Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2006
Перевод Т. Табачковой
Сэм Шепард[1]
Голые деревья
Она внизу, дремлет в кресле, изредка поглядывая в телевизор, где идет «Третий человек»[2]. Она поджала под себя ноги, самые изумительные ноги, которые когда-либо обвивали меня. Я обнимаю ее за талию. «Привет», — говорит она голосом скучающего ребенка. Я сажусь на подлокотник и глажу ее светлые волосы. «Правда, хороший фильм?», — спрашивает она. Мы смотрим заключительную сцену в черно-белом цвете. Джозеф Коттен проезжает по проселочной дороге мимо Ингрид Бергман, но потом решает выйти из машины и подождать ее.
— Смотри, на землю падают листья, — говорю я (я только что это заметил). — Деревья голые, а листья все летят и летят.
Она соглашается. А я чувствую себя глупо из-за того, что своим дурацким замечанием нарушил очарование фильма. Ингрид Бергман продолжает идти на камеру. Походка у нее замечательная, исполненная величия; да и сама она такая статная, гордая, прекрасно владеющая собой. Джозеф Коттен закуривает. Ждет. В этом ожидании есть что-то надменное, чисто мужское. А листья всё падают, прямо перед объективом. Я размышляю о том, как снимают фильмы, о том, что остается за кадром. Какой-нибудь парень взбирается на лестницу так, чтобы оказаться над камерой, и начинает разбрасывать осенние листья. Искусственный ветер. Кто-то должен следить и за такими мелочами. Я просто случайно об этом подумал. Я не знаю сюжета и не испытываю ничего к героям. А она смотрела фильм с самого начала, периодически задремывая. Ингрид Бергман проходит мимо Джозефа Коттена, даже не взглянув на него. Проходит мимо камеры своей особой походкой. И исчезает, оставляя его наедине с сигаретой. Куда только делась его надменность?! Он смотрит ей вслед, и во взгляде читается тоска и одиночество. Его глаза — глаза собаки, которая никак не может выспаться. Внезапно я оказываюсь в фильме и стою как раз там, где нужно режиссеру. Звучит музыка. Я верю, что эти листья — настоящие. Я пытаюсь преодолеть пропасть между чувствами женщин и мужчин. Я счастлив оттого, что я здесь, с любимой, глажу ее по светлым волосам. Идут титры.
— Почему Ингрид Бергман не остановилась, когда увидела, что он ее ждет? Она же видела.
— Это не Ингрид Бергман.
— Не она? А так похожа!
— Не она.
— А кто тогда?
— Кто-то, на нее похожий.
— Но это точно не она?
— Точно.
— Уверена?
— Абсолютно.
— Ну так почему она не остановилась?
— Наверное, считает его виноватым.
— Виноватым в чем?
— Ты знаешь сюжет?
— Я давно смотрел. В шестидесятых.
— Она винит его в смерти Орсона Уэллса.
— Правда?
— Ты же помнишь.
— Ну да, — лгу я. Я не помнил ничего, кроме пары сцен в Париже. Или это был не Париж?
— Помнишь, они помогали ему?
— Да, точно, — я опять лгу.
— А всех этих детей, умирающих от поддельной вакцины?
— Конечно.
— Я так устала. Пойду спать. Ты закроешь все тут?
— Закрою.
Она уходит, зевая и потягиваясь. Я беру пульт и выключаю телевизор. Смотрю ей вслед. Сквозь большое балконное окно видно, как небо озаряется вспышкой молнии. Я вижу реку, яркую, как день. Далеко в долине слышны раскаты грома. Пахнет рыбой и дождем. Собака скребется в дверь. Все они сразу пугаются, как только начинает греметь гром. Сколько времени прошло с того момента, когда я впервые ее поцеловал? Кем я пытаюсь казаться?
Дрожь
Могу поспорить: если бы она сейчас меня видела, то наверняка влюбилась бы. Спорю, что влюбилась бы. Как можно не влюбиться? Взгляните на меня. Взгляните, какой я. Если б она только увидела меня таким. За много часов до встречи я жду ее, пытаюсь уловить любой ее знак или звук. Она бы заметила, как страстно я этого хочу. Она бы заметила отчаяние в моей груди. Если бы она сейчас увидела меня, издали, а я б и не знал, что она смотрит, она бы поняла, какой я есть на самом деле. И как после такого остаться ко мне равнодушной? Равнодушной — наверное, нет. Вдруг… Вдруг — отвращение? Я точно не знаю, но вдруг возможно испытывать отвращение к тому, кто так хочет чего-то, остро, до боли. Не знаю. Дрожь. Нет-нет. Не то. Да и что это за слово такое «дрожь»? Интересно, помнит ли она, как мы целовались в поезде в Ноксвилл? Этот долгий-долгий прощальный поцелуй… Но неожиданно поезд тронулся, а я должен был остаться на станции. Собственно говоря, потому мы и прощались, думая, что не увидимся целую вечность, и в этой вечности пребывали, когда целовались, а поезд вдруг поехал. И я никак не мог сойти с него. Мелькали дома и деревья. Меня высадили на следующей станции, за много миль от моего города. И пришлось ждать обратного поезда несколько часов. Вот если бы она меня тогда увидела, как я стою и жду, она бы точно в меня влюбилась. Не понимаю, как можно не чувствовать такого. Не понимаю, что было причиной этой связи. Если связь вообще когда-нибудь была.
(Далее см. бумажную версию)