Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2006
Борис Дубин На полях письма. Заметки о стратегиях мысли и слова в ХХ веке. — М.: Emergency Exit, 2005
Название книги интригует. Оно как будто противоречит самому себе. В то время как заголовок указывает на нечто побочное, маргинальное (примечания? комментарий к чему-то?), подзаголовок с его ключевым словом «стратегия» означает, что речь пойдет о главном и крупномасштабном — о решающих тенденциях письменной культуры минувшего века. Скромный жанр статей, составивших книгу — по большей части предисловий и введений к публикациям других авторов, — обманывает.
При первом же беглом просмотре книги замечаешь, что эти вступительные заметки (чаще всего дополненные или переработанные для настоящего издания) не имеют ничего общего с обычными, просветительными или оправдательными предисловиями, которые начинаются словами «советскому (или российскому) читателю не нужно представлять Такого-то…», а дальше получается, что именно эту задачу и ставит перед собой автор предисловия. Нет, перед нами вовсе не те безликие «поплавки» недавних времен, предназначенные не столько для публики, сколько для бдительного, но тупоумного начальства, и не популярные введения, рассчитанные на читателя, у которого только что прорезались молочные зубки.
Поражает прежде всего широта и многообразие материала. Автор книги, филолог и социолог, эссеист и ученый, полиглот и классный переводчик с многих языков, чувствует себя как дома по крайней мере в трех литературных регионах: англо-американском, польском и, конечно, романском (прежде всего французском, иберийском и латиноамериканском). Вместе с писателями в ранге классиков, с Кафкой, Рильке, Беньямином, Борхесом, Целаном, Исайей Берлином, вместе с теми, кого, отчасти благодаря тому же Борису Дубину, уже более или менее знают и привечают в России, — бельгийской француженкой Маргерит Юрсенар, американкой Сьюзен Сонтаг, румынским парижанином Эмилем Мишелем Чораном, галицийским евреем Бруно Шульцем, поляками Чеславом Милошем и Витольдом Гомбровичем, мексиканцем Октавио Пасом, аргентинцем Хулио Кортасаром, венгром Яношем Пилинским, эллином Константиносом Кавафисом, — мы встречаем имена, отечественной публике почти или вовсе незнакомые: Анри Мишо, Мишель Серр, Мишель Деги, Морис Бланшо, Жак Дюпен, Хосе Лесама Лима, Мануэль Пуиг и многие другие, кого автор книги «На полях письма» вводит в русский культурный обиход.
Книга представляет собой итог работы за последние 15 лет. Автор оговаривается, что это лишь часть опубликованного в эти годы. Даже если не вспоминать другую сферу деятельности Бориса Владимировича Дубина — широко известные исследования по социологии культуры и литературы в современной России, какая поразительная творческая работоспособность, какое неутомимое служение слову! О чем же он размышляет «на полях письма»? Писатели эпохи модерна (автор ограничивается ХХ веком, замечая в предисловии к книге, что в России эта эпоха по существу даже еще не началась, — ничего себе) для Б. Дубина — не представители чего-то, адепты школ, последователи тех или иных течений, но прежде всего суверенные индивидуальности, каждый — сам по себе, каждый являет собою целый мир, и каждый обречен одиночеству. Между тем как для Дубина-социолога первичным объектом является группа, в текстах разбираемой книги классификационное литературоведение начисто отсутствует, а среда, общество, «народ» — маячит, словно кромка леса на горизонте, где-то далеко. Писатель созревает внутри некоторой традиции, но приходит день, когда он сбрасывает старую кожу; степень его значительности будет зависеть от того, насколько ему удалось выломаться из традиции. Что касается общества, то оно скорее воспринимает и адаптирует духовную культуру, приемлет, отвергает или игнорирует ее творцов — нежели создает культуру. Однако диалектика подобного восприятия-неприятия такова, что отшельник искусства и мысли, этот вечный empêcheur de dancer en rond[1], оказывается по-своему необходим. Хочется повторить слова Теодора Адорно (в «Философии новой музыки»): «И все же самая одинокая речь художника парадоксальным образом жива тем, что она замкнута в своей одинокости. Именно потому, что она отказывается от истертой коммуникации, она обращена к людям».
«Но я предупреждаю вас, что я живу в последний раз…» Не подверстывать людей духа (в старомодном значении немецкого слова «Geist»), писателей, поэтов, эссеистов, под предписанные рубрики, но видеть каждого, внимать каждому в его исключительности, уникальности, неповторимости, «жить чужой жизнью», вживаться в чужую и даже чуждую мысль — вот чему ненавязчиво учит эта книга. Показателен в этом смысле очерк об Исайе Берлине, чьи работы, (к сожалению, хоть и опубликованы по-русски очень немногие), но известен он в России преимущественно как персонаж «Поэмы без героя», только что процитированной нами Анны Ахматовой, — таинственный «гость из будущего». (Б. Дубин приводит слова Берлина, сказанные незадолго до смерти: «Меня знают единственно как человека, встречавшегося с Ахматовой…» Ему посвящены и некоторые стихотворения Ахматовой).
«Дело не просто в разносторонности его (Берлина) познаний, а в том решающем значении, которое для него всегда имел принцип плодотворного и неупразднимого многообразия жизни, множества человеческих ценностей и целей — самая основа европейского духа Нового времени, — пишет автор книги ▒На полях письма’. — Поэтому позиция всевозможных ▒единственно правильных доктрин’ и ▒окончательных решений’ для Берлина была начисто исключена… Он понимал смысл и цену независимости, ежедневный труд свободы, без которого серьезное существование невозможно». Полагаю, что у нас есть все основания отнести эти слова к самому Борису Дубину.
Писатель живет в своем времени и вопреки своему времени. Из своего века не убежишь; игнорировать историю (а так бы хотелось!), пробудиться — как Стивен Дедалус — от «кошмара истории» невозможно. Но писатель — и в этом, быть может, состоит центральная коллизия, в этом весь смех и парадокс — принадлежит своему времени постольку, поскольку он ему противостоит, восстает против своего времени, отвергает, отблевывает его. Или — сдается. Говоря так, мы, дети омерзительного века, слишком хорошо знаем, что конкретно имеется в виду. Упомяну этюд «Я как другой: роман голосов» — об аргентинском прозаике Мануэле Пуиге (1932-1990). Пуиг прожил достаточно пеструю жизнь, скитался по Европе, жил в Нью-Йорке, перепробовал множество профессий и занятий, вернувшись на родину, восстановил против себя режим вдовы Перона и закончил свои дни в эмиграции. Два лучших романа Пуиги опубликованы в России в начале нынешнего десятилетия[2]. Ну и что? — спрашивает Дубин. Писатель, сделавший для испаноамериканской прозы, быть может, ненамного меньше, чем Борхес, все еще остается в нашей стране практически неизвестным.
Борхесу, многолетнему собеседнику, посвящены две глубоких работы, они открывают книгу и составляют ее первый раздел; я, однако, советовал бы не обойти вниманием не слишком бросающийся в глаза этюд о Пуиге: на его примере можно видеть, какие формы принимает противостояние писателя своему времени в век фашистских диктатур и сменяющего их массового потребительского общества. Человек духа способен проявить изумительную стойкость перед лицом каннибальского режима. Но подчас оказывается беспомощным перед тотальной коммерциализацией литературы — агрессией пошлости. Кому, как не нам, детям России, этого не знать.
Книга выпущена (об этом стоит упомянуть в рецензии) на бумаге приличного качества, в стильной и привлекательной, в меру модной суперобложке. Но техническое исполнение, к сожалению, оставляет желать лучшего. Редактор продемонстрировал странную бедность и неумелость шрифтовки: имя автора на титульном листе набрано крошечным кеглем, плохо выделены заголовок и подзаголовок, тексты различного назначения напечатаны одним и тем же шрифтом, это же относится к заглавиям разных частей книги. Авторские примечания к четырем основным разделам — мельчайший, почти нечитаемый петит. Неудовлетворительно скомпоновано и набрано Приложение — образцы чрезвычайно разносторонней переводческой работы автора. Для книги такого ранга и значения можно было бы не скупиться сверх всякой меры на бумагу.
Борис Хазанов