Стихи. Вступление Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2006
Перевод Евгений Солонович
Альберто Карамелла[1]
В 1999 году флорентийский фонд «Фьоре» пригласил Татьяну Бек принять участие в литературном вечере из цикла «Поэты во Флоренции», предложив мне представить русскую поэтессу итальянским слушателям. Тогда я и познакомился с основателем и президентом фонда Альберто Карамеллой. Что сам он поэт, я не знал, но о том, что это человек, влюбленный в поэзию, говорила деятельность созданной им организации, направленная на пропаганду достижений современной мировой поэзии в родном городе Данте (в разное время гостями Фонда были Нобелевские лауреаты Дерек Уолкотт и Шеймас Хини, американец Марк Стрэнд, швед Ларс Густафсон, француз Мишель Деги, итальянцы Марио Луци и Мария Луиза Спациани, другие известные поэты).
В привезенные из Флоренции книги нового знакомого я, вернувшись домой, заглянул не сразу. Спустя какое-то время они сами напомнили о себе, вынырнув из-под спуда других книг, журналов и папок с рукописями, газетными вырезками и прочими, образно выражаясь, средствами маскировки. Два или три стихотворения, показавшиеся мне особенно интересными, я тогда же перевел, отложив другие стихи на потом. Это «потом» настало в апреле нынешнего года, когда Альберто Карамелла приехал в Москву для участия в вечере, посвященном сто десятой годовщине со дня рождения Эудженио Монтале. По замыслу организаторов вечера, визитной карточкой гостя должны были стать его стихи, так что к переведенным ранее двум-трем стихотворениям прибавились своевременно еще два-три. Тогда же возникла мысль об этой публикации, которую я посвящаю памяти Татьяны Бек.
При всей условности жанровых мерок применительно к произведениям современной поэзии, стихи Карамеллы я бы отнес к жанру философской лирики. В них почти нет чистой описательности, взгляд на природу, на мир, на событие обусловлен порывом, внутренним состоянием, жизненным опытом автора, его пониманием предмета поэзии. Выбор учителей, среди которых мне видятся Саба и Монтале (скорее поздний, чем ранний), говорит о влиянии, об уроках, но исключает подражание. Приметы внешнего мира в том или ином стихотворении достаточно сами по себе обыденны, иногда до банальности, что равносильно отказу от любой экзотики, способной замкнуть на себе читательское внимание, отвлечь от содержательной основы поэтического высказывания. Это вовсе не значит, что в стихах Карамеллы нет той тайны, без которой подлинная поэзия невозможна. Кокетливая формула «поэзия должна быть глуповата» опровергается всей историей литературы, и трудно не согласиться с Кантом, видевшим в поэзии искусство придать свободной игре воображения характер задания для ума. Отдельные стихи Карамеллы требуют восприятия не только на уровне чувства, на уровне сопереживания: вторая жизнь этих стихов, отклик, который они находят у читателя, зависят не в меньшей, если не в большей, степени от чуткости мыслительных антенн, от готовности увидеть за тем, что сказал поэт, то, что он хотел сказать. Утверждая естественность для него поэтической формы высказывания, Карамелла отдает предпочтение традиционным для итальянской поэзии метрам, среди которых выделяется одиннадцатисложник, условно приравниваемый у нас к пятистопному ямбу. Рифму, в отличие от большинства современных западных поэтов, рудиментом он не считает, однако пользуется ею взвешенно, не обязательно определяя на привычное для нее место в конце стихотворной строки. Уделяет большое внимание звуковой ткани стиха.
В прошлом успешный адвокат, сочетавший адвокатскую практику с преподаванием гражданского права на юридическом факультете университета, Альберто Карамелла поздно начал печататься: его первую книгу «Тысяча причин для жизни» составили стихотворения, написанные в течение пятидесяти лет (1945-1995). С предисловием к книге выступил один из самых именитых итальянских критиков Джорджо Лути, назвавший эти пятьдесят лет годами «долгой и вдохновенной работы в поисках выразительной сущности слова». За первым сборником, быстро разошедшимся и потому переизданным уже через два года, с разными интервалами последовали еще три, и все хорошо были приняты критикой (вышедшая в 2005 году «Освобожденная книга» собрала добрую дюжину положительных рецензий). Критик журнала «Феерия» Кармело Медзасальма услышал в голосе «флорентийского поэта один из самых подлинных и взволнованных голосов современной поэзии». Предупреждая возможность недоверия к плодовитому автору, известный итальянский поэт Данте Маффия обратил внимание «профессиональных» скептиков на то, что Альберто Карамелле удалось «создать новые смыслы, изобразить рассветы и закаты, которые без него оставили бы нас равнодушными». Автор, издающий раз в несколько лет по объемистой книге стихов, должен верить в своих читателей, в способность каждого из них найти в очередной книге стихи для себя, созвучные именно ему, важные для него. В роли доверенного читателя выступает, можно сказать, и переводчик поэта, берущий на себя смелость представить его творчество у себя в стране.
Обрамление
В купе я сразу погрузился в чтенье.
Соседи отдавали предпочтенье
пейзажу за окном и разговорам.
Заскрежетали тормоза. Я поднял
глаза. Попутчики не раз, быть может,
сменились, и не раз уже, быть может,
пейзаж менялся за окном вагона:
сейчас там был холодный городишко
и слышался другим понятный говор.
В детстве
Я мог вообразить себя боксером.
Я падал как подкошенный и снова
вставал ответить на удар ударом.
Про ветряные мельницы не ведал
я ничего еще, не знал, что можно
страдать и умирать не понарошку.
* * *
Хрустальный свет разлит вокруг пригорка.
Недавний дождь — почти что оговорка
одумавшейся вовремя природы.
То, что весна приходит с опозданьем,
ей не мешает быть самой собою,
мир обновляя.
Без посторонней помощи она
наложит вето
на капризы ветра.
На пороге
Мне нужно знать, что ты меня услышишь.
Дрожащий голос.
Так ветру в поле кланяется колос.
Никто на свете
не скажет «с добрым утром»
приветливее, чем далекий
в твое отсутствие твой оклик —
постскриптум на рисунке
из детства, росчерк, утренний росточек
навстречусолнцу.
Моление
Каменотесы. Согнутые спины,
сухие руки, стянутые солнцем,
и мокрые, хоть выжимай, рубахи.
Резцам и молоткам хватало дела,
был точен молоток уже при взмахе,
так и летели каменные искры.
Обедать, как всегда, садились в полдень,
на каждого пол-луковицы с солью
и хлеб по равному куску на брата.
Соборы, в каждом камне — божья помощь
и вера, сами камни бессловесны.
Из века в век беззвучные молитвы.
***
Легкие сны вдоль рассвета скользят —
ветер навеял.
Ткут паутину светящихся тут
разные дива.
Смутные мысли придут и уйдут
нетерпеливо.
Может, найдут, а быть может, и нет
лист прошлогодний.
Весеннее равноденствие
Я берегу в душе твое дыханье,
согретый им как вешним дуновеньем,
которое приносит равноденствие
в такую ночь, когда все небо в звездах,
как будто зимние дожди не лили
ещенатойнеделе.
Контроль над собой
Пожалуйста прошу вас уходите
минутку дайте мне сказать минутку
все уходите разговор окончен
вы чем-то недовольны на здоровье
мне все равно я не хочу вас видеть
вы наконец уйдете сколько можно
но я ведь забронировал проверьте
меня зовут вы видите я занят
но это незаконно согласитесь
никто на свете не имеет права
позвольте чем вы лучше чем другие
пожалуетесь вас поднимут на смех
вы запретите падать самолетам
крушенья поездов предотвратите
какой еще заказ вы что смеетесь
я занят неужели не понятно
я вами сыт по горло уходите
что ж вы сидите хватит поднимайтесь
да я вас прогоняю шевелитесь
довольно не задерживайте очередь
на вашем месте я бы не скандалил
но мой билет вся жизнь моя зависит
я вам сказал билетов нет и точка
как это нет когда билет заказан
все следующий вы мне надоели
ну сколько можно повторять исчезните
поймите же я не хочу вас видеть.
Я вас не видел. Вы пустое место.
* * *
Тот, кто проникнуть сможет в недра слова,
проникнет в царство тишины.
Кто вслушается в тишину, уловит
пунктирный звук:
причудливый, почти невнятный голос
(движение причудливой материи?),
чуть смолкнет он – и снова ты один.
Наверно, это эхо тишины.
* * *
Сменяет панорама панораму,
как будто понарошку существуя
в рассеянном волшебном свете рампы:
идет спектакль, все в постановке дышит
любовью, страстью, вышедшей (причастие)
из берегов.
В конце дня
Я спугнул воробьиную стаю,
и она, оторвавшись от поля,
поднялась над его бороздами,
унося шелест крыльев в предгорья, —
черных точек летучая россыпь,
ноты, выпорхнувшие на волю
со страниц партитуры в причудливой жажде напомнить
о себе независимо друг от дружки.
Не дождавшись
В той стране лунный свет серебрил парашюты
теплых снов, помогая им плавно спускаться.
Книга ярких чудес открывала страницы
с самоцветами незабываемых сказок.
Их читал, от усталости путая буквы,
голос над изголовьем из вечера в вечер.
Феи, принцы, избранницы сказочных принцев
знали роли свои, судьбы переплетались,
и при том, что счастливый конец был известен,
все равно каждый раз его ждали как новый.
Иногда засыпали, так и не дождавшись
белойчастистраницы.
***
Я был незаменимым почтальоном.
Все письма адресатам вручены.
А если кто-то рвал их, не читая, –
Так в этом не было моей вины.
***
Ночами повторяю эти ноты.
Они со мной, они меня не бросят,
они со мной на равных говорят,
в их голосе свой грустный голос слышу.
Мигает свет, шлет мне сигналы Морзе,
нанизывая точки и тире.
В них не было бы для меня загадки,
когда бы знал я этот алфавит.
Прислушиваюсь к ним, любуюсь ими —
и медленно всплывает на поверхность
пейзаж, воспоминание, значенье.
Еще чуть-чуть, и, может быть, всплывет
то, что, быть может, ищет расшифровки,
а я, я что-то медлю, я устал,
и снова канет вглубь мое посланье,
и я безвольно следую за ним.
На дереве строфу шлифует птица.
Последнее слово
Такое чувство, словно ты хоронишь
близкого человека. Ты боишься
несогласованности чувств, не знаешь,
что будет, если ненароком тронешь
ту часть давно чужих воспоминаний,
которые свой ряд в строю забыли
и к смотру на плацу готовы вряд ли
намного лучше сонных новобранцев.
Вопрос «быть или нет» обрел уместность.
Еще земле не преданы останки,
а мы уже как миленькие смотрим
в другую сторону, в другое измеренье.
Стратегия
Сидящие с невозмутимым видом
один другого изучают взглядом.
Без пересдачи карт не обойдется.
Да, но кому-то рано или поздно
должна достаться пиковая дама.
***
Что это? Назвав состояние воздуха ветром,
готов согласиться, что я бы ошибся с ответом,
отвергнув возможность вечернего бриза,
который без жалоб капризных сюда долетает,
где улица к порту ведет и где на перекрестке
мне выбор еще предстоит между морем и сушей.
***
Проснулся. Как я встал, никто не слышал.
Оделся молча. Так же молча вышел,
дверь осторожно придержав,
чтобы не стукнула. Открыл другую,
входную, напугав замок
его же собственным щелчком.
На темной лестнице,
когда спускался,
нащупал не дававшуюся ноту.
Мир изменился. Пустьнайоту.
***
Вдоль берега пройти,
увидеть перевернутые лодки,
с которых лето напоследок
скребком песочным соскоблило краску.
На гребне дремлет пламя
и обессиленное меркнет, чтобы кануть
здесь, где неспешно затопляет море
вечернюю безбрежность.
***
Время в зеркале времени – то и не то.
Кто часы перевел,
кто забыл или делает вид, что не вспомнил.
Если сверить часы,
по одним еще рано и поздно уже по другим.
Циферблату помехою грим —
стрелки дружно буксуют,
время мстит за себя.
***
Смешались тени, корчась
в опасном замкнутом пространстве памяти.
Фильм жизни мог бы выиграть, закончись
монтаж не так. Украсть монтажный стол…
Всепеределать…
***
Прибой своим катком укатывает берег,
все волны в одинаковых барашках,
одна перед другой не входит в раж,
нахлынет — и назад, навстречу новой,
непогрешимый маятник.