О журнале «Новая Польша», но и не только…
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2006
В нынешнем сентябре исполнится семь лет «Новой Польше», журналу, который выходит для читателей в России и всюду, где говорят по-русски. На титульном его листе знакомые слова: «общественно-политический и литературный ежемесячник». Он и в самом деле чем-то напоминает наши толстые журналы, хотя, строго говоря, издание это «казенное». Выпускает его Национальная библиотека «по поручению Министерства культуры Республики Польша», а тираж (около пяти тысяч) бесплатно рассылается в российские библиотеки, высшие и иные учебные заведения, где есть курсы славистики, ученым, литераторам, журналистам (недавно появился и сайт в Интернете). Редакторы не скрывают, что не стремятся превратить «Новую Польшу» в издание массовое, но хотят привлечь к ней внимание тех, от кого в немалой мере зависит формирование в России общественного мнения, — творческую интеллигенцию. Словом, раньше сказали бы: «рука Варшавы». Но журнал этот не имеет ничего общего с печальной памяти «экспортными» изданиями, советскими и польскими, в которых крохи правды тонули в море пропагандистской лжи и пустословия.
***
Глеб Нержин в сталинской шарашке пришел к мысли, что «слово исконней бетона», и когда «тронутся в рост благородные люди», слово их «разрушит бетон».Роман «В круге первом» писался в середине пятидесятых, и у А.И.Солженицына были — правда, очень скромные — поводы надеяться, что такие мечты небезосновательны: «секретное слово» Хрущёва на ХХ съезде КПСС придало сил многим благородным людям из числа подданных казавшейся несокрушимой социалистической империи. В Польше оно упало на разрыхленную почву: к тому времени уже четыре года работала польская редакция радио «Свободная Европа», а в Париже сформировался мощный центр польского свободного слова, во главе которого встал Ежи Гедройц. Читатели постарше, наверное, помнят: в СССР он прослыл заклятым врагом «всего прогрессивного человечества», и упоминание его имени в печати дозволялось лишь в окружении грязных пропагандистских оскорблений. И это была заслуженная слава!
Ежи Гедройц создал одно из самых последовательных и убедительных антикоммунистических изданий прошлого века — выходившую по-польски «Культуру» (637 номеров за полвека, тираж некоторых достигал 7000 экземпляров, но нельзя сказать — всего: материалы «Культуры» неизменно попадали на ленты мировых телеграфных агентств, перепечатывались в западных газетах, передавались «голосами», вещавшими на соцстраны). Мало того, он выпустил 147 книжек журнала «Исторические тетради» («Zeszyty Historyczne») и основал «Литературный институт» («Instytut Literacki»), издательство, которое напечатало более 2,5 тысяч авторов, польских и иностранных, запрещенных в Польше. Друзья и единомышленники называли его «редактором польской души», «редактором польской политической мысли», «редактором Польши». И это не красивые слова, это правда: Ежи Гедройц был институтом, генерировавшим идеи, которые способствовали формированию в Польше антикоммунистического сопротивления — духовного, культурного и политического. Более полувека прожил он под Парижем, в небольшом городке Мезон-Лаффит, который превратился в столицу польской демократической и культурной оппозиции в изгнании, а для многих «благородных людей» из Восточной Европы стал на чужбине прибежищем, где они находили помощь и поддержку.
Издания Ежи Гедройца прекратили свое существование на рубеже XXI столетия: казалось, основные цели, которые он ставил перед собой, достигнуты. Однако «редактор Польши» посчитал, что дело его жизни не завершено, раз не вошли еще в нормальную колею польско-российские отношения, от состояния которых, по его давнему убеждению, зависит и будущее Европы. Так родилась «Новая Польша». Наше общее прошлое, написал Ежи Гедройц, приветствуя выход ее первого номера, — это «реестр обид и сведения счетов», а враждебность между нами углубляется «взаимным невежеством»: и поляки, и россияне «видят друг друга в искаженном свете». Он назвал появление журнала «событием, переоценить которое невозможно», поскольку всегда считал: самый верный способ побороть невежество и объединить людей доброй воли — правдивое слово.
Бессменный главный редактор «Новой Польши» Ежи Помяновский как-то не без юмора заметил, что это Гедройц «велел ему учредить и редактировать» ее. Выбор был не случаен. Помяновский, человек разносторонних дарований и непростой судьбы, долгие годы сотрудничал с парижской «Культурой». Именно он, по предложению Ежи Гедройца, перевел на польский «В круге первом» и «Архипелаг ГУЛАГ». Отнюдь не случаен и подбор сотрудников журнала — все они связаны с польским демократическим подпольем 60-80-х годов, с зарождением «Солидарности». Активную роль в формировании облика «Новой Польши» играет наша соотечественница, поэт, публицист и переводчик Наталья Горбаневская, ветеран правозащитного движения, учредитель и первый редактор знаменитого советского самиздания — «Хроники текущих событий». Примечательно, что номер «Новой Польши» обычно открывается рубрикой, которая называется почти так же: «Хроника (некоторых) текущих событий». Ее автор, Виктор Кулерский, составляет подробные и честные обзоры польской печати, которые дают представление и о польской злобе дня, и о многообразии господствующих в польском обществе мнений, убеждений и предубеждений.
Ежи Гедройц скончался спустя год после выхода первого номера «Новой Польши», которая, на мой взгляд, стала преображенным изданием его парижской «Культуры», приспособленным к совершенно иным обстоятельствам — к обновленным Польше и России, к обновленной Европе и обновленному миру.
***
Российский читатель «Новой Польши», написавший в редакцию из «провинциальной глуши с берегов Дона», пожаловался: «Сейчас Польша еще дальше от нас, чем при коммунистах. Может, даже так, как Америка». И он, увы, прав.
В отнюдь не добрые старые времена при желании можно было узнать о том, что и как происходит на берегах Вислы, куда больше, чем сегодня. Польская печать в изобилии (за исключением особенно «не нравившихся» советским властям изданий, в частности, католических) приходила в крупные библиотеки и газетные киоски не только Москвы, на нее можно было легко и сравнительно недорого подписаться, на коротких волнах ловилась варшавская «тройка», а регулярно захаживая в знаменитый магазин «Дружба», я составил хорошую домашнюю библиотеку (книги там— и самиздатские, само собой, попадали в нее не с улицы Горького).
Сейчас запретов на честную информацию нет, но российские СМИ почти ничего не сообщают о жизни наших ближайших западных соседей, если, конечно, там не случаются скандалы, катастрофы, погодные катаклизмы или какие-нибудь чудачества. Такое впечатление, будто наши газеты, радио и телевидение выстроили (хочется верить — не намеренно) что-то вроде стены пренебрежительного равнодушия по отношению к ставшим строптивыми и неудобными «не великим» государствам Восточной и Центральной Европы. И стена эта, отрезая нас от особенно близкой нам части мира, потворствует оживлению некоего рода предрассудков, которые удобряет почву для враждебного отношения ко всему «непохожему», «ненашему».
Редакторы «Новой Польши» отдают себе в этом отчет. И потому стремятся непредвзято знакомить читателей с Польшей — многообразной и противоречивой, похожей на нас и не похожей. Каждый номер строится таким образом, что оригинальные материалы (эссе, рецензии, интервью, воспоминания, архивные документы, письма в редакцию российских читателей и ответы на них, фотографии, рисунки) дополняются и комментируются перепечатками из польской политической и литературной периодики, стихами и отрывками из прозы польских поэтов и прозаиков. Эта счастливо найденная смесь дайджеста и самостоятельного издания превращает «Новую Польшу» в обстоятельный путеводитель по нынешней, новой Польше.
***
В русской литературе польская тема постоянно присутствует никак не меньше двух столетий. Едва ли ни у каждого нашего крупного писателя непременно в героях, не обязательно главных и уж совсем не обязательно отрицательных, оказываются поляки. Такая настойчивость в населении русских романов, драм и поэм поляками не случайна. После того как во второй половине XVIII столетия Россия, Австрия и Пруссия трижды делили Польшу и в конце концов разрезали ее «на троих», представления русских и поляков друг о друге приобрели весьма своеобразный характер. И стоит ли удивляться, что Польша уже третье столетие остается для России скорее не столько соседкой, сколько проблемой, решение которой нам дается не без труда?
Взять хотя бы прошлый, ХХ век. Советская Россия, провозгласив «Декрет о мире», начала с агрессии против только что ставшей независимой Польши. Поляки устояли, отбросили Красную Армию на берега Днепра. С тех пор многим поколениям советских людей вдалбливали, что нет просто поляков, есть «белополяки». Потом была дружба с Гитлером и новый раздел Польши, Катынь, Варшавское восстание. Потом в течение почти полувека мы «крепко дружили» с Народной Польшей, хотя дружба эта была странной, я бы назвал ее… двухэтажной. На верхнем, начальственном, лобызались, но и опасались друг друга: на берегах Вислы страшились медвежьих объятий и очередного нашествия «старшего брата», хотя и надеялись с его помощью свою власть сохранить; на берегах Москвы-реки, как черт ладана, боялись проникновения через Польшу «буржуазной и ревизионистской заразы» и жестко требовали безоговорочной поддержки Москвы. Словом, власти, зная цену и вкус казенной дружбы, не очень друг другу доверяли. На нижнем этаже, на кухнях городской и сельской интеллигенции, удивлялись, завидовали, порой побаивались нашей «непохожести», но, не очень хорошо друг друга зная, были податливы на ложь и мифы, а власти, и сами от такого невежества не свободные, стремились использовать его в своих целях.
Такая вот историйка, которая сегодня может показаться глупым анекдотом, а тогда…Тогда — это более четверти века назад. В Польше набирала силу «Солидарность», в Москве вовсю клеймили «врагов социализма и СССР», готовя наших сограждан к очередным «событиям» в братской стране, которой, мол, придется оказать очередную «интернациональную помощь». И, конечно же, упирали на то, что в Польше, дескать, нарастают антисоветские настроения. Вы только подумайте: в Польше «антисоветизм дошел до того», что даже Суворова в газетах «обливают грязью», называют вешателем!..
Я впервые приехал в Варшаву в начале шестидесятых, язык знал сносно, Польшу только учился понимать. Выкроил несколько свободных от журналистских хлопот часов, пошел в знаменитый варшавский музей. Прицепился к какой-то школьной экскурсии. Все как у нас. Мальчишки и девчонки лет 13-14-ти, одни слушают экскурсовода, другие позевывают, посмеиваются, по сторонам глазеют. Им рассказывают о какой-то картине, слышу: а это — изверг Суворов. Ребятишки особого интереса не проявляют, проходили в школе, как в 1794 году войска царской России во главе с Суворовым учинили кровавую расправу над жителями правобережного предместья Варшавы и тем окончательно закрепили «смытие» Польши с политической карты мира на сто с лишним лет. Меня, помнится, больше всего поразило, что школьники все это выслушали равнодушно, как давно знакомое и поднадоевшее. И только много спустя я понял (лежащее на поверхности нередко увидеть труднее всего): хотя сходства между нами много, мы разные, хотя прошлое у нас одно на двоих, но все же — у каждого свое. Его не исправишь, не перепишешь. Его надо принимать и уважать таким, каким оно есть. Скажем, ни нам, ни полякам нет смысла кардинально менять свои оценки человека, который жил двести лет назад — в иные времена, в иных обстоятельствах, в ином историческом измерении. Но знать обе правды о нем, «великом полководце» и «душителе польской независимости», необходимо и нам, и полякам. Не затем, чтобы ворошить прошлое, — чтобы понимать, почему наши оценки расходятся, и не превращать расхождения по поводу давно минувшего в «злобу дня».
***
В советские времена требовалось гладить друг друга по головке, что-то хором ругать, что-то хором хвалить, но главное — обходить стороной существовавшие в наших странах предрассудки и мифы. Это только усиливало взаимное недоверие, которое не исчезло и сегодня. Лучшее противоядие ему — говорить правду. Именно так стараются поступать редакторы «Новой Польши», хотя отлично понимают, что не каждому в нынешней России это по вкусу.
Когда читаешь, что юный литературный талант называет в интервью нашу столицу «кондитерской Москвой», а старый Арбат «глупой улицей, где торгуют матрешками», не стоит заламывать руки: мол, Ах, Арбат, ты моя религия… ты мое Отечество… Не стоит обижаться на «Новую Польшу» (а уж тем более — на Польшу!) из-за того, что журнал решил поближе познакомить нас с Доротой Масловской, первая книга которой была напечатана в «Иностранной литературе»[1] и с интересом прочитана в России. И писательницу укорять тоже нечего: она сказала то, что главное — ее книги, а мнения ведь бывают разные. Вот захотели же, к примеру, рязанские депутаты отобрать у центральной площади своего города имя Тадеуша Костюшко за то, что он… устраивал восстания и воевал против царской России.
Когда читаешь перепечатанную журналом из польской «Газеты выборчей» заметку об этом, остается только краснеть от того, что польская (!) газета и польский (!) журнал напоминают: Рязань — главный город области, на земле которой «в 1943 г. была создана 1-я пехотная дивизия им. Тадеуша Костюшко. Дивизия начала свой боевой путь под Ленино, а закончила в Берлине. В советские времена она была символом польско-советского братства по оружию».
Когда польская печать недоумевает, отчего Кёнигсберг (по-польски Крулевец) и в демократической России носит имя Калинина, она делает это только потому, что имя «всесоюзного старосты» напоминает полякам о Катыни: подпись Калинина есть под решением советских властей расстрелять весной 1940 года двадцать с лишним тысяч польских военнопленных. И за это напоминание вряд ли стоит укорять журнал, а уж тем более поляков и Польшу.
В одном из прошлогодних номеров «Новая Польша» напечатала выдержки из книги Яцека Бохенского «Тринадцать европейских упражнений». Этот прекрасный польский прозаик, знаток древней истории, которого привечали в СССР до того, как он стал одним из учредителей и редакторов оппозиционного журнала «Запис», замечает, что в истории большие и малые страны нередко по-разному смотрят на одни и те же события. Скажем, поляки помнят обиды, нанесенные большой Россией (Суворов, Катынь, варшавское восстание 1944 года и т.д.), которые для русских представляются второстепенными, ибо «русское воображение переполнено более страшными драмами — своими и столь бездонными, что их вообще ни с чем не сравнишь». Так, по его мнению, обстоит дело и с установлением в России нового праздника, 4 ноября, что и в Польше, и у нас вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию. «Поляка, — пишет Яцек Бохенский, — может поразить открытие, какую важную роль в русском воображении и традициях играет факт, для польской стороны эпизодический и маловажный, — вторжение польского войска в Кремль и незадачливый замысел посадить на царский трон польского короля, а вдобавок даже заставить Россию перейти в католичество <…> Обратите, пожалуйста, внимание: поляки повели себя здесь «по-русски». Вторглись в чужую страну, вынуждены были оттуда убраться и считают, что это была незначительная мелочь, ибо им хватало и хватает трагедий посерьезнее. Русские повели себя «по-польски»: превратили событие в легенду, раздули ее значение, насочиняли поэм, опер, памятников и чванятся этой мешаниной поражения и победы так, как это типично — о диво! — для более слабой стороны <…> Не так ли отчасти и поляки в последние двести лет стараются прибавить себе величия?»
Подобного рода «разночтений» в нашей общей истории накопилось немало. Они, как правило, порождались и порождаются плохим знанием истории. Но, как заметил видный польский историк Генрик Самсоновичв беседе с корреспондентом «Новой Польши», и лечение историей может стать делом опасным, если оно «основано на обмане общества, на внушении ему, что плохи и во всем виноваты другие, а мы — самые замечательные».
Редакторы «Новой Польши» не устают повторять (и выбором публикуемых материалов, и, как говорится, прямым текстом): в обеих наших странах не перевелись политики, которые не гнушаются использовать в своих целях бытующие в некоторых слоях российского и польского общества, мягко говоря, странные представления о «национальной гордости» великороссов и поляков. Есть только одно средство против этого — вести прямой, нелицеприятный разговор между образованными сословиями наших стран без посредников. Отвечая российской читательнице, укорившей «Новую Польшу» за «нелюбовь к России», Ежи Помяновский свою позицию разъяснил так: «Для приличных добрососедских отношений нужна не любовь, а взаимоуважение. Мы требуем уважения к Польше и хотим испытывать такое же уважение к России. Огромная просьба: не мешайте нам в этом».
***
О книгах, фильмах, художественных выставках, музыке, театре, о прошлом и настоящем российско-польских культурных связей «Новая Польша» пишет охотно и много, куда больше, чем о политике. Но это отдельная тема, а мои заметки и так затянулись, поэтому скажу несколько слов еще только о двух рубриках журнала, которые вместе с «Хроникой…» Виктора Кулерского во многом формируют облик и характер журнала.
Прежде всего, это «Летопись культурной жизни» — сообщения польских СМИ и агентств, которые тщательно и продуманно подбирает Янина Куманецкая. Ее рубрика напоминает мозаику, рассматривая которую камешек за камешком, можно составить картину и культурной жизни сегодняшней Польши, и представлений польской творческой интеллигенции о себе, о прошлом и настоящем польской культуры. Один лишь пример. В прошлом году исполнилось полвека варшавскому Дворцу культуры и науки. Типичная сталинская высотка, близнец московским, которая никак не вписывалась в безалаберную и трогательно милую атмосферу возрождавшейся из пепла польской столицы. Этот «дар советского народа» многие восприняли тогда как материальное свидетельство приручения «старшим братом» Польши. С годами высотка, разумеется, не похорошела. Но Я. Куманецкая приводит мнение главного инспектора по охране памятников: теперь Дворец уже можно рассматривать как «классический образец архитектуры социализма и свидетельство завершившейся эпохи». И заключает: значит, у этой сталинской высотки, которая была «символом гнета и неволи, есть шанс стать символом новой Варшавы».
Своего рода продолжением рубрики Я. Куманецкой служат «Выписки из культурной периодики», которые составляет Лешек Шаруга — поэт, один из зачинателей «новой волны» в польской поэзии. Он принадлежит к поколению польских литераторов, которое определило интеллектуальное лицо «Солидарности» на рубеже 80-х. «Выписки…» — не набор цитат, но диалог, иногда спор с коллегами, причем не только столичными, но и теми, кто печатается в провинциальных изданиях, которые играют в культурной жизни Польши все более заметную роль. Об этом явлении (нечто сходное отмечается и в России) Лешек Шаруга, в частности, подробно рассказывал в редакции «Иностранной литературы» осенью прошлого года.
В Польше (как и у нас) коммунистическое прошлое еще не стало историей, хотя уже обрастает мифами и легендами разного, часто противоположного толка. Расчеты с ним, особенно в среде творческой интеллигенции, даются непросто. Потому-то весь спектр политических, моральных и профессиональных проблем, связанных с необходимостью преодоления этого прошлого, остается одной из центральных тем польской культурной периодики. И в «Выписках» из нее тема эта присутствует постоянно. В девятом номере «Новой Польши» за прошлый год Лешек Шаруга, к примеру, обильно цитирует статью из торуньского журнала «Тека». Ее автор, Антоний Павляк, поэт того же, что и Шаруга, поколения, пишет: «Пээнэр [Польская Народная Республика. — А.Е.] была больной страной <…> Людей сажали в тюрьмы, били в участках, цензура приговаривала к смерти при жизни. Но мы притворялись, что нас это не касается <…> Пээнэр — это прежде всего неустанная гимнастика. И неустанное «между». Гимнастика между тем, что думали, и тем, что говорили. Между тем, что говорили дома, и тем, что говорили на работе. Между верностью и предательством. Между правдой и ложью. Между орденом и камерой. Выбор принадлежал тебе». Комментарий Лешека Шаруги обращен ко дню сегодняшнему: «…мы по-прежнему живем в тени той больной страны, в тени ПНР — страны, которая, в частности, не только научила нас существовать в пространстве лжи, но и выработала в нас позицию политической апатии, нездорового — и заметного почти во всей литературе, возникшей после 1989-го, — отчуждения от политики, ход которой по-прежнему кажется большинству поляков независимым от того, что сделают они сами».
Польша и Россия выходят из общего коммунистического прошлого каждая по-своему. Но, похоже, одной и той же дорогой. Радость от перемен быстро сменилась усталостью, а у кого-то разочарованием, поисками «виноватых», которыми охотнее всего обычно назначают других. Не в этом ли одна из главных причин того, что и российско-польские отношения пока еще далеки от плодотворного, тесного добрососедства? Но, перефразируя известное присловье, неча пенять на обстоятельства… Прав Яцек Бохенский, который заметил в своей последней книге: «Правдивая литература — художественная, мемуарная, документальная — дает свидетельства того, что в самых тяжелых обстоятельствах, в лагерях, тюрьмах, на войне, среди бездомных, голодных, больных, возникала общность между поляком и русским, существовали сострадание, солидарность и взаимопомощь, обладавшая самой высокой ценностью, так как она требовала самоотречения, отваги, иногда прямо-таки героизма». И потому, убежден он, «истинную общность между народами устанавливают только отдельные люди <…> И надо разделиться. Надо, главное, разделиться на людей <…> Например, свести пару «русский и поляк», «советский гражданин и польский гражданин» к состоянию «человек и человек»».
Подобную точку зрения отстаивает и «Новая Польша». Два года назад вышел необычный ее номер — по-польски. В нем собраны характерные, по мнению редакции, материалы, появлявшиеся на страницах журнала. Это был своего рода отчет перед соотечественниками о проделанной работе. В редакционной статье (она так и называлась: «Доклад») ее авторы напомнили, что «Новая Польша» хочет стать платформой для живого и деятельного диалога между представителями польской и российской творческой интеллигенции. И добавили: уже достигнутые на этом пути успехи — «совершеннейшая новость в истории польско-российских отношений, факт прямо-таки беспрецедентный». На мой взгляд, у них были резоны сказать так.
***
Полвека назад, в середине 50-х, Ежи Гедройц в частном письме писал: «В условиях тоталитаризма и национальных гонений печатное слово обрело, как в XIX веке, свои магические свойства». События в Берлине 53-го, в Польше и Венгрии 56-го, в Чехословакии 68-го, снова в Польше на рубеже 80-х, а потом и 90-х, снова в Чехословакии 89-го, наконец, и прежде всего, события в СССР 80-х- горбачевская гласность, ставшая завершающей главой «секретного слова» Хрущёва, — безоговорочно подтвердили правоту и солженицынского Глеба Нержина, и «редактора Польши» Ежи Гедройца.
Секрет «магического свойства» слова, которое «исконней бетона», бесхитростно прост. Это — честное, правдивое и веское слово, способное причинить боль, но и побороть невежество, которое не исчезает само собой и после падения режимов, державшихся на лжи и подавлении всякого, даже тихого, частного инакомыслия. Но простота требует интеллигентности, иными словами: не только знаний, образованности и начитанности, но еще непременно совестливости, настойчивости, бесстрашия и убежденности в том, что нет задачи важнее, чем формирование у людей привычки к уважению «иного», «чужого», «не нашего», если, разумеется, оно не настроено против человека, его прав и свобод. Именно это и поставил в заслугу «Новой Польше» один из ее российских читателей, назвавший в письме в редакцию журнал изданием, «которое делается интеллигентами для интеллигентов».