Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2006
Перевод Елена Клокова
Кризис предместий: миф или реальность?[1]
В обсуждении участвуют: Пьер Розанваллон, Жан-Пьер Ле Гофф, Эмманюэль Тодд, Эрик Морен
Нигилистическое движение или нигилистический бунт?
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Я бы говорил о трех уровнях понимания проблемы. Во-первых, о фактическом положении (беспорядки и насилие); во-вторых, об общей социальной ситуации в пригородах; и, наконец, в-третьих, о французском кризисе как таковом. В этих событиях участвовали люди очень молодые, их действия были весьма жестоки и по сути своей бессмысленны. Зададимся вопросом: можно ли называть это движение нигилизмом? Его характерной особенностью является отсутствие каких-либо программных выступлений, оно зародилось в среде, которая вообще редко облекает свои мнения и требования в слова. В каком-то смысле слова заменяются насильственными действиями, что в корне отличает нынешние протесты от событий мая 1968 года. Никто не высказывается — в лучшем случае в ход идут песни и рэп. Пригороды молчат, заменяя слова насилием. Социальное безмолвие этой части населения является в более широком плане симптомом общей неспособности французского общества понять само себя и говорить о себе. Таким образом возникает целый «букет умолчаний»: инфраполитическое молчание (как можно требовать политической сознательности от семнадцатилетних?), социальная немота определенного слоя и социальное безмолвие всего французского общества в целом. Пережитые нами серьезнейшие события, в том числе провал референдума по европейской Конституции, есть не что иное, как одна из форм этого безмолвия. Мы все глубже увязаем в трясине молчания, нам все труднее говорить, в том числе о самих себе. Французская проблема в этом смысле — реакция на возникшую пустоту: отсутствие горизонтов развития и позитивного взгляда на будущее.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Давайте сразу четко определимся: ночные беспорядки в пригородах не являются «движением» и не отражают жизни большинства их обитателей. Мятеж банд малолеток не имеет к политике ровным счетом никакого отношения, даже если вызовет политические последствия. Жители пригородов задаются вопросом, на который мы должны попробовать ответить: что у молодых в голове? И здесь требуется новый подход: неспособность облечь требования в слова приводит к неосознанным действиям и актам насилия. На мой взгляд, в эти три недели мы столкнулись с новым типом вандализма, который разрушает действующие схемы. Проявленная жестокость до предела сгущает проблему безработицы и распада семьи (мы стыдливо называем такие семьи «неполными»), требует осознания классовой и национальной принадлежности участников событий. В 30-е годы, даже если человек был беден и терял работу, он оставался членом того или другого сообщества и мог найти соответствующую форму протеста. Это ни в коей мере не относится к тем молодежным бандам, которые громят свои кварталы и поджигают автобусы и машины соседей… Прежде чем рассуждать об условиях, породивших этот феномен, нужно посмотреть на него непредвзято, как это делают социальные работники, много лет остающиеся «на линии огня». Левым политикам пора наконец прямо взглянуть в лицо действительности, сколь бы неприятной она ни была.
Эмманюэль ТОДД. Франция, как и большинство развитых обществ, переживает усиление неравенства в разных его проявлениях, никак не связанных с объективными экономическими факторами. Общество страдает из-за роста новых форм неравенства, порождаемых новой формой индивидуализма. То, что происходит в Америке, во Франции, следует рассматривать также с точки зрения антропологических предпосылок с их сильной эгалитарной составляющей. Две полярные ценности входят в непримиримое столкновение друг с другом, вызывая разную реакцию в различных социальных группах. Сегодня мы имеем дело с живущими в пригородах семнадцатилетними подростками. Их стоит сравнивать скорее с лицеистами 70-х, а не с квалифицированными рабочими-коммунистами великой эпохи. Идея уравнительности в сегодняшних событиях прослеживается очень четко. Я занимался сопоставлением положения эмигрантов в Европе и США. Ситуация во Франции весьма специфична — это, с одной стороны, результат разрушения традиционной магрибской или африканской семьи, принявшей французские ценности, и, с другой, роста смешанных браков. Ярость предместий — это протестная реакция, которую лично я воспринимаю как сугубо эгалитаристскую. В этом смысле молодежь превосходно владеет политической терминологией. А история учит, что бунта без надежды не бывает.
Эрик МОРЕН. Нужно очень четко осознавать, что представляет собой общественное сознание семнадцатилетних подростков, только что окончивших школу, — не важно, участвовали они в беспорядках или нет. Всех их объединяет исключительно неблагоприятный опыт: бедность и низкое качество полученного школьного образования, что стало для них очевидным при попытках поступить в коллеж. Отправной точкой мая 68-го стал бунт молодых представителей среднего класса, провалившихся на экзаменах за среднюю школу, которых лишили реальной возможности получить высшее образование. Сегодня ситуация иная: детям из низших классов практически невозможно попасть в лицей или коллеж. Частично это связано с тяжелыми жилищными условиями и нестабильным материальным положением. Эту проблему система национального образования в одиночку не решит. Жилищная политика правительства не сдвинула с места проблему перенаселенности, которая затрагивает около четверти детей и остается главной причиной их неудач. Городские программы не справились с проблемой территориальной сегрегации. Дети из бедных семей живут сегодня в кварталах, где уровень нищеты в четыре раза превышает средний по стране. Почти невозможно внушить ребенку позитивное отношение к школе, если он растет среди товарищей, ощущающих себя неудачниками.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. То, что происходит сегодня, коренным образом отличается от событий 68-го или выступлений лицеистов 70-х. Для «бешеных» 68-го слово было оружием, они ощущали себя наследниками революционных традиций нации, а не жертвами и уж никак не обитателями гетто. Мы ради самоуспокоения раз за разом пытаемся любой ценой втиснуть новое в старые рамки. В 80-х годах я работал методистом в пригороде, и меня уже тогда приводил в замешательство феномен, которому я не мог найти объяснение: очень низкая самооценка части молодежи, находившая постоянный выход в агрессии. Брошенный нам вызов не так-то легко принять. Безработица и шаткие перспективы на будущее играют, безусловно, главенствующую роль, но нельзя недооценивать и проблему разрыва связи с обществом. Несовершеннолетние участники сегодняшних беспорядков замкнуты на себя, ими владеет гнев, они смешивают отчаяние и нигилизм. Разрушение кварталов, где они живут, — это логика саморазрушения. Проблему не решить правильными лозунгами и щедрыми обещаниями.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Такова долгая история социальной республики. В «Отверженных» Виктор Гюго противопоставлял бунт восстанию. Бунт — это хаос и разрушение. Восстание же производит политический «выброс» в будущее группы наделенных самосознанием граждан, стремящихся что-то построить.
Эрик МОРЕН. Такое становится возможным благодаря разделению внутри низших классов. Не существует народа как такового. Молодые люди без образования, выходцы из простонародья, знают, что их ждет совсем другое, чем у отцов, будущее: они пойдут работать не в промышленность, а в сферу торговли или услуг. У этих профессий куда менее маскулинный характер, и молодые люди не могут не чувствовать, что в какой-то мере унижается их сугубо мужское достоинство. Они не разговаривают, не высказываются. Ничего не обсуждают, потому что это вступило бы в противоречие с господствующими в их среде ценностями. В сфере обслуживания важна способность выделиться, понять и принять любые желания клиентов. Главная ценностная установка того рынка труда, куда попадают молодые, — это успех через личную «особость». Имея подобную установку, человек вряд ли испытает потребность в групповом высказывании.
Эмманюэль ТОДД. Когда я увидел, как горят машины, это вызвало у меня раздражение. Когда начали поджигать автобусы — я занервничал. Поджоги детских садов вогнали меня в депрессию. Но ссылка на Гюго показывает, что мы всерьез рискуем вернуться к утверждениям, столь популярным в XIX веке: переименуем восстание в преступную акцию, а трудящиеся классы будем считать потенциально опасными. Я вижу в этом сужение нашего идеологического пространства. Страдающую сторону пытаются выставить социально опасной. Из всех событий последних недель лично на меня самое большое впечатление произвели молоды люди, которых никто не лишал возможности высказаться, и они в полной мере использовали принцип свободы и равенства и отреагировали на вербальную агрессию министра внутренних дел, который их оскорбил — повел себя как хулиган из пригорода. Мы имеем дело не с нигилизмом, не с иррациональностью и не с немотивированным насилием. Как бы там ни было, правительство правых пошло на уступки, восстановив дотации территориальным объединениям и отказавшись — во всяком случае, я на это надеюсь — от политики, игнорирующей важнейшие проблемы государственной безопасности. С точки зрения исторической все это можно назвать вполне логичным явлением.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Так называемые «пригороды» — это территория, где накапливаются проблемы и нарушается отлаженный ритм функционирования механизмов государственной власти. Напомню, что наряду с беспорядками в пригородах мы имеем классические конфликты: забастовку трамвайщиков в Марселе, неприятности в НККМ (Национальная компания «Корс-Медитеране»). Франция попала в клинч: с одной стороны, свойственная ей архаичность, с другой — внутренние взрывы, характерные для современного общества. В других странах дело обстоит иначе. У нас существует серьезная проблема с органами управления среднего звена. Устаревшие системы не действуют, современные не созданы. Все это приводит к росту популярности Национального фронта Ле Пена и конфликтам по образцу былых времен. Такова, на мой взгляд, суть французского кризиса.
Эмманюэль ТОДД. Существует так называемый «эффект Нового Орлеана». Положение молодых выходцев из среды иммигрантов является неотъемлемой частью проблемы. Но если мы будем анализировать ее в узконациональных рамках, то рискуем не заметить, чем нынешняя ситуация угрожает французской культуре. Департамент Сена-Сен-Дени — это место, пропитанное историей. Там находится усыпальница французских королей. И штаб-квартира Французской компартии. Но по улицам ходят в основном «смуглолицые» ребята. В других странах арабы и чернокожие перебили бы друг друга, а во Франции они вместе забрасывают камнями полицейских. Не стану спорить — имеет место и разложение социальной среды, и безработица, и провал системы школьного образования, и распад традиционной магрибской и африканской семьи. Но французские ценности никуда не исчезли. Нынешнее молодежное движение очень французское по характеру. Оно вызрело в сердце французской культуры.
Эрик МОРЕН. Согласен, но хочу напомнить, что проблемы, возникающие у школьников уже в начальной школе, это сугубо французский феномен. Мы одна из тех редких европейских стран, где право «оставить на второй год» в начальной школе и в коллеже — по-прежнему главный инструмент управления ученической массой. Те, кто работал за границей, не устают удивляться, что французская система школьного образования является по сути своей «сортировочной».
Вы считаете это новым симптомом французского кризиса?
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Пережитые нами события вписываются в длинный ряд французских проблем, которые возникли не в 2005 году, когда страна ответила «нет» на референдуме, и даже не в 2002-м, во время первого тура президентских выборов, но намного раньше. Знаков, предвещающих кризис, в пригородах было предостаточно — и на политическом, и на социальном уровнях. Чтобы понять существующие в стране проблемы, необходимо принять во внимание и события, имевшие место в 1995 году. Они имеют несколько иную природу и могут быть разделены по трем основным типам: 1) социальные, отмеченные своего рода старомодным радикализмом; 2) политические, связанные с не выполненными властью обещаниями; 3) чисто политиканские, затрагивающие систему межпартийной расстановки сил и вопрос о представительной форме правления. Мы уже лет десять слышим один и тот же тезис: все трудности возникают якобы из-за того, что увеличивается разрыв между народом и элитами. Думаю, события сегодняшнего дня ясно доказывают, что подобный анализ не выдерживает никакой критики. Противопоставление народ-элита — пассивный, отстраненный и весьма грубый метод постижения происходящего. Идея социального разрыва никем и не оспаривается, но корни его лежат намного глубже, разрыв этот — порождение французской политической и экономической модели, а если быть более точным — способа организации производства.
Эрик МОРЕН. Специфика голосования 21 апреля 2002 года в первом туре президентских выборов заключалась в том, что очень жестко, часто даже «на грани фола», голосовали не наименее обеспеченные наемные работники, а относительно квалифицированное меньшинство этих самых работников (мастера, бригадиры, техники, инженеры). Я оценил это голосование как знак того, что они поняли серьезность угроз, нависших над этой частью населения из-за деиндустриализации. Референдум по европейской Конституции в определенном смысле укладывается в тот же самый ряд. Одно из различий между Маастрихтским голосованием и конституционным референдумом заключается в том, что сравнительно небольшие группы представителей среднего класса, работающие в частном секторе, не пошли за правыми парламентариями, инициировавшими референдум, проголосовав, таким образом, против «родной семьи». С этой точки зрения, именно они, не ответив на призыв правых, сделали провал референдума таким сокрушительным. Сегодня работники наемного труда и средний класс разошлись по разным группам, и у них разный враг, они принадлежат к разным мирам. Рабочий класс, так долго занимавший доминирующее положение, сегодня отступает под напором нового пролетариата — из сферы услуг, ему все труднее находить суть своего профессионального статуса. Молодежь без образования, принадлежащая к низшим слоям общества, имеет сегодня перспективы трудоустройства только в сфере услуг. По моему мнению, кризис предместий вытолкнул на политическую сцену проблемы растущей десоциализации наемных работников низшего звена.
Эмманюэль ТОДД. Я поддерживаю мысль о непрерывной цепочке негативных процессов. Каждый раз главный вектор кризиса проходит через новые социальные группы. Успех Национальному фронту на выборах 2002 года обеспечили низшие слои общества. В тех ситуациях, когда американские рабочие ощутили бы собственную вину за потерю работы, французы продолжают голосовать, отдавая голоса Национальному фронту. В 2005-м «нет» европейской Конституции сказал государственный сектор — сторонники маниакальной идеи «всенародного служения». Работающий на государство средний класс защищается, мешая созданию зачатков Общеевропейского дома на базе ценностей, более не являющихся уравнительными. Речь, попросту говоря, идет о защите ультрапротекционистской позиции лично для себя. Бунт предместий выводит на сцену третью группу действующих лиц: молодых иммигрантов. Глобалистский капитализм вызывает во всем мире рост неравенства. В каждой стране главной его мишенью будет самая слабая часть населения. Во Франции самым слабым звеном являются обитатели неблагополучных кварталов и их дети. Мы не можем рассчитывать на то, что процесс дробления молодых поколений утратит напряженность. Глобализация и усиление могущества Китая и Индии, давление на молодых выходцев из среды иммиграции и низших слоев французского общества будут только усиливаться. Судя по национальной принадлежности участников недавних беспорядков, задержанных полицией, я бы сказал, что механизм разделения по этническому признаку смягчается внутри молодежной среды, во всяком случае, в некоторых районах.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Республиканская модель — это идеальная модель равенства и гражданства, которая никогда полностью не совпадает с реальной жизнью, но этот идеальный характер придает ей динамику и, как свидетельствует история, помогает идти на разумные компромиссы. Эта модель опирается на определенную трудовую мораль, на общую, связанную с нашей историей культуру, на идею улучшения социального положения… Сегодня эти ключевые моменты перестают работать. Вопрос в том, как вдохнуть в них новую жизнь, а не в том, чтобы заявить, что наша модель провалилась, и быстренько переориентироваться на другую — англосаксонского типа, не имеющую надежных корней в национальной традиции и тоже, кстати, пробуксовывающую. Я не очень понимаю, почему человека, признающего факт расхождений между народом и элитами, объявляют популистом: сегодня это уже не расхождения, а полный разрыв. Послевоенные элиты вышли из Сопротивления. На своем жизненном и профессиональном пути они сталкивались с другими социальными категориями граждан. Нужно задаться вопросом: что происходит сегодня в области образования, как развивается среда обитания различных категорий граждан? Мы имеем дело с серьезнейшей социальной разобщенностью, и идея народного образования вновь обретает первостепенное значение.
Конец республиканской модели?
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. История XIX века была историей интеграции компаний, территорий и трудящихся классов. Из французов сделали крестьян. Из люмпен-пролетария — рабочего, который в 1914 году пошел сражаться за свою страну. Сегодня французское общество платит очень дорогую цену за полный провал деколонизации. Сорок лет спустя мы платим за то, что у нас когда-то были «недограждане». В Алжире были туземные подданные и подданные-французы. Вопрос о гражданстве не был отрегулирован законодательно. И его не отрегулирует уравнительный юридический подход. Не только право голосовать на выборах помогло Республике интегрировать рабочий класс — помогли также идея государства-покровителя, и армия, и некоторые важнейшие события. Недостаточно просто заявить, что выходцы из среды иммиграции имеют право голоса. У нас отсутствуют необходимые формы признания, интеграции и допуска к власти. Французское общество потерпело историческое поражение, его довольно долго удавалось маскировать с помощью республиканской идеологии, но сегодня взрыв произошел прямо у нас под ногами. Между тем новую силу обретают две базовые идеологии: авторитарная и республиканская. Исходя из последней, право есть ключ к решению всех проблем: обяжем всех законопослушных подданных признать, что они являются таковыми по определению. Начать следует с суровой критики возврата к авторитарной идеологии и развития абстрактного республиканства.
Эмманюэль ТОДД. Базовые ценности никуда не делись. Как и культурная основа. Они способны работать. Даже элиты и полиция соблюдали корректность по отношению к зачинщикам беспорядков, к ним отнеслись как к детям нашей страны. Было бы довольно легко реанимировать старую французскую систему. Но власть сегодня не справляется с идущими в стране экономическими процессами. Хочешь изменить правила — меняй ментальность. В одиночку Франция из глобализации не выберется. Республиканская молитвенная мельница крутится вхолостую. Республиканская модель стала доминирующей идеологией. Политики не осмеливаются признать, что не способны находить адекватные экономические решения в масштабе всей страны, а для народа слово «республика» — китайская грамота. Национальные элиты все больше предаются мечтам о былой республике, отказываясь создавать в общеевропейском масштабе механизмы, регулирующие либеральные процессы. По большому счету, обе догмы — республиканская и либеральная — действуют очень слаженно, утверждая сегодняшнее положение дел.
Эрик МОРЕН. Позволю себе не согласиться. Часть проблем являются сугубо французскими, их можно решить с помощью национальной политики. Так, проблема неравенства при найме на работу носит во Франции особенно острый характер. Главной задачей выравнивания в этой сфере является трудоустройство выпускников школы. Французское общество базируется на статусном неравенстве, как бы сладко ни звучали эгалитаристские песнопения. Это наша национальная специфика, и мы можем с ней справиться. Не все составляющие французского кризиса связаны с глобализацией.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Утрата политической воли в управлении экономикой — важная причина разрыва связи с народом. Политики выглядят в глазах общественного мнения полностью недееспособными. Коммунистические режимы продемонстрировали миру, какой вред способна нанести управляемая сверху экономика. Однако сейчас происходит забавный «перенос по смежности»: многие уверовали, что глобализация и свобода торговли автоматически приведут нас к процветанию. Лично я верю в усиление европейского неопротекционизма. Соединенные Штаты с нами не церемонятся. Политики ведут бесконечные бессвязные, оторванные от реальной жизни разговоры. Вспомните признания Франсуа Миттерана, совершившего в 1983 году безответственный поворот в экономической политике: «Мы изменили политику, ничего в ней, по сути, неизменив». А Жак Ширак, добившийся избрания благодаря эксплуатации темы «социального излома»? «Язык без костей» и аморфная власть — ключевые причины растерянности общества. Общественное мнение симпатизирует Никола Саркози, потому что он производит впечатление политика, который не только резко высказывается, но и отвечает за свои слова. В то же время по вине Саркози республиканская модель начала соскальзывать к чему-то совершенно иному, идущему вразрез с французской политической культурой. Высказываясь за неприкрытую дискриминацию «очевидных меньшинств», он открывает ящик Пандоры, усиливая всеобщие подозрения в дискриминационно-расистском характере общественных отношений. Люди все больше жалуются и все чаще качают права. Просто «манна небесная» для крайне правых.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Если республиканская идея может стать повседневной реальностью, я говорю ей «да». Но идеология не должна тормозить практику. Решение Sciences-Poнабирать учеников в ZEP[2]коснулось не более чем десятка студентов, но вызвало к жизни поток не влезающих ни в какие рамки философских рассуждений. Во Франции общие рассуждения о Республике мешают практическим мини-опытам. Сегодня Республика не побуждает к смелым экспериментам — ею чаще всего прикрываются для оправдания бездействия.
Эрик МОРЕН. Ущемление прав и неравенство в правах существуют уже в силу того, что общество разделено на группы. Но хуже всего то, что неравенство проявляется даже в процессе образования этих групп. Во Франции попытки уменьшить базовое неравенство (возьмите, например, ZEP)сегодня воспринимаются скептически, потому что они не принесли конкретных результатов, хотя и остались не более чем попытками. Общая сумма ассигнований на ZEP была сравнительно невелика. Распыленная на 15% учеников, прибавка на образовательные нужды каждого становится просто ничтожной. Не говоря уже о том, что на «передовую» чаще всего попадают самые неопытные преподавательские кадры. В Нидерландах школа получает помощь не по территориальному принципу, а в зависимости от числа посещающих ее учеников, и внимание, уделяемое каждому ребенку из семьи иммигрантов, удваивается. А мы все никак не можем перейти от слов к делу.
Эмманюэль ТОДД. Необходимо быть предельно аккуратным, сравнивая ситуацию в разных странах. Нидерланды, например, всерьез обеспокоены тем фактом, что дети иммигрантов не говорят по-нидерландски. Но сравнение не всегда уместно. Мы должны предельно откровенно обсуждать французские проблемы, забыв наконец о мечте отряхнуть со своих ног прах французской культуры.
Эрик МОРЕН. Мне вовсе не кажется, что я отказываюсь от французской культуры, когда предлагаю, скажем, дотировать школы в соответствии с числом детей, освобожденных от оплаты завтраков.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Проблема реальной дискриминации в экономико-социальной и школьной сферах безусловно должна обсуждаться. Не будем забывать о последствиях «устройства системы гетто». Извлечем уроки из ZEP. Мало просто давать деньги, нужно искать новые формы общения разных социальных категорий граждан. Однако, используя формулировку «очевидныеменьшинства», мы скатываемся к другому подходу, а именно — к очевидной дискриминации по этническому или расовому признаку! В том, что касается проблемы «Европа — нация», не думаю, что Европа функционирует как идентификационная среда, особенно в пригородах. Левые слишком быстро отказались от национального вопроса, как и от проблемы сосуществования Европы в целом и отдельной нации в частности. Я верю в такую Европу, где нации остаются краеугольным камнем идентификации.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Существует серьезное несоответствие между идеологиями и политическими, социальными и экономическими практиками, хотя только последние способны предложить решение тех или иных проблем. За десять лет в «нестабильных» городских зонах было потрачено 50 миллионов евро — сумма более чем значительная. Но тратились эти деньги на структуры, а не на конкретные программы или конкретных людей. Если бы государство выделило ста лицеям или коллежам достаточные ассигнования, которые позволили бы им удержать лучшие преподавательские кадры, результаты могли бы быть иными. Я не верю в существование общих и одинаковых для всех решений. США и Франция потратили на городские программы примерно равные суммы, но результат американцы получили явно лучший, поскольку деньги выделялись на проекты и узкие местные программы. Пример пригородов показывает, что широкие и проводимые сверху реформы по унификации не позволяют найти адекватного решения проблем. Нужно поощрять децентрализованное выделение средств на местах и воссоздавать центры, где люди смогут общаться и проявлять инициативу. Сколько государственных детских садов существует в пригородах? Не стоит возвращаться к схеме, когда государственная власть сильнее не включенного в коллективные связи человека и решает за него его проблемы. Жизнь доказала, что оно не способно это сделать, и лучший тому пример — дурное управление некоторыми общественными службами.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Изначальная проблема заключается в неспособности политиков управлять экономикой. В стране уже тридцать лет существует массовая безработица. Проблема эта не только экономическая, но и социальная. В антропологическом смысле работа есть одно из необходимых условий для обретения человеком самоуважения: работа — ключевой элемент противостояния реальности, познания собственных возможностей. Благородная болтовня о гражданстве без предоставления возможности работать — это тупик. Так называемые гражданские объединения превратились в социальных опекунов массовой безработицы.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Больше ста лет левые политики были интернационалистами по определению. В 80-х они почувствовали, что пришла пора вернуть силу национальной идее. Но это не должно быть единственной основой интеграции, гражданства и равенства. Проблема Франции, на мой взгляд, все-таки не в том, что мы мультикультурная страна, и не в том, что у власти стоят жертвы! Давайте не будем путать потенциально — и реально — опасные вещи с тем, что может создать катастрофическую реальность.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Вопрос размывания авторитета государственной власти — не виртуальная опасность, процесс идет уже лет тридцать! Некоторые левые политики легко приняли идею сосуществования культур, не задумываясь о последствиях. Общество заражено губительными идеями жертвенности, идущими рука об руку с сострадательным бессилием государства. Можно критиковать слабости и недостатки республиканской модели, но изменения, которые предлагает внести в нее Саркози, способны, на мой взгляд, лишь ускорить распад единой нации. Главная опасность, исходящая от Никола Саркози, заключается в том, что он пытается протащить модель, которую я назвал бы «сожительством», противоречащую республиканской традиции французского общества, в том числе по вопросу о проживающих в стране меньшинствах.
Саркози: спаситель или смутьян?
Эмманюэль ТОДД. В последнее время меня серьезно занимал вопрос отношения к власти. Если говорить о спусковом механизме кризиса, то Никола Саркози перестал олицетворять собой власть. Министр внутренних дел совершил ошибку, заговорив с собеседниками на их языке. В коллективном бессознательном молодежи он стал «подонком из Нёйи»… Первое, чему учат тех, кто собирается преподавать в пригороде, — это никогда не становиться на одну доску с учениками. Кроме того, Саркози просто не понимает, что политические и экономические решения должны соответствовать базовым тенденциям французской антропологии. Рано или поздно он осознает, что управлять Францией, вступая в противоречие с ее ценностями, невозможно.
Эрик МОРЕН. Никола Саркози заговорил от имени среднего класса и низших слоев французского общества, когда облек в слова противоречия и недовольство, продемонстрированные 21 апреля и в ходе референдума. Он далек от того, чтобы призывать к примирению. Разломы проходят по пригородам и обитающим там семьям. Никола Саркози делает ставку на расслоение рабочего класса, который чувствует реальную угрозу своему положению в обществе и вынужден думать о собственной безопасности.
Эмманюэль ТОДД. У меня такое чувство, что ведущие обозреватели и главные редакторы крупных СМИ чудовищно переоценивают «вменяемость» проекта министра внутренних дел. Он опустился до уровня своих оппонентов, не будем об этом забывать. Если бы я задался целью определить социальную роль Никола Саркози, то искал бы ее сущность в нарциссической и эксгибиционистской личности этого человека.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Громче всего в сегодняшних спорах звучат голоса вожаков главных идеологических направлений — неолиберального, авторитарного и республиканского. Никто лучше их не умеет сочинять лозунги и схемы. Вот только одного «достаточно просто…» явно недостаточно.
Жан-Пьер ЛЕ ГОФФ. Необходимо извлечь уроки из того, что случилось в 80-е с политикой городских программ и объединений из-за их пустословия и скучных мероприятий: они превратились в автоматы для выдачи наличности… Общественные объединения пытаются лечить безработицу, они укрепляют человеческую солидарность, помогают тем, кто потерпел поражение в попытке получить школьное образование, участвуют в жизни городских кварталов… Это немало. Но будем честны: городские программы и работа самых лучших и успешных общественных объединений не могут заменить собой реальную политику в сфере занятости. С другой стороны, в среде общественных объединений нешироко, но распространена левацкая идеология, сводящая историю нашей страны к самым темным ее страницам. Она подпитывает жертвенный менталитет молодежи, уравнивая ее положение с положением рабов и колонизированных народов. Эта идеология работает против интеграции. Демократические левые должны ясно и недвусмысленно от нее откреститься. Не отрицая темных страниц нашей истории, интеграция предполагает осознание ее завоеваний и принадлежность к общему культурному наследию. Только в этих рамках народное образование может обрести новое дыхание.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. Дело не просто в исключении того или иного гражданина из той или иной сферы общественной и политической жизни. Французское общество — это разветвленная система разных типов неравенства. Она функционирует на всех уровнях через весьма тонкие скрытые механизмы сегрегации и установления различий, в том числе в школе и университете. Только во Франции сохранилась, например, система иерархии высших учебных заведений. Вопрос о предместьях существует внутри этого общества, пропитанного бесчисленными социальными различиями, общества сегрегации и общего неравенства.
Эрик МОРЕН. Мы постепенно перешли от промышленного общества к так называемой экономике сферы услуг. Эта эволюция серьезно повлияла на межклассовые отношения. Различные группы внутри классов сосуществовали и сотрудничали на своих рабочих местах. Сегодня каждая группа того или другого класса работает в разных местах, поддерживая отношения с другими группами своего класса только через рынок. Мы перешли от экзогамии на рабочем месте к миру, в котором вырвались на волю все эндогамные трудности. Это кажется мне гораздо более серьезной причиной социальной раздробленности, чем неумение читать, как нам пытаются внушить, ссылаясь на расовую или этническую дискриминацию. В школе нет ни расовой, ни этнической дискриминации. Общее ухудшение качества образования детей из беднейших слоев общества отнюдь не является следствием дискриминации.
Пьер РОЗАНВАЛЛОН. И все-таки при найме на работу и в том, что касается жилищных условий, дискриминация существует.
Эрик МОРЕН. Изначальная, так сказать первичная, дискриминация остается, прежде всего, экономической. Самый яркий пример антидискриминационной борьбы — это фактическая дискриминация при поступлении в Sciences-Po. Эта инициатива, безусловно, вызывает симпатию, но при этом намекает на то, что в действительности дети иммигрантов не допускаются в элитные высшие учебные заведения из-за цвета их кожи. Это не так, проблема номер один — бедность. Кто из детей беднейших классов, сдавших экзамен на степень бакалавра в Рубе[3], может оплатить учебу в Sciences-Po? Дети из Рубе не могут поехать учиться в Париж и никогда не сумеют на равных конкурировать с детьми парижских буржуа на вступительных экзаменах по общеобразовательным предметам.