Фрагменты книги
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2006
Доминик де Вильпен[1]
Европеец[2]
Европейцы всегда испытывали страсть к путешествиям. Европейское сознание зародилось в Средние века на дорогах, что вели к большим ярмаркам и первым университетам. Пилигримы, направлявшиеся, скажем, в Сантьяго-де-Компостела, говорили, помимо латыни, на разных европейских языках. В XV веке из города в город кочевали ремесленники: германские оружейники, богемские рудокопы, нюрнбергские часовщики, венецианские стеколодувы — и власти не препятствовали им в этом, были бы только талант и мастерство. Территория, по которой они передвигались, не замыкалась границами государств, но простиралась дальше, охватывая всю Европу. Впрочем, даже если европеец и не покидал родных мест, он все равно грезил о путешествиях, мыслил себя путешественником, и воображаемые странствия и новые знакомства давали ему богатую пищу для ума. Возьмите Канта: он никогда не уезжал из Кёнигсберга, но неизменно говорил, что ощущает близость к миру благодаря тому, что живет в портовом городе. Один только раз, совершая прогулку, он позволил себе отклониться от привычного маршрута: в тот день он узнал, что произошли важные события — нет, не в его родном краю, а за границей, в стране, где Просвещение, достигнув расцвета, привело к революции, — во Франции.
Другой символ странствующего европейца, Эразм, в тяжелое для Европы время проехал по ней с севера на юг, чтобы распространить свои идеи, познакомить европейцев со своим мировоззрением. Для него путешествие было не просто поездкой, а насущной потребностью тела и духа: удалиться от родного порога, чтобы расширить свои горизонты, испить из иных источников, сравнить собственные взгляды с взглядами других людей, таких разных и таких близких. В этом он схож с Монтенем, у которого желание отправиться в путь сочеталось со смирением гуманиста, соответствовавшим европейской традиции: искать приключений вдалеке от дома — значит признавать, что наши нравы и обычаи ценны лишь тем, что служат опорой жизни и порядка. И отсюда вовсе не следует, что чужие нравы и обычаи хуже, а другое жизнеустройство заведомо не отвечает нашим устремлениям. Путешествовать — это прежде всего на время отказаться от своих привычек, уйти от себя ради обретения новой реальности, признать, что она нам не безразлична, манит нас, возбуждает любопытство.
Когда Ференца Листа не приняли в Парижскую консерваторию на том лишь основании, что он не француз, молодой гений отправился покорять Европу. Он посещал салоны крупнейших европейских столиц, любовался пейзажами Италии, Швейцарии и Германии. Опыт романтического путешествия лег в основу одного из самых замечательных музыкальных циклов — «Годы странствий». И у путешествующего по Италии Гёте, и у приехавших искать убежища во Франции Пикассо или Миро — у всех одна и та же история: невероятное великолепие увиденного вдохновило их на многое. Артисты, художники, музыканты, скульпторы, писатели находили в чужих краях нечто новое, непохожее на то, что окружало их на родине; и все-таки это новое было им чем-то близко. Гёте ощущал свет Италии прежде, чем отправился в Рим или Неаполь. Свет этот, воспламенявший его воображение, стал частью его культуры, то есть желаний, мечтаний, памяти и мировидения. Испанские республиканцы знали о французском универсализме, о том, что во Франции соблюдаются гражданские права и существует традиция предоставления политического убежища, задолго до того, как перешли через Пиренеи. Франция сделалась для них пристанищем раньше, чем они в ней обосновались.
Европеец путешествует по своей территории — вот что главное. В какую бы европейскую страну он ни поехал, тронет она его сердце или оставит равнодушным, она не покажется ему чужой. Эдмунд Бёрк[3] выразил эту мысль так: «Ни в одном уголке Европы ее житель не чувствует себя изгнанником». А если европеец все же ощущает себя там изгнанником, значит, Европа перестала быть собой — не раз повторяли Томас Манн и Стефан Цвейг, укрывшиеся в Америке во время Второй мировой войны. Они убежали не из Германии и не из Европы, они убежали от того, что сделал с Германией и Европой нацизм.
Устои
Чем же объяснить то, что тесно связанный с собственным народом европеец всегда находит что-то свое и в любой другой стране Европы?
Нет сомнения, что, несмотря на разницу в обычаях, языке и культуре, за многие века у европейцев выработалось некое общее для всех чувство. Или скорее комплекс чувств, сложившийся потому, что в ходе завоеваний, переселений и разного рода торговых обменов люди постоянно пересекали границы. Этот клубок трудно распутать, в нем соединены три нити: личность, торговля и демократия.
Человек в Европе — хозяин, так повелось с глубокой древности. И хотя всеобщими правами его впервые наделила Французская революция, в основе соответствующих преобразований лежали давние традиции, способствовавшие выделению индивида из массы задолго до революционных событий. Большую роль сыграло и христианство, которое вместо идеи избранности одного народа даровало каждому верующему возможность непосредственного общения с Господом. А также римское право, заложившее фундамент общественного устройства, при котором в основе права лежит частная собственность. Каким бы изменениям ни подвергалось впоследствии римское право, именно благодаря ему европеец остается свободным членом общества, которое хоть и вводит его жизнь в определенные рамки, но не регулирует ее в полной мере.
Институт частной собственности привел к появлению рыночной экономики, столь характерной для жизни нашего континента. Уже в эпоху Возрождения товарообмен между крупными европейскими странами, поездки по коммерческим надобностям, курсирование судов, груженных тканями, продовольствием, вином и техническими новинками, стали чем-то привычным. Крупные банкирские дома, вроде дома Фуггеров, держали на почтительном расстоянии даже правителей. Вместе с товарами пришел в движение и дух: стремясь разбогатеть, люди больше общались между собой и заодно узнавали о чужих бедах и катастрофах, уже происшедших или надвигающихся. Лиссабонское землетрясение 1755 года стало трагедией не только для Португалии, но и для всей Европы. Оно заставило задуматься о силах природы и таящихся в ней опасностях, о человеческой солидарности и необходимости развивать технику, чтобы обуздать стихию, о нашем будущем. Но прежде всего эта катастрофа заставила нас понять — а это могут только великие испытания, -что у европейцев общая судьба и безразличию отныне нет места. Суда, шедшие по каналам Германии, или Голландии, или вдоль берегов Средиземного моря, перевозили в трюмах не только товары, но и духовные ценности.
Зарождение капитализма упрочило связи между европейским индивидуализмом и торговлей. Говоря словами Вебера, развитие капитализма опиралось на протестантизм — религию, обещавшую своим приверженцам спасение благодаря достигнутому ими успеху, который отчасти является результатом труда, но главным образом — божественной воли. Разбогатеть — значит быть избранным. Разбогатеть — значит стать достойным ниспосланной тебе благодати, которую никто не может оспорить. У многих, впрочем, такое убеждение сложилось не столько под влиянием протестантства как такового, сколько религии в целом, которая поощряет усилия, направленные на достижение любого, пусть малого успеха, ибо это тоже признак божьего благоволения.
В этой краткой европейской генеалогии определенное место должно быть отведено и демократии. Основы демократии, независимо от того, имеем ли мы в виду теорию или практику, были заложены тогда же, когда и крепостные стены греческих полисов, хотя в те времена никто еще не говорил о праве большинства. Эхо демократии звучало под сводами аббатств и церковных учреждений, очень давно начавших пользоваться выборной системой. Местные собрания, региональные парламенты, крестьянские общины — все это стало кирпичиками здания, постройка которого завершилась английской и французской революциями. Сегодня демократия, шедшая разными путями и сохранившая самобытность каждой европейской страны, сделалась нашим общим достоянием. Мы так к ней привыкли, что подчас забываем, как она хрупка и как нуждается в постоянном обновлении.
Совместимы ли требования демократии с чаяниями отдельного человека и европейскими традициями товарообмена? Да, совместимы. Хотя они вроде и противоречат друг другу, все это разные грани жизни одного и того же европейского сообщества, вечно неудовлетворенного, вечно ищущего и стремящегося в пункт назначения, который, стоит его достигнуть, тут же превращается в пункт отправления. В мае 1990 года, когда Балканские страны вступили в эпоху смут и войн, Жак Деррида, повторяя слова Поля Валери, сказал, что Европа — это мыс, духовный и географический, азиатского континента. Он имел в виду присущее европейцу стремление не останавливаться на достигнутом, ибо это личность честолюбивая, с обостренным чувством долга. Житель нашего континента никогда не знает полного спокойствия, никогда не удовлетворяется достигнутым успехом. Он всегда где-то в пути между личными нуждами и общественными потребностями, его долг — заботиться о себе и считаться с интересами других. В этом французы схожи со всеми остальными европейцами, в этом мы видим прочную национальную опору для построения нашего общего будущего. Да, Францию по-прежнему раздирают противоречия: желания отдельного человека вступают в конфликт с интересами общества, стремление защищать частные интересы — с глубокой уверенностью в том, что именно общественные интересы составляют сущность политики. Французская мысль, обогатившая европейскую, сообщила ей вечную неудовлетворенность, которая питает честолюбие и побуждает двигаться вперед. И дело не в том, что мы стремимся пребывать в состоянии дисгармонии, это не признак слабой воли, а, напротив, проявление жесткой требовательности к себе, постоянной решимости трудиться во имя прогресса.
Поиск универсального
Европейцу присущи не только эти качества. Надо посмотреть шире, копнуть глубже, чтобы понять, в чем наше своеобразие. Ведь желание торговать друг с другом, дух индивидуализма, стремление организовать жизнь по демократическим принципам свойственны и другим народам, и у каждого из них есть свои мифы, своя историческая память. В одном из романов Жюль Верн высказывает предположение, что существует некая связь между вулканами Исландии и вулканом Стромболи на севере Сицилии. Писателя более всего волнует вопрос: а существует ли связь между людьми, живущими далеко друг от друга и не имеющими общих корней? Что роднит европейские народы?
Может быть, именно терпимое отношение к различиям и есть наш фирменный знак. Способность привлекать к себе другие народы, перенимать чужие обычаи и не бояться, что от этого пострадает наша неповторимость. Когда в 1623 году Фрэнсис Бэкон впервые употребил выражение «мы, европейцы», он знал, что, несмотря на национальные различия, его читатели считают себя европейцами: думают о себе как о людях, живущих на одном континенте. Неслучайно европейцы настойчиво говорят о том, что сближает людей. Именно поиск общих условий человеческого существования занимал лучших из них — от Монтеня до Адорно, от Фрейда до Леви-Строса. Европейцы всегда ощущали, что связаны между собой не только территориально. И никогда не приписывали себе какие-то особые качества, которых нет больше ни у кого в мире. Идеи честных выборов и расширения контактов пришли к ним раньше, чем эти слова стали выражением насущной потребности всей нашей планеты. Мы защищаем одни и те же ценности не только потому, что добились могущества и снискали славу, но и потому, что пережили страдания, унижения, варварство. Мы не считаем различия неодолимой пропастью, мы видим в них мост, соединяющий людей. Для нас различия не повод для соперничества, а свойство мира.
Ибо за многие века европеец приобрел опыт противостояния. Не только на своей земле, но и за морями и океанами он яростно отстаивал свои завоевания, свою власть, свое право и свою религию. Вот еще одна сторона этого универсального человека: он склонен к соперничеству и доминированию, а необузданное честолюбие подчас приводит его к трагедии. Этот незабываемый опыт, питавший творчество Шекспира, и сегодня влияет на формирование наших убеждений. Им руководствовались наши отцы-основатели. Глядя на нас, все народы, в особенности те, что пережили гнет коммунистической диктатуры, начинают ощущать потребность в свободе.
Европейское гражданство
Разумеется, европейские ценности нашли свое отражение в идее создания единой Европы. Между универсалистскими ожиданиями и неизбежностью катастрофы, стремлением к миру и неотвратимостью войн существуют противоречия, но они сглаживаются в повседневной жизни нынешней, мирной Европы. Знаменательно, как быстро страны бывшего Восточного блока присоединились к европейскому политическому строительству. Это еще одна иллюстрация — самая свежая и убедительная — того, как одинаковые политические цели сплачивают людей и вселяют в них надежду на процветание.
Сегодня гражданин Европы уже политическая реальность: вследствие договора о Европейском союзе, подписанного в Маастрихте 7 февраля 1992 года, основные права гражданина Европы получили юридическую силу. Согласно этому договору, любому европейцу предоставляется право избирать и быть избранным на выборах в том государстве, где он в данный момент проживает. Каждое государство — член Союза в случае необходимости предоставляет дипломатическую и консульскую защиту гражданину, оказавшемуся вне Союза на территории страны, где государство, в котором он проживает постоянно, не имеет своего представительства…
Необходимо особо отметить подлинную новизну того типа личности, которую нашим странам удалось сформировать. Требуют оценки и необыкновенные события, происходившие на нашем континенте: Европу сотрясали войны, разделяли стены и армии — носители разных идеологий, но она сумела, воззвав к своей памяти и заглянув в самые дальние ее закоулки, выстроить общее здание. Нигде в мире нет другой такой политической системы, которая была бы способна увязать требования национального государства и коллективного гражданства на основе подлинно европейской демократии. Сегодня на слова Рене-Луи Аржансона (министра иностранных дел с 1744 по 1747 год): «Вся Европа должна стать одной большой ярмаркой» — мы можем ответить: «Вся Европа — один большой политический проект».
Дело каждого из нас — вынашивать, защищать и воплощать в жизнь этот проект. Мы надеемся на него, потому что это проект мирной жизни. Мы рады ему, потому что он делает нас богаче и сильнее. Мы относимся к нему с уважением, потому что он воплощает идею защиты каждого отдельного человека, но опирается на силу всех. Сегодня быть гражданином Европы — это не просто счастливый шанс, это еще и долг. Сейчас, когда нам грозит столкновение между разными регионами мира, когда катастрофы обрушиваются на целые народы, нашей задачей является упрочение европейских идеалов. Мы смогли построить новое здание на фундаменте национальных государств. Взяв за основу эту модель, мы пошли дальше — укрепили ее, расширили до границ европейского континента. Теперь наша первейшая задача — вдохнуть в нее жизнь.
Для этого каждый гражданин Европы должен хорошо делать свое дело. Я уверен, что именно так и будет. Достаточно посмотреть, каким успехом пользуются такие университетские программы, как «Эразмус»[4], чтобы понять, что наша молодежь хочет знать все о своем континенте, хочет обжить его, хочет, чтобы он имел свое неповторимое лицо. Молодые не намерены замыкаться в чем-то узко национальном, они хотят участвовать в общем деле.
Европеец не есть застывшая реальность. Европеец — это воплощенное стремление. Это полет мечты. Но что это за мечта? Мечта Эразма или Леонардо, Цезаря или Наполеона, Жана Монне или Алькиде де Гаспери[5]? Нет, речь идет о мечте, достойной стать мечтой всех и каждого. О заветной мечте, к осуществлению которой мы можем приближаться только шаг за шагом. Начнем с экономики в надежде на то, что круг будет расширяться — от социальных и культурных целей до политических. Европе ведь свойственно быть незавершенной конструкцией, находиться в постоянном поиске. Европа всегда на пути созидания. Нас не страшат изгибы и повороты истории, нам идут впрок ее уроки. Нам слишком часто предсказывали конец света, чтобы мы поверили в конец Европы.
Как сказал Рембо, надо «покрепче держаться за каждую завоеванную пядь»[6]. Европа должна этому научиться, чтобы вступить в эпоху зрелости, когда индивидуальное соединится с коллективным, европейская демократия станет делом каждого, а ее опыт станет вдохновляющим примером для всех людей Земли. «Манящим берегом» для нашей планеты, мучимой сомнениями во времена, когда разгораются аппетиты, усиливаются разочарования и страхи, когда будущее открывает невиданные прежде горизонты, но вместе с тем возрастает и риск небывалой по своим масштабам конфронтации: столкновения самых разных сообществ, конфликтов идентичностей, роста индивидуализма.