Серия «Studia Europaea», Издательство Ивана Лимбаха. Материал подготовила Светлана Силакова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2006
О книгах, вошедших в эту новую серию, нам рассказали главный редактор «Издательства Ивана Лимбаха» Ирина Кравцова и переводчик Наталья Мавлевич.
«ИЛ». Большое ли место среди выпускаемых вами книг занимает зарубежная литература?
Ирина Кравцова. К переводной литературе «Издательство Ивана Лимбаха» обратилось на пятом году жизни, в 2000-м. Книжный бум 1990-х «вынудил» нас издавать больше, а переводы — естественный путь расширения издательского репертуара. Но наше кредо не меняется: мы печатали и собираемся печатать только строго отобранные книги строго отобранных авторов. Я не люблю словосочетание «издательская политика» — в нашем случае скорее следует говорить об издательской эстетике в широком ее понимании. Мы исходим не из потенциальной коммерческой успешности книг, а из их эстетической и нравственной ценности. Наш издатель Иван Юрьевич Лимбах верит, что литература, которую мы публикуем, способна войти в зону рынка. Для этого нужно добиться, чтобы читатель знал нас, чтобы аудитория чувствовала:в книгах, которые мы выпускаем, речь идет о непреходящих ценностях. Кстати, поэтому год издания абсолютно не важен. Разве важно, когда мы издали Жерара де Нерваля или Сирано де Бержерака, Н. Уэста или Г. фон Лефорт?
«ИЛ». Кто же он — любимый автор «Издательства Ивана Лимбаха»?
И. К. Нас привлекают книги, выражающие опыт самопознания. Нас привлекают «трудные для восприятия» писатели, те, чья судьба по разным причинам складывается в России непросто. Назову для примера еще несколько имен: Макс Жакоб, Пер Улов Энквист, Томас Бернхард, Андре-Марсель Адамек… Цель — воздать им должное, тем самым расширив как наш собственный культурный горизонт, так и кругозор читателей.
«ИЛ». Вероятно, и к переводам приходится предъявлять особые требования…
И. К. Мы верны нашей изначальной установке — работать с лучшими переводчиками. Уровень подготовки переводных книг был задан Ю. Я. Яхниной. Она отличалась удивительной готовностью к кропотливой работе не только над вновь переведенной, но и уже опубликованной когда-то вещью. С Юлианой Яковлевной мы подготовили трехтомное собрание сочинений Маргерит Юрсенар. Свой перевод «Философского камня» она просматривала пристрастно и даже поменяла название заключительной главы романа, до этого не единожды публиковавшегося. Пользуясь случаем, я хочу поблагодарить за доверие всех, кто внес свой вклад в работу над трехтомником Юрсенар: мы были пятым или шестым издательством, взявшимся за этот проект.
Как редактор не могу не отметить высочайший профессионализм Б. Дубина, Н. Кисловой, Н. Кулиш, Н. Мавлевич, Н. Хотинской, С. Шлапоберской, М. Яснова. A propos: чем выше квалификация переводчика, тем охотнее он откликается на редакторские вопросы и замечания.
«ИЛ». Поздравляем вас с появлением новой серии «StudiaEuropaea». Как возникла ее концепция?
И. К. Начну с того, что это вообще первая наша серия, имеющая свое имя. Ранее мы ограничивались так называемым серийным модулем — использовали единый формат и соответствующее художественное оформление для того, чтобы обозначить единство замысла. Подчеркну, именно единство замысла! Мы отнюдь не стремимся, чтобы читатель, поддавшись нашему давлению, почти машинально скупал книги знакомого формата.
«Studia Europaea» родилась из размышлений о небеллетристической составляющей издательского портфеля. Мы не работаем конвейерным способом и не выпускаем книжную продукцию полка за полкой, а потому можем расширить наш репертуар и привлечь тем самым нового читателя только одним способом — разнообразя жанры и тематику книг. Такую возможность дает, например, издание литературы non-fiction.
Удивительно, что сразу у нескольких книг, включенных в наш план, вдруг обнаружилось внутреннее родство. По форме это эссе или полноценные научные монографии, а по сути — образцы «веселой науки»: необычайно полный и глубокий охват темы сочетается в них с ярким и увлекательным стилем изложения. Все эти книги содержат в себе культурно-историческую перспективу, их авторы — европейцы, а темой размышления служит тот или иной сложный феномен из ряда вечных вопросов бытия.
Так, естественным путем обозначились рамки серии — подчеркну, весьма широкие. Как нам представляется, авторы этих книг (будь то писатель или ученый-гуманитарий) могли бы оказаться друг для друга хорошими собеседниками. Ну а место, где люди творческие, чем бы они ни занимались, встречаются и разговаривают об искусстве и жизни, можно назвать студией в европейском понимании этого слова. Омонимичность на грани словесной игры показалась нам привлекательной, и мы решили «отразить» эту игру в оформлении серии, которое создал художник Александр Веселов. На обложке изображен приподнятый занавес, в каждой книге открывающий нечто новое и образующий новые складки. Попутно замечу, что мы сохраняем иллюстрации, присутствующие в оригинальном издании.
«ИЛ». Какие же темы поднимают гости вашей «студии»?
И. К. Первая книга серии, вышедшая в сентябре 2005 года, называется «Эстетика смерти». Перевел ее А. В. Белобратов, а написал Кристиаан Л. Харт Ниббриг — профессор Лозаннского университета, изощренный стилист. В этой монографии автор предстает как ироничный исследователь постоянно возобновляющегося усилия искусства продемонстрировать «невероятный фокус умирания». Он рассматривает смерть как вызов, брошенный эстетическому сознанию в его стремлении уловить неуловимое. В поле зрения Ниббрига оказываются писатели (от Гёте до Бернхарда), художники (от Пуссена до Мунка) и композиторы (от Баха до Малера). Виртуозно владея литературоведческой, музыковедческой, лингвистической терминологией, он создает некий метатекст о смерти — поворотной точке бытия, благодаря которой оно обращается на себя самое, порождая, в частности, искусство как великую возможность преодоления страха смерти и одухотворения того, что мы называем жизнью.
«ИЛ». А другие книги серии отличаются такой же универсальной широтой охвата?
И. К. Известный французский музыковед Патрик Барбье в своей «Истории кастратов» дает исчерпывающее описание этого культурного феномена. Автор задается вопросом, почему именно эпоха европейского барокко решилась искать чистой и самодостаточной Красоты столь изуверскими методами. Почему оказалось неважным традиционное различие между мужским и женским? На широчайшем историческом материале — «с незапамятных времен» до «последнего кастрата» — Патрик Барбье в красочных деталях описывает великие итальянские театры, театральные постановки и актерское поведение кастратов, рассказывает об их причудах, о том, как они вели себя в свете, об их отношениях с женщинами, родственниками, покровителями. Книга прекрасно написана и великолепно переведена Еленой Георгиевной Рабинович, известным филологом-классиком, автором книги «Риторика повседневности», вышедшей в нашем издательстве в 2000 году.
Поистине вселенской широтой отличаются и произведения Роже Кайуа — блестящего интеллектуала и эрудита, принятого в 1971 году во Французскую академию. Мы включили в серию сборник Кайуа «В глубь фантастического», куда входят одноименное произведение и книга «Отраженные камни». Сквозная для творчества Кайуа идея единства вселенной понуждала его искать и обдумывать соответствия в мире живой и неживой природы, на физическом и психологическом уровнях, в области материальной и интеллектуальной. Его «мыслегрёзы» о тайном коде, связавшем воедино все структуры мироздания, чрезвычайно глубоки и поучительны. К тому же Кайуа облек свои размышления в совершенную литературную форму и изложил великолепным французским языком, а Наталья Кислова блестяще «переложила» его стиль на русский.
И, наконец, «Вечная эйфория: Эссе о принудительном счастье» французского романиста и публициста Паскаля Брюкнера…
«ИЛ». Об этой книге хотелось бы поговорить подробнее, поскольку благодаря вашему любезному разрешению мы публикуем в этом же номере «ИЛ» ее фрагменты.
И. К. Мне кажется, лучше всего о «Вечной эйфории» и самом Брюкнере расскажет переводчик книги Наталья Мавлевич, по чьей инициативе мы и публикуем эту вещь.
Наталья Мавлевич. Паскаль Брюкнер — чистейший образец классической французской культурной традиции. Он и сам постоянно подчеркивает свою генетическую связь с философами Просвещения. «Дух французской культуры полнее всего выражается в искусстве беседы», — это сказал Брюкнер, сидя здесь, в редакции журнала «Иностранная литература», шесть лет назад. Тогда я и «положила на него глаз»: все, что говорил Брюкнер, хотелось тут же записать, перевести, обдумать и обсудить с друзьями. Тогда-то он и упомянул, что пишет книгу о гедонизме общества потребления — это и было «Эссе о принудительном счастье». Поэтому, едва дождавшись выхода книги в свет, я ее прочла и прикипела к ней.
Кстати, сам Брюкнер, насколько я могу судить, предпочитает, чтобы в нем видели в первую очередь романиста — но мне лично он интереснее как эссеист.
«ИЛ». Своим публицистическим книгам Брюкнер дает парадоксальные названия…
Н. М. Да, они говорят сами за себя: «Искушение невинностью», «Принудительное счастье», «Нищета богатства». Это целая серия книг, каждая из которых посвящена определенному мифу современного общества. Брюкнер осуществляет масштабную инвентаризацию ценностей, производит пересмотр иллюзорных представлений о всеобщем счастье, равноправии, богатстве, свободной любви.
«ИЛ». Итак, Брюкнер — суровый судья окружающей действительности?
Н. М. Его взгляды отличаются устойчивым здравомыслием. Проведя несколько лет в Америке, он не заболел ни про-, ни антиамериканизмом. Он сторонник гуманистической западной цивилизации, к которой причисляет культуру как Старого, так и Нового Света.
«ИЛ». А какого мнения о Брюкнере его соотечественники?
Н. М. У себя во Франции он входит в число присяжных интеллектуалов, которых вопрошают как оракула во всех случаях жизни. Он сам рассказывал, как однажды его вызвал премьер-министр и спросил, скоро ли, по его мнению, прекратится забастовка транспортников.
Между тем Брюкнер не пишет специально на злобу дня, если понимать под этим непосредственную реакцию на события в мире. Его эссе — не реакция, а осмысление, обобщение существующих в обществе тенденций, и часто его выводы не отражают, а упреждают события. Именно так обстоит дело с книгой, о которой мы говорим. «Вечная эйфория» опубликована в 2000 году. То есть она написана незадолго до 11 сентября — дня, который положил конец «вечной эйфории», а вернее, положил бы, если бы от этой эйфории было так легко очнуться.
«ИЛ». Центральное понятие «Вечной эйфории» — счастье. Точнее, «bonheur». Полностью ли совпадает семантика этого французского слова и русского «счастье»?
Н. М. Семантика в целом совпадает. Даже этимология близка: bonheur (дословно «добрый час») содержит корень heur, означающий не что иное, как «час». «Час», «с-частье»… Но при переводе возникла другая, неожиданная трудность. Если для всяких бедствий, горестей и несчастий в русском языке предостаточно слов, то синонимический ряд «счастья» куда беднее! Во французском ведь даже существительное bonheur и прилагательное «счастливый» heureux звучат по-разному. А у нас: «счастье», «радость», «удовольствие»… И только. Дальше идет либо высокий слог: «ликование», «блаженство», «отрада», «услада», либо чуть ли не сленг: «кайф» и прочее. Приходится изворачиваться, пускать в ход глаголы, наречия, фразеологизмы и, ничего уж не поделаешь, повторяться…
«ИЛ». Значит, у французов столь же разветвленная классификация видов счастья, как у эскимосов — типов снега? Отчего возникла такая необходимость?
Н. М. Вряд ли я могу компетентно на это ответить. Рискну предположить, что причины — в природном жизнелюбии, а также в том, что история страны более благоприятствовала счастью.
«ИЛ». В таком случае, переводим ли Брюкнер на русский язык?
Н. М. Надеюсь, что да. Кстати, это, как ни странно, первый случай в моей жизни, когда я своими глазами видела автора, которого перевожу, представляю себе его голос, лицо, манеру говорить, а это очень важно.
Конечно, были и трудности. При работе над такого рода текстами обычно возникает искушение переводить наполовину — наводнять перевод иностранными словами, латинизмами, не подыскивая полнокровных русских слов, передающих не только содержание, но и форму, красоту мысли. Кроме того, во французском языке значительно больше синонимов для абстрактных понятий. В одном абзаце может встретиться слов пять, обозначающих в принципе то же самое. Чтобы не повторяться, переводчик вынужден заниматься настоящей эквилибристикой.
«ИЛ». Чем вам интересен Брюкнер как стилист?
Н. М. Его стиль, повторюсь, исконно французский, можно даже сказать, галльский. Почему-то у нас считается, что французы — народ фривольный, живущий не умом, а чувством, этакое водевильное представление. На самом деле французская культура, пожалуй, самая рациональная в Европе, недаром именно Франция — родина Корнеля и Декарта, Дидро и Вольтера. Картезианская ясность, помноженная на вольтерианское остроумие, — это и есть стиль Брюкнера. Впрочем, стиль, как и язык, нельзя описать. Приглашаю вас, перелистнув страницы журнала, попробовать его на вкус.
«ИЛ». Поскольку мы публикуем лишь фрагменты, скажите, пожалуйста, несколько слов об общей композиции «Вечной эйфории».
Н. М. В книге четыре части. В первой излагается, так сказать, история вопроса: как христианский культ страдания сменился в XVIII веке установкой на земное счастье, и это счастье постепенно сделалось эталоном, непременным атрибутом полноценного человека. Здесь же раскрывается механизм того, как забота об успехе, здоровье, красоте и сексе оборачивается тираническим гнетом, доводит людей до депрессии и, в конечном счете, делает несчастными. Вторая часть — обзор кукольного мира, в котором царит мнимое счастье, а на самом деле — посредственность и пошлость. В третьей части идет речь о буржуа. Читатель, перекормленный в советское время антибуржуазными заклинаниями, может захлопнуть книжку, а зря — Брюкнер здесь ближе к Монтеню, чем к Марксу. Главный вопрос этой части книги, вопрос тривиальный и неисчерпаемый: деньги и счастье. Наконец, четвертая часть возвращается к теме страдания: запретное, надолго изгнанное с поверхности жизни, оно взрывает царство вечной эйфории изнутри. Разумеется, Брюкнер не дает рецептов избавления от «вечной эйфории», но выражает надежду на возможность разумного синтеза тезы (культа страдания) и антитезы (культа счастья) в виде «искусства счастливо жить, признавая страдание и преодолевая его».
«ИЛ». В заключение нашей беседы хотелось бы пожелать серии “StudiaEuropaea”, издательству и нашим собеседницам счастья — но, памятуя заветы Брюкнера, не «принудительного».
Материал подготовила Светлана Силакова