Перевод Бориса Дубина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2006
Януш Шубер[1]
ПОВЕСТВОВАНИЯ
Видишь Сáнок, мою столицу? Еще недавно
тут заправляли галицкие князья, жены их
мыли руки в жемчугах и купались в кадях,
полных серебряной монетой…
Юлиуш Словацкий Завиша Черный[2]
Сквозь Карпаты, разбитым кириллическим трактом —
Князь-Романова вдова, княгиня Анна
С малолетними Даниилом и Василько.
Да хранит их звездный камень в медальоне:
Медь, мышьяк, свинец, железо и кальций.
Вслед за ними Рюрик Ростиславич,
Чьей защитой — сам Михаил Архангел
И святой Василий на аверсе.
Кому Галич? Кому Новгород и Киев?
Вот я вывел реку Сан в зеленых буках,
Вывел горы, валы земли и дуба,
Площадь вывел, оппидумы-тучи,
Чтоб приветить гостей, принять их подарки:
Колты, перстень, княжий герб со львами.
Но прервали меня дочери и сестры.
Кто из них мне кинул эсэмэску?
Сыновья и братья прервали.
Сгинул город — ни роз, ни винограда.
Только лазерный экран в потемках.
Что-то канет, что-то возникает:
«Было» снова превращается в «стало»
И для них, и для меня, их летописца.
ЭНДИ УОРХОЛ
От меня до тебя — меньше часа дороги, Энди.
По пути — пара гор, которые мы по-соседски делим.
Над ними — несколько облаков, допустим, июльских.
Стайки взъерошенных пионов
Вызваны прямо из многомудрого томика Дзен.
Ем банан, сорвав его с твоей головы,
И этот вкус мне вполне заменяет толки
Об искусстве прошлого века,
А если кто скажет, что выше я малость присочинил,
Может быть, будет прав.
Тощий, под зонтиком, от которого уцелели
Одни спицы, ты неподвижно стоишь напротив
Пенистой церкви из Диснейленда.
В твою честь, Энди, я тасую сейчас открытки,
Купленные для знакомых в твоем музее.
В доказательство, как нам сегодня просто
Нарушать границы.
ОГНИЩЕ[3]
Что надо спешить, я догадывался
Давно, но он беспробудно пил,
Болтался бродягой с дипломом
Архитектора и в ореоле некой легенды,
Торчал за помойками вместе с такой же
Пьянью, поскольку ему еще время от времени
Кто-то за что-то подбрасывал, никогда ведь
Точно не знаешь.
Теперь я жалею, что так легко отступился
И сделал тогда всего лишь два-три наброска.
Я смотрел из машины, как он обходит церковь,
Отмечая пропорции и детали
Места, сегодня уже осиротевшего напрочь.
Середина ноября, мокрая опаль
Липла на черные сапоги,
В которых его через несколько дней зарыли.
Надо же, день за днем та же шатия
Да пара рисунков, чтобы хватило на водку.
И скоро уже совсем ничего не узнаешь точно.
Для точности я повторяю название этого места,
Следуя за “Историко-географическим словарем
Земли Сáнок в средние века”
Адама Фастнахта[4]:
1439 — Огнище, 1442 — Огнищи,
1448 — Огнища, 1464 — Огнищ,
1515 — Огниш.
ИВАШКЕВИЧ
Чтобы не упустить ничего, ты тоже не спал вместе с ними,
Ни лучше, ни хуже прочих.
Молодежь — на то она и молодежь — гуляла.
А старики сидели, будто засватанные.
Счастье, капля за каплей, сочилось в жилы.
Каменела от сырости соль в солонках.
После всех крестин и поминок столы блестели.
Дикий виноград и плющ обвивали дом.
О тебе я мечтаю, пою над твоей колыбелью,
Единственный — для одного из многих!
Кто тут первым уснет, кто среди всех проснется,
Избранник или изгнанник?
А огляделся — всё уже завершилось.
Плесень на книгах, переплетенных в кожу.
Какие вопросы?.. Ничего не вижу, не слышу.
Канюли на целый день да батарея таблеток.
Над плоской землей — раззвездившиеся сады.
Нагие, навзничь лежим среди братьев-яблок.
И от конца к началу времен снятся друг другу
На плоской земле ее сыновья и дочери.
ПЕРОМ ОГНЯ
В Сандóмеже, у костела Святого Иакова,
Мы читали стихи об огне.
На месте прежнего сада
Горел костер. За пристройкой брехали монастырские псы.
Гимназисты, выстроясь хором,
Вздымали факелы и декламировали Гераклита.
Над кирпичной готикой цвета говяжьей печенки —
Высокие облака июньского полдня.
На поверку наши слова распадались,
Как непропеченная глина. Языки
Пылавшей стихии жадно лизали воздух:
Честь бытия принадлежала лишь ей.