в России учтено, — и оказываешься перед некоей дилеммой. Составитель, пользуясь своим естественным правом, решил ее в пользу своего рода диктата. Перед нами только один перевод каждого стихотворения. Но ведь есть и другой подход — понимая, что единственный и окончательный поэтический перевод почти никогда невозможен, дать читателю возможность самому судить о том, что у кого из переводчиков получилось лучше, что — хуже.
Такой способ подачи материала давно опробован в различных изданиях, чаще всего выпускавшихся и продолжающих выпускаться в издательстве «Радуга»: читатель получает оригинальный текст, в параллель к которому печатается сочтенный составителем лучшим перевод, а вдобавок, в примечаниях, наиболее существенные другие переводы. Так, в сборнике Ст. Малларме его «Apparition» дано в переводах Р. Дубровкина, Пл. Краснова, В. Брюсова, Р. Рабинерсона, Ю. Корнеева и С. Петрова, а прославленный «Лебедь» — Р. Дубровкина, В. Брюсова, М. Волошина, И. Тхоржевского, М. Талова и А. Ревича. В «Проклятых поэтах» так не сделано ни разу, хотя такой ход и напрашивался. И прежде всего это касается небольшой антологии И. Анненского. Оба его перевода из Корбьера и один из Кро заменены переводами составителя, а М. Роллина, представленный у Анненского четырьмя стихотворениями (больше только у Верлена), вообще в данный сборник не попал.
Не хочется обсуждать, чьи переводы лучше. Но как ни смотри, Анненский относится к числу абсолютных классиков русской поэзии и к числу лучших русских переводчиков, потому его выбор и его переложения имело бы смысл представить в основанном на научных принципах издании. И «Магазин самоубийства» Роллина в переводе Б. Лившица тоже обидно остался за пределами книги, равно как два перевода Брюсова из этого же поэта. И жаль, что рядом с классицистическим вариантом Ю. Денисова:
Боль одиночества тая,
У милого останусь праха,
И муку сердца в фугах Баха
Баюкать вечно буду я! —
мы не можем прочитать перебивающуюся и качающуюся строфу Н. Львовой:
Но нет, я останусь один, в мечтах
О возлюбленной, умершей в чахотке,
Обширное сердце качая, как в лодке,
В твоих вечных фугах, Бах.
(Ж. Лафорг. Жалоба органиста церкви Нотр-Дам де Нис).
Дело ведь еще и в том, что поэтический перевод существен для нас не только как материал для ознакомления с иноязычной культурой, но и как факт истории русской поэзии. Он существует как бы на пересечении двух силовых линий, и лишиться того, что, может быть, не очень совершенно как перевод, но зато значимо для нашей собственной поэзии, — всегда жаль.
Впрочем, навязывать свой выбор чего бы то ни было замечательному изданию было бы несправедливым. Книга, составленная М. Ясновым, сильна собственной внутренней правотой, она уже сделалась фактом современной культуры, и поэтому можно лишь рекомендовать ее тем потенциальным читателям, которые еще раздумывают о покупке. Две тысячи экземпляров — не так уж много.
Н. А. Богомолов