Рассказ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2006
Перевод Ксении Резник
Приход весны[1]
Я сижу в «Кошкином доме». Давно я тут не была.
«Кошкин дом» — пивная. Здесь в одиночку управляется старушка по имени госпожа Канаэ. Оправдывая название пивной, при ней живет штук шесть кошек. В глубине тесного помещения — сидеть тут можно только у стойки — висит занавеска. Занавеска всегда наполовину сдвинута. За ней видна гостиная госпожи Канаэ: летом — циновки, зимой — котацу[2]. В гостиной сидят, мяукают, иногда залазят на шкаф и спрыгивают вниз те самые шесть кошек. Число кошек может уменьшиться до пяти, или могут родиться котята, и тогда оно увеличивается до десяти. Но проходит, наверно, с месяц, и кошек снова становится шесть.
— Шесть — это в самый раз, — всегда утверждает госпожа Канаэ. — Когда их семь или пять, это как-то действует мне на нервы, — высказалась она однажды по поводу кошек и их количества.
Я, кстати, не то чтобы спрашивала, просто, когда сидишь, облокотившись на стойку, молча попивая разбавленный кипятком сёчю[3] с толикой сливового уксуса (или сливовую наливку летом) и закусывая фирменными солеными сливами госпожи Канаэ, она обязательно подойдет поговорить. Так что спокойно выпить в ее заведении практически невозможно. Госпожа Канаэ сразу заводит с тобой разговор, если только ты не привел с собой кого-нибудь и не начал с ним увлеченно беседовать. К тому же в «Кошкином доме» всегда почти пусто.
Я стала бывать здесь с прошлого года. Обычно я не хожу в пивные рядом с домом, но тут возвращалась то ли с новогодней вечеринки, то ли еще откуда, и то ли мне захотелось продолжения, то ли что, но, заметив у дороги вывеску «Кошкин дом», я, непроизвольно, толкнула дверь и вошла.
В пивной не было ни одного клиента. В вышеописанной гостиной госпожа Канаэ смотрела с кошками телевизор.
— Извините, — подала я голос, и госпожа Канаэ, выключив и без того тихий телевизор, с возгласом «добро пожаловать» вышла к стойке.
— Ужасный холод, — приговаривает госпожа Канаэ и, намочив и отжав одно полотенце из стопки, протягивает его мне.
Кроме стопки полотенец, на стойке есть еще кукла «Дарума», бонсай (не сказать, что в лучшей форме), несколько бутылок с наливками, банка молотого кофе, спички и много чего еще. Все вперемешку. Высунувшись из-за этого нагромождения вещей, госпожа Канаэ спросила:
— Что будем заказывать?
— Сакэ и сушеного кальмара, — отвечаю.
Госпожа Канаэ завертела головой.
— Сакэ у меня, конечно, есть. Но, скажу тебе честно, оно невкусное.
— Невкусное? — переспросила я от удивления.
— Оно местное. Если у них не покупать, у меня… возникнут проблемы… ну, ты поняла… Но оно невкусное.
— Аа-а.
— Возьми сёчю. И недорого.
Я взяла сёчю. Госпожа Канаэ добавила туда сливового уксуса, положила в стакан соленых слив (предмет ее гордости) и протянула мне. Так я стала ходить в «Кошкин дом». Ходить, чтобы выпить сёчю со сливами (или сливовой наливки летом).
— Весна пришла, — объявляет госпожа Канаэ, взяв из стопки на стойке полотенце и вытирая руки: она только что помыла посуду.
— Еще же холодно. Разве не говорят, что февраль — самый холодный месяц? — отвечаю.
— А в настольном календаре сказано: «приход весны». Значит, уже весна.
— Аа-а, ну, если так, — я неопределенно покачала головой и вдруг закашлялась.
Госпожа Канаэ присела на корточки за стойкой — некоторое время ее совсем не было видно. «Чего это она?» — удивилась я. Но не успела я додумать свою мысль до конца, как госпожа Канаэ вновь возникла передо мной, сжимая какой-то серебристый пакетик в руке.
— Это самые лучшие леденцы от кашля, — она открывает пакет и кладет мне в руку несколько травянисто-зеленых леденцов.
— Остальные не помогают. А эти очень хорошие. Если брать в аптеке у вокзала, обойдутся всего в сто девяносто, а в магазинах они уже по триста.
Попробовала пососать — ужасно горький. Пахнет травой. Дососала леденец, начала есть картошку, присланную госпоже Канаэ из ее родной деревни. Госпожа Канаэ вытягивает шею в мою сторону:
— Видишь, больше не кашляешь. Помогают же.
— Помогают.
— Я же говорю. Только после них цитрусовые нельзя есть. Съешь что-нибудь цитрусовое, и кашель опять вернется, и еще сильней. Какой смысл тогда леденцы сосать?
— Хорошо, не буду.
— Не надо. Всякие там грейпфруты, мандарины… Нельзя.
Посетителей, как всегда, — одна я, и госпожа Канаэ болтает без умолку. Я принялась за четвертый сёчю, то есть была уже довольно пьяна, поэтому, что говорила госпожа Канаэ, помню неточно. В какой-то момент она вдруг начала рассказывать про свою жизнь. Она всегда болтала без умолку, но до сих пор никогда не говорила о себе.
— Ну, раз уж весна, — начинает госпожа Канаэ. — Раз уж весна, попробую рассказать.
И рассказала приблизительно следующее.
Дело было в пору самой ранней юности госпожи Канаэ.
Если точно, она была тогда молода настолько, что сама еще не замечала, насколько она молода.
В деревне, где она жила, выпадало много снега. Первый снег укрывал землю еще до конца осени. А весной, даже после «прихода весны», как его определяет госпожа Канаэ, всюду еще лежали сугробы.
Дом госпожи Канаэ был на краю деревни. Когда шел снег, днем госпожа Канаэ вместе со всей деревней разгребала сугробы, чистила крыши. Днем люди еще выходили из дому — на работу, в школу, за покупками, в центр развлечься. Но к вечеру все запирались дома.
Живя в такой деревне, госпожа Канаэ любила гулять по ночам. Вот уже скоро сядет солнце, скоро люди начнут прятаться в домах — в это время госпожа Канаэ быстрым шагом идет по дороге, начинающейся на окраине и уводящей в сторону от деревни. Идет быстрым шагом, и деревня наконец исчезает из виду. Тогда госпожа Канаэ достает из кармана пальто сигареты, снимает варежки, чиркает спичкой, подносит ее к сигарете. Глубоко затягивается, пепел стряхивает на снег. Если завтра или этим вечером снегопад продолжится, пепел утонет в глубоком сугробе, а если погода прояснится, он так и будет лежать черной пылью на заледеневшем снегу.
Выкурив одну или две сигареты, госпожа Канаэ опять надевает варежки, поднимает воротник пальто, поворачивается через правое плечо и таким же быстрым шагом возвращается домой. К тому времени, когда она дойдет до дома, будет уже совсем темно. Госпожа Канаэ аккуратно сбивает налипший на подошвы сапог снег. Тихонько стоит в сенях на земляном полу. Постояв сколько-то минут, она делает несколько глубоких вдохов и идет на кухню или в гостиную, туда, где пахнет человечьим духом. Госпожа Канаэ сама не знала, почему она каждый вечер уходит за окраину деревни.
В тот год, в день «прихода весны» или немного позже, госпожа Канаэ, как всегда, с наступлением сумерек направилась за окраину деревни. Она не помнит точно, хотела ли она пройтись новой дорогой. Хотя теперь ей кажется, что от деревни был только один путь. И все-таки в тот день она пошла по другой дороге. Дорога мягко вилась, вдоль нее тусклым светом освещали снег фонари. Госпожа Канаэ уже долго шла по этой дороге. Идет-идет, а фонари все не кончаются, так что нет предлога остановиться и покурить. Прошла еще сколько-то, и вдруг ей послышалось, будто где-то под землей звенит колокольчик. Сошла с дороги немного в сторону и оказалась на вершине холма. Посмотрела оттуда вниз — закружилась голова. Не сильно. Легкое такое головокружение, будто спать захотелось. Она поскользнулась, упала и стала съезжать вниз по склону.
Подумала: «Упала».
Потом подумала: «Падаю и падаю. Все еще падаю. Продолжаю падать».
Госпожа Канаэ со страшной скоростью скользит вниз по склону холма. Она давно должна была бы докатиться до подножия, но падение все не прекращается.
«Странно все это, — думает госпожа Канаэ. — А раз это все странно, то, наверно, там, куда я упаду, не получится жить обычной жизнью. И умереть обычной смертью тоже не получится. Наверно, там будет что-то, чего я и представить не могу», — пришло вдруг ей в голову.
Так она скользила в течение часа, хотя, возможно, на самом деле все заняло не дольше тридцати секунд — даже теперь она не знает точно. Чем ближе к подножию, тем медленнее и мягче становилось скольжение. Потом жжих — и госпожа Канаэ остановилась у подножия склона.
Открывает глаза — кругом снег. Кроме снега — ничего. Оглянулась по сторонам — красиво, свежо, никого нет.
«Неужели тут я так и умру? — равнодушно подумала госпожа Канаэ. (Так она мне рассказывала.) — Но до этого — одну сигарету».
Медленно вдыхает дым, медленно выдыхает. Успела выкурить сигареты три, когда краешком глаза заметила какую-то тень.
— Э? — госпожа Канаэ вздохнула. И тут снова мимо промелькнула тень. На этот раз госпожа Канаэ успела ее разглядеть.
Тень принадлежала человеку. Молодому мужчине. Если точнее, мужчина был молод настолько, что сам себя считал уже немолодым.
— Иди сюда, Канаэ, — сказал мужчина.
(Далее см. бумажную версию)