Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2006
Уильям Шекспир. Сонеты: Антология современных переводов / Сост. В. Николаев, А. Шаракшанэ. — СПб.: Азбука-классика, 2004
Кто я такой, чтобы рецензировать книгу переводов сонетов Шекспира? Если трактовать этот вопрос не как риторический, проклятый и русский, а буквально, то исключим для начала гиблые варианты. Я не шекспировед, не специалист по переводам и не такой уж уникальный в масштабах Москвы знаток английского языка. Я могу только одно — в рамках своей компетенции освидетельствовать, как встраиваются представленные современные переводы Шекспира в здание современной русской поэзии. Здание, если уж длить эту метафору, давно не храмового назначения, постоянно надстраивающееся и (извините) перестраивающееся. Или, если без метафор, но с рабоче-крестьянской прямотой: куда нам приторочить к нашим сегодняшним русским стихам еще эти несколько сотен? Сегодняшних русских стихов. А уж из какого сора или сэра они взросли, это вопрос второй и не нам.
Однажды я был на концерте Даниила Крамера, и его из зала попросили исполнить джазовую импровизацию на тему, кажется, «Yesterday». Крамер замешкался — и объяснил залу причину своих колебаний. Должна быть, сказал он, за каждым культурным движением своя цель. И целью не может быть джазовая импровизация на тему «Yesterday». Крамер сказал, что он должен понять, зачем он это делает. Видимо, к концу вечера он этот вопрос для себя решил и исполнил искомую импровизацию, разумеется, с блеском.
Это я к тому, что нет такой общекультурной цели — издать антологию современных переводов Шекспира. Или издавать время от времени. Могут быть такие специальные проекты – безразмерно растущий в Сети ежегодник при Шекспировском обществе (если таковое существует), учебный альманах при переводческом факультете. Но не для нас — скромных и неангажированных любителей поэзии.
В обстоятельном предисловии составители объясняют нам, что такое сонеты и кто такой Шекспир. Упаси боже, никакой иронии «знатока» — ну, встретил знакомый факт, ничего страшного. Наоборот, спасибо, честь и хвала. Более того, интонация настолько заразительна, что тоже хочется пробежаться по привычным гаммам.
Точный перевод — это не хорошо метризованный подстрочник, не сошедшийся кроссворд, а стихотворение, с наименьшими потерями передающее впечатление от подлинника, настроение подлинника. Как по характеру, так и по силе. Если поверить в то, что сонеты Шекспира — великие английские стихи, то адекватные их переводы — великие русские стихи, потому что оценивается именно сила впечатления. Чем лучше стихи, тем медленнее они стареют. Можно предположить, что существующие переводы Шекспира — именно как русские стихи — очень хороши, но не идеальны, и языковая почва из-под них неуклонно вымывается. Энергия перетекает в смежные слова, в синонимы. Сейчас правильнее (сильнее) будет сказать иначе. При этом современные поэты-переводчики должны сознавать, чей вызов они принимают.
Так был устроен наш литературный процесс в ХХ веке (продолжаем немного банальную, но труднооспоримую вводную часть), что переводами часто занимались не специально заточенные люди, а поэты первого ряда. А теперь мы эту нехитрую мысль слегка усилим немного нестандартным путем.
Допустим, современный переводчик нашел хит мировой культуры, за который не взялись ни Пастернак, ни Тарковский, ни Заболоцкий — далее по списку. Кажется, вот она — зона небольшого послабления творческой ответственности. Но раз мастодонты не взялись за перевод этого хита, стало быть, их в каком-то смысле устраивал существующий перевод. И, реформируя Брюсова или Эллиса, мы все равно тянемся к ним через плечи титанов — тех же Пастернака, Ахматовой и т.д.
Что отличает поэта первого ряда как переводчика от переводчика первого ряда? Я бы сказал так: некоторая непочтительность к автору оригинала. Чтобы меня не заподозрили в футуризме, уточню: на месте почтительности могут быть гораздо более мощные и конструктивные чувства. Об этом у Мартынова в его стихотворной статье «Проблема перевода»:
«Нет, господа, коварных ваших строчек да не переведет моя рука, понеже ввысь стремлюсь, за облака, вперед гляжу в грядущие века. И вообще, какой я переводчик! Пусть уж другие и еще разочек переведут, пригладив вас слегка.
Но если бы, презрев все устрашенья, не сглаживая острые углы, я перевел вас,все-таки мишенью я стал бы для критической стрелы, и не какой-то куропетушиной, но оперенной дьявольски умно: доказано бы было все равно, что только грежу точности вершиной, но не кибернетической машиной, а мною это переведено, что в текст чужой свои вложил я ноты, к чужим свои прибавил я грехи, и в результате вдумчивой работы я все ж модернизировал стихи. И это верно, братья иностранцы, хоть и внимаю вашим голосам, но изгибаться, точно дама в танце, как в дансмакабре или контрдансе, передавать тончайшие нюансы Средневековья или Ренессанса — в том преуспеть я не имею шанса, я не могу, я существую сам!»
Леонид Мартынов походя очерчивает специальную задачу, которую он отказывается решать. Передавать тончайшие нюансы. Переводить работу в плоскость кропотливого научного исследования. В отличие от (53 фамилии), вслед за (35 фамилий) диссертант считает, что здесь должно стоять «омерзительный», а не «отвратительный». Прекрасно, но этим мы заниматься не будем. Мы = я в рамках рецензии и «широкий» читатель поэзии.
Целиться — долго; стрелять — быстро. Возвращаясь именно к рецензируемой книге — я не встретил в ней переводов, заглушивших несколько звучащих (гудящих) в моем черепе: «Ее глаза на звезды непохожи…», «Ты говоришь, что нет любви во мне….», «Оставь меня, но только не теперь…» В антологии почти нет стихотворений, по органичности, внутреннему упругому натяжению выходящих на этот уровень. Иное дело, что, вглядываясь в каждое провисание, в каждую русскую неуклюжесть, я понимаю, как они возникают в гравитационном поле другого языка и исходного точного смысла. Но понимание не заменит результата.
Был возможен другой культурный маневр. Вот знаменитый сонет № 66 в переложении Сергея Шабуцкого:
Когда ж я сдохну! До того достало,
Что бабки оседают у жлобов,
Что старики аскают по вокзалам,
Что "православный" значит "бей жидов".
Что побратались мент и бандюган,
Что колесят шестерки в "шестисотых",
Что в загс приходят по любви к деньгам,
Что лег народ с восторгом под сексота.
Что делают бестселлер из говна,
Что недоучка лепит монументы,
Что музыкант играет паханам,
Что учит жить быдляк интеллигента.
Другой бы сдох к пятнадцати годам –
А я вам пережить меня не дам.
Это стихотворение может нравиться и не нравиться (мне скорее нравится, но, повторяю, дело даже не в этом). Это русский текст, имеющий прямое отношение к сонетам Шекспира, который не мог быть написан еще десять лет назад. В данном случае — по лексическим и тематическим соображениям. В более интересных случаях — по стилевым. Так или иначе, мы могли бы иметь дело с некоей сущностной, не побоимся умного слова, имманентной современностью, выраженной не в дате под переводом, а внутри стихотворения. К сожалению, этого вещества в антологии нет или исчезающе мало. Она насквозь почтительна. Само собой, Шабуцкого там тоже нет.
Вывод довольно бледен, но точен. Я не подарю эту книгу своему знакомому, потому что не понимаю, каким кратким девизом могу ее сопроводить. Довольно просто устроенная критическая искренность призывает меня не отделять моих знакомых от читателей «Иностранки». Так что и вам я не советую соотноситься с Шекспиром по данной антологии. Это не значит, что она плоха; может быть, другой посредник сумеет рассмотреть ее в неведомом мне ракурсе и обнаружить то, чего я не нахожу, — внятный культурный смысл.
Леонид Костюков