Перевод Ольги Чеховой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2006
Яцек Дукай[1]
С 1829 года, десять с лишним лет, и в Петербурге, и в Дрездене, и в Париже, Адам Мицкевич писал о будущей Польше, о том, какой она станет через пятьдесят лет и более.
Труд его называется «История будущего», «L’histoire d’avenir». Мицкевич писал свою историю по-французски.
Существовали по крайней мере четыре версии «Истории…» — уцелели лишь фрагменты да свидетельства третьих лиц. Мицкевич упорно рвал, жег и выбрасывал рукописи.
Вот какой виделась Мицкевичу Польша после 1830 года — «Польша плюс…»:
Вся Европа покорена китайцами. Потом, правда, Запад спасли женщины — воины завтрашнего дня. В двухпалатном польском Сейме они заседают в нижней палате, мужчины — в верхней.
Мир «расширил свои границы» благодаря тому, что «Земля вошла в контакт с другими планетами». (Описание Мицкевичем «чужих» не сохранилось.) В небе висят гигантские телескопы, «через которые с воздушных шаров можно обозреть всю Землю, а с Земли увидеть, что делается на ее спутниках». С помощью «акустических приспособлений» (наше радио) «можно, спокойно сидя в гостинице у камина, слушать концерты, которые дают в городе, или публичные выступления». Мицкевич верил в аэронавтику. «Когда-нибудь это искусство усовершенствуется настолько, что паровая машина будет летать на собственных крыльях, и воздушный шар не понадобится». Города накрыты крышами, как дома; дороги выложены паркетом, улицы отапливаются и освещаются, воздух кондиционирован.
В варианте, согласно которому Ноябрьское восстание 1830-1831 гг. было подавлено, Польшу «поглотила» Россия; под ее гнетом стонала Европа. Все менялось к худшему. Во Франции «существовала одна видимость общественных организаций».
Преобладает, как мы видим, пессимистический тон. Антиутопии Мицкевича позавидовали бы Оруэлл и Замятин. «Фамилии решено заменить цифрами, дабы сами по себе они ничего не выражали и их легко можно было бы изменить. Франция делилась бы на десять областей, с определенным числом граждан в каждой. Первое должностное лицо первой области имело бы номер 1, его подчиненные — номера 2, 3 и т. д. Простые граждане не имели бы никаких номеров <…> Такого рода система нанесла бы сокрушительный удар по самолюбию и индивидуализму».
В другом варианте Мицкевич предложил альтернативную историю: Ноябрьское восстание закончилось победой поляков. Польская армия, войско всеевропейской революции, движется с запада на восток, из Франции через Германию, Динебург, Великий Новгород, чтобы в конце XIX века покончить с царской Россией и, одержав победу на Оке, образовать Сибирскую Речь Посполитую. «В 1899 году в Европе наступил всеобщий мир». Польской валютой стали «костюшки». Страна поражает и восхищает огромными зданиями типа «желтых кувшинок».
Верил ли Мицкевич в свои идеи? Зачем взялся за этот труд? (Если к литературе вообще применим вопрос «зачем?».) Писал ли он о Польше реальной — на самом деле не существующей — или бегством в будущее пытался спастись от правды о ней? Какие из этих вымыслов внятны нам сегодня и что было бы понятно его современникам? Какую информацию о завтрашней Польше он мог сообщить таким и только таким способом? Ведь не он первый и не он последний среди польских писателей использовал этот метод.
Если судить по нашей литературе, то Польша всегда существовала больше в прошлом и в будущем, чем в настоящем.
У литературы с футурологией примерно столько же общего, сколько у психоанализа — с компьютерной томографией мозга. Не следует их путать, даже когда и та, и другая пытаются описывать один и тот же предмет.
Прогнозы составляются в основном двумя способами. Футуролог либо развивает выявленные им тенденции, либо, обнаружив в истории некое универсальное, упорядочивающее события правило, описывает следующий логический шаг. Первый способ применяется для составления демографических, экономических, технологических прогнозов; он хорош для работы с цифрами. С помощью второго созданы великие философские и политические системы — Гегеля, Маркса; монументальные концепции развития человечества — Тоффлера, Фукуямы, Бердяева.
Прогнозы, сделанные по первому варианту, сбываются применительно к отдельно взятым событиям, но ошибочны, если речь идет о всем мире: можно просчитать траекторию развития одной тенденции, но не миллиона разных с их взаимным влиянием; мир куда более хаотичен, чем кажется. О втором способе трудно сказать, насколько он точен, — при столь высоком уровне обобщения можно отстоять любой тезис, недаром и по сей день многие утверждают, что Маркс «в принципе» был прав. История так богата, что в ней нетрудно найти сотни примеров и закономерностей, в равной мере доказывающих состоятельность прогнозов. Это очень похоже на тест Роршаха[2]: все зависит от того, кто смотрит. Будущее — в глазах смотрящего.
В собранных в «PL +50» текстах можно обнаружить отголоски обеих систем. Но поскольку это литература, а не наука, проведенная авторами операция, как мне кажется, дала неплохой результат, даже если инструменты не слишком совершенны.
Неужели и вправду можно предвидеть будущее? Я полагаю, у литературных прогнозов есть основания для успеха. Ни один художник не достигает фотографической точности в изображении оригинала, но ведь мы ценим живопись именно за неточность, деформацию, искажение действительности – это принадлежность Искусства. Фикция и сон часто говорят нам больше, чем правда, чем самое достоверное описание.
В нашем сборнике есть рассказы, в которых действительность очень сильно искажена, и такие, где представлено карикатурное изображение устоявшихся образов и мифов; есть работы, выполненные как в жанре научной фантастики, так и вполне реалистичные, и, наконец, почти фотографические, пытающиеся описать Польшу через 50 лет не в беллетристическом ключе, а самым серьезным образом.
Надеюсь, нам удалось представить достаточно широкую картину будущей Польши; если некоторые фрагменты в нее не попали, сам наш выбор указывает, каковы наши опасения и надежды. <…>
В 1849 году, сжигая в парижской квартире Антуана Дессю толстую рукопись «Истории будущего», Мицкевич признается хозяину: «Поверь мне, дорогой друг, время книг миновало».
Остается надеяться на то, что даже гении иногда ошибаются в своих предсказаниях.