Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2006
Le Studio Franco-Russe 1929-1931 / Textes réunis et présentés par Leonid Livak; Sous la rédaction de Gervaise Tassis. Toronto: Toronto Slavic Library, 2005. — 624 p.
Франко-русская студия 1929-1931 / Составление и подготовка текстов Леонида Ливака. Под редакцией Жервез Тассис. Торонто, 2005. — 624 с.
Вряд ли тем, кто не принадлежит к литературоведческому цеху, известно, что недавно возникла новая наука — эмигрантоведение. Интерес к литературе русского зарубежья породил массу книг и статей, периодических изданий и конференций, посвященных именно и только этому объекту. Есть, однако, та сторона дела, которая почти не привлекает внимания русских ученых: взаимоотношения эмигрантов с культурой того, что скучно именуется «страной пребывания». А между тем сами они были такой проблемой весьма озабочены. Как только стало понятно, что в ближайшее время ожидать возвращения на родину не приходится и надо каким-то образом встраиваться в жизнь стран, куда забросила судьба, об этом стали думать и писать.
Современному читателю не так легко эти писания отрефлектировать. Забылись исторические события, казавшиеся сакраментальными, истрепались газеты, умерли люди. Восстановить историческую перспективу теперь должны ученые. Иногда они сталкиваются с проблемой недостатка источников. Слишком мало сведений сохранилось, например, о так называемых «Декадах в Понтиньи», по поводу которых Л. Ливак пишет: «К 1925 году встречи в Понтиньи стали большим интеллектуальным событием; на них Андре Жид спорил со Львом Шестовым, Поль Валери беседовал с Николаем Бердяевым, Франсуа Мориак обменивался мнениями с Борисом Зайцевым, Роже Мартен дю Гар наблюдал за Иваном Буниным, а Борис Шлецер завязывал дружбу с Шарлем Дю Босом».
К счастью, сохранились материалы, позволяющие представить один из эпизодов подобных отношений во всех подробностях. Перед нами солидная книга, посвященная мало кому известному явлению конца двадцатых и начала тридцатых годов прошлого века. «Франко-русская студия» с русской ее стороны возникла по инициативе полузабытого уже человека — сына философа Б. А. Фохта Всеволода Борисовича (1895-1941), офицера белой армии, журналиста популярного еженедельника «L’Intransigeant», издателя русского журнала «Новый Дом», потом монаха, окончившего свои дни в Дамаске. С французской стороны ее возглавлял молодой романист Робер Себастьен, довольно тесно связанный с кругом Ж. Маритена, а отчеты печатались на страницах парижского журнала «CahiersdelaQuinzaine». На первый взгляд кажется, что прав был Владимир Вейдле, писавший: «Всего досаднее… то, что действительно крупные русские писатели, живущие в Париже, попали в редкую по убожеству французскую литературную среду».
Однако этому явно противоречат другие сообщения. Вот, например, Юрий Фельзен рассказывает: «Зал в триста человек всегда переполнен до отказа. Кое-кто не попадает, кое-кому приходится стоять… Первые четыре ряда предназначены для писателей. Среди них многие французские знаменитости и большинство русских, находящихся в Париже. Часто бывают Бунин, Алданов и Зайцев». И правда, среди выступавших на четырнадцати состоявшихся вечерах русскую сторону представляли — Б. Вышеславцев, Г. Адамович, Н. Бердяев, В. Вейдле, Н. Берберова, Г. Федотов. Французские имена (за исключением Ж. Маритена и пришедшего на обсуждение своей поэзии Поля Валери) менее известны, но Рене Лалу, Бенжамен Кремьё, Андре Фонтена — вовсе не те фигуры, которыми можно пренебречь. А среди выступавших в прениях, присутствовавших и писавших специальные письма были Марк Слоним, Гайто Газданов, Марсель Соваж, Борис Зайцев, Габриэль Марсель, Марина Цветаева, Жорж Бернанос, Франсис Карко, Борис Поплавский, Андре Жид, Андре Мальро, Андре Моруа, Иван Бунин, Георгий Иванов, Филипп Супо, Ильязд, Люсьен Фабр, Константин Мочульский, Владислав Ходасевич, Лев Шестов, Франсуа Мориак. Не менее интересны и выразительны темы докладов. Первым выступал Робер Себастьен с докладом «Беспокойство в литературе», на второй встрече Ю. Сазонова-Слонимская говорила о влиянии французской литературы на русскую, а Ж. Максанс — о влиянии русской на французскую, потом К. Зайцев и Р. Лалу обсуждали творчество Достоевского, Н. Кульман и С. Фюме — Толстого, Р. Оннер и Б. Вышеславцев — Пруста, Р. Лалу и В. Вейдле — Валери, Маритен и Вышеславцев — Декарта, Максанс и Н. Городецкая — Шарля Пеги, Л. Мартен-Шоффье и Г. Адамович — Жида, Б. Кремьё и В. Фохт — судьбы романа после 1918 года, Бердяев и Максанс — проблемы Востока и Запада, Сазонова-Слонимская и А. Беклер — советскую литературу, А. Фонтена и Н. Берберова — символизм в России и Франции. Наконец, на последнем собрании 28 апреля 1931 года Станислав Фюме сделал доклад о духовном обновлении во Франции, а Г. Федотов — о духовном обновлении в России.
Читатели, имеющие понятие об актуальных одновременно для французской и русской культуры темах, не могут не заметить, что здесь была представлена в первую очередь одна грань этой проблематики, прямо или опосредованно связанная с религиозно-философскими размышлениями. Это и не удивительно: с французской стороны инициаторами и наиболее активными участниками собрания были писатели и мыслители, теснейшим образом связанные с католицизмом, с русской же стороны — деятели русского религиозного возрождения (хотя, конечно, далеко не все). То же, что было связано с актуальной современностью, социальными проблемами как в СССР, так и в Западной Европе, оставалось на втором плане. Отчасти, безусловно, потому, что конец двадцатых и самое начало тридцатых годов еще не были временем установившегося тоталитаризма и непосредственного ожидания решительных перемен в судьбах Европы. Но отчасти и потому, что люди, склонные к «левым» убеждениям, на этих собраниях не бывали. Французские сюрреалисты (кроме Супо) и русские евразийцы собрания либо игнорировали, либо прятались среди публики, чтобы не быть отмеченными в хронике. Точно так же не появляются в перечне посетителей Илья Эренбург или Евгений Замятин, жившие во Франции с советскими паспортами, или друзья СССР Р. Роллан и А. Барбюс.
Характерно и то, что советскую литературу пришло обсуждать не так много народу и выступали в обсуждении почти одни только французы, стараясь понять, что же делается сейчас там, в стране Толстого и Достоевского. Выступая в прениях, Р. Лалу говорил: «Всех поразило очаровательное противоречие между двумя докладами. Я говорю “очаровательное противоречие” потому, что мы слышали, например, как г-жа Сазонова говорит о ”посредственном” романе Гладкова “Цемент”, а затем Андре Беклер весьма живо восхваляет тот же самый роман». Дальше идут (как, впрочем, и у докладчика) суждения весьма наивные, но характерные. Для русских писателей в Париже довольно очевидно, что советская литература все больше и больше загоняется в рамки, превращается из живого организма в мертвое тело. Французам хочется верить, что, может быть, за художественным несовершенством таится нечто замечательное, что они находили в «Бронепоезде 14-69» Вс. Иванова, «Голом годе» Б. Пильняка и том же «Цементе». Эмигранты были трезвее и, кажется, ближе к реальности.
Впрочем, пересказывать содержание шестисотстраничной книги — дело совершенно бесперспективное. Необходимо лишь сказать, что теперь у «эмигрантоведов» не будет оправдания, когда они по-прежнему станут обходить вниманием не только подобные собрания, но и вообще вопрос о взаимодействии русской и французской культур. И добавить, что готовившие книгу к печати профессор университета Торонто Леонид Ливак (недавно издавший на английском языке монографию «Как это делалось в Париже: русская эмигрантская литература и французский модернизм») и лектор Женевского университета Жервез Тассиc достойно исполнили свою работу: в книге не только представлены тексты докладов и их обсуждений, не только есть содержательная вступительная статья, но еще и сжатые биографии всех участников собраний «Студии», а также основные статьи из русской и французской печати, в которых рассказывается о ее деятельности.