Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2006
Польская литература и русскоязычный читатель… Казалось бы, тема неисчерпаемая. И чуть ли не вечная. Хотя бы и в том смысле, что насчитывает около двух веков.
История далекая и близкая
Хронологически стоило бы начать с «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого, но роман был написан по-французски, при жизни автора (а умер он в 1815 году) публиковались лишь фрагменты, на польский язык был переведен только в середине ХIХ века, а на русский еще позднее. Тогда, наверное, Адам Мицкевич? Но в России он традиционно известен не столько стихами и поэмами, сколько тем, что дружил с Пушкиным. Что уж говорить о двух других великих представителях польского романтизма — Юлиуше Словацком и Сигизмунде Красинском, которых у нас практически не знают.
Зато наши прабабушки и прадедушки зачитывались романами одного из первых Нобелевских лауреатов Генрика Сенкевича, а также Болеслава Пруса и Элизы Ожешко. На рубеже ХIХ и ХХ веков были очень популярны исторические хроники Казимира Валишевского, вторая волна интереса к которому пришлась уже на годы перестройки и которого сейчас в Польше активно переводят на польский — писал он по-русски.
Бабушки и дедушки без особого успеха пытались грызть эпопеи еще одного нобелиата, Владислава Реймонта. Гораздо позднее, в 1973 году фильм Анджея Вайды «Земля обетованная» по одному из его самых знаменитых романов стал лауреатом Московского кинофестиваля. Но умами русскоязычных, точнее, советских людей прочно владел к тому времени совсем другой поляк — Станислав Лем.
В 1980-м Нобелевским лауреатом стал замечательный польский поэт и эссеист Чеслав Милош, что порадовало и горстку его поклонников в СССР. Но настоящим успехом у советских читателей тогда вовсю пользовалась Иоанна Хмелевская, из произведений которой, как из гоголевской «Шинели», вышли впоследствии все наши иронические детективщицы во главе с Дарьей Донцовой. (Уже в новые времена, в 1996-м, еще одна Нобелевская премия по литературе была присуждена польской поэтессе Виславе Шимборской, однако и ее знали считанные россияне, в то время как большинство зачитывалось фэнтези Анджея Сапковского.)
Кто еще? Блестящий сатирик Станислав Ежи Лец. Трагический Януш Корчак. Фантаст Ежи Жулавский (его знаменитая «Лунная трилогия» была написана в начале ХХ века, но роман «На серебряной планете» вышел по-русски лишь в 1969 году и какое-то время пользовался большой популярностью). Поэт Юлиан Тувим. Прозаик Ярослав Ивашкевич. Еще один поэт — Константы Ильдефонс Галчинский. Исторический романист Ян Парандовский…
Вообще, в советские годы, когда из зарубежных авторов предпочтение отдавалось писателям из братских стран, Польша занимала в этом ряду, пожалуй, первое место. В 70-е издавалась серия «Библиотека польской литературы» — кто-то, наверное, еще помнит томики в серой обложке: «Польские поэты», «Польский рассказ», «Современные польские повести», монографические сборники…
В 90-е, когда рухнули существовавшие прежде запреты, случились невозможные в прежние времена издания польских мэтров — Витольда Гомбровича, Станислава Игнацы Виткевича, Бруно Шульца, Марека Хласко, Славомира Мрожека. Выпустили несколько книг и также числившегося в «черном списке» Тадеуша Конвицкого.
Регулярно продолжала публиковать произведения польских авторов «ИЛ». Порой обращали свое благосклонное внимание на литературу современной Польши и некоторые издательства. Навскидку: уже в 2000-х «Иностранка» выпустила «Песни пьющих» Ежи Пильха (премия «Нике» за 2001 год) и первый роман юной Дороты Масловской «Польско-русская война под бело-красным флагом», «Азбука» — «Апокриф Аглаи» Ежи Сосновского, и вот совсем недавно «Текст» издал прозу польского классика Тадеуша Ружевича, которого прежде у нас знали в основном как поэта и драматурга, а «НЛО» — «В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер — историю семьи польских евреев, выбравших путь ассимиляции (премия «Нике» за 2002 год).
Были, конечно, и какие-то другие издания, но появлялись они бессистемно. А между тем в польской литературе как раз на исходе ХХ века — кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже — вошли а силу несколько неизвестных российскому читателю литераторов. Но тут выяснилось, что в рыночные времена перевод стоит денег, и немалых, и что без заинтересованного участия польской стороны и без отечественных энтузиастов рассчитывать на публикацию новых книг трудно.
Марш энтузиастов
Такой энтузиасткой стала исследовательница польской культуры и переводчица Татьяна Изотова (Касина). Считаю правильным предоставить ей слово:
Мне казалось важным, во-первых, назвать самые громкие имена и выделить наиболее заметные книги; во-вторых, сбалансированно проиллюстрировать наметившиеся новые тенденции: жанры, темы, стилистические средства; в-третьих, в «польской» серии показать и саму Польшу — панораму современной жизни, приметы национального характера, галерею социальных типов, историю и, конечно, польско-русские отношения.
Каждая книга не случайна и находит свою нишу. Чтобы обеспечить фактор объективности при отборе, пришлось не только изучить прессу, но и опросить польских критиков, литературоведов, представителей интеллигенции и на основе этого составить рейтинг. Дополнительной задачей, точнее, сверхзадачей было продемонстрировать ценностные критерии литературного и окололитературного сообщества в Польше конца века.
В рамках серии издательства «НЛО» можно проводить всевозможные исследования: культурологические, социологические и т.д. Но, прежде всего, она может быть использована как методическое подспорье для полонистов — преподаватели и исследователи получили в свое распоряжение готовую хрестоматию «обязательной» литературы.
Концепцию Изотовой поддержал польский Институт книги, а за выпуск книг взялось издательство «Новое литературное обозрение» (главный редактор Ирина Прохорова), включив их в серию «Современное европейское письмо».
Презентация серии прошла в Варшаве в дни работы 49-й Международной книжной ярмарки, где Россия была почетным гостем. Ирину Прохорову спросили, как ее издательству удалось так удачно подгадать с польской серией? И она ответила, что с Польши они начали вовсе не потому, что собирались на Варшавскую ярмарку, просто ей обидно, что у наших стран давние культурно-исторические связи, а дружбы нет и отношения неважные. Второй ответ был еще более личным. Дело в том, что когда-то Польша стала первой заграницей Ирины Прохоровой. В 1978 году она испытала там настоящий культурный шок. И, открывая новую серию польскими книгами, лишь отдает Польше дань признательности. Итак, пора представить сами книги. В «десятку» Татьяны Изотовой вошли: Анджей Стасюк («Дукля»), Ольга Токарчук («Правек и другие времена»), Стефан Хвин («Гувернантка»), Антоний Либера («Мадам»), Адам Видеман («Где собака зарыта»), Збигнев Крушиньский («На суше и на море»), Войцех Кучок («Дряньё»), Павел Хюлле («Мерседес-бенц»), Ежи Пильх («Безвозвратно утраченная леворукость») и Магдалена Тулли («Сны и камни»). Кроме двух последних, все уже вышли.
Попытка антологии.
Год назад мне довелось по приглашению Института книги побывать в Польше. Кроме российских журналистов, пишущих о литературе, поляки пригласили наших немецких коллег, от которых я с удивлением узнала, что самый знаменитый сегодня в Германии польский писатель — Анджей Стасюк, у нас мало известный. Вернувшись в Москву, я тут же добыла книгу «Дукля» (перевод Т. Изотовой), принялась читать и поняла: Стасюк, прежде всего, превосходный стилист. «Мне было тринадцать, и я вконец охренел. Солнце тем летом не заходило». «Когда дул ветер, между блузками и рубашками с треском проскакивали искры. Блестящие цветные оболочки наполнялись воздухом, а женщины прикасались к этим фантомам, прихватывали ткань двумя пальцами, потирали ее со вкусом, знанием дела и восхищением, представляя свое собственное тело на месте этой шевелящейся нежной пустоты». Это воспоминания. А вот реальный приезд в Дуклю Иоанна Павла II: «Я смотрел на него издали. Он белел в темноте и был почти недвижен…. Мне не хотелось подходить ближе. Да я бы и не смог. У простых людей не было шансов, хотя, наверное, он приехал ради них…. Я представлял его себе без толпы и без одежды. Одинокого и почти голого в чахлом свете утра, когда он повторяет те же самые движения, что и весь мир в этот момент….»
Читая титульную повесть книги, я думала, что Дукля — мифический городок типа маркесовского Макондо, но оказалось, что это вполне реальное место (там прошло детство героя и туда он время от времени приезжает). И даже по-своему знаменитое. Овладение Дукельским перевалом, что на границе Польши и Словакии, 6 октября 1944 года положило начало освобождению Чехословакии советскими войсками.
Кроме «Дукли», в книге масса маленьких рассказиков, которые читаются с неменьшим удовольствием.
Ольга Токарчук — имя в современной польской литературе весьма громкое и значительное[1]. Значителен и ее роман «Правек и другие времена» (перевод Т. Изотовой), своеобразная семейная сага на солидном по протяженности историческом фоне. Правек — маленькая деревушка, которая одновременно является крохотной моделью целого мира. Через нее проходят все основные события кровавого для Польши — пожалуй, не меньше, чем для России, — ХХ века. Роман Токарчук — миниэпос, миф, «красивая и сентиментальная, волнующая и простая, банальная и мудрая» (как написал в предисловии польский критик П. Чаплинский) книга.
«Гувернантка» Стефана Хвина (перевод К. Старосельской) — самое, пожалуй, загадочное произведение из всех книг серии. Во-первых, автор стилизует свое письмо под классическое, а любая стилизация — это загадка. Во-вторых, загадочна его героиня. На обложке книги — пышная орхидея, а на заднем плане — улыбающаяся женщина в свадебном платье. Если это и иллюстрация, то — от противного: орхидея — цветок слишком определенный, в книге же все зыбко, акварельно, а свадьбой даже и не пахнет…
Основное действие «Гувернантки» происходит накануне Первой мировой войны. Когда, Польша входит в состав Российской империи. При этом автор не позволяет себе даже намека на русофобию. Очень бережно касается он и такой щекотливой темы, как отношения поляков и евреев…
Роман Антония Либеры «Мадам» (перевод С. Макарцева) оказался для меня самым спорным. В нем переплетаются две линии: история любви очень молодого человека, школьника-старшеклассника, к зрелой красавице-директрисе, преподающей французский язык, и история личных неприязненных отношений автора ко всему, что связано с послевоенной Польшей и Советским Союзом.
Первая линия прелестна, легка, изумительно написана, за ней следишь с неослабевающим вниманием, сопереживаешь и испытываешь досаду, когда все обрывается на самом интересном месте. Вторая же явно слабее стилистически, это не всегда справедливая публицистика. Обе линии плохо сочетаются между собой.
Книга Адама Ведемана «Где собака зарыта» (перевод Ю. Чайникова) — сборник рассказов. Автора называют «баналистом», но уж свой-то стиль у него, безусловно, есть. И в том же ключе написана вступительная статья М. Янион, из которой чуть ли не больше, чем об Адаме Ведемане, можно узнать о Гринуэе, о Гомбровиче — о ком угодно, только не об авторе. Он, что называется, оригинальничает: делает сноски, позволяет себе целые страницы, слова на которых написаны одними заглавными буквами, а в конце сборника благодарит всех, кто помог ему придумать его героев и его сюжеты. Увы, все это не очень-то помогает читателю полюбить книгу Ведемана…
«На суше и на море» Збигнева Крушинского (перевод Ю. Чайникова) — тоже сборник рассказов. Зрелому Крушинскому не нужны «завлекалочки». Он просто рассказывает истории — про самых разных людей. Порой симпатичных, порой не очень, а порой и очень не. Активный деятель «Солидарности», Крушинский был репрессирован, затем эмигрировал в Швецию (сейчас он вернулся в Польшу). Расстояние, с которого он смотрит на свою родину, придает, по словам автора предисловия к русскому изданию Я. Клейноцкого, его зарисовкам «некоторую холодноватость, позволяющую, однако, взглянуть на явление без сиюминутной горячки».
Войцех Кучок по итогам 2004 года стал лауреатом (самым молодым) главной литературной премии Польши — «Нике». И как раз за «Gnόj». По-русски роман называется «Дряньё» (перевод Ю. Чайникова). Это слово имеется в словаре Владимира Даля, но отсутствует в современном русском языке — «дрянь» нынче едина и для единственного, и для множественного числа. В конце дом героев вообще заливает дерьмом — вот, кстати, прямой перевод польского названия романа. Ну да бог с ним, с названием. Роман-то замечательный. Вроде бы вечная тема — отношения родителей и детей, но так тонко, нестандартно исполненная, что, читая, думаешь: книга о взаимной ненависти, а закрываешь последнюю страницу и понимаешь: да нет, о любви!
Казалось бы, ну что за название для книги — «Мерседес-бенц» (перевод И.Адельгейм)? Невольно вспоминаются анекдоты про новых русских, где шестисотый «мерс» — непременный атрибут. Но у повести есть и подзаголовок — «Из писем к Грабалу». Классик чешской литературы Богумил Грабал — почти что наш современник (он умер в 1997 году). Герой одного из его рассказов ездил с инструктором по Праге на «Яве-250» и морочил его бесконечными байками. Павел Хюлле использует тот же прием, только вместо Праги — Гданьск, вместо мотоцикла — «фиатик», а в качестве инструктора — прелестная панна Цивле. Герой книги Павла Хюлле рассказывает ей (а значит, и нам) о важных для себя вещах. «Мерседес» же — это такой образ прошлого, важный акцент в жизни близких ему людей.
Книга начинается и заканчивается фразой на чешском языке, которая затем дается в переводе: «Дорогой пан Богумил, вот и вновь жизнь описала удивительный круг…». Хюлле вместил в этот круг полторы сотни страниц замечательного текста, вроде бы, ужасно смешного. На самом же деле это ностальгическое, полное любви воспоминание о людях и эпохе.
Продолжение следует
Конечно, проект будет продолжен. И «Безвозвратно утраченная леворукость» Ежи Пильха, и «Сны и камни» Магдалены Тулли непременно выйдут в свет и найдут своего читателя. Но жизнь не стоит на месте. И вот уже серия «Современное европейское письмо. Польша» развивается по своим законам.
В прошлом голу вышел в свет «Касторп» Павла Хюлле (перевод К. Старосельской). Возникает вопрос: а стоило ли издавать вторую книгу одного и того же автора, в то время как некоторые значительные писатели не представлены пока ни одной? Отвечу однозначно: стоило. Ведь замысел Павла Хюлле на сей раз вырос из одной фразы культовой для многих россиян (и, очевидно, поляков) манновской «Волшебной горы»: «Позади остались четыре семестра, проведенные им (героем Т.Манна, понятное дело — Ю.Р.) в Данцигском политехникуме…», которая и стала одним эпиграфом к роману. Есть и другой эпиграф из Серена Кьеркегора: «…Именно то обстоятельство, что это уже было, придает повторению новизну». Да, многие реалии «Касторпа» напоминают «Волшебную гору». Увлечение главного героя Вандой Пилецкой у Хюлле — лихорадочную влюбленность Ганса в Клавдию Шоша у Манна, макабрический маскарад у Хюлле — новогодний карнавал в пансионате на «волшебной горе» (здесь Хюлле идет дальше своего великого предшественника — у того не было возможности принять к сведению последний фильм Стенли Кубрика «С широко закрытыми глазами»)… Как и у Манна, герои Хюлле ведут умные разговоры обо всем на свете и — специфические — о музыке. Автор предисловия Ю. Куркевич считает, «что глубокий, хотя и слегка ироничный поклон, который Хюлле отвешивает Манну, последним был бы воспринят с пониманием. Как-никак сам Манн позволял себе с иронией относиться к таким каноническим текстам, как библейская история Иосифа и его братьев или средневековые легенды о Григории VII…»
И в заключение
Несколько личных наблюдений. В процессе сквозного чтения бросились в глаза некоторые забавные вещи. Так, помимо очевидного «Касторпа», еще два произведения («Гувернантка» Хвина и «Мадам» Либеры) написаны под большим влиянием Томаса Манна. А самый притягательный, самый манящий из всех польских городов, если судить по доброй половине прочитанного, — это, безусловно, Гданьск.
А теперь о главном. Очевидно: литература Польши последних десяти-пятнадцати лет хороша и разнообразна. Благодаря польской серии издательства «НЛО», разрозненные на первый взгляд кусочки сложились в паззл. Полноценный, но, по счастью, имеющий тенденцию к расширению — за счет других интересных польских писателей. Заслуживают внимания, например, вторая книга Дороты Масловской — «Павлин королевы», «Отходняк» Славомира Схуты, «Любево» Михала Витковского — я называю лишь самые громкие вещи последнего времени. А еще ведь продолжают активно работать (и переводиться) и те писатели, которых знали и любили еще в СССР, и те, кого узнала и полюбила новая Россия. Не говоря уж о польской классике как ХIХ, так и ХХ века.
И в заключение о переводчиках. Сколько раз доводилось слышать, что переводческая школа в нашей стране умирает! Но, если судить по ситуации с польскими переводами, все не так плохо. Наряду с опытными мастерами, над книгами для серии «Современное европейское письмо. Польша» трудились и молодые переводчики. Так что и в этом смысле у польской литературы в России есть будущее.