Дмитрий Дроздовский беседует с Антонией С. Байетт
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2006
Перевод Е. Скрылева
Антония С. Байетт[1]
В этом году замечательной английской писательнице Антонии С. Байетт[2] исполнилось 70 лет.
Мы публикуем интервью, которое взял у нее Дмитрий Дроздовский, журнал «Всесвит», Национальный университет Киево-Могилянская академия.
Антония С. Байетт одна из самых заядлых читательниц на свете. В детстве она всегда засыпала то с одной, то с другой книгой в руках, и только они волновали ее по-настоящему, особенно романы Диккенса, Остин и Скотта. Байетт — из тех немногих женщин, которым в свое время удалось поступить в Кембридж. Она читала запоем, и многое из того, чем интересовалась — например, биологией, историей, философией, — «вплетала» в свои труды. В итоге ее произведения превращались в «целый мир», где есть и яркие характеры, и глубокие мысли, а чтение и письмо — превращались в вопросы жизни, смерти и свободы.
Лора Миллер
Дмитрий Дроздовский. Миссис Байетт, что повлияло на ваше решение стать писательницей? Был ли у вас выбор? Быть может, что-то в корне повлияло на вашу жизнь и ваши взгляды?
Антония С. Байетт. Я всегда мечтала стать писательницей, теперь могу смело сказать об этом вслух. Большинство студентов, успевающих по литературе, мечтают стать писателями, но — увы! — не у всех это получается. В детстве я любила слушать сказки, рано научилась читать и не сомневалась, что моя страсть к чтению приведет к писательству. Я сочиняла еще будучи ребенком. В школе написала и сожгла два романа. Сколько себя помню, все время обдумывала какой-нибудь сюжет. Музыкально или художественно одаренных детей видно сразу, а вот ребенка с талантом к слову заметить нелегко, потому что язык, кроме всего прочего, инструмент повседневного общения. К тому же, мне нравится наблюдать за работой языка, нравится следить за тем, как разворачивается повествование.
Д. Д. Как, когда и почему вы начали писать?
А. С. Б.Я уже отчасти ответила на этот вопрос. Свой первый настоящий роман я сочинила в Кембридже. Не скажу, что писала тогда хорошо, но зато со всем присущим мне пылом. Преподаватели сочувствовали моим отчаянным попыткам учиться и творить одновременно и постоянно советовали: «Устройте себе недельный отпуск — попиши», но я знала, что делать этого не нужно. Тогда бы у меня получился роман о женщине, которая пишет роман, но ничего у нее не выходит (таких сюжетов пруд пруди) — ведь только это чувство было мне по-настоящему знакомо. Бóльшую часть второго романа я сочинила, когда была в аспирантуре в Америке, — и он оказался более сложным и символичным. Мой герой был экранным идолом, такие люди действительно появились на телевидении, но много позже. Я вернулась в Англию, вышла замуж, родила за два года двух детей. Пока они были маленькими, переделывала первый роман, хватаясь за любую возможность укрыться в стенах университетской библиотеки в Даремеи пописать. Отдала рукопись издателю, который, к моему изумлению, ее принял. Так что ни одна моя рукопись не была отвергнута — этого мне не пришлось испытать ни разу в жизни, все мои произведения были напечатаны, только пару раз я меняла издателей в Америке
Д. Д. Как вы думаете, нужны ли современному информационному обществу искусство и литература? Время от времени мы слышим пугающие прогнозы: современные технологии, способные изменить наш видимый мир, изменят и наше восприятие его. Уничтожит ли Интернет мировое книжное производство?
А. С. Б. Очень интересный вопрос. Я пишу сейчас рецензию на книгу Виктора Пелевина «Шлем ужаса», в которой он перекраивает на современный лад миф о Тезее и Минотавре и говорит о виртуальной реальности — общении посредством Интернета. В начале он приводит слова Скотта Фицджеральда о том, как сильно всех нас тянет в прошлое и как мы похожи на гребцов, плывущих против течения. Пелевин рассуждает о мифологичности прогресса, сравнивает мозг с компьютером, а рождаемые им мифы — с программными оболочками. У Пелевина получилась удивительная, потрясающая книга. Книга как средство общения позволяет писателю и читателю встретиться наедине, несмотря на время и расстояния, на словесные преграды. Интернет тоже средство коммуникации, говорит Пелевин, но его нельзя взять с собой в дорогу, а значит, почитать на ночь, поразмышлять о прочитанном, вернуться к понравившемуся месту. Да, с наступлением эры информации отношение к чтению в нашем обществе изменилось. Современная молодежь читает намного меньше, чем я, когда была маленькой. Она смотрит телевизор, играет в компьютерные игры, разговаривает по мобильному телефону. Я же и отдыхала, и постигала жизнь, и воспитывала в себе чувство языка только читая. «Шлем ужаса», со всей его многосложной игрой слов, литературными и компьютерными шутками, — с одной стороны, отличное произведение, с другой — оно демонстрирует новый подход к коммуникации. И может быть, вперившиеся в монитор молодые люди задумаются над тем, что подвластно книге и что но не дано компьютеру. Живописи предсказывали смерть после того, как появилась фотография, которая действительно взяла на себя много живописных функций. Но живопись осталась, ведь, творя картину, человек, воспринимает натуру зрением и работает кистью — глаз и рука действуют одновременно. Во время путешествий по Европе и по США я часто встречаюсь с читателями, все они, независимо от возраста, очень радуются непосредственному общению. А благодаря Интернету я теперь могу говорить о книгах и с людьми из разных стран. У меня есть замечательный собеседник, который живет в Корее. Из Шанхая мне пишет один аспирант, задает интересные вопросы и делится размышлениями.
Д. Д. Миссис Байетт, ваши романы «Обладать» и «Тень солнца» пользуются большой популярностью. Как книга становится популярной? В чем секрет? Какова основная мысль ваших романов, если говорить именно об основной мысли?
А. С. Б. Не могу сказать, по какой причине тот или иной роман становится популярным. Многие писатели ищут формулу бестселлера, но она скорее годится для детективов , триллеров , любовных романов , а не для серьезных художественных произведений. Очень любопытно в связи с этим вспомнить мой роман «Обладать». В нем две пары героев: первая — современные литературоведы эпохи постмодернизма, вторая — поэты-викторианцы. Издатели были уверены, что роман не пойдет. Там много поэзии (написанной мной в манере девятнадцатого века). Кроме того, есть там и непростые для восприятия мысли, в частности о феминизме. Американским издателям и даже английским — я с ними работаю далеко не первый год — стихи показались излишними, меня просили их вырезать и даже убрать все эпизоды с викторианцами, на последнем особенно настаивали американцы. Я же считала, что роман будет пользоваться успехом: разрабатывая сюжет, я использовала все, что знала о детективных и любовно-исторических романах, так что повествование получилось увлекательным. История захватывала читателя и способна была удержать его внимание, несмотря на поэзию и отвлеченные рассуждения. Роман имел невероятный успех, и не только потому, что получил Букеровскую премию. Если не ошибаюсь, его перевели на двадцать шесть языков. Это меня поразило, и я благодарна всем переводчикам, ведь для того, чтобы передать язык викторианской эпохи, требуется немалое искусство. Сейчас книга включена в университетские программы во многих странах мира. В Японии, Голландии, Дании, Италии пишут диссертации о тех самых стихах, которые меня просили вырезать. Я уверена, что роман получил признание потому, что прочитывается и как любовный, и как мистический. Сюжет для книги — вещь неоценимая.
Д. Д. Многие находят вашу прозу очень интеллектуальной, другие — очень эмоциональной (вспомним хотя бы «Обладать»). Что же сегодня важнее: эмоциональное или интеллектуальное наполнение книги? Как вам удается сочетать то и другое?
А. С. Б. Люди — непростые существа, они подвержены всплескам чувств, мучимы разными вопросами. Сюжет нелегко построить без любовной истории, но тем не менее во всех великих произведениях, кроме чувств, есть идеи. И Толстой, и Достоевский, и Пруст, и Джордж Элиот, и Бальзак, и Томас Манн — сами по себе гиганты мысли, а их герои — мыслящие люди. Я объединила свои эссе в сборник и назвала его «Страсти ума», потому что есть люди, эмоционально воспринимающие проблемы, о которых они думают, и, вместе с тем, они вдумываются в то, что чувствуют.
Д. Д. В чем особенность вашего романа «История биографа»?
А. С. Б. Биография, особенно литературная, — очень распространенный жанр в английской словесности. В биографии больше простора для оценки произведения, и мне часто кажется, что англичане предпочитают произведениям писателей их биографии. Я много лет вынашивала идею юмористического произведения под названием «Биография биографа», где герой, отдающий всего себя чтению писем и сочинений умершего автора, сознает, что не принадлежит сам себе. Этот человек, день за днем просиживающий в библиотеке, живет чужой жизнью. Кроме того, мне были интересны запутанные отношения биографа и его (или ее) «субъекта», «объекта», «жертвы», «второго я» — предмет исследования можно назвать как угодно. Мой герой — литературовед, лишившийся иллюзий. Он, как и Роланд Барт, может заявить о «смерти автора» и таким образом взять над ним верх. Он берется за описание личности великого биографа, но в конце концов понимает, что ему рассказать нечего: во-первых, биографа нет в живых, во-вторых, он не оставил личных записей, кроме трех незаконченных эссе: о Линнее, Ибсене и сэре Фрэнсисе Гальтоне, двоюродном брате Дарвина, статистике и евгенике. Во всех эссе столько же лжи и вымысла, сколько правды. Они сшиты из лоскутов подлинных сочинений трех этих великих людей, так возникает новая фигура: умерший биограф соткан из личностей, которые он исследует. (Гальтон придумал «составной портрет семьи» — негативы с портретами всех родственников накладываются один на другой, и на получившейся фотографии мы видим семейный архетип). Но повествование вышло у меня из-под контроля, и мой герой-рассказчик сбежал от своих исследований, начал изучать жизнь пчел и стал натуралистом.
Д. Д. Миссис Байетт, вы не только талантливый писатель, но также и очень плодотворный и серьезный литературный критик. Как вам удается сочетать литературное вдохновение и литературно-аналитические подход?
А. С. Б. Я не готова называться критиком. Я пишу о литературе, в основном, потому, что хочу понять, что такое творчество и писательское мышление, а не для того, чтобы утвердить новую теорию или отстоять некие феминистические или политические взгляды. В том, что касается критики, я скорее любитель, так же как и поэты и романисты конца позапрошлого и начала прошлого веков, писавшие эссе. Одиннадцать лет я преподавала в университете, но и ученым себя тоже не считаю. Цель моих исследований — понять, как и почему было написано то или иное произведение. Больше всего я люблю писать о книгах, которые пока еще поняла не до конца, чтобы по окончании работы лучше в них разбираться. И пример тому — мое изучение книги Пелевина.
Д. Д. 2006-ой — годовщина трагедии в Чернобыле: прошло двадцать лет. Чернобыль стал мировой катастрофой. Что вы об этом думаете?
А. С. Б. Я очень хорошо помню дни после взрыва в Чернобыле, помню лица пожарных, помню, как все мы напряженно следили за направлением ветров с востока. Шведское и британское телевидение ежеминутно передавали с места событий новые сообщения. Я тогда находилась во Франции, где первые дни не говорили о трагедии, наверное, потому, что французы и сами используют атомную энергию. Такие катастрофы еще раз напоминают, что все мы живем на одной планете и для беды границ не существует. Мы научились создавать цивилизации, строить машины и совершенствовать технику, но рано или поздно все делают ошибки. Климат на планете меняется под воздействием глобального потепления. Не говорю, что это — вина каждого из нас, но иногда кажется, что люди — всего лишь глупые животные, раз они не могут договориться, что делать, или хотя бы задуматься, какие шаги следует предпринять, даже если предположить, что им хватило бы на это силы воли. Мы узнаем об ужасных, страшных бедствиях сидя в кресле. Дома, по телевизору мы видим, как проносятся цунами, как рушатся башни-близнецы. Я смотрела в прямом эфире, как в Чернобыле работали над взорвавшимся реактором, на моих глазах обрушился второй энергоблок. Такие вещи не могут нас не сплотить. Мир на всех один, он меняется, иногда эти перемены страшны, а порой — невыносимы.
Д. Д. Будем ли мы читать книги в трехтысячном году?
А. С. Б. Насчет трехтысячного года сказать не могу. Думаю, что не будем. Однако не могу себе представить, что человек к этому времени перестанет творить, думаю, что он так же будет описывать свои чувства, делиться мыслями, но, возможно, уже не в книгах.Я уже говорила, что нам необходимо общаться наедине, с глазу на глаз, тет-а-тет, и эту возможность пока дает только литература. Но сказать точнее не берусь.
Д. Д. Что вас вдохновляет? Можете ли вы назвать писателей, которые пробуждают вашу музу? Вспомним, к примеру, вашу книгу о поэтах «Озерной школы».
А. С. Б. Больше всего мне интересны писатели, которые, помимо литературы, занимались еще чем-то. Колридж, Бальзак, Джордж Элиот серьезно увлекались наукой. Кроме того, я постоянно слышу поэтический ритм. И — пусть это банальность — я бы не стала тем, чем стала, если бы не Шекспир.
Д. Д. Как вы относитесь к постмодернистской литературе? Считаете ли вы, что это последняя стадия литературного развития?
А. С. Б. Нет, не последняя. Достаточно вспомнить историю. Людям быстро наскучит и это, они придумают что-нибудь другое. Мне нравится постмодерн, но только пока он не начинает уверять меня в том, что, неся в себе новый взгляд на мир, затмевает все остальное. По сравнению с Шекспиром большинство постмодернистских произведений однообразны и тусклы. Я и сама не люблю догм. Но многие постмодернисты слишком уж догматически недогматичны.
Д. Д. Вы знаете о переменах, произошедших в украинском политическом режиме? Что вы думаете о переходе нашей страны на демократический курс? Знаете ли вы каких-нибудь украинских поэтов или писателей?
А. С. Б. По всем западным каналам в каждом выпуске новостей рассказывали о украинских демонстрациях, в основном прошедших мирно; я чувствовала, что все мы живем в одном мире, была рада за ваш народ. И вспомнила жителей восточной Германии, их мирные шествия и крушение Стены. Никого из живущих украинских писателей я не знаю. Гоголь был украинец, совсем недавно я читала его запоем — начала с очень хорошего перевода «Мертвых душ», где ясно чувствуешь остроту его ума, а потом прочла все, что переведено. После чего пересмотрела свое видение всего канона европейской литературы.
Д. Д. Если бы у вас была возможность изменить вашу жизнь, что бы вы сделали?
А. С. Б. Ничем другим, кроме писательства и чтения, заниматься мне не хочется. Но иногда жалею, что я не энтомолог. Люблю насекомых. Еще мне нравится рисовать, но я не умею. Кроме того, с удовольствием профессионально занялась бы наукой.
Д. Д. Каковы ваши творческие планы?
А. С. Б. Я пишу роман, действие которого начинается в 1885-м, а заканчивается в 1918-м. Я пока еще в 1885-м, написала уже сто тридцать страниц, так что, думаю, времени потребуется много. Там действуют и немцы, и англичане, и социалисты, и сказочники, и горшечники. И, конечно, есть война. Я так же, как и Пелевин в «Шлеме ужаса», пользуюсь мифологией. Я выбрала сказание о Рагнароке, смерти богов и конце мира. Обожаю норвежский эпос. Слушаю вагнеровское «Кольцо» и читаю прогнозы современных ученых о конце света.