Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2006
Ольга Вайнштейн. «Денди» // Мода // Литература // Стиль жизни:Серия «Культура повседневности». — М.: Новое Литературное Обозрение, 2005
Среди книг-исследований случаются особые книги, приобретающие дополнительную ценность благодаря тому, на каком языке и в какой стране они написаны. Кажется, что культурный, социальный, визуальный ландшафт, окружающий автора такого исследования, оказывает ему постоянное сопротивление, и работу приходится проводить, сознательным усилием отстраняя от себя этот постоянный фон — или используя его в качестве противоядия, средства для более острого, более контрастного понимания темы. «Денди» Ольги Вайнштейн, будучи книгой, написанной в России и по-русски, помимо прочих своих достоинств — захватывающей увлекательности, фундаментальности, парадоксальности исследовательского взгляда, — впечатляет читателя еще и этой способностью автора оказывать сопротивление окружающему ландшафту — сегодняшней российской небрежности во всем, что касается «мужского стиля», мужской ухоженности, вообще образа мужчины, создаваемого им самим. Вайнштейн уделяет много внимания истории русского дендизма, всегда находившегося под прицелом некоторого презрения — всегда, даже в лучшие свои годы, немного «недо-дендизма», как если бы русским денди не хватало роста, чтобы смотреть чуть свысока не только на весь мир, но и на свой собственный дендизм, на себя самих (непременное правило для любого подлинного денди). О сегодняшних российских денди речь у Вайнштейн не идет — последними упомянутыми ею представителями этого сложного племени в наших краях оказываются советские стиляги, частью истребленные, частью сдавшиеся добровольно.
Впрочем, не исключено, что проблема здесь не только в неоднозначности сегодняшних реалий, но и в неоднозначности самого понятия «денди». Труд Вайнштейн является в некотором смысле книгой-преследованием, почти детективной попыткой автора отыскать более или менее конструктивное определение «дендизма». Ради этого Вайнштейн проделывает обстоятельный экскурс в додендистские времена, к Алкивиаду и «мюскаденам», а затем нападает на след первого из денди — великого Джорджа Брайана Браммелла, «самого знаменитого денди всех времен и народов», которому на сломе XVIII-XIX веков «подражал всеми силами каждый второй молодой аристократ». Вайнштейн объясняет, что Браммелл определил мужскую моду на два века вперед, и начинает последовательно разрабатывать каждую линию следствия: от вполне материальных костюма и аксессуаров до эфемерных «зрения денди» и «стратегии дендистского скандала». В погоне за сутью дендизма Вайнштейн исследует дендистскую литературу, историю парфюмерии, вопросы гендерной теории в применении к дендизму и старательно демонстрирует, что понятие «денди» никаким образом не поддается стандартизации. В главе о дендистском кодексе общения Вайнштейн рассказывает о «хамелеонстве» денди, о преображении и переменчивости как стратегии успеха. Таким же «хамелеонством» отличается, как показывает Вайнштейн, и само понятие «денди» — вневременное, внестилевое, не мужское и не женское, не ограниченное странами и эпохами, но живущее, по всей видимости, в душе самого денди, полностью познаваемое лишь благодаря его пресловутому «тонкому чувствованию» или тонкому вниманию исследователя.
Книга Вайнштейн так полна фактурой описываемой эпохи, что при желании не слишком взыскательный читатель может употребить ее как изумительную коллекцию исторических анекдотов о моде и стиле: основательный ужин Браммелла перед бегством за границу от английских кредиторов, наряды а-ля жертва у аристократов времен французской революции, цветок, поливание которого так утомило Оскара Уайльда, коллекция галстуков графа Робера де Монтескью и знаменитые черепашки, которых денди выводили на прогулку, чтобы «продемонстрировать воистину стоическую невозмутимость и величественную самодостаточность». Исторический колорит — заслуга внимательного, влюбленного в предмет историка, для которого каждая деталь является инкапсулированным принципом, иллюстрацией широкомасштабного явления, оказавшего значительное влияние на культуру. Но книга «Денди» написана не просто историком моды, а историком-философом, стремящимся проследить связь мелких фактов и показать цельную картину мира денди, где утомленность в результате поливания цветка на поверку оказывается судорожной попыткой человека со вкусом противостоять вульгарности ширящегося среднего класса, а эпатажная прогулка с черепашками — проявлением страха перед увеличивающимся темпом жизни, о попытке сохранить себя и свой мир любыми, пусть даже самыми искусственными, методами. Так же как и статьи Ольги Вайнштейн, «Денди» — книга не о моде, но о моде в контексте истории, в контексте постоянных потрясений экономического и социального порядка, о моде как об инструменте отстраивания цельного стабильного «я» в дробящемся, шатком мире.
«Я» денди оказывается главным персонажем этой книги. Вайнштейн представляет историю дендизма как историю денди и антиденди, личную историю конкретных людей, определявших суть этого феномена или, напротив, боровшихся с ним. Кто-то оказался денди по привилегии рождения, а кто-то мучительно, а зачастую и безуспешно старался примкнуть к этой звездной плеяде; кто-то прославлял образ денди, а кто-то приложил огромные усилия, чтобы нивелировать его, придав ему отталкивающую легкомысленность и комичность. Каждую из этих персональных историй Вайнштейн, по возможности, прослеживает от начала и до конца, демонстрируя читателю ранние задатки, позволяющие предопределить судьбу ребенка или юноши как будущего денди, и поздние ошибки, ведущие к закату денди-звезды, — ошибки, которые сами по себе являются частью дендистского шика и шарма, делают финал неотвратимым и предсказуемым, как в греческой трагедии, но оттого не менее впечатляющим. Общие черты, повторяющиеся в биографиях, характерах, психологических особенностях и житейских обстоятельствах каждого из знаменитых денди и «неденди», позволяют автору сложить из индивидуальных историй историю феномена, продемонстрировать закономерности его развития — и поставить вопрос о неминуемости его упадка.
Вайнштейн постоянно подчеркивает и напоминает в заключительном аккорде, что речь идет о понятии неверифицируемом, фактически неопределяемом и едва ли поддающемся классификации, тем более в наши дни. Но при этом прочтение книги «Денди» обеспечивает читателю полновесное интуитивное понимание феномена «денди», способность отличить «денди» от «неденди» — пусть и без возможности формально объяснить критерии выбора. «Дендизм», каким он предстает в книге Вайнштейн, оказывается не феноменом в себе, не изолированной субкультурой с анекдотическим прошлым, спорным настоящим и туманным будущим, но квинтэссенцией повседневности, верхом лестницы, по которой едва ли не каждый обыватель в лучшие годы своей жизни поднимается на две-три ступеньки. Чтение «Денди» захватывает, среди прочих причин, в силу того, что дендизм, как его понимает и описывает Вайнштейн, предстает не казусом для избранных, но потенциально достижимым идеалом, стремление к которому читатель отметает не без вздоха: так одно дело — чураться «Макдоналдса», а совсем другое — вести подлинно здоровый образ жизни; одно дело — периодически задумываться, не пора ли выбросить все старые рубашки и купить новые, другое — сделать выбор рубашек одним из значительных жизненных приоритетов.
Отечественный нон-фикшн зачастую демонстрирует нам академическую систематичность подхода, блестящую способность к анализу, информационную основательность, но при этом у читателя не часто появляется возможность получить удовольствие от собственно процесса чтения. «Денди» же являет собой пример чтения увлекательного, легкого — в самом лучшем смысле этого слова — не в силу поверхностности изложения, а в силу живости авторского языка в сочетании с его отнюдь не дендистской простотой. Основательный труд Ольги Вайнштейн — все его шестьсот с лишним страниц — заглатываются не хуже остросюжетного романа. Собственно говоря, «Денди», как уже говорилось, в некотором смысле и построена по законам остросюжетного романа: рождение героя, опасности, грозящие ему еще во младенчестве, становление характера, первые ростки самостоятельности, первые нежные привязанности, насмешки и сопротивление общества, горькие уроки, растущее влияние на умы, вечное противостояние с антагонистом, блистательный расцвет и непременные трагедии посреди расцвета, медленная канонизация, превращение в легенду и наконец — открытый финал: покинул ли он нас — или он все еще здесь, прячется в толпе, ухмыляется, глядя на наши жалкие попытки подражать ему по мере наших скромных сил? А если покинул, вернется ли он и, кстати, не присутствует ли и сейчас незримо, не его ли призрак стоит за работами Джона Галлиано[12], за рафинированной ухоженностью метросексуалов[13], за finetuning[14] членов интернет-сообщества “refinement”[15]?
Линор Горалик