Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2006
Драматургия Польши. ХХ век: Пьесы / Перев. с польск. Сост. И. Кучер, Ю. Фридштейн. — М.: Новое дело, 2004 (Библиотека «Герольда»).
«Ах, пане-панове, ах, пане-панове… что было, то сплыло, того уж не вернешь». Но оказалось, старая любовь не заржавела, отношения российской и польской культуры пошли на новый виток. 2004 год был объявлен «Годом России в Польше», нынешний, 2005-й — «Годом Польши в России». Выставки, концерты, спектакли, книги. Поэзия, проза и даже драматургия, а она проскакивает только в периодике (альманах «Современная драматургия»). Мы соскучились по польскому театру, по польскому кинематографу — нашему «окну в Европу». Нежную «Варшавскую мелодию», написанную Зориным на исходе 60-х, в конце 90-х продолжила его же «Варшавская мелодия-2». Но она получилась горькой — Россия каялась в своей вине перед Польшей. И мы про них, и поляки, дышащие в западно-европейско-американскую сторону, вспомнили про нас. Про то, что мы во многом похожи. Про то, что друг у друга под боком. Про кровавую историю, которой повязаны. Одним словом — «братья славяне», как говорил фронтовой народ.
Я думаю, именно поэтому театральная фирма «Кайрос» (а Кайрос, как вы помните, божество счастливого случая), задумав серию современной драматургии, начала с польской книги.
На самом деле, несмотря на политику или независимо от политики, театральная ниточка до конца не рвалась никогда. Уже лет сто польский театр нельзя вообразить без Чехова. А последние годы поляки публикуют и активно ставят современную российскую драматургию. Они видели пьесы Олега Богаева, Ивана Вырыпаева, Евгения Гришковца, Александра Железцова, Николая Коляды, Василия Сигарева… Наш зритель знает, пожалуй, только Славомира Мрожека, «театрального короля» восьмидесятых-девяностых годов (у нас ставились его «Эмигранты», «Стриптиз», «Танго», «Портрет», «Любовь в Крыму»), пару постперестроечных пьес Януша Гловацкого («Замарашка», «Антигона в Нью-Йорке») да Витольда Гомбровича с «Ивонной, принцессой Бургундской».
Интересно, что все трое — эмигранты разной волны. История отъезда у каждого своя.
В 1981-м, как раз в момент введения в Польше военного положения, Гловацкий поехал в Лондон на премьеру своей пьесы; не решился вернуться и осел в Америке. Однако, чтобы его там признали, потребовалась рекомендация Артура Миллера. Без рекомендации его пьесы, совсем как у нас, оседали балластом на столах американских завлитов, или как там они называются.
Мрожек, с ходу, с первых же произведений, заявивший о своих антитоталитарных принципах, в начале 60-х поехал в Италию лечить жену. Однако после резкого выступления по поводу чехословацких событий писатель уже не мог вернуться домой и остался в Париже. Жену вылечить не удалось, она умерла. Много лет спустя он женился на мексиканке и оказался в Мексике. После тридцати лет отсутствия, в 1996-м, признанный миром классик вернулся на родину — но это была уже другая страна. Его помнили и чтили, но стилистика театра абсурда, условность персонажей Мрожека и суровые политические разборки на сцене… как бы сказать поделикатнее… уже выходили из моды.
Гомбрович тоже прожил почти тридцать лет вне родины. В 1939-м он с группой писателей и художников отправился в дальнее путешествие — в Аргентину, где его и застала Вторая мировая. Уехать уже не получилось, и он застрял в Буэнос-Айресе на четверть века, страдая от одиночества, разрыва с польским читателем и обыкновенной бедности. Мало чем помогли его аристократическое происхождение, диплом Варшавского университета, степень магистра права и литературное имя. Он страдал, что не в состоянии покупать выходящие в Европе книги — необходимейшая для писателя пища! От родины Гомбрович так никогда и не отлепился, всегда оставался польским писателем, писал о польской литературе, публиковался в эмигрантских изданиях. С Аргентиной распрощался только благодаря стипендии Фонда Форда, в 1963-м. Жить ему оставалось три года, и он провел их в Европе, но не в Польше.
Естественно, эти авторы представлены в сборнике «Драматургия Польши. ХХ век» своими самыми известными пьесами: Гомбрович — «Ивонной, принцессой Бургундской», Мрожек — «Эмигрантами» (обе в переводе Л. Бухова), Гловацкий — «Антигоной в Нью-Йорке» (переводах И. Щербаковой). Пьесой «Картотека», давно вошедшей в Польше в школьную программу, заявлен живой классик Тадеуш Ружевич (перевод З. Шаталовой).
Один из самых ярких, самых парадоксальных литераторов довоенной Польши, Станислав Игнаций Виткевич (псевдоним — Виткаций), российской театральной публике не известен вообще. Наши режиссеры не отваживаются ставить его абсурдистские, фантасмагорические пьесы. Виткаций не знает никаких ограничений, он разрушает границу меж явью и бредом. Его персонажи скорее похожи на героев сновидений, чем на людей. В сборник вошла переведенная К. Старосельской пьеса Виткация «В маленькой усадьбе», одна из наиболее «нормальных». При жизни автора она имела три постановки, включая ту, что он сделал сам. А умер он в 1939-м, узнав о начале войны.
Поэта Юлиана Тувима российский читатель знает. Его стихи на русский переводили очень хорошие поэты. Он и сам много занимался переводами, перевел «Слово о полку Игореве», «Горе от ума», «Ревизора», некоторые стихи Пушкина, Некрасова, Пастернака, Маяковского. Заразившись российской сумасшедшинкой как серьезной болезнью, Тувим взялся за гоголевскую «Шинель» и сочинил сатирическую комедию с трагическим финалом. Ее тема — вертикаль власти, механическая, бездушная лестница, где каждый занимает свою ступеньку. Когда с Башмачкина срывают шинель, он криком будит будочника. Тот советует написать прошение по инстанциям, причем обязательно — с гербовыми марками. «И шинель найдут?» — «Ну нет, найти-то они не найдут, ведь сам подумай — если бы они находили, то зачем тогда людям красть? Но зато, брат, будешь знать, что власть твоим делом занимается». Башмачкин напоминает чаплинского героя, есть даже ремарка: «Уходит походкой Чаплина». А чего стоит сцена с портным, который не просто напивается в стельку, а пьет с тостами за императора. Как мушкетеры пили за каждого Людовика по порядку, так этот портной пьет за все титулы Российского императора по отдельности: «Божьей милостью император Всероссийский (выпивает), царь Казанский (выпивает), Сибирский (опять выпивает), Херсонеса Таврического (выпивает дважды — после каждого титула)…» Точно выверенный перевод Леонарда Бухова создает ощущение не перевода, а оригинала.
Для польской драмы очень важна тема противостояния человеческой личности диктату государства. На конфликте между долгом и совестью строится сюжет пьесы «Прощай, Иуда…» Ирениуша Иредынского (перевод Ирины Щербаковой). Излюбленная антитеза этого автора — повиновение и неповиновение. Написанный в 1962 году «Иуда» из той же плеяды, что и «Стриптиз», и «Эмигранты» Мрожека.
Тремя десятилетиями позже на рытье тех же окопов бросил свои силы писатель другого поколения — Ингмар Вилквист. Его главный посыл я трактую так: призрак ходит по Европе — призрак тоталитаризма. Вилквист (это псевдоним) — очень интересный автор, его пьесы шли во многих театрах Польши, потому что оказались точно ко времени. К сожалению, в книгу они не вошли, как не вошли и пьесы Тадеуша Слободзянека, одного из самых известных в Польше нынешних сорокалетних, автора знаменитого «Пророка Ильи» и других остросоциальных пьес.
Любовь, как видно, сейчас отошла на дальний план, уступила первенство пьесе-протесту, пьесе-обличению. Тем не менее есть в сборнике мелодрама Агнешки Осецкой «Вкус черешни» (перевод З. Шаталовой). Она была очень популярна тридцать лет тому назад. Во-первых, потому что в спектакле театра «Современник» играл Олег Даль. Во-вторых, из-за очаровательных песен в вольном переводе Б. Окуджавы, которые тогда все распевали («Ах, пане-панове… 2).
Не знаю, есть ли в польской драматургии последних лет лирическая тема, но вот что сатира преобладает — это точно. «Кетчуп Шрёдера» Домана Новаковского — проклятие западному стилю жизни, его буржуазным ценностям, продаваемости и покупаемости всего и вся. В «Кетчупе» нас допускают в замкнутый, живущий по американским лекалам мирок рекламного агентства. Там все расставлено по ранжиру, согласно иерархии, а она строга: creativemanager не станет якшаться с каким-то mediaplanner’ом . Но и тот, и другой, и все прочие сотрудники обязаны соответствовать лозунгу хозяина-американца: «Вместе бороться и умирать за фирму».
Доман Новаковский, наверно, самый молодой из авторов сборника — ему нет сорока. Его биография кажется мне типичной и для российских драматургов этого поколения. У него очень мало пьес. И хотя они отмечены премиями и успешно идут и за пределами Польши («Губы Мика Джаггера» поставила в Нижнем Новгороде Елена Невежина), он пишет в основном сценарии телесериалов.
Каждый автор, за исключением Мацея Войтышко, известного режиссера и драматурга, представлен в сборнике одной-единственной пьесой. Войтышко — двумя. Одной детской, «Как чуть не съели принцессу Булочку», другой взрослой. Она называется «Булгаков», но писатель в ней ни разу не появляется (как Пушкин в булгаковских «Последних днях»), а появляются энкавэдэшники, Василий Качалов, Николай Эрдман, Ольга Книппер-Чехова и жена писателя Елена Сергеевна Булгакова. Время действия — 1940 год, последние месяцы жизни писателя. Он уже написал свою самую слабую пьесу, «Батум», поддавшись уговорам подольститься к власти, и теперь работает «для себя» — над романом «Мастер и Маргарита». Держит это в тайне, но зловещий НКВД знает все…
Пристрастное внимание драматурга Войтышко к Булгакову объясняется тем, что режиссер Войтышко всю жизнь его ставил: «Кабалу святош», «Театральный роман», «Последние дни», «Мастера и Маргариту». У режиссера-драматурга-в-одном-лице есть преимущество: сам написал, сам поставил. В России, несмотря на всенародную любовь к Булгакову, пьеса пока никого не вдохновила.
Учитывая нашу бедность по части детского репертуара,составители включили в книгу четыре пьесы для детей. Одна из них, «Буря в театре Гого» Анджея Малешки, построена на тайных детских страхах. Она — о девочке, которую в результате колдовства разлюбили родители. Вторая — очаровательная, живая, озорная одноактовка «Птам». Ее сочинила поэт и автор множества детских пьес Кристина Милобендзкая (вместе с целым коллективом Познанского Театра куклы и актера). Перевела обе пьесы Е. Курант. В остальных пьесах для детского театра действуют традиционные принцессы и драконы, поэтому о них говорить не так интересно.
Всего в книге представлены четырнадцать пьес тринадцати авторов. Многие из них безусловно заслуживают внимания. Жаль, что за пределами сборника, как мы уже говорили, остались Вилквист и Слободзянек. Их пьесы имели немалое значение для польского театра девяностых годов прошлого столетия и начала нынешнего. Объясняется это просто: составители исходили из того, какие пьесы у лучших наших переводчиков-полонистов уже были переведены заранее, шли в наших театрах. Новых переводов здесь мало, иначе издательство вообще не потянуло бы книгу. А выпустили ее без гранта, без чьей-либо материальной поддержки. И так, по сегодняшним реалиям, это смелый и рискованный поступок. По-моему, сборник удался. Он хотя бы отчасти утолит наш голод на польскую драматургию.
Светлана Новикова-Ганелина