Роман. Вступление Н. Хотинской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2006
Надин Бисмют[1]
Scrapbook[2]
Юная студентка написала книгу, благосклонно встреченную читателями и критикой. Талант начинающей писательницы признан, от нее ждут новой книги. О чем она напишет? Конечно же о юной студентке, написавшей книгу, благосклонно встреченную читателями и критикой… Более того, героиня подумывает о следующей книге, в которой юная студентка… смотри выше. Вот так закольцевала свои литературные дебюты канадка Надин Бисмют. Вышедшему в 1999 году сборнику новелл двадцатитрехлетней студентки из Монреаля «Без измены нет интриги» была устроена настоящая овация; критики в один голос — и вполне заслуженно — превозносили талант юного автора, живой язык, «незамыленный» взгляд и психологическую достоверность. Книга была удостоена двух литературных премий, а Надин Бисмют признана новой звездой, взошедшей на литературном небосклоне Канады. Многообещающее начало обязывает: о новой книге Бисмют говорили задолго до того, как она была закончена. Было известно, что писательница намерена выступить в совсем другом жанре и после коротких рассказов порадовать своих читателей большим романом. Она и порадовала их историей юной студентки, которая… (смотри выше). Еще по первой книге было ясно, что Бисмют лучше всего удается повествование от первого лица. В сборнике так написаны двенадцать рассказов из тринадцати, и писательница одинаково органично, без единой фальшивой ноты звучит в самых разных «лицах»: среди ее рассказчиков — студенты и студентки, домохозяйка, уборщица, стриптизерша, богатая наследница, семидесятилетняя старушка и десятилетний ребенок… «Scrapbook» тоже написан от первого лица, и здесь стоявшая перед автором задача была не в пример проще: с первых страниц читатель понимает, что героиня романа, Анни Бриер, — alterego Надин Бисмют. Вот и критики, извечные любители наклеивать ярлыки, отталкиваясь от того, что лежит на поверхности — явного сходства между героиней и автором и узнаваемости многих лиц из канадских литературно-издательских кругов (которую русский читатель не оценит в полной мере: увы, литературная жизнь Канады для нас пока «терра инкогнита», которую мы только-только начинаем открывать!), — зачислили роман в разряд автобиографических. Бисмют, однако, поспешила отмежеваться от своей героини, в первом же интервью заявив: «Я не Анни Бриер», да и в аннотации на обложке книга названа «пародией на автобиографический роман». Это определение, тотчас растиражированное прессой, пожалуй, ближе к истине. Но оно не исчерпывающее. Ручаюсь, многие сочтут «Scrapbook» типичным женским романом, очередной вариацией на тему любимицы публики Бриджет Джонс, с непременным хеппи-эндом… Так-то оно так, но опять просится слово «пародия» — чего стоит возведенный на уровень античной трагедии выбор героини между «высоким» и «низменным», сиречь между издательским редактором и рекламным криэйтером! А еще «Scrapbook» — это, несомненно, семейный роман, но и семейные ценности вкупе с проблемами «отцов и детей» поданы в нем все так же пародийно. Более того, этот роман — с секретом: только приняв условия игры автора, проникшись ироничностью замысла, можно получить истинное удовольствие от чтения. И пусть кто-то прочтет «Scrapbook» как историю «девушки, обдумывающей житье», кто-то оценит описание литературного закулисья (ничуть не уступающее язвительным пассажам суперпопулярного Бегбедера), а кому-то окажется ближе любимая тема Бисмют, заявленная еще в названии ее первой книги, — как бы то ни было, автобиография ли, женский роман, семейный или пародия на все, вместе взятое, историей Анни Бриер с ее литературными амбициями и любовными перипетиями Надин Бисмют оправдала ожидания канадских читателей, покоренных талантливым дебютом, и есть все основания надеяться, что и в России она завоюет немало сердец.
Я похороню свою душу в дневнике.
Леонард Коэн. Избранное
Часть 1
Деловая практика
Глава 1
ПРОЛОГ
Бернар Самсон открыл балконную дверь, в комнату ворвался черный кот и на мгновение застыл на желтых плитках кафельного пола, глядя на нас с явным недоверием. Убедившись, что никакой опасности мы для него не представляем, он начал деловито вылизываться под хвостом. В этот воскресный день середины ноября резко похолодало. Бернар закрыл балкон, и порыв ветра смахнул с деревянного стола несколько страниц.
— Черт побери! — выругался Бернар.
Он опустился на четвереньки и, подбирая унесенные сквозняком листки, пополз прямиком в коридор.
— Симпатичный котяра, — сказала я Марион Гулд, чтобы заполнить паузу.
— Бернар подарил мне Черныша пять лет назад.
Марион поправила шаль на плечах и улыбнулась. Оголившиеся верхушки деревьев мерно раскачивались на фоне неба. В кухню, потирая поясницу, вернулся Бернар.
— А вот и я.
Он протянул мне стопку листов, и я снова разложила их по порядку.
Содержание я знала наизусть: это была глава моего романа «Вечеринка в саду», представленного в качестве магистерского диплома. Восемнадцать месяцев Бернар курировал мою работу, отсылал к творчеству то одного, то другого любимого писателя, исписывал поля неразборчивыми комментариями, жаловался, что теперь, когда его курс литературного мастерства завоевал популярность у студентов, ни на что другое у него не остается времени. «Я слишком востребован», — говорил он.
Сокрушался Бернар вполне обоснованно. Десять лет назад, наперекор массовому увлечению теорией литературы с ее заимствованными из других гуманитарных наук аналитическими решетками и таблицами, Бернар основал новое, творческое направление, и теперь к нему в семинар записалось человек сорок студентов. Преподаватели, наставлявшие «критиков», исходили желчью и «оттаптывались» на учениках Бернара, отказываясь включать их в исследовательские группы. Преподавательский ящик мастера ломился от толстых желтых конвертов, мне даже пришлось смять пару или тройку, чтобы найти место для последнего варианта «Вечеринки в саду», который две недели назад затребовал Бернар.
«Убедительно», — сообщил он, прочитав мое творение.
Я сидела на маленьком неудобном деревянном стульчике в его кабинете, располагавшемся на четвертом этаже Петерсон-холла на улице Мактэвиш.
Бернар грыз карандаш, чем ужасно меня нервировал. «Он сломает зуб», — думала я. За эти месяцы я успела привязаться к своему шефу и не хотела, чтобы с ним случилась неприятность, а ношение протезов я считала серьезной неприятностью. У Бернара были черные с проседью волосы, светлая кожа, благородной формы нос, серые миндалевидные глаза и кустистые брови. «Да, — задумчиво повторил он, — мне понравилось». Из-за двери кабинета доносились обрывки разговора и взрывы хохота: другие студенты ждали встречи с мастером. Бернар раздраженно взглянул на дверь и уронил карандаш. «Оригинально, свежо, есть настоящее чувство». Я потупилась и с невинным видом приоткрыла рот. «Ты правда так думаешь?»
Честно говоря, я понимала, о чем говорит Бернар, потому что на семинарах имела возможность сравнить свой текст с писаниной сокурсников. Герои рассказов, сочиненных студентками Бернара, напоминали этаких несчастных сироток а-ля Анна Эбер[3] и чаще всего служили поводом для рассуждений о размерах полового члена и его «эффективности» в зависимости от выбранного отверстия (значит, некоторым и правда нравится делать это так). Парни же в своем творчестве разрабатывали две основные жилы. Сюжет № 1: планету терроризируют вампиры, которых невозможно отличить от нормальных людей, что приводит к многочисленным квипрокво[4], и люди, естественно, гибнут просто пачками. В сюжете № 2 страдающий от неразделенной любви рассказчик заходит в бар, напивается, пытаясь забыть свое растоптанное «я», после чего трахает — в полутемном сортире, куда из зала доносятся обрывки мелодий Леонарда Коэна или Джей-Джей Йохансон, — во все дырки официантку или юную незнакомку, а если он везунчик, хоть и страдалец, то обеих одновременно.
Я же, Анни Бриер, пыталась проникнуть в душу моих героев, а не в их сонную артерию, и последствия этого могли быть гораздо серьезней. Если моим персонажам приходила в голову мысль посетить спальню, я отправляла туда парочку, а не целую толпу и закрывала за ней дверь.
Бернар перевел взгляд на меня и откашлялся. Студенты за дверью окончательно распоясались. «Если ты не против, я отнесу экземпляр «Вечеринки» в «Дюфруа». Они издали мой первый роман, думаю, твоя книга им понравится». Не знаю, как мне удалось не заерзать от восторга на стуле. В бедноватых литературных кругах Квебека «Дюфруа» считали большим издательством. Они публиковали фантастику, эссе, литературу для детей и даже серию книг карманного формата под названием «Классики современности». «Серьезно?» — Я наконец снова обрела дар речи. «Но я ничего тебе не обещаю, — добавил Бернар, провожая меня до двери. — Решение принимает совет. Нам в любом случае придется встретиться еще раз, чтобы навести последний глянец перед сдачей работы на факультет. Думаю, у нас хорошие шансы на успех».
Бернар взял меня под крылышко, что было весьма лестно. Честно говоря, будь я одной из тех девиц, кому недостает материнской нежности и они в любом мужчине ищут отца-покровителя, мой восторг не знал бы границ. Но мне всего хватало в этой жизни: у меня были отец, мать, старшая сестра и нежно любимый шурин. Два года назад я даже завела любовника. Тут, правда, выходил некоторый облом: прочитав на семинарах рассказы своих однокашниц, я поняла, что он не вполне достоин этого гордого звания, и тем не менее…
Кот заканчивал умываться. Страницы моей рукописи снова лежали по порядку. Бернар налил нам кофе и поставил кофеварку-эспрессо на газовую плиту.
— Как я уже говорила, — продолжила свою мысль Марион Гулд, — внутренние монологи Джессики кажутся мне слишком длинными, особенно когда она произносит их в ванной.
Внося последние поправки в окончательный вариант «Вечеринки в саду», Бернар счел нелишним узнать мнение стороннего наблюдателя и попросил Марион прочесть роман. Я впервые видела эту женщину, но сразу ее узнала: образ студентки Мари, которая становится любовницей рассказчика в романе Бернара «Шепоты песка» (четыре года назад он вошел в шорт-лист конкурса на премию генерал-губернатора Канады), списан с Марион. Что и говорить, девушка, которая вот-вот получит степень магистра по литературе и искусствам, не должна путать литературных героев с людьми из плоти и крови, но как тут не спутать? Марион была высокой, хрупкой и очень красивой брюнеткой и — в точности как Мари из «Шепотов песка» — работала книжным иллюстратором. Бернар, в конце концов, мог бы назвать свою героиню не Мари — слишком похоже на Марион! — а как-нибудь иначе. Я, конечно, знала, что в мире литературной критики подобный звуковой детерминизм считается допотопным методом, но в случае с романом Бернара он оказался беспроигрышным. Я была почти готова поверить, что ситуация, в которую я попала этим воскресным утром, безнравственна (сижу за одним столом с парочкой любовников), в комнату с минуты на минуту войдет законная жена Бернара (одна из его бывших студенток — он познакомился с ней за десять лет до встречи с Марион), вернувшаяся раньше времени из Прованса, и надает Марион пощечин, как это случилось с Мари в «Шепотах песка». На свое счастье, я дочитала роман Бернара до конца — несмотря на многочисленные отступления от темы, которые мастер с таким пылом порицал на семинарах. Мне было известно, что в конце четырехсотстраничного кругосветного путешествия (в реальном времени оно продлилось бы семь лет) рассказчик, рефлексирующий, боящийся старости человек, решается — во многом благодаря тому, что его любовнице однажды вечером приходит в голову гениальная идея открыть при нем «Вечного мужа» Достоевского! — расстаться с женой. Значит, в любви Бернара к Марион нет ничего преступного, а у экс-жены вряд ли имеются ключи от квартиры. Я черкнула на лежавшем передо мной листке: «сократить, когда Джесс сидит в сортире». Там уже были записаны два замечания: «стр. 23: «крокет» повторяется семь раз (чередовать с «игрой» или с чем-нибудь еще)»; «стр. 54 и 96: если Лиза разбила очки, как ей удается разобрать серийный номер на телевизоре?».
— Гм, гм, — засомневался Бернар. — Мне эти монологи очень нравятся. Они разрежают повествование. Если хочешь что-нибудь ужать, займись ретроспекциями, но, на мой взгляд, ритм «Вечеринки в саду» идеален.
Три месяца назад Бернар нашел название для моего романа. Я бесконечно долго сомневалась («Вечер с грилем» или «Однажды жарким вечером»?), но Бернар меня убедил. С одной стороны, название «Вечеринка в саду» очень точно отражало внешнюю канву романа: жители предместья устраивают в саду барбекю и приглашают друзей поиграть в крокет, а с другой — никто со времен Кэтрин Мэнсфилд[5] его не использовал, и Бернар счел вполне приличным своровать то, что придумали три четверти века назад. «И вообще, это более чем деликатное заимствование,- добавил он. — Совсем другое дело, чем если бы ты назвала свой роман “Отверженные”». К слову сказать, определение Гюго идеально подходило к персонажам моей книги. Но я подумала и согласилась с Бернаром: кто в наши дни читает Кэтрин Мэнсфилд? Разве что его студенты. Никто, кроме них, и не усмотрит связи. Впрочем, сомневаюсь, что ученики мастера действительно читают эту английскую писательницу, и уж точно не она вдохновляет их на написание эротических бредней и кровавой белиберды. «Хорошо, — объявила я Бернару при следующей встрече. — Мы назовем книгу “Вечеринка в саду”». Мой учитель ужасно обрадовался, а потом мы так прикипели к названию, что даже придумали сокращенный вариант: «Сад». Ну разве не прелестно?
Я зачеркнула слова «когда Джесс сидит в сортире» и написала «ретроспекции (если сочту нужным)».
— Ты уверен? — воскликнула Марион. – Но, если она ужмет ретроспекции, как читатель узнает, что Жильбер — бывший алкоголик, Лиза часто обзывала дочь жирдяйкой, а Янник ограбил Ланжевенов, чтобы завоевать авторитет у дружков?
Бернар призадумался. Он откинулся на спинку стула, уставился на мою рукопись и принялся грызть ластик.
— Гммм…
Марион изящно наклонила голову к левому плечу, потом повторила маневр с правым. Я подсчитала: если в «Шепотах песка» студентке факультета графики, которая записывается на дополнительный курс литературы и влюбляется в преподавателя, ведущего семинар «Пруст и сновидения», двадцать четыре года, значит, Марион сейчас около тридцати семи. Она выглядит моложе своих лет: волосы стянуты на затылке в хвостик, который при каждом движении раскачивается из стороны в сторону, делая ее похожей на девочку-подростка.
— Марион права, — заключил Бернар. — Не сокращай ретроспекции.
— А монологи?
— Нет, ни в коем случае, — вмешалась Марион. — Бернар прав: они как воздушные карманы — позволяют тексту дышать.
Несмотря на восемнадцать лет разницы в возрасте и трудности, через которые они прошли в самом начале своего романа, — в «Шепотах песка» эти самые трудности побуждают Мари встречаться, кроме автора повествования, еще и с другими мужчинами, — Бернар и Марион, судя по всему, достигли определенного равновесия. Неясным оставалось одно: Марион семь лет ждала, чтобы заполучить любимого мужчину, не стала ли она с подозрением относиться к любой другой женщине, вторгающейся в их мир? Когда я часом раньше позвонила в дверь, мне открыла Марион, и я почувствовала, как внимательно она меня изучает. Я, конечно, не дурнушка. Но мои сто восемнадцать фунтов, вполне гармонично распределенные по фигуре ростом один метр пятьдесят четыре сантиметра, светло-каштановые волосы, зеленовато-карие глаза, вздернутый нос, розовый рот сердечком, безупречные зубы, голубые джинсы, черный шерстяной свитер, расстегнутая бежевая куртка с меховым капюшоном — короче, все это, вместе взятое, не показалось Марион Гулд опасным. Бросив на меня короткий взгляд и оценив каждую деталь моей внешности по отдельности, она чмокнула меня в щеку и пригласила войти самым что ни на есть радушным тоном.
Я зачеркнула на листке «ретроспекции (если сочту нужным)», и Марион поинтересовалась за кофе, начала ли я писать следующий роман.
— Боже ее упаси! — воскликнул Бернар. — Нужно собраться с мыслями, подкормить воображение. Писать — все равно что участвовать в Олимпийских играх: публиковать очередную книгу можно по прошествии как минимум четырех лет. Иначе рискуешь повториться или истощить свой талант.
Марион расхохоталась и обвинила Бернара в том, что он стоит на таких позициях по весьма банальной причине: в своем единственном опубликованном на сегодняшний день романе он раскрыл читателям все секреты их жизни. Марион, судя по всему, была совершенно уверена, что подобный источник вдохновения не обновляют каждые четыре года. Она снова набросила на плечи шаль и поковыряла указательным пальцем черный глазок в деревянной столешнице.
— Я читаю курс литературного мастерства вовсе не для того, чтобы растить графоманов! — оскорбился Бернар и повернулся ко мне: — Ты возьмешься за докторантскую работу в январе, как мы и договаривались?
— Да. Я даже получила стипендию некоего господина У. Д. Maк-как-то-там-еще. Ее хватит на то, чтобы оплатить отдых на Бирюзовых островах, но все равно приятно.
Кот подпрыгнул и исчез в коридоре.
— Прекрасно. Подбери тему, которая позволит тебе углубленно рассмотреть проблему, напрямую связанную с творческим процессом. Персонажи в произведении такого-то автора или структура романов такого-то. Отточим все детали, чтобы совет не придрался, я узнал, что на этой неделе кафедру возглавит мадам Дюбуа.
— Только не она!
— Эта упертая лесбиянка? — уточнила Марион Гулд, мывшая под краном чашки.
Из всех недоброжелателей Бернара на отделении французского языка и литературы Университета Макгилл мадам Дюбуа была, без сомнения, самой зловредной. Убежденная сторонница феминистских и «расчленительных» теорий, мадам Дюбуа считала несправедливым, что студенты, выбравшие профиль «литературное мастерство», получают тот же диплом, что и «критики». По ее мнению, изложение на бумаге «собственных буйных фантазий» никоим образом не может сравниться с овладением теоретическими постулатами. Двумя годами раньше, попав наконец в штат университета, мадам Дюбуа передала декану факультета искусств пухлое досье, разоблачавшее эту вопиющую несправедливость. К счастью, несколько профессоров Петерсон-холла быстро переубедили декана, напомнив ему, что бюджеты кафедр рассчитываются в соответствии с количеством тех, кто на них обучается, и что творческий профиль, «поставленный на ноги» Бернаром Самсоном, за несколько последних лет привлек в Макгилл множество студентов.
И моя рукопись, думала я, ловя такси на углу улиц Утремон и Лажуа, стала первой, которую Бернар счел достойной предложить издателю.
«Вечеринка», «Вечеринка», «Вечеринка», — напевала я, пока машина везла меня на юг, в сторону улицы Сент-Юбер.
Два с половиной года назад, решив покинуть родительский дом в Ахунтсике, я не стала попусту тратить время и подыскивать квартиру в кварталах Вильре, Птит-Патри, Розмон и Нотр-Дам-де-Грас.
— Ты должна поселиться на Плато! — не терпящим возражений тоном, воскликнула моя сестра Леони. Они с Гийомом обитали на улице Сент-Юбер, рядом с площадью Мари-Анн. — Все тут живут.
Вот так я и нашла миленькую трехкомнатную квартирку с холлом на улице Бребëф, между Жильфор и Мон-Руаяль. Прелестная квартира в самом сердце Плато. Полы из натурального дерева. Две лоджии. Чисто. Косметический ремонт. Отдельный вход в прачечную/сушилку. Рядом с метро и всеми необходимыми службами. Идеально подходит для пары или для одного жильца. 640$ в месяц, без отопления. Кто станет счастливым обладателем? Рекомендации обязательны. Объявление звучало заманчиво, я посмотрела квартиру, и она мне сразу понравилась. Владелец, некий господин Лагасе из Сен-Ламбера, был, конечно, страстным любителем гипербол: только такой человек мог назвать «лоджиями» два куцых серых балкона, где едва хватало места для стула, стола и горшка с цветком, но в остальном жилье соответствовало описанию.
Моя маленькая очаровательная квартирка расположена в спокойном пятиграннике из рыжеватого кирпича. Чтобы попасть домой, я поднимаюсь по винтовой лестнице и отпираю дверь, выходящую на лестничную клетку, где находится еще одна квартира. Мои соседи, молодые муж и жена — бледнолицые аптекари, вижу я их редко, но всегда вежливо здороваюсь, на случай, если глухой зимней ночью мне вдруг позарез понадобится сироп от кашля или тайленол от насморка (судя по конвертам с образцами в почтовом ящике, у них эти лекарства имеются в промышленных количествах!). Открыв входную дверь на самом верху лестничного марша, слева, я попадаю прямо в гостиную. Здесь тесновато: кремовый диванчик, кофейный столик, два книжных шкафа и подставка под телевизор соседствуют с картотекой и рабочим столом с ноутбуком и принтером. Подобное смешение зоны отдыха с рабочим пространством нисколько меня не раздражает. В среднем я провожу гораздо больше времени перед монитором компьютера, чем перед голубым экраном, хоть и плачу за кабельное телевидение. Честно говоря, учитывая уровень телевизионной культуры — пошлые юмористы, до ужаса провинциальные квебекские сериалы, действующие лучше любого снотворного, американские каналы с их фильмами в жанре «экшн» и французские ток-шоу, где честные граждане изливают душу на тему «Я коллекционирую сосны», — я и сама не знаю, зачем взяла этот абонемент. Позор! Каждый месяц, получая квитанцию на оплату, я обещаю себе вызвать менеджера по работе с клиентами, чтобы он отсоединил кабели, связывающие меня с миром телепридурков, но тут появляется моя сестра, звонит Бенуа Гужон, и момент бывает упущен.
В моей гостиной-кабинете много света благодаря двум большим окнам и застекленной двери, выходящей на первый балкон. Днем это выгодно подчеркивает продуманную отделку желтых с голубой лепниной стен.
«Сочетание теплого и холодного цветов — беспроигрышный вариант», — сказала моя сестра, и я последовала ее совету, обустраивая свое жилище.
Ну, скорее не я, а мой шурин Гийом, который двое суток орудовал валиками, кистями, старыми простынями и прочей хурдой-мурдой.
В спальне, выходящей в коридор, стоят двуспальная кровать, ночной столик, комод, туалет с зеркалом, ротанговая банкетка и книжный стеллаж. Ванная у меня узкая, и я попросила Гийома повесить над раковиной этажерку и прикрутить к стене и двери несколько крючков, чтобы полотенца, халат и чесалка для спины были всегда под рукой.
В конце коридора находится кухня, она у меня большая — если захочу, смогу накрыть стол на девять персон. Но я редко готовлю, да и зачем, если есть люди, которым за это платят? Я покупаю еду в кулинарии на авеню Мон-Руаяль: свиные медальоны под сметанным соусом, семгу со щавелем, треску по-провансальски, говядину в красном вине с луком по-бургундски, — главное, чтобы в блюдах не было и следа вишни, потому что у меня на эту ягоду аллергия. Остается поставить тарелку из фольги на верхнюю решетку печки, и — оп-ля! — через двадцать минут «кушать подано». На столе из полированной сосны всегда стоит ваза с фруктами — я ем их на завтрак вместе с тостами и йогуртом. А еще на этом столе всегда лежат четыре голубые салфетки, эту «обманку» я придумала, чтобы придать помещению более уютный вид, потому что ко мне редко кто приходит на ужин.
«Твоя квартира похожа на магазин “ИKEA”!» — сказал мне как-то Гийом, что не было таким уж великим открытием: именно там я всю свою мебель и покупала. Собирал ее, кстати, Гийом. Он вешал картины, привинчивал крючки, доводил все до ума, и я в благодарность подарила ему биографию Мохаммеда Али и годовую подписку на легендарный «Спорт иллюстрейтед». «Знаешь, Анни, это было не обязательно, честно. Ты мне как младшая сестра, а родственники должны помогать друг другу, так ведь?»
Что правда, то правда. Гийом так давно присутствует в жизни Леони, что я могла бы и не задаривать его. Они встретились, когда обоим было по восемнадцать, в колледже Андре-Грассе. Их театральный курс ставил «Беренику». Моя сестра много лет готовилась к амплуа премьерши в подвале родительского дома и была счастлива, получив заглавную роль. Поскольку ставилась классическая трагедия, режиссер одел Беренику в длинный пеплум из многослойного муслина и прозрачное покрывало на голове, а Тит, Антиох и все остальные исполнители мужских ролей расхаживали по сцене в белых юбочках и золотых сандалиях с пластиковыми шнурками, обвивавшими ноги от щиколоток до коленей. После двух недель репетиций в костюмах Леони, имевшая богатый опыт декламации, заявила, что больше не может видеть, как безвкусно одетые мужики бубнят написанный александрийским стихом текст. Неудивительно, что всякий раз, оказываясь за кулисами, она бурно реагировала на главного бутафора Гийома Демера: он один выглядел настоящим мужчиной. Гийом пробовался на роль Антиоха, не получил ее и сохранил за собой привилегию ходить в джинсах, старых кроссовках и майках, обтягивавших мускулистую грудь. Пока все остальные особи мужского пола репетировали в полураздетом виде, Гийом таскал на плечах металлические балки и занимался софитами, изрыгая смачные ругательства, если что-то не получалось. На четвертой неделе репетиций царица, пообмирав на сцене по своему повелителю, бежала за кулисы и взасос целовалась в темных углах с бутафором. После генеральной репетиции Гийом «узаконил» их союз, подарив моей сестре тонкую золотую цепочку, которую она носит не снимая.
Леони и Гийом ровесники, сегодня им по двадцать пять, он стал телеинженером, а вот актрисы из моей сестры, увы, не вышло. Она рассталась с мечтой через год после расиновского опыта: один независимый киношник — брат преподавателя колледжа, видевший «Беренику» и запомнивший имя моей сестры, — пригласил ее на пробы. Дидескалии[6], полученные по факсу, гласили: персонаж Леони — впавшая в депрессию из-за любовной драмы девушка, в этом эпизоде она все время плачет. Прослушивание назначили на восемь утра, Леони очень старалась, но не могла выдавить из себя ни слезинки, режиссер четыре или пять раз предлагал ей начать сначала, потом вышел из себя и наорал на нее. «Это никуда не годится! Вы бесчувственны и фальшивы, идите подучитесь!» По щекам сестры потекли крупные слезы, но он уже вызвал очередную претендентку: «Пустая трата времени! Следующая!» Мама попыталась уговорить Леони не сдаваться, напомнив годы, проведенные в школе дикции «Говорим красиво», и успех, который она снискала в роли Береники, но все было напрасно.
— Нет! Я никогда больше не пройду через подобное унижение! Я сдаюсь! Этот негодяй растоптал мою веру в себя, все кончено!
Но было ли все кончено? Чисто теоретически шансы на успех моя сестра не потеряла. Ни одна морщинка, ни один прыщик не портили молочно-белой кожи ее лица, за которым она тщательно ухаживала с помощью продукции Лизы Ватье[7]. Волосы у Леони просто роскошные — густые, с золотистым отливом, а талия такая тонкая, что уж точно можно было не опасаться загадочного для обычных людей постулата: «на экране все выглядят толще, чем в жизни». Но самое главное — проучившись три года в Высшей коммерческой школе, Леони получила место координатора в «Монтаж мондьяль», фирме, занимающейся раскруткой кино- и телепродукции. Если это случайность, то уж точно счастливая: именно в такой компании можно встретить полезных для актерской братии людей.
— Анни, сумасшедшая! Ты меня напугала!
Я в этот момент спокойно снимала шарф и подпрыгнула от неожиданности. В коридоре, завернувшись в одно из моих полотенец, стояла Леони. С мокрых волос на изящные плечи стекала вода, под ногами была лужа. Я перевела дыхание.
— Черт, что ты здесь делаешь, сегодня же воскресенье!
— В пятничном письме ты сообщила, что встречаешься со своим профессором и вы будете править роман!
— Ну, я же не Библию сочинила, а историю на сто тридцать страниц, в конечном счете менять почти ничего не пришлось.
Сестра пробормотала «так получилось» и вернулась в ванную.
— С каких это пор вы видитесь по воскресеньям? — крикнула я ей вслед.
— Его приятель уехал на уик-энд из города, квартира свободна, вот и …
Я пошла в кухню за сигаретами и тут же намочила носки в луже, которую оставила за собой в коридоре Леони. «Черт!» Сестра вышла из ванной: ее голову украшал огромный тюрбан из моего махрового полотенца. Одета она была в джинсы с заниженной талией и белую рубашку. Мы поцеловались, она уселась сушить волосы в спальне перед туалетным столиком, а я сменила носки.
— Мне пора! — объявила Леони и побрызгала туалетной водой шею, приподняв золотую цепочку. — Я сказала Гийому, что у нас бранч в «Бьютиз». Его дворовая хоккейная команда открывает новый сезон, и я пообещала постирать экипировку.
Она уложила свою драгоценную косметичку со средствами Лизы Ватье в сумку и отправилась в гостиную надевать сапоги на шпильке и пальто. Я расставила по местам крем, духи и чехол с контактными линзами, убрала фен в шкаф, потом повесила мокрое полотенце на дверь ванной.
Леони торопливо чмокнула меня на прощание и спросила:
— Ну что, твою «Вечеринку с сюрпризом» опубликуют?
— Книга называется «Вечеринка в саду».
— Конечно, но, по-моему, чаще говорят «с сюрпризом», чем «в саду», так что запутаться нетрудно! В любом случае я уверена, что все получится. Ну ладно, чао, Нини!
— Чао, Лео. Появишься в четверг?
— Должна.
Вирджиния Вулф говорила: чтобы писать, нужно иметь отдельную комнату с запирающейся дверью. Переехав в свою трехкомнатную квартиру, я пренебрегла этой мудростью и дала Леони дубликат ключей. Сами посудите: ключ от драгоценной «отдельной» комнаты может ведь и потеряться, и что тогда будет? Вирджиния Вулф такой вариант не рассматривала, вот я и нашла собственное решение. Если я вдруг посею всю связку ключей, сестра явно доберется до меня быстрее (и с работы в квартале Вьё-Монреаль, и из дома с улицы Сент-Юбер), чем хозяин дома из Сен-Ламбера. Проблема заключалась в том, что с января Леони стала пользоваться дубликатами ключей еженедельно, а об этом мы не договаривались. Был, правда, один случай больше полутора лет назад, когда я позвонила сестре на сотовый, умоляя немедленно бежать ко мне на квартиру и выключить конфорку, что я забыла сделать, вскипятив воду для чая.
— Я все потеряю, Леони! Моя юношеская писанина не скопирована на жесткий диск!
Я находилась в Петерсон-холле и ждала первой судьбоносной встречи с Бернаром Самсоном. Мы собирались обсудить проект моего романа, и мастер должен был наконец сообщить, принята я в его творческий семинар или нет. Леони плюнула на встречу с координаторами из «Монтаж мондьяль», прыгнула в такси и примчалась спасать мое имущество.
Вечером она отчитала меня по телефону:
— Паникерша! Все было выключено.
Я извинилась, объяснила, что стресс поверг меня в полубезумное состояние, и сообщила великую новость:
— Бернар Самсон берет меня в свой семинар. Он согласился, согласился!
Тогда я свято верила, что Бернар Самсон следует жестким принципам отбора, но несколько месяцев спустя узнала, что мастер редко кого отвергает: за каждого студента ему доплачивали приличную сумму к основной ставке, что позволяло решить проблему алиментов первой жене.
Леони так часто пользовалась дубликатом моих ключей, потому что в январе у нее начался роман с неким Пьером, производителем рекламных роликов и видеоклипов, клиентом – «моим клиентом», говорила она — «Монтаж мондьяль». Каждый четверг, около семи вечера, она приходила ко мне принимать душ после свидания. Сначала я ужасно удивлялась:
— У Пьера что, нет душа?
Леони объясняла, что Пьер живет с подругой, так что встречаются они не у него дома, а в студии приятеля, который возвращается не раньше половины восьмого.
— Там тоже нет душа?
Леони начала красить ресницы, не удостоив меня ответом.
Той осенью снег в Монреале выпал рано. Уже в первые дни декабря зима набросила на парки и сады тонкий белый покров.
В кампусе Университета Макгилл студенты в пестрых, надвинутых на глаза шапочках, со стаканчиками кофе «Старбакс» в руках, торопливо перебегали из одного корпуса в другой. Некоторые окопались в библиотеке Макленнана. Они так крепко спали, положив головы на книги, что изо рта у них текла слюна. Некоторые еще не приступили к занятиям: они курсировали между Роддик-гейтс и улицей Мильтона, таская на себе яркие щиты, чтобы заработать на летний отдых.
— Судя по твоему виду, — сказала Мартина Хури, — доработка текста прошла без особых потрав.
В ту пятницу, утром, случай свел нас в деканате факультета искусств, куда я пришла, чтобы сдать три экземпляра «Вечеринки в саду». Паровые батареи работали на полную мощность, и в маленькой комнате было очень жарко. Сидевшая за стеклом дама проверяла, штемпелевала и раскладывала по стопкам магистерские и докторантские работы. Перед нами стояла внушительная очередь из жаждавших «сдаться» до конца года: одни беспокоились за стипендию, другие не хотели вносить дополнительную плату за обучение.
— Ну, несколько уколов моему самолюбию все-таки нанесли. А у тебя как, обошлось?
— Бернар сказал, что считает работу завершенной.
Мартина Хури была худой остроносой девицей с черными, цвета лакрицы, жесткими прямыми волосами. Пробор она делала в зависимости от настроения и всегда ходила в обтягивающих свитерах, хотя сиськи у нее были не больше моих. Тем не менее внимание они — в смысле сиськи — к себе привлекали. Тем утром она прижимала к себе три экземпляра «нетленки» под названием «Юная самка». Этот сборник рассказов, написанный псевдопросторечным языком и напичканный дешевыми метафорами, повествовал о мастурбации и проституции, клубах обмена половыми партнерами, пирсинге гениталий и всякой другой эротико-зазывной похабени.
— Он прав, Мартина, твои рассказы — большая литературная удача. Я не все читала, но то, что ты представляла на семинаре, здорово меня впечатлило. Описания просто восхитительные. Нетривиальные. Удивительные. Неожиданные. Оригинальные.
— Ты преувеличиваешь!
— Вовсе нет, клянусь тебе!
— Именно так я воспринимаю повседневную жизнь. Кстати, давно хотела сказать: твой роман просто изумителен. И мне правда досадно, что я видела только куски. Психологическая атмосфера очень оригинальна, образы четко прописаны. Одним росчерком пера ты передаешь те маленькие странности, что есть у каждого из нас.
Вот так, ни больше, ни меньше. А ведь три месяца назад, моя руки в ванной Петерсон-холла, я подслушала разговор Мартины Хури с девицей, которая писала в соседней кабинке. Тогда она утверждала, что «Вечеринка в саду» больше всего напоминает провонявшие нафталином телепьесы пятидесятых. Этакая бездарная старомодная стенограмма закрытых судебных слушаний, в которой если и есть что познавательное, так только правила игры в крокет да рецепт куриного шашлыка «по-гречески», а о человеческой душе — и уж тем более о теле! — ничего нового не узнаëшь.
— Ты слишком великодушна, — запротестовала я, делая шаг вперед.
— Да нет же, это чистая правда!
Дожидаясь своей очереди, мы обсуждали планы докторских проектов. Мартина Хури вознамерилась исследовать разрушающее влияние женской прозы на личную жизнь автора на примере нового, нецензурованного издания дневника Анаис Нин.
— Она меня очень вдохновляла, когда я писала «Юную самку». А ты что выбрала?
— Наверное, займусь изучением персонажей или структурой романов, но чьих именно, определюсь во втором полугодии.
— Если бы я могла позволить себе такую неспешность! Увы, придется приступать немедленно. Чтобы оплачивать аспирантуру, приходится горбатиться в баре, а совмещать работу и учебу тяжеловато. У меня каждая минута на счету.
В очередь за нами встали три студента-«критика». Их «макулатура» была килограмма на четыре тяжелее наших работ. Они так галдели, что мы с Мартиной Хури начали прислушиваться к их трепу о новых исследовательских группах, получивших финансирование. Анализ социального дискурса XIX века. Поэтика путевых заметок Новой Франции. Герменевтика Рембо. Внезапно один из парней взглянул на нас.
— Для вас все это китайская грамота, так?
— А дипломы ваши «бумагомарательские» будут котироваться наравне с нашими! — горько посетовал его приятель.
— Жалкие придиры! — Мартина отбрила их так же дерзко и стремительно, как одна ее героиня, девушка из массажного салона. Мы отвернулись. Ребята возмущенно фыркнули и продолжили беседу.
— Классно ты их умыла!
— Те еще гиганты критической мысли! Мы себя тоже не на помойке нашли!
Мы обменялись понимающими улыбками, и я поняла, что наше соперничество было искусственно раздуто. Что с того, что Мартина Хури пишет порнушку, а Анни Бриер — романы с флёром старомодности? В конечном счете мы подобны двум плотникам, вместе строящим дом. Нужно проявлять солидарность, теснее сомкнуть ряды. Дама за стеклом выкрикнула: «Следующий!», — и я пошла сдавать свои три экземпляра «Вечеринки в саду». Она шлепнула на каждую копию университетскую печать и положила на столик. Я пожелала Мартине Хури как следует повеселиться в праздники, отдохнуть и сделать интересные открытия касательно Анаис Нин.
— Зачем ты принесла лишний экземпляр? — спросила она, кивнув на «Вечеринку», которую я держала в руках.
— Этот? Я должна отнести его Бернару, он отдаст его в «Дюфруа».
— В издательство «Дюфруа»!
Ее беличьи глазки едва не выпали на пол.
— Хочешь сказать, что издатель опубликует твой… твой так называемый ро… слащавый романчик для дачников?
Трое «критиков» заржали, подталкивая друг друга локтями.
— Точно еще ничего не известно, но есть шанс, что…
«Следующий!» — крикнули из-за стекла, и Мартина Хури ринулась к двери, проскрипев скептически: «Ну ни фига себе!»
Я начала писать в двенадцать лет, после того как отец отвел меня к знакомому ортодонту и тот надел мне брекеты. С того дня я больше не могла брать у мамы уроки дикции вместе с сестрой и соседскими детьми. Железная дорога во рту мешала мне произносить губные, губно-губные и губно-зубные согласные подобающим образом. Теперь Леони после уроков бежала в подвал, а я закрывалась наверху, в своей комнате, и описывала в тетради, как прошел день. Я придумывала объяснение для каждой детали. Если прическа математички напоминала обтрепанный клубок шерсти, значит, она проспала. Если биолог не пришел на урок, значит, ночью его жена умерла от инфаркта. Если гардеробная колледжа кишит муравьями, значит, старшеклассницы оставляют свой ланч тухнуть в шкафчиках, чтобы влезть в платье, купленное для выпускного бала. И так далее, и тому подобное, избавлю вас от нудного перечисления.
Каждые полгода папа водил меня к врачу, тот подкручивал железки теснее, пока в один прекрасный день их наконец не сняли. Мне было пятнадцать. Мама устроила праздник в саду. Все думали, что я заброшу тетради и карандаши и покину вольный край, где укрывалась от реального мира девочка с набитым железом ртом, но ничего подобного не произошло! Я делала успехи. Мне больше не требовались живые модели для моих историй. Персонажи и обстоятельства сами собой возникали в голове, требуя от меня одного — оживить их.
Думаю, каждый осознает писательское призвание на свой особый манер. Возьмите, к примеру, Бенуа Гужона, моего горе-любовника. Однажды вечером, когда мы лежали в постели, я спросила:
— Как ты понял, что хочешь быть спортивным журналистом?
Его ремесло вызывало у меня живейший интерес. Многие американские писатели, прежде чем создать свои шедевры, были журналистами. Достаточно вспомнить Хемингуэя и Капоте. Куча народу придавала спорту сакральное значение, в том числе фанатики бейсбола Пол Остер и Филип Рот. Вдохновляли его хоть самую малость сии благородные примеры или нет?
— В колледже по программе полагалось прочитать «Старик и море», но я не глупее паровоза и взял в прокате кассету с фильмом. Писанина — самая скучная часть моей работы. Я уже четыре года жду места на канале «Спорт».
Неприятно пораженная, я наблюдала, как он одевается в полумраке комнаты. Маленькая вялая попка. Волосатая грудь. Безвольный подбородок.
— Что ж, каждому свое, так ведь?
Моя встреча с тем, кому было суждено сделать меня женщиной, произошла двумя годами раньше, на вечеринке, устроенной Гийомом по случаю открытия чемпионата мира по американскому футболу.
— Мою гостиную вот-вот заполонит стадо свиней! — уныло сообщила мне по телефону сестра. — Ты живешь в двух шагах, приходи и помоги приготовить начос[8].
Весь вечер я просидела на полу рядом с парнем, который по ходу матча объяснял мне правила игры в американский футбол. Обалдев от кин-оффов, киккеров, ретернеров, голевых линий, эндовых зон, скримеджей, ресиверов, снэпов, даунов, 45-ярдовых линий, тачдаунов и рассказа о переломе коленной чашечки ресивера (жуткая трагедия!), я только кивала. Во время перерыва, когда мы удалились на кухню, чтобы взять еще чипсов, я спросила сестру: «Кто он?»
— Бенуа Гужон, кузен Гийома. Спортивный журналист, работает для «Газетт».
— Журналист?
— Идиот. Прошлым летом мне понадобился пропуск на теннисный финал с Агасси. В город съехалась чертова прорва голливудских звезд, я могла бы не только увидеть их, но и — а вдруг? — оказаться рядом с кем-нибудь на трибуне. Знаешь, что он мне ответил? Мол, если все начнут доставать контрамарки своим знакомым, ему понадобится помощница на целый рабочий день! А ведь я, как-никак, девушка его родственника!
— Начинается! — заорал кто-то из гостиной. — Где чипсы?
— Спокойно! — отрезала в ответ сестра. — Вы взяли последнюю креманку под общую копилку!
Посмотрев в нескольких шкафчиках, Леони решила наполнить чипсами кастрюлю «Vision».
— Скоты!
Бенуа Гужон повез меня домой на своей красной «хонде-сивик».
— Я рад, что мы познакомились, — сообщил он, снял машину с ручника и включил указатели поворота.
— Это мне повезло. Без тебя я бы ничего не поняла в игре.
Градусник на потолке салона показывал температуру на улице: — 23╟С. Печка работала на полных оборотах, но изо рта при разговоре вырывались облачка пара, и ветровое стекло тут же запотевало.
— От противообледенителя батарея изнашивается, — посетовал Бенуа Гужон, тыкая в кнопки на приборной доске.
Само собой разумеется, я пригласила его зайти.
Я нервничала в ожидании великого события. Но Бенуа Гужон взял инициативу на себя так легко и непринужденно, что трепыхаться сверх меры мне не пришлось.
— Должна тебя предупредить… — в последний момент я все-таки решила проинформировать его, -ты у меня первый.
Он не сильно впечатлился, и меня это слегка задело: в наши дни редко кто ухитряется сохранить невинность до двадцати одного года.
Бенуа Гужон достал из бумажника презерватив и подул в него.
— Сейчас мы это проверим.
Минут через десять, когда я лежала, уставясь в потолок, он заглянул под одеяло. Никаких следов моего девства там не обнаружилось, и я сочла нужным объяснить:
— В юности я много каталась на велосипеде.
Бенуа Гужон никак не отреагировал на мои слова, а потом спросил, знаю ли я правила парковки на моей улице. Нужен ли талон? В какие часы стоянка запрещена? Велосипед так давно заменял мне такси, что я понятия не имела ни о каких правилах, и он решил вернуться к себе в Вест-Айленд, чтобы не платить штраф.
— Я позвоню, договорились?
Наш жизненный распорядок оказался вполне совместимым. Бенуа Гужон был очень занятым человеком: зимой он освещал хоккейные турниры в Монреале и за границей, а летом — местные матчи, международные теннисные турниры и всякие другие соревнования. Несколько раз в год, по приглашению промоутеров, он писал об экстремальных видах спорта: мотогонках по снегу, гонках на собачьих упряжках, рафтинге и мотогонках на льду. Однажды вечером он пригласил меня в Спортивное кафе на бульваре Сен-Жан и, поедая грудинку под соусом, сообщил доверительным тоном:
— Терпеть не могу занудных баб!
В этом смысле Бенуа Гужону со мной повезло: наше знакомство совпало с началом моей работы над романом, и я редко о нем вспоминала. Он звонил мне гораздо чаще, чем я ему. Несколько раз мы встречались у него в кондоминиуме Пуэнт-Клер, где был отапливаемый гараж, но я предпочитала, чтобы он приходил ко мне. Мы выяснили, что разрешение на стоянку на моей улице требуется после восьми утра, так что Бенуа Гужону приходилось отваливать очень рано и он не ломал мне день. А в те три или четыре раза, что я ночевала у него, мне приходилось ждать, пока он встанет, побреется, примет душ, выхлебает пинту апельсинового сока и сожрет ведро мюсли «Vector» и только после этого отвезет меня домой.
— Не вызывай такси, — говорил он, — мне все равно нужно в город.
Однажды — как раз на следующий день после ужина в кафе — на автостраде Метрополитен произошла авария и образовалась жуткая пробка. Мало того, что меня укачало, так еще пришлось «наслаждаться» телефонным радиоопросом, где всякие придурки высказывались по поводу замены вратаря в «Сент-Фланель». Попав наконец домой, я добрых два часа пролежала в постели, приходя в себя.
Но по здравым размышлениям, то есть в те редкие мгновения, когда я на минуту-другую задумывалась о Бенуа Гужоне, наши отношения меня вполне устраивали.
В четверг вечером, накануне Рождества, я сидела на бортике ванны. Сестра, принимавшая душ, забыла включить вентиляцию, зеркало запотело, я вывела на нем кончиком указательного пальца Анни Бриер и подписала чуть ниже: «Вечеринка в саду». Потом взяла все это в рамку, чтобы получилась книжная обложка. Утром позвонил Бернар и сообщил, что моя рукопись благополучно попала в «Дюфруа» и за время каникул члены издательского совета прочтут ее. Я протерла зеркало рукавом махрового халата.
— Ты скоро, Лео? Мне нужно купить рождественские подарки на Сен-Дени, а к девяти я должна вернуться. У меня всего два часа на все про все!
Я схватила висевшую на крючке чесалку и потерла лопатки.
— Встречаешься вечером с идиотом?
— Не такой уж он и идиот, и будь любезна, оставь мне хоть немного горячей воды.
— Уже промываю волосы!
Я вернула чесалку на дверь. Запах цитрусовых смешался с витавшим в воздухе ароматом персика.
— Вечером ты выглядишь чище, чем утром. Гийома это не удивляет?
Моя сестра наконец высунулась из-за занавески, и я протянула ей полотенце.
— Думаешь, он замечает? Я вот что хотела сказать: это очень здорово — сидеть, уткнувшись носом в собственную писанину, но не пора ли найти настоящего мужика?
Леони не выключила душ, я влезла в ванну. Теплая вода ласкала кожу, и я попыталась объяснить ей свою позицию:
— Иногда я об этом думаю, но тебе и в страшном сне не приснится, с кем приходится общаться в университете. Во-первых, парней вчетверо меньше, чем девок. Во-вторых, они либо гомики, либо страдают нарциссизмом и сочиняют романы о незаживающей любовной ране. Лео, окажи мне любезность, если пользуешься моей бритвой, не забывай потом закрывать ее, а то я рискую порезаться, когда тянусь за мылом. Есть, конечно, Юбер Лакасс, наследник сырной империи, он бегает за мной с первого курса, но ты бы его видела! В отличие от Гужона, Лакасс прочел Полное собрание сочинений Хемингуэя. Он даже подражает ему в своем романе. Но это ничего не меняет: он дико меня раздражает. Парень так словоохотлив, что его устные сообщения никогда не бывают меньше сорока пяти минут — даже если преподаватель написал жирнющими буквами и подчеркнул: НЕ БОЛЬШЕ ДЕСЯТИ МИНУТ! Он нудный и слегка придурковатый. Тебе известно, что его отец женат третьим браком? Я прочла об этом в каком-то желтом журнальчике, пока сидела в очереди в парикмахерской. Его последняя жена — бывшая топ-модель, финка, красивейшая баба… О нет, Лео! Ты снова забыла закрыть шампунь. В бутылку натекла вода, и он не пенится! Под раковиной есть другой, ты мне не подашь? Лакасс вечно ходит с обмороженной мордой, посещает beerbash[9] и трахается со всеми девками в округе, в том числе с Хури, это я точно знаю. Отдельные кретинки всерьез западают на то, что он сын Жан-Шарля Лакасса, можешь себе представить? Им нравится, что Юбер катает их на своем «порше» или возит в огромном «патфайндере» к себе домой, что по соседству с «каморкой» отца в Мон-Руаяль. Лео! Поторопись! Через несколько секунд вода замерзнет! Где этот чертов шампунь?
Я отодвинула занавеску. Дверь ванной была распахнута настежь, следы мокрых босых ног вели в коридор. «Лео?» — От холода у меня стучали зубы. По всей квартире разнесся шум включенного фена.
Глава 2
Издательство «Дюфруа»
На следующей неделе — водоворот праздников едва успел закрутиться — я создала на жестком диске моего компьютера новый файл РОМАН-2 (рабочее название). Я сидела, пытаясь облечь мысли в слова, но ничего не выходило: придумывала новый персонаж и через три абзаца понимала, что это пустышка. «Если вы сами не верите в своих героев, — то и дело повторял на семинарах Бернар, — читатель и подавно не поверит, я это точно знаю».
— Ан-ни, — спросила мама за рождественским ужином, — когда же мы будем иметь счастье прочесть твой роман?
Хочу сразу пояснить, что моя мать назвала свою первую дочку Леони, а вторую — двумя годами позже — Анни не по забывчивости и не по недомыслию. Она просто хотела, чтобы в ее доме правильно артикулировали все, а не только ученики располагавшейся в подвале школы дикции «Говорим красиво».
Итак, в тот вечер семья собралась в столовой дома на улице Дотëй в квартале Ахунтсик. Нарядная елка отражалась в оконном проеме гостиной. Другое окно выходило в сад, на согнувшиеся под тяжестью снега кусты и прикрытый пленкой бассейн. Радио щебетало «Alegria» через установленные в четырех углах комнаты колонки. Это была идея Гийома — создать в доме музыкальную обстановку surround[10].
— Во всяком случае, я впервые в жизни смогу похвастаться знакомством с писателем! — засмеялся он. — Дорогая, по-моему, это твой мобильник?
— Похоже на то… Черт, извините, я поговорю минутку?
Леони убежала в кухню.
— О-бо-жаю эту мелодию, — воскликнула мама. — Кто ее написал?
— Это Цирк Солнца, — ответил Гийом, накладывая себе картошку. — В прошлом году они выступали у нас в утреннем эфире. Во был балдеж! Женщина-змея ложилась на живот, поднимала ноги и обхватывала ступнями голову. Пятки доставали до сисек.
— В конце она умирала? — поинтересовалась я.
— Нет, но шеф велел нам пустить «подбрюшник», предупреждающий зрителей, что это не сеанс утренних потягушек!
— Никто не застрахован от судебного иска, — заметил мой отец. — Я уже несколько лет беру у всех пациенток расписку, прежде чем делать рентген. На случай, если одна из них окажется в положении и потом заявит, что из-за меня у нее возникли осложнения с беременностью! Не всем пациенткам нравится такой подход, но я объясняю, что работаю по американской модели.
— Да уж, они там у себя в Штатах совсем с ума посходили, — подхватил Гийом. — Выдвигают иски по любому поводу. Говорят, один мужик пересчитал изюминки в мюсли «RaisinBran» и подал в суд на компанию за рекламное надувательство: в коробке, видите ли, не было положенного количества изюма!
— А мне говорили, — я решила поддержать тему, — что какая-то женщина судилась с производителем противозачаточного желе, потому что имела привычку каждое утро есть фруктовое желе и даже помыслить не могла, что желе можно намазать на что-нибудь, кроме тоста!
— Анни! Замолчи немедленно! Мы едим!
— Извини.
— А-ла-ла-ла…
— Alegria- это даже не французское слово, — заметила я.
— И правда, — шепнул папа, — если вслушаться, кажется, что какой-то несчастный ангел томится от тоски! Н-да. Твоя индейка просто изумительна, дорогая.
Моя сестра вернулась за стол.
— Рецепт матери моего ученика, малыша Пакена. Секрет в гвоздике. Твоя еда не слишком остыла, Ле-о-ни? Можно поставить ее в печку на две-три минуты.
— Кто звонил? — спросила я.
— Ошиблись номером, — ответила сестра, расстреляв меня взглядом.
— Давай тарелку, я подогрею. Мне просто необходим этот диск: «Alegria» — это наверняка «веселье», «ликование», возможно, от латинского корня…
— Ошиблись номером? — удивился Гийом.
— Ну да! Да будет тебе известно, милый, на свете много одиноких людей, которые ищут друзей, особенно под Рождество! Так о чем мы говорили? Ах, да. Вы запланировали Корсику на это лето, папа?
Начало января, Петерсон-холл, улица Мактэвиш. Чтобы отметить свое назначение, мадам Дюбуа заклеила все доски объявлений ВАЖНЫМИ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯМИ. Туалеты — не курилка. Стипендиаты У. Д. Макконнелди не получат свои чеки, пока не сдадут розовый бланк с отчетом, подписанный научными руководителями и заверенный деканатом второго и третьего курсов обучения. Соискатели степени бакалавра, желающие записаться в творческие семинары Бернара Самсона, смогут это сделать, только прослушав подготовительный диссертационный курс.
Я пошла в аудиторию. Проблемы теории литературы I, Жанры I, Литература и лингвистика I, Литературный метод I. Курсов было так много, что я едва могла переварить информацию. Дома я открыла файл РОМАН-2 (рабочее название), но текст выходил таким убогим, что я затосковала по прежнему миру «Вечеринки в саду», населенному готовыми персонажами. Я почти завидовала студентам, толпившимся у дверей кабинета Бернара в университете. Как бы мне хотелось снова оказаться в их числе и дорабатывать и дорабатывать свой первый роман, ведь я так и не придумала, о чем сочинять следующий.
— У тебя озабоченный вид. Надеюсь, это не потому, что сегодня вторая годовщина нашего знакомства, а я не принес ни цветов, ни конфет!
Этот разговор происходил после традиционной вечеринки у Гийома — он каждый год собирает у себя друзей, приятелей, знакомых и знакомых знакомых в честь открытия чемпионата мира по футболу. Мы с Бенуа Гужоном лежали в моей кровати, и я курила сигарету. Он махал рукой перед носом, отгоняя дым.
— Надо же… А я и не вспомнила.
— Но ты все время о чем-то думаешь.
— Как тебе объяснить? Представь, что ты должен написать отчет о хоккейном матче, а играют две новые команды и ты ничего не знаешь ни об игроках, ни о вратаре, понятия не имеешь, получил кто травму или нет, даже имен не знаешь…
— Зайду за информацией на сайт НХЛ. Забросаю всех вопросами на прессухе. Я…
— Возможно, я привела не лучший пример. Ладно, давай так: ты приходишь вечером на «Форум»…
— Здрасьте! На «Форуме» больше не играют.
— Неважно, ты приходишь, а каток в четыре раза больше обычного, кроме того, появились новые правила…
— Тихо! Прислушайся. По-моему, по улице едет скребок! Ну да, точно! Они что, чистят твою улицу от снега сегодня вечером? Где мои кальсоны? Могла бы предупредить! Нельзя, чтобы мою машину отбуксировали, завтра в десять мне надо быть в Дорвале, я отправляюсь в Буффало! Дерьмо собачье! Куда, черт возьми, ты запихнула мои кальсоны?
— Да не трогала я их, честное слово!
Вечером, устав от бесплодных попыток, я создала на жестком диске новый файл и напечатала название: «Вечеринка в саду»-2. Раз уж я сотворила свой собственный мир, почему бы не копнуть вглубь, вместо того чтобы предавать его забвению?
Я начала первую главу. События происходят год спустя, в «Хоум Депорт»[11]. Эмиль Форже стоит в дальнем конце третьего ряда и собирается купить новый гриль для барбекю. Тут я остановилась: если Эмиль Форже взорвал свой гриль на последних страницах «Вечеринки в саду», но — предположим — выжил, то всю оставшуюся жизнь, выбирая между блюдами, приготовленным на пару, и жареными, он будет отдавать предпочтение первым. Я все стерла и начала сначала, переместив действие на десять лет вперед. Джессика Лонжевен — ей двадцать пять — и Янник Форже — ему двадцать восемь — случайно встречаются на кладбище, на могиле Эмиля Форже, который все-таки умер от ожогов. Они рассказывают друг другу, как протекала их жизнь после той вечеринки в саду. Джессика работает бухгалтером в Доме моды, Янник стал инженером, специалистом по аэронавтике. «Если вы сами зеваете, когда пишете, читатель заснет за вашей книгой». Будьте уверены, эту фразу мог бы произнести Бернар на своем семинаре, но все было еще печальнее — ее придумала я сама. После третьей попытки я сдалась. Возможно, олимпийская метафора Бернара справедлива и я должна отдохнуть, прежде чем приступать ко второму роману. Пусть идеи сами придут мне в голову, я ведь не бумагомарательница, чтобы насиловать собственные мозги и воображение.
Помимо всего прочего, меня начали одолевать сомнения: может, у Бернара и Марион странные вкусы и «Вечеринка в саду» нравится только им? К середине февраля терпение мое было на исходе.
— А это нормально, что издательство «Дюфруа» не подает признаков жизни? — спросила я Бернара.
Это было во вторник утром, я позвонила ему домой. Из трубки доносилось звяканье посуды и голос Марион: «Нет, Черныш, только не мой йогурт!»
— Не накручивай себя, Анни, — успокоил меня Бернар. — Иногда все происходит не так быстро, как нам бы хотелось.
Здание библиотеки Макленнана Университета Макгилл занимает шесть этажей. Пятый целиком отдан на откуп литературе. Стеллажи трехметровой высоты битком набиты монографиями, коллективными сборниками, романами и периодикой. Рабочие места — четырехместные столы и индивидуальные пюпитры — расположены по обе стороны от стеллажей, у окон, которые с южной стороны выходят на улицу Шербрук, на западной — на улицу Мактэвиш, а на востоке — на кампус. Вообще-то, пахнет в библиотеке не слишком приятно, особенно зимой: посетители приносят на ботинках снег, он тает, ковровые покрытия промокают, а потом месяцами сохнут. К запаху сырости примешиваются ароматы студенческой еды: чипсы «Doritos», сандвичи с тунцом на ржаном хлебе, овощной сок V8, восточная лапша с неопознаваемыми пряностями и курага поедаются украдкой, потому что правилами это строго запрещено.
Накануне недели самостоятельной работы, решив заняться подготовкой к сессии, я отправилась в библиотеку и устроилась за столом у окна с видом на улицу Шербрук. Я лущила под столом фисташки и размышляла об отсутствии трансцендентального означающего у Дерриды. Как связать этот постулат с работами де Соссюра?
Как изменилась интерпретация литературных произведений? Есть ли будущее у критики после постструктурализма? За пять часов я выдавила из себя три страницы. В плане курса «Проблемы литературной теории I» было указано, что представить нужно не меньше двенадцати и не больше пятнадцати страниц.
— Псст! Псст!
Я подняла голову. По другую сторону стола, заложив руки в карманы шикарного кожаного пиджака, стоял Юбер Лакасс. Он переминался с ноги на ногу и скалил свои лошадиные зубы. Оглядев зал, Юбер откашлялся и подмигнул. Я нахмурила брови, давая понять, чтобы не мешал, но даже не успела простонать «О Боже, только не это!», как он плюхнулся на угол стола и подъехал на заднице прямо ко мне.
— Привет, курочка моя.
Юбер Лакасс запечатлел мокрый поцелуй в нескольких миллиметрах от моих губ и каркнул: «Ням-ням! Солененькие!»
— Чего тебе?
Он сунул руку под стол, мазнув ладонью мне по моим бедрам, и загреб горсть фисташек.
— Говорят, Бернар отнес твой роман в «Дюфруа»?
— Держу пари, тебя просветила Мартина Хури.
Он заржал и кинул в рот несколько орешков.
— А еще говорят, что ты с ним спала, вот он тебя и отблагодарил.
— Чушь!
Две очкастые азиатки, сидевшие за соседним столом, подняли головы от книг с изображениями частей человеческого тела.
— Я так и подумал, — продолжил Юбер, понизив голос. — Если ты отказываешься спать со мной, с какой стати тебе трахаться со стариком? Не твой стиль. Но люди всегда завидуют чужому успеху. Возьми, к примеру, меня. Я ведь не дурак. Я знаю, что обо мне говорили в прошлом году. Мол, он играет краплеными картами. Все дело в его отце. Но в тот день, когда мой роман опубликуют, вы увидите, что папаша тут ни при чем! Я сейчас перерабатываю вариант, который представил на факультет. У меня есть план.
Юбер Лакасс, как и я, закончил магистерскую работу по литературному творчеству. Он написал пародию на Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит кол?». Герой его короткого романа, утративший вдохновение молодой писатель, оказывается на Ибице, где у него завязываются дружеские отношения с диджеем-австралийцем. Они каждый вечер нажираются экстези и таскаются по ночным заведениям, где гремит музыка в стиле техно, соблазняют итальянок, голландок, японок и далее по списку, пока однажды вечером молодой писатель не просыпается в совершенно пустой квартире. Исчезло все: его одежда, кредитки, ноутбук. Австралиец оставил ему письмо, в котором признается, что все это время любил только его. Совершенно потрясенный — неужели диджей накачал его наркотиками и изнасиловал, прежде чем ограбить? — наш герой возвращается в лоно семьи, где, несмотря на кучу растраченных нейронов, описывает всю эту историю. В прошлом году первая глава «По ком звонит кол?» получила первую премию на конкурсе рассказа, организованном одним монреальским еженедельником. На кафедре французского языка и литературы Университета Макгилл тут же пошли разговоры о том, что Юбера Лакасса наградили только потому, что у его папаши, сырного короля Жан-Шарля Лакасса, есть связи в среде медийных бонз.
Юбер Лакасс снова угостился из моего пакета фисташками и бросил взгляд на экран компьютера.
— Деррида? — удивился он. — Да у тебя еще шесть недель на эту работу! Вырубай машину и пошли. Это наш последний шанс порезвиться в ближайшие десять дней, папаша затеял маленькое семейное путешествие на неделю самоподготовки, завтра утром я еду кататься на лыжах в Аспен. Давай, соглашайся, меня пригласили на открытие ресторана на бульваре Сен-Лоран. Потом мы отправимся на beerbash в Квебекском университете, после чего испытаем новый «полигон любви» в спальне — кроватку доставили на прошлой неделе и она пахнет свежим деревом.
— Хорошо, что не зеленым сыром.
— Будь умницей, соглашайся, а то отказываешь каждый раз и разбиваешь мне сердце.
Я ответила, что он мог бы уже сделать правильные выводы из этой печальной статистики. Юбер спрыгнул со стола.
— Наступит день, когда ты пожалеешь, что не сказала мне «да».
— Buzzoff![12]
Он присел на корточки, чтобы поправить отвороты вельветовых штанов, выпрямился, пощупал промежность, сделал танцевальное па и удалился, по-акульи рыская между столами.
— Псст! Псст! — услышала я и обернулась: Юбер Лакасс пытался привлечь внимание девицы, сидевшей за столиком с видом на фонтаны.
Я вернулась к работе и задалась вопросом, может ли означающее «дурак» иметь абсолютное означаемое.
В пятницу утром, когда я с сигаретой во рту гладила свои голубые салфетки, зазвонил телефон. Я побежала в гостиную и схватила валявшуюся на диване трубку.
— Да?
— Добрый день. Могу я поговорить с Анни Бриер?
Голос на другом конце провода звучал чуточку гнусаво, но не противно, разве что излишне чопорно. Беспокоясь за судьбу моих любимых салфеток, я вернулась в кухню.
— Это я.
— С вами говорит Мюриель Венн из издательства «Дюфруа».
Я уже было взялась за утюг, но сердце едва не выпрыгнуло из груди, и я застыла как изваяние.
— Слушаю вас.
— Наш главный редактор Софи Бланше хотела бы с вами встретиться. Утром, на следующей неделе. Вы найдете время?
— Господи, конечно. В понедельник утром. Вы опубликуете мой роман?
— А вы как думаете? Если бы мы встречались со всеми, кому отказываем, пришлось бы работать двадцать четыре часа в сутки.
Звонившая мне дама была безусловно права, но как сдержать свой восторг?
— Подождите, я сверюсь с ее расписанием. Вторник подходит больше.
— У меня встреча с оптиком.
— Прекрасно, ее вы легко перенесете. Без четверти десять. Знаете, где мы расположены? Улица Сангине, 1713. На южной стороне Онтарио. Хочу заранее предупредить, что в 14:30 Софи должна будет уехать в аэропорт встречать мсье Дюфруа. У них важная встреча с министром культуры в «Королеве Елизавете». Так что не опаздывайте, юная леди!
«Черт возьми!» — подумала я и затянулась.
Во вторник утром столбик термометра на балконе моих соседей опустился до -22╟С, но я надела самую короткую черную юбку, красный ангорский свитер и сменила зимние ботиночки на шнурках на тонкие кремовые сапоги до колен. Волосы у меня были не в лучшем состоянии из-за мороза и ежедневной сушки феном, и я собрала их на затылке заколкой. В последний момент, поглядев на себя в зеркало в спальне, я засомневалась. Бежевая куртка была практически одной длины с юбкой, но когда я решила переодеться в джинсы, на улице пробибикало такси. «Дьявольщина! — выдохнула я сквозь зубы. — Быть того не может!» Машину я вызвала десять минут назад, уверенная, что из-за собачьего холода движение будет парализовано. Прошлой зимой я как-то попросила у Гийома его «гольф», сама не помню зачем, и он мне отказал, заявив, что при -15╟С тачка не заведется.
Шофер снова нетерпеливо засигналил, и я побежала вниз, перепрыгивая через ступеньку.
В 9.15 такси везло меня на юг через улицу Христофора Колумба, я тянула вниз юбку в надежде, что она станет хоть чуточку длиннее, а в 9.30 уже стояла перед домом 1713 по Сангине, в самом сердце Латинского квартала. Эта часть улицы выглядела тихой и обжитой. Люди выходили из своих домов, ставили на тротуар баки, наполненные пакетами из-под молока и газетами, потом шли к машинам с уже разогревающимся мотором, чтобы отбывать на службу. Я толкнула калитку и подошла к двери с серебряной табличкой «Издательство “Дюфруа”. Звоните, пожалуйста». Ноги у меня заледенели, я натянула на голову отороченный мехом капюшон и нажала на кнопку. Здание с фасадом из зеленоватого кирпича выглядело обаятельно старомодным. Взглянув на окна, я поняла, что оно трехэтажное, заметила на карнизе прямо у себя над головой здоровенные сосульки и снова позвонила.
— Простите, — раздался голос у меня за спиной.
Парень, похоже, торопился. Я шагнула в сторону, и он вставил магнитный пропуск в щель над ручкой. Незнакомец был одет в красное дутое пальто, на плече болтался черный портфель из кожзаменителя. Голову он замотал на манер тюрбана толстым шерстяным шарфом цвета хаки, на макушке из-под него выбивались длинные пряди темных волос. Дверь пискнула, и замок щелкнул. Парень ничего мне не сказал, но я не собиралась торчать на холоде под смертоносной сосулькой и просочилась следом за ним внутрь. В приемной по обе стороны от книжного шкафа стояли стулья для посетителей. Дама с пуделиными кудряшками наклеивала марки на конверты.
— Половина десятого! — бросила она спасшему меня от вымерзания парню. – Кот со двора, мыши в пляс?
Я узнала гнусавый голос звонившей мне на предыдущей неделе дамы. Нерадивый сотрудник схватил из ящика на левой стене несколько бумажек, буркнул нечто невнятное и исчез за дверью комнаты под дубовой лестницей.
— Анни Бриер, — представилась я, откидывая капюшон. — По-моему, ваш звонок обледенел.
Тетка лизнула марку.
— Когда я попросила вас не опаздывать, это не означало приглашения явиться на четверть часа раньше, — отрезала она и карандашом нажала на кнопку на телефоне: — Мадемуазель Софи? Пришла Анни Бриер.
— Пусть поднимается, — ответил слащавый голосок.
— Третий этаж, третья дверь в глубине, за ксероксом.
Я пошла к лестнице, не поблагодарив и не оборачиваясь.
На стенах висели рекламные плакаты. Цвет менялся в зависимости от серии: красный выбрали для «Классиков современности», зеленый — для «Эссе о мире и стране», желтым наградили «Романы и рассказы», «Книги для детей» удостоились лилового. У ксерокса черноволосая девушка с несколькими золотистыми прядями в прическе и дама лет пятидесяти обсуждали макет обложки. Они улыбнулись, давая мне дорогу.
— Софи Бланше. — Главный редактор издательства протянула руку и обернулась, чтобы представить меня коллегам. — Анни Бриер — Элоиза Жоанетт, наш главный художник; Жинетт Лабе, наш бухгалтер. Роман Анни выйдет в мае.
— Здравствуйте.
— Да она совсем молоденькая! — материнским тоном прокомментировала бухгалтерша.
— Привет, — произнесла девица и показала Софи Бланше набросок, на котором фигурировали темное перо и название: «Новая иллюстрированная история коренных народов».
— Не слишком фольклористично? — засомневалась Софи Бланше. — И тон слишком темный. Эта серия создавалась для борьбы с предубеждениями. Придется поинтересоваться мнением шефа.
— Shit, — каркнула девица.
— Да будет вам! — успокоила ее Софи Бланше, обняла меня за талию и завела в свой кабинет. Кивнув на вешалку у заваленного рукописями стеллажа, она попросила меня не смущаться, и я повесила на крючок куртку и шарф.
Кабинет главного редактора был очень большим. Сквозь оконный переплет у дальней стены виднелись заснеженные задние террасы баров на Сен-Дени. Софи Бланше направилась к столу, загроможденному бумагами, папками, книгами и кофейными чашками, я заметила, что юбка у нее короче моей, и перестала обдергиваться, как помешанная.
— Это лаванда? — спросила я.
Справа от стола, на серых ящичках картотеки, стояла маленькая курильница для благовоний. Софи Бланше кивнула, добавив, что лаванда расслабляет. Я уселась в кресло перед ее столом, и она изящным движением мизинца почесала правую щеку. Софи Бланше оказалась очень красивой женщиной от силы лет сорока. Блестящие черные волосы были собраны в пучок. Худое, идеально симметричное лицо оживляли темно-синие глаза. Я положила ногу на ногу и пристроила ладони на коленке.
— Господин Дюфруа хотел бы принять вас лично, но он в Торонто с одним из наших авторов, его книга только что вышла там в переводе.
— Если нужно, я могу прийти в любой другой день.
Софи Бланше чуть натянуто улыбнулась.
— Мы можем перейти на «ты»?
— Да-да, конечно.
— Старик никогда не встречается с начинающими авторами, даже если первая книга имеет шумный успех, или по ней снимают кино, или переводят в Нью-Йорке, ему на это плевать. Прежде чем пригласить вас на виски к себе в кабинет, он выжидает, его интересует только долгосрочная перспектива, второй и даже третий роман. Так что не принимай на свой счет.
— Ну что вы, конечно, я не буду настаивать. С ним знаком мой преподаватель, Бернар Самсон. Это он принес в издательство мою книгу.
— Дюфруа поддерживает отношения со всеми университетскими преподавателями Квебека. И с министрами. И с журналистами. На наши коктейли является тот еще зверинец. Скоро сама увидишь.
Софи Бланше раздвинула бумаги на столе, достала рукопись «Вечеринки в саду», полистала и резко захлопнула папку.
— Твой роман очаровал четверых членов издательского совета из пяти. У тебя прекрасный слог. Тему, конечно, слишком оригинальной не назовешь, но это интересно. Есть чувство, собственный взгляд на жизнь. Местами ты пережимаешь с драматизмом, но в двадцать три года никто не творит чудес. В издательском бизнесе отпускной сезон подобен штилю на море, так что если уж рисковать, то сейчас. Лично мне твой роман навеял воспоминания о собственной семье. Когда я была совсем еще молоденькой, моя бабушка владела шале в Ровдоне. Мы с братом играли в крокет на лужайке. Сейчас мы видимся хорошо если раз в год, а когда бабушка умерла, он продал крокетное оборудование вместе с домом, не поинтересовавшись моим мнением на сей счет. И зачем я тебе все это рассказываю? Ладно! Привыкай. У людей есть скверная привычка доставать писателей деталями своей жизни, как будто вы лучше других способны в них разобраться. За два года работы на Дюфруа я повидала немало писак и точно знаю, что дело обстоит иначе, но ты совсем зеленый новичок, вот я и не удержалась. Чем еще ты занимаешься помимо сочинительства?
— «Вечеринка в саду» была моей магистерской работой. Теперь я в докторантуре.
— Я защитила диссертацию по Рабле в Оттавском университете. А потом восемь лет вела скучнейшие коллоквиумы, писала статейки для так называемых «научных» журналов и была почасовиком в Монреальском университете. Кошмар. О чем будет твое исследование? Напишешь еще один роман?
— Нет, на третьем курсе семинаров по литмастерству нет.
— Извини за нескромный вопрос — на что ты живешь? В наши дни нужно иметь мужа-врача, чтобы позволить себе писать книги.
— Мой папа — дантист.
— Счастливица! Зарабатывать на жизнь искусством — древняя мечта романтиков, но чаще всего она приносит выгоду рисовым королям и производителям арахисового масла!
Софи Бланше расхохоталась, я ее поддержала, а когда отсмеялась и перевела дыхание, уточнила:
— Но у меня еще есть маленькая стипендия господина У. Д. Мак-какого-то-там.
— Странная идея — изучать французскую литературу в англофонном университете!
— Знаю, но именно поэтому студентов в группах гораздо меньше, а обстановка на кафедре приятная, более интимная. Преподаватели не являются в аудиторию в сопровождении трех ассистентов, проверяющих письменные задания, и не читают лекцию в микрофон в битком набитой аудитории, как это бывает в Монреальском университете или в Квебекском. Я хотела учиться в человеческих условиях.
— Мне следовало поискать вакансию в Макгилле.
В дверь трижды коротко постучали.
— Открыто! — крикнула Софи Бланше.
В кабинет вошел мой незнакомец. Волосы у него на голове по-прежнему торчали в разные стороны. Он поискал глазами кусочек пустого пространства на столе Софи Бланше и пристроил туда папку, которую держал в руках.
— Сверка первого тома «Новой истории коренных народов». Можешь не возобновлять рецепт на снотворное.
— Давай сюда, — велела Софи Бланше, сбрасывая на пол кучу бумажек.
— Министерство по культурному наследию решило сделать доброе дело? Не найдется и трех дураков, которые это купят.
Он сунул руки в карманы.
— Но зарплату они нам обеспечивают, — проронила Софи Бланше и указала на меня ручкой. — Это Анни Бриер, наш новый автор.
Парень повернулся ко мне. У него было осунувшееся лицо, трехдневная щетина на щеках, глаза в тон повязанному на шее шарфу цвета хаки отекли и опухли, как у лягушки.
— Анни Бриер — Лоран Вьо, наш издательский редактор.
Я протянула ему правую руку. Несколько секунд он молча смотрел на мою ладонь, а потом сказал:
— У меня насморк.
Моя ладонь снова легла на коленку.
— Тогда обойдемся без церемоний, — пробормотала я и одернула юбку.
— Микробный сезон? — поинтересовалась Софи Бланше.
— У меня он длится круглый год. «Вечеринка в саду» — это ее?
— Да. Набор будет готов через три недели.
Он кивнул и насмешливо улыбнулся:
— Подворовываем у Кэтрин Мэнсфилд?
Парень явно собирался добавить что-то еще, но в этот момент ноздри у него вдруг расширились, он сложился пополам и шумно чихнул, успев, правда, отвернуться.
— Это бережное заимствование. — Я попыталась защитить свою честь, пока он распрямлялся.
Лоран Вьо собрался уходить.
— Ты не придешь плавать сегодня вечером? — спросила Софи Бланше.
— Нет. — Он шмыгнул носом. — Возможно, на следующей неделе, если поправлюсь.
Дверь за ним закрылась.
— Завтра принесу ему флакон эвкалиптового масла. — Софи Бланше подмигнула мне.
Я не могла успокоиться:
— Она ведь уже лет восемьдесят как умерла!
Зазвонил телефон, и Софи Бланше потянулась к трубке.
— Это невозможно, Марсель! — закричала она через пару секунд. — Мы уже объявили о выходе твоей книги в сентябре, и ждать никто не будет! Котеночек, я должна получить доработанный вариант не позднее июня, тогда мы успеем к открытию сезона… Дюфруа хотел порадовать министра сегодня за ужином, а теперь мы снова будем выглядеть бандой придурков!.. Я тебя раз пятнадцать предупреждала… Июнь, Марсель, июнь, а не январь! Алло, алло? Марсель, ты меня слышишь?
Софи Бланше нажала на кнопку указательным пальцем и мгновенно набрала номер. Она сделала глубокий вдох, сцепила зубы, уставилась в потолок и с минуту слушала гудки. «Вот же черт!» — наконец произнесла она, вернула трубку на место и тут, вспомнив о моем присутствии, огорченно покачала головой.
— Производители виски тоже неплохо наживаются на людях искусства.
Она бросила нервный взгляд на часы и откопала среди бумаг большой желтый конверт.
— А теперь перейдем к вещам серьезным!
С карточкой автора я разобралась быстро, а вот с договором вышла засада. Софи Бланше выдала мне два экземпляра со словами: «Внимательно прочти, подпиши и верни их нам как можно скорее. Потом мы сфотографируем тебя для каталога». Из тридцати пяти пунктов договора я поняла всего два: в седьмом говорилось, что я получу десять процентов «от каталожной цены издания “Вечеринки в саду”» в мягкой обложке или твердом переплете, а пятнадцатый гласил, что издательство «Дюфруа» любезно предоставит мне «десять экземпляров» книги «в личное пользование». Все остальное звучало как китайская грамота: «моральное право автора и право цитирования», «пользование уступленными правами», «переуступка издателем прав третьим лицам».
Во второй половине дня я позвонила Бернару.
— Что означает эта тарабарщина? — спросила я, зачитав некоторые из самых загадочных пунктов.
Бернар знал не больше моего, но заверил, что Дюфруа не мошенник.
— Мы вместе учились в классической гимназии. Он профессионал.
— Господин Дюфруа? Да, он очень порядочный человек! — высказала свое мнение Марион Гулд.
Два дня спустя Леони, приведя себя в порядок после свидания, присоединилась ко мне в кухне. Накануне я посмотрела по каналу «Теле-Квебек» кулинарное шоу и теперь готовила неаполитанский соус для спагетти в одной из новых кастрюль «Lagostina». Барная стойка была завалена продуктами: бутылка оливкового масла первого отжима, итальянские консервированные томаты, чесночная и луковая шелуха, морская соль, перец горошком, сахар, пучок свежего базилика.
— Давно стряпаешь?
— Час или два. Останешься продегустировать?
Сестра села и принялась нервно теребить одну из моих голубых салфеток, не переставая грызть золотую цепочку. Я мешала соус деревянной ложкой. В какой-то момент мне послышалось, что она ко мне обращается, и я выключила гудевшую над плитой вытяжку.
— Ты что-то сказала?
— Пьер в меня влюблен! Он только что признался, прямо в койке. Сказал, что любит.
— Ты болтаешь, занимаясь любовью?
— Я — нет, он — да.
Я спросила, что она будет делать. Сестра молитвенным жестом воздела руки к потолку, потом хлопнула себя по бедрам и покачала головой: «Сама не знаю!» Я добавила к соусу щепотку сахара, прикрыла кастрюлю крышкой и присела рядом с Леони. Под вазой с клементинами лежали оба экземпляра моего договора с издательством. Сестра пролистала их, тараща от изумления глаза.
— Я тоже ничего не поняла. Но вроде беспокоиться не о чем.
Леони покусала губы.
— Подруга Пьера — адвокат и работает в артистическом агентстве. Если бы я не спала с ее мужиком, можно было бы с ней проконсультироваться, но ситуация уж больно деликатная, так что…
Она вернула договоры под вазу, а потом мы просто сидели и молчали. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивает висящая над столом лампочка в плафоне из ноздреватого стекла. Небо за окном выглядело тяжелым и серым. Скоро стемнеет, но уже наступил февраль, и дни, несмотря ни на что, понемногу удлиняются. Я побарабанила пальцами по столу.
— Как у тебя с аппетитом?
— В каком смысле?
— Попробуешь мой неаполитанский соус?
— Я не могу остаться на ужин. Мы с Гийомом встречаемся у кинотеатра «Бобьен». Через час. Он дал мне свою машину, так что я успею.
— «Гольф» сегодня завелся?
Надо же, а ведь столбик термометра упал до -20╟С. Сестра пожала плечами, а я длинно охнула, выражая разочарование.
— Почему бы тебе не позвонить Бенуа?
«Бенуа Гужон?» — подумала я без особого энтузиазма. Он не подавал признаков жизни с той самой ночи, когда мы смотрели у Гийома открытие чемпионата и ему пришлось забирать свою «хонду» со стоянки в конце улицы Партене. «Дерьмо собачье! — вопил он, покидая мою квартиру после звонка в снегоуборочную службу. — Надеюсь, подвеска не пострадала».
— Мне казалось, ты считаешь его идиотом.
Сестра вскочила, объявив, что ей лучше убраться от меня побыстрее, а то одежда навсегда пропахнет томатом. Я проводила ее до двери, мы расцеловались, я вернулась в гостиную, раздвинула шторы и увидела, как она садится в черный «гольф» Гийома. Когда машина скрылась за углом улицы Жильфор, я вернулась в кухню и закурила. Стекла запотели из-за булькавшей на огне кастрюли. Я взяла телефон и набрала номер сотового сестры.
— Только не говори, что я забыла у тебя косметичку! — воскликнула она.
На ее телефоне стоял определитель номера.
— Да нет, это я забыла попросить тебя захватить в следующий четверг черную блузку с круглым воротником. Мне предстоит сниматься для каталога издательства.
Я услышала, как на другом конце провода Леони затянулась сигаретой.
— Хорошо, в следующий четверг. Думаешь, мне стоит продолжать с ним видеться? Он сказал, что любит меня. А я не знаю, чего хочу.
Я выключила соус и решила сходить на почту, чтобы отправить в издательство «Дюфруа» большой желтый конверт с моими договорами. В витринах магазинчиков на авеню Мон-Руаяль все еще были выставлены объявления: «Послерождественская распродажа. Скидки от 50 до 70%». В ресторанах официанты зажигали свечи на столах, проверяли на просвет чистоту бокалов. Обледеневшие тротуары были усеяны кусочками мерзлых собачьих какашек. Нищие на перекрестках подпрыгивали, чтобы согреться, время от времени кланяясь прохожим, решившим проявить милосердие и дать им монетку-другую. Я подошла к банкомату, чтобы обналичить папин чек и оплатить несколько счетов, а потом отправила конверт.
Вернувшись домой, я помешала неаполитанский соус. Он слегка загустел, листья базилика скукожились, но накормить я могла полк солдат, а запах был просто изумительный. Я сходила в комнату за телефонной книжкой, открыла ее на букве «Г» в разделе «Репертуар», вернулась с трубкой в кухню и набрала номер. Услышав щелчок соединения, я произнесла игривым тоном:
— Ку-ку, Бенуа, это Анни, у тебя ничего не случилось?
— Кто это?
«Ничего себе!» — подумала я.
— Анни, сестра подруги твоего кузена Гийома.
— Ах да, прости. Я конспирируюсь. На этой неделе раскритиковал нового тренера канадцев, и мне уже несколько раз угрожали физической расправой.
Я ждала продолжения, не дождалась и сказала:
— Мир сошел с ума. Не хочешь сегодня со мной поужинать?
Бенуа Гужон объяснил, что он не только скрывается, но должен еще закончить две статьи, потому что послезавтра вечером улетает на два дня в Питтсбург, будет освещать хоккейный матч, а оттуда — в начале следующей недели — на тренировочную базу во Флориду, в общем, сама, мол, понимаешь.
Я прервала его излияния:
— Это окончательный отказ? Знаешь, я проверила: снег на моей улице сегодня убирать не будут.
Бенуа Гужон сказал, что позвонит, как только у него появится свободная минутка.
— Ладно, береги себя, — прошипела я, заканчивая разговор. — Никогда не знаешь, что спрятано под днищем твоей машины.
Ответом мне было гробовое молчание.
— Я пошутила.
— Черт, не смешно!
Сами понимаете — разговор с этой мокрой курицей перебил мне аппетит, я сунула неаполитанский соус в морозилку и пошла спать.
Глава 3
ИСПРАВЛЕНИЯ?
В четверг Леони забыла принести черную блузку с круглым воротником. «Клянусь, Анни, я не виновата! Сегодня утром я твердо решила, что не пойду на свидание с Пьером в квартиру его друга, но в три он позвонил, и я дала слабину». «Черт возьми!» — воскликнула я, хотя на самом деле особого значения все это уже не имело. Накануне мне позвонила Софи Бланше: литературный сезон выходил бедноватым, и они решили не делать каталога. Моя фотография требовалась только на четвертую страницу обложки, и издательство «Дюфруа» освободило меня от визита в студию, предложив самостоятельно выбрать снимок, желательно портретный и достаточно свежий, чтобы меня можно было узнать.
В уик-энд я достала из шкафа в гостиной несколько пыльных обувных коробок и перебрала их содержимое. Чего там только не было: старая поздравительная открытка: Нашей обожаемой дочурке к ее восьмому дню рождения, крупноформатный портрет Леони в костюме Береники (надпись жирным черным фломастером гласила: Моей дорогой младшей сестре. Люблю, Леони Б.), фотографии в купальнике и с книгой на бортике бассейна в Ахунтсике, на велосипеде на острове Посещения, в Париже с мамой у подножия Эйфелевой башни. Наконец я наткнулась на полароидный снимок, который показался мне вполне подходящим. Его сделал Юбер Лакасс на винно-сырной вечеринке по случаю окончания первого курса. Я стояла у буфета и разговаривала с новым преподавателем литературы XVIII века. «Пст! Пст!» — прошипел кто-то справа от меня. Я повернула голову и просияла улыбкой, не зная, кто меня зовет. «Щелк!» Юбер Лакасс ослепил меня вспышкой, и фотоаппарат немедленно выдал белую влажную карточку. Он помахал ею в воздухе, чтобы просушить. «Дай взглянуть-то!» — прошептал он мне на ухо. Я вырвала у Юбера фотографию. «Большое спасибо!» — небрежно поблагодарила я, хотя результат получился что надо. Обшитые панелями стены преподавательской гостиной создавали темный, величественный и какой-то вневременной фон, на котором четко выделялся мой белый корсаж. Выражение лица было мягким и приветливым, глаза вышли большими и круглыми, скулы высокими, а рот был приоткрыт, как будто я собиралась что-то сказать. Короче, фотография как нельзя лучше подходила для четвертой страницы обложки романа. Волосы у меня теперь были длиннее, лоб прикрывала челка, но сегодняшнюю Анни Бриер легко было узнать в девушке на снимке. Я уложила полароидную карточку между двумя квадратиками картона и отправила Софи Бланше в издательство «Дюфруа».
В середине марта я вовсю готовилась к сессии, но тему для диссертации так и не выбрала. Я искала источник вдохновения в «Дневнике» Вирджинии Вулф, в диалогах Дидро и переписке Флобера, хваталась то за одну, то за другую книгу, но ничего путного придумать не могла.
Как-то в полдень мы с Бернаром Самсоном столкнулись у бутербродной стойки кафешки в Шатнер-билдинг.
— Как дела, Анни? Позавтракаем?
Кафетерий был до отказа забит студентами. Когда мы наконец уселись, Бернар счел нужным сообщить, что попросил добавить к ветчине пророщенную люцерну, потому что в этой травке содержится масса антиоксидантов, которые замедляют старение тканей. По этой же самой причине он пил зеленый чай. Знания о чудодейственных свойствах этих продуктов Бернар почерпнул, тайно проглядев книжонку, которую иллюстрировала Марион. За соседним столиком три амбала в пуловерах «Redmen» поглощали гамбургеры, картошку и колу, и Бернар с завистью косился на их подносы.
Проглотив первый кусок сандвича, Бернар поморщился и поделился возникшей на мой счет идеей.
— Сравнительно недавно исследователи творчества Пруста обнаружили, что в «Поисках» он нигде не упоминает о самоубийстве. Я подумал, что тебя это может заинтересовать: Эмиль Форже, герой «Вечеринки в саду», в конце книги, судя по всему, сводит счеты с жизнью. Как получилось, что Пруст в своей книге говорит обо всем на свете, кроме самоубийства? Мы имеем здесь либо слабое место, либо ключ — но в любом случае это чертовски интересно. Что думаешь?
Я ответила, что сюжет и правда завораживает и что я попытаюсь углубить его, чтобы расширить проблематику исследования, гипотезы и методологию, как от нас и требуется, после чего занялась своим бутербродом с паштетом по-деревенски.
Бернар глотнул зеленого чая, обнаружил, что тот пахнет средством для мытья посуды, и пошел за кофе.
— Выпьешь еще чашку? — предложил он.
— С удовольствием.
Сидевшая за дальним столиком Мартина Хури поедала йогурт и краем глаза наблюдала за нами. Когда Бернар отошел подальше, она сделала мне неприличный жест, помахав рукой перед ртом и надув щеку, я в долгу не осталась и показала ей средний палец.
Уже некоторое время Леони, приходя ко мне по четвергам, выглядела озабоченной. После душа она надевала махровый халат, падала на кровать и лежала, уставясь на вентилятор на потолке и теребя концы своего хвостика. Она размышляла вслух, говорила, что должна наконец принять решение, что так не может продолжаться и что ей нужен либо Гийом, либо Пьер, но не оба одновременно.
— Через два месяца мне стукнет двадцать шесть, а я ощущаю себя сорокалетней героиней французского фильма.
Я выводила ее из ступора, напоминая, что на часах почти шесть и ей надо немедленно высушить голову, если она не хочет заявиться домой слишком поздно, возбудив тем самым подозрения Гийома.
«Что ты сказала? Который час?» — Леони бросалась к туалетному столику, а я приводила в порядок постель.
Однажды в конце марта Леони вышла из душа еще более задумчивая, чем обычно. Пьер настаивает. Он готов на серьезные шаги — хочет бросить свою адвокатшу и продать квартиру в кондоминиуме.
— А ты-то сама чего хочешь, Леони?
Она склонила голову к плечу и постучала по левому виску, чтобы из правого уха вытекла вода.
— Тит меня любит, он может получить все, пусть только скажет[13].
Сестра иногда цитировала Расина.
— Скажет? Да он, по-моему, яснее ясного сказал, что любит тебя.
Она раздраженно щелкнула феном.
Через несколько минут Леони появилась на кухне, чтобы я помогла ей причесаться: утром, когда Гийом высаживал ее у «Монтаж Мондьяль», у нее на голове был пучок.
— Как у Одри Хепбëрн в «Завтраке у “Тиффани”».
Сестра села на мое место, а я занялась ее волосами, орудуя щеткой, резинкой, шпильками и лаком. Потом Леони заметила под вазой с фруктами макет первой и четвертой сторон обложки, которые прислали из «Дюфруа».
На первый взгляд рисунок был очень даже ничего — барбекю с открытой крышкой, но стоило вглядеться повнимательней, и вы понимали, что в гриле жарится дом с садом и бассейном. В верхней части жирными красными буквами было выведено мое имя: Анни Бриер, а внизу — Вечеринка в саду.
— Тебе следовало взять псевдоним. Более звучное имя. Если бы я все-таки стала актрисой, то звалась бы Беатрис Бувье. Красиво, правда?
— Если не прекратишь болтать, пучок выйдет кривой.
— Леди и джентльмены, встречайте несравненную Беатрис Бувье!
На четвертой стороне обложки фигурировали моя фотография и краткая аннотация.
Летним вечером в саду ничем не примечательного дома в пригороде собрались на вечеринку две семьи — Форже и Ланжевены. О чем думает Эмиль, забивая в землю крокетные воротца? Почему Джессика все время бегает в ванную? Что делает закрывшийся в своей комнате Янник? Будет ли Матильдин рецепт куриного шашлыка по-гречески куда более греческим, чем можно себе представить? Зачем Лиза так внимательно осматривает телевизор Форже? Победит ли Жильбер в схватке с бутылкой? В первом романе Анни Бриер открывает перед читателями мрачный и одновременно трогательный мир своих героев.
— Ой! — жалобно мяукнула Леони. — Ты что, убить меня хочешь?
— Прости… — извинилась я, зажав губами три шпильки.
Я воткнула их в волосы и взяла следующие. Леони вернула макет под вазу.
— Так когда же он выйдет? Эти люди уже лет сто кормят тебя обещаниями! «Монтаж мондьяль» давно разорилась бы, работай мы с клиентами в таком темпе!
— В мае, я тебе десять раз говорила. Наклони голову. Завтра утром у меня встреча с редактором.
— С кем с кем?
— Это такой человек, который работает с версткой, прежде чем издатель отправит ее в типографию. Вчера звонила секретарша и назначила время.
— Он грозный?
— Да нет. Мы встречались один раз. Этот тип с лягушачьими глазами позволил себе неуместный комментарий по поводу названия. Со мной у него особых хлопот не будет. Бернар и Марион читали рукопись, а факультет переслал мне отзыв из Квебекского университета с парой замечаний. Кроме того, у меня в компьютере стоит специальная программа. Так, подними голову, мне надо взглянуть.
Леони осторожно ощупала пучок.
— Умоешь своего редактора!
Я опрыскала прическу Леони лаком, и она ринулась в ванную оценивать результат. Я понесла орудия парикмахерского искусства в спальню, и тут сестра издала вопль отчаяния. Сначала я решила, что ей не понравилась прическа, но она вскрикнула второй и третий раз, я швырнула вещи на кровать и побежала к ней.
Леони наклонилась над стоком ванны, одной рукой она ощупывала шею, другой ковырялась в решетке.
— Моя цепочка! Я потеряла цепочку!
Мы обыскали всю квартиру: шарили за унитазом, ощупывали пол у туалетного столика и под кроватью, проверили даже кухонный стол.
— Утром она была на мне! — кричала впавшая в отчаяние Леони. — Я накручивала ее на палец во время просмотра с клиентом, я точно помню!
В 6.45 сотовый заиграл «Болеро» Равеля. Звонил забеспокоившийся Гийом.
— Я зашла к сестре, — промямлила она. — Выход книги задерживается, и ей очень одиноко, поскольку твой придурок-кузен ее бросил.
Постучав пальцами по «осиротевшей» шее, она подмигнула мне и продолжила:
— Хорошо, я возвращаюсь. Нам что-нибудь нужно?
Леони захлопнула телефон и воскликнула, что у нее больше нет сил сочинять небылицы. Прежде чем надеть сапожки на шпильке, она энергично их встряхнула: «Утром цепочка была на месте!» Она чмокнула меня в щеку и побежала по ступенькам к выходу, умоляя не ложиться спать, пока не отыщется пропажа. Пучок у нее на голове раскачивался из стороны в сторону.
— Мне ее Гийом подарил! У нее, как бы это сказать, огромная сентиментальная ценность! Раскопай все углы!
Дверь захлопнулась.
Я спрашивала себя, как выход романа изменит мою жизнь. Ну, например, сумею ли я продемонстрировать своре любопытных журналистов, которые будут осаждать меня звонками, темный и трогательный мир романистки Анни Бриер? Неужели придется сказать, что я начала писать, когда мне на зубы намотали километр металла и я больше не могла посещать мамину школу дикции и произносить: «На мели мы налима лениво ловили»? Пожалуй, стоило уже сейчас сочинить более затейливый миф. Серьезная иммунная болезнь, на долгие месяцы приковавшая меня к постели? Трудное детство в распадающейся семье, где родители сходились и расходились то ли четыре, то ли пять раз? Нужно все точно рассчитать, думала я, лениво поедая резиновый круассан в кафе на углу улиц Онтарио и Сен-Дени. Часы над стойкой показывали без десяти девять. В очереди стояли заспанные студенты Квебекского университета с рюкзачками и колледжа общего и профессионального образования Вьë-Монреаль. Они брали кофе и булочки, кидая рыжей подавальщице с татуированными руками монеты в блюдце. Я зевнула и вытянула из свитера длинную белую нитку. Солнце подтапливало наледи на тротуарах. Автомобилисты нетерпеливо бибикали, завывали сирены машин «скорой помощи».
Я дула на свой кофе с молоком, когда в дверь вошел Лоран Вьо и направился к стойке. Он был все в том же красной дутом пальто, на плече болтался нейлоновый черный портфель из кожзаменителя, но отеки вокруг глаз простуженной лягушки спали, а волосы он затянул в хвостик — в первую встречу меня поразило воронье гнездо у него на голове. Шагал он гораздо увереннее и меньше сутулился. Он заказал тосты с сыром навынос и взял с прилавка валявшуюся там газетную тетрадку. По залу разносилось тихое урчанье кофеварки-эспрессо, я вороватым жестом стянула с соседнего стула газету и развернула ее, прикрыв лицо. Мне не хотелось, чтобы редактор издательства «Дюфруа» заметил меня. Встреча должна была состояться в 9.30, поди знай, что он там себе вообразит, увидев меня в кафе в двух шагах от здания за полчаса до назначенного времени. Подумает, наверное, что я не только ворую названия у усопших авторов, но еще и живу ужасно скучно. Это будет не в мою пользу. Я вытянула шею, проверяя, не ушел ли Лоран Вьо, и увидела, что он беседует с мужчиной лет сорока: тот оплачивал счет, а на плече у него висел серый портфель с логотипом издательства «Дюфруа». Коллега, догадалась я. Сахар, сливки, молоко и зубочистки стояли на стойке прямо перед моим столиком, и я снова спряталась за газету. Они подошли, и я услышала, как Лоран Вьо говорит:
— У нас встреча сегодня утром. Она хорошенькая. И роман очень даже ничего.
Они пошли к двери, звякнул колокольчик, но я — на всякий случай — выждала еще несколько минут, прежде чем вылезти из-за укрытия.
Светило утреннее солнце, я пила свой кофе и едва заметно улыбалась. «Подворовываем у Кэтрин Мэнсфилд?» Мне показалось, что теперь я понимаю, почему Лоран Вьо позволил себе эту реплику в кабинете Софи Бланше. Такой поступок больше всего напоминает поведение маленького мальчика, который дергает за волосы нравящуюся ему девочку, вместо того чтобы взять ее за руку или угостить конфетой. Я начала нервничать. В прошлом месяце, в кабинете Софи Бланше редактор издательства «Дюфруа» показался мне каким-то серым и незначительным, а сегодня у стойки кафе я нашла его симпатичным и достойным интереса: живое лицо, уверенная походка, изящные движения. Я забежала в туалет причесаться и подкрасить губы. Знай я, что нравлюсь ему, надела бы что-нибудь менее банальное, чем голубые джинсы и черный свитер. Невезуха. Я вернулась к столику и закурила, небрежно стряхивая пепел в тарелку, — аппетит у меня пропал. Бибиканье на улице стихло, и чем дольше я размышляла, тем менее глупой казалась мне идея пары, составленной из писательницы и редактора. Перечитывая этой зимой «Дневник» Вирджинии Вулф, я наткнулась на то место, где говорилось, что она правила верстку романа, лежа в постели рядом со своим мужем Леонардом. В 9.25 я раздавила окурок в брюшке недоеденного круассана, надела пальто и пошла к дому 1713 по улице Сангине. «Издательский дом “Дюфруа”. Звоните, пожалуйста».
Ведьма в приемной усадила меня на стул и промариновала несколько минут.
— Хорошая сегодня погода, верно?
Она говорила сама с собой, поливая цветы на подоконнике, потом вернулась на вверенный ей пост и кивком подбородка указала на стоявшие вокруг ее стола штук пятнадцать коробок с бумагами. Все это были отвергнутые рукописи.
— Утром их заберут в утиль. Моя предшественница отправляла «брак» прямиком на помойку.
Я нервно теребила молнию на пальто, когда на расположенной в комнате дубовой лестнице появился Лоран Вьо. Серая рубашка, черные джинсы. Он впервые предстал передо мной без пресловутого шарфа цвета хаки, и я заметила, что плечи у него округлые и вполне крепкие. Спустившись, он направился ко мне.
— Могли бы, между прочим, предупредить, что зал будет занят! — буркнул он, проходя мимо секретарши. — Здравствуйте, — поздоровался Лоран Вьо, сменив тон.
— Здравствуйте.
— Следовало поинтересоваться, молодой человек! — рявкнула в ответ секретарша и тут же сладко пропела в телефон: Издательство «Дюфруа», здравствуйте.
Лоран Вьо протянул мне руку, заметил сомнение в моих глазах и счел нужным объяснить происхождение красных пятен на пальцах:
— Чернила. Не отмываются. Такая профессия, знаете ли.
Я наконец решилась и встряхнула его ладонь. Она оказалась слегка влажной, но темно-зеленые глаза смотрели мне прямо в лицо. «Мсье Самоконтроль», — подумала я и улыбнулась.
Лоран Вьо сообщил, что в конференц-зале на третьем этаже идет заседание совета, так что нам придется работать у него в кабинете. В его голосе я уловила некоторое смущение.
— Он крошечный, но добро пожаловать.
Пройдя по коридору, мы заглянули в кухоньку со стеклянной дверью, находившуюся по другую сторону от лестницы. За столом сидели двое сотрудников — тот самый мужик лет сорока, с которым Лоран Вьо общался утром в кафе, и женщина-блондинка, главный художник издательства. Они курили.
— Анни Бриер — Стив Жодуэн, он занимается рассылкой, Элоиза Жоанетт — наш арт-директор.
Мы обменялись приветствиями, я кивнула Элоизе: «Конечно, нас уже знакомили…» Главный экспедитор смерил меня взглядом и улыбнулся Лорану Вьо, я занервничала и сказала первое, что пришло в голову, сообщив Элоизе Жоанетт, что мне ужасно понравилась обложка моего романа. В действительности дело обстояло прямо противоположным образом. Ну что это за идея, скажите на милость, поджаривать дом в барбекюшнице?! Меня подмывало спросить, удосужилась ли она прочитать книгу, прежде чем выдать на-гора такую грубую иконографическую метафору, но Лоран Вьо быстренько закруглил встречу. Он выдернул из-за стола пустой стул и объявил, что у нас полно работы. «Хитрюга!» — подумала я, следуя за ним к двери в стене под лестницей.
Когда он повернул ручку, я едва не вскрикнула от изумления. Комната оказалась не просто маленькой — это была темная дыра без окна. Две трети пространства занимал металлический письменный стол, заваленный множеством перетянутых резинками папок. Компьютер и телефон примостились на самом краю. В книжном шкафу у левой стены стояли словари и справочники. Лоран Вьо пристроил взятый из кухни стул перед этой гробницей, пригласил меня садиться и боком протиснулся на свое рабочее место. Я сняла пальто и шарф, не переставая озираться. Лоран зажег свет над столом — лампочка болталась на конце электрического шнура.
— Простите, но… это ведь чулан?
— Переделанный, — кивнул он и не слишком ловко освободил кусок столешницы от папок.
Я скрестила ноги и положила ладонь на колено. Мне стало жарко, так что пришлось засучить рукава свитера. На краю стола валялся мешочек из-под завтрака; Лоран Вьо схватил корзинку, сгреб в нее жирные крошки и пакет, отряхнул руки и поинтересовался, как у меня дела.
— Очень хорошо, спасибо. Вы давно здесь работаете?
— Два года. Меня наняла Софи Бланше. Мы познакомились в Монреальском университете, она сидела в кабинете вместе с одним моим приятелем, он вел у нас семинары. Мы иногда ходим вместе плавать в бассейн Ассоциации. Она хорошая баба.
Лоран Вьо отвел взгляд от моего лица и посмотрел куда-то в сторону. Я не очень понимала, как себя вести, и почесала ухо.
— Вы изучали литературу?
— Может, перейдем на «ты»? — Он снова смотрел на меня. — Я прочел в карточке, что тебе всего двадцать три.
Я помолчала, ища ответ поостроумнее, чтобы придать беседе нужный тон. Ну, например, так: «Значит, тот факт, что я не замужем, уже не является для тебя тайной за семью печатями?»
— Я думала, карточка автора — конфиденциальный документ, — произнесла я, пожимая плечами.
Лоран Вьо мило улыбнулся уголками губ и хрустнул пальцами.
— В принципе — да.
— А тебе сколько лет?
Внезапно стены содрогнулись от утробного бульканья, лампочка качнулась, а лежавшая на столе ручка упала на пол.
— Сейчас пройдет, — успокоил меня Лоран Вьо, покосившись на левую стену. — Кто-то зашел в туалет на третьем этаже.
Когда чулан перестал наконец вибрировать, Лоран поднял ручку и заложил ее за ухо.
— Мне тридцать.
— О, возраст Христа.
Я посмотрела на его испачканные красным руки. Лоран Вьо, поймав мой взгляд, повертел ладонями перед глазами.
— Сказано к месту. Именно я «искупаю» все ваши ошибки. Кстати, возраст Христа — тридцать три года.
— Неважно, ты вряд ли сильно пострадал от гвоздей, читая «Вечеринку». Мой преподаватель литературного мастерства, его подруга и тип из Квебекского университета читали до тебя. Неужели остались опечатки?
Лоран Вьо со смехом подтолкнул ко мне кремовую папку с буквами «Ввс».
— Осталось внести исправления.
Он встал и снова протиснулся между столом и книжным шкафом.
— Кофе?
Я отказалась, покачав головой, и Лоран Вьо вышел, оставив дверь открытой. «Исправления?» Я раздраженно откинула обложку. Моя «нетленка» составила около двухсот страниц; на первой я прочла свое имя и название романа, заметив, что издательство заменило привычный мне Таймс 12 на другой шрифт, более крупный и округлый. Размещение текста на странице тоже изменилось, стало компактнее и теснее, кроме того, редактор использовал четыре вида разметки. На мгновение мне даже показалось, что произошла ошибка и это не мой роман, но потом я узнала собственные фразы — во всяком случае те, которые не были исчерканы уродливыми красными пометками. На полях появились какие-то неразборчивые значки, стрелки, тянувшиеся к абзацам, обведенные в кружки знаки вопроса и разнообразные эпитеты: «неуместно», «нескладно», «переформулировать», и так далее, и тому подобное. Я рывком захлопнула папку и сделала глубокий вдох. То, что Лоран Вьо в первую нашу встречу дернул меня за косичку, вместо того чтобы угостить леденцом, потому что не умел показать свой интерес другим способом, — это еще куда ни шло, но продолжать игру и бросать моих кукол в пруд, чтобы посмотреть, как я стану реагировать… Нет уж, извините!
— Тук-тук-тук, — пропел он, закрывая дверь. — Все в порядке?
Он поставил стаканчик с кофе на полку книжного шкафа, протиснулся на свое место, но садиться не стал, а перенес стул через стол и устроился слева от меня. Я ощутила аромат его одеколона — мускус и лимон — и слабый запах табака, но меня это не возбудило. Он вынул из шкафа «Малый Робер»[14] и справочник по грамматике, взял кофе, подул на него и подтащил к себе папку.
— Будем работать постранично.
Я заерзала на стуле.
— Но зачем? Повторяю — мой преподаватель и его подруга уже прочли!
Лоран Вьо выхватил из-за уха ручку, зажал ее между большим и указательным пальцем и принялся нервно постукивать по рукописи.
— Не знаю, насколько твой профессор и его красавица компетентны в правке текста. Возможно, они уделили главное внимание самой истории. Скажу вот что: это твоя первая книга. Готов поверить, что ты знаешь, как употреблять причастие прошедшего времени, но в книге слишком много наречий и прилагательных, ты не следишь за согласованием времен, в диалогах злоупотребляешь вводными предложениями, ты…
Перечисление продолжилось, и я поняла, что Лоран Вьо говорит вполне серьезно и что разгромная правка — не театральное представление.
— В общем, так, — сказал он, покончив с перечислением всех моих неофитских промахов, — можешь считать мои замечания дружескими советами, только если я и впрямь чего-то недопонял.
«Хорошенькое дело!» — подумала я. Он открыл первую страницу: в трех абзацах было шесть красных подчеркиваний.
— Просто скажи, что тебе не понравилось, и покончим с этим.
Лоран Вьо подвинул свой стул еще ближе ко мне и ответил, что ему платят не за то, чтобы он оценивал литературные достоинства книг, которые выпускает издательство. Я представила себе Вирджинию Вулф в постели с рукописью и мужем Леонардом и спросила себя, доводилось ли ей время от времени лупить его подушкой по башке.
Сто тридцать наречий, восемьдесят прилагательных и шестьдесят вводных предложений ушли в небытие, мы разобрались с двумя десятками зевгм[15] и анаколуфов[16], переписали целые отрывки в плюсквамперфекте, исправили множество англицизмов и варваризмов, и тут на столе Лорана Вьо зазвонил телефон.
— Извини.
Он потянулся за трубкой, и мне пришлось вжаться в спинку стула. Пары мускуса и лимона снова защекотали мне ноздри, и я вцепилась пальцами в коленки. Полы рубашки Лорана разошлись, обнажив упругую розовую кожу. Я спрашивала себя, сколько продлится разговор, но тут на его лице появилось удивленное выражение.
— Да, она со мной. Переведите звонок.
Я схватила трубку, а он поудобнее устроился на стуле.
— Кто это? — спросила я, задохнувшись от волнения.
— Морис Гревисс[17].
Лоран подмигнул, и я поняла, что он шутит.
— Тьфу на тебя! — шепнула я и произнесла в трубку: — Алло.
— Анни, это я.
— Леони?
Я отвернулась к стене.
— Помешала? Номер телефона твоего издателя нашелся в Интернете, а ждать я больше не могла. Ты нашла мою цепочку?
Я вздохнула: «Пока нет, Лео». Она горестно застонала. За завтраком она повязала шею шарфиком, чтобы Гийом не заметил пропажи, но долго ломать комедию не получится. Куда же подевалась ее цепочка? Золото ведь не испаряется. Я повернулась к Лорану и знаком показала, что сейчас закруглюсь. Он упирался взглядом мне в спину, и я инстинктивно прикрылась рукой.
— Черт, Лео! — взорвалась я, пытаясь запихнуть край трусиков в джинсы. — Я перебрала фрукты в вазе, смотрела между диванными подушками и ничего не нашла, что еще я должна сделать?
— Боже, сотовый звонит. Это Пьер. Ладно, пока, но вечером проверь еще раз. Договорились? И еще, Анни: не задирай нос только потому, что у тебя скоро выйдет книга.
Она отключилась, я положила трубку.
— Зараза!
— Надеюсь, ничего страшного? — поинтересовался Лоран Вьо.
Я покривилась, а стены чулана снова содрогнулись — на этот раз кто-то прошелся прямо по нашим головам.
— Совет закончился, — прокомментировал он, убирая выбившуюся прядь волос в хвостик.
Я взглянула на часы — стрелки показывали четверть первого — и размяла затекшие плечи. Чулан успокоился, и мы вернулись к тому месту, на котором нас прервал телефонный звонок. Это был внутренний монолог Джессики.
— «Когда моя мать неожиданно перестала ходить к психотерапевту, — прочел Лоран Вьо, — она красиво постриглась, но, честно говоря, не поумнела».
Он выдержал паузу.
— Ты настаиваешь на трех наречиях?
В 13.30 он проводил меня в приемную. Коробки с забракованными рукописями исчезли. Секретарша отсутствовала, и Лоран Вьо уселся за ее стол. Он достал сигарету из кармана рубашки, постучал ею по тыльной стороне ладони и закурил.
— Ты не очень злишься?
Я повязала шарф и нахлобучила на голову капюшон.
— Мне просто показалось, что мой роман очень даже ничего.
Он не понял намека. Я вынула из сумки пачку сигарет, и он вскочил со своего насеста, чтобы дать мне прикурить.
— Приятно было с тобой работать.
Я сильно затянулась.
— Не стоит преувеличивать.
Я сдала сессию. Сестра еще несколько четвергов пользовалась моим душем, а потом однажды — это было во вторник, во второй половине дня — я вернулась из университета и нашла Леони в гостиной. Она лежала, свернувшись клубочком на диване.
— Все кончено.
Днем она обедала с Пьером.
— Да что случилось?
Она так никогда мне этого и не рассказала.
«Вечеринка в саду» должна была вот-вот выйти, и меня лихорадило. Иногда я просыпалась по ночам и, не зажигая света, пыталась разрешить дилемму: так все-таки — иммунная болезнь или проблемная семья? Выбрать я не могла.
— Скажи им, что ты была беременна! — настаивала моя сестра. — Многие женщины тебе посочувствуют и купят книгу.
Иногда я вспоминала о Лоране Вьо, но мысли о нем неизбежно вызывали у меня некоторое смятение чувств. С одной стороны, я ощущала ярость, потому что он ранил мое самолюбие романистки, но с другой, не могла забыть, что нравлюсь ему и что он тоже нравился мне в первые мгновения, проведенные в его чулане.
И вот наконец майским утром, когда я вытаскивала на задний балкон маленький столик и стулья из кованого железа, в дверь квартиры позвонили.
На пороге стоял почтальон.
— Анни Бриер? Вам посылка.
В огромном желтом конверте лежали десять экземпляров «Вечеринки в саду», которые издательство «Дюфруа» обязалось прислать мне по договору. Барбекюшница с обложки не исчезла, а на глянцевой бумаге краски выглядели еще ярче. Дрожа от возбуждения, я наугад раскрыла книгу и поднесла ее к носу, чтобы вдохнуть аромат типографской краски и свежей бумаги. Признаюсь — я слегка опьянела.
Часть вторая
Сезон отпусков
Глава 4
КЕЙП-КОД
В первые дни июня на город обрушилась жара. Я рано просыпалась и кидалась просматривать газеты. Нигде не было ни слова о «Вечеринке в саду». Софи Бланше прислала мне десять авторских экземпляров, а на следующий день сообщила, что издательство «Дюфруа» отправило штук тридцать пресс-релизов о моем романе шеф-редакторам отдела культуры всех крупных газет, радио- и телеобозревателям, собиравшимся работать в сезон отпусков. «Остается скрестить пальцы и ждать», — сказал Бернар, когда я приехала на улицу Утремон, чтобы вручить ему экземпляр «Вечеринки» с посвящением. «Бернару и Марион, — написала я на титуле зеленой ручкой. — С благодарностью за бесценные советы, поддержку и помощь… Ваша Анни Б.». Кот потерся усами об обрез книги: «Это нужно отпраздновать!» — решила Марион и смешала нам прохладительные коктейли с водкой и клюквенным соком.
Вечерами я совершала долгие прогулки. Иногда меня сопровождала сестра. Мы посасывали воду прямо из горлышка, утюжа босоножками тротуары Мон-Руаяль и Сен-Дени. «Это твоя первая книга, — утешала она. — Успех не всегда приходит мгновенно». Леони обозревала витрины ювелирных лавок в поисках золотой цепочки — свою она так и не нашла. «Я сказала Гийому, что наркоши взломали мой шкафчик в спортзале. Знаешь, что самое смешное? Он поверил. Я тоже могла бы стать романисткой, точно тебе говорю».
Первую рецензию я получила от мамы.
— Это наш дом! — рявкнула она, позвонив мне вечером по телефону. — Все очень похоже! Люди будут думать, что ты списала свою банду с нас!
Я объяснила, что должна была вдохновляться каким-нибудь знакомым местом, чтобы история выглядела правдоподобной. Но я же заменила наш выкопанный в саду бассейн крытым, а Ахунтсик — виртуальным пригородом, так ведь?
— Я бы предпочла, чтобы ты поинтересовалась нашим мнением, прежде чем писать в посвящении «Моим родителям». Я тебя так разговаривать не учила! Я насчитала одиннадцать «чёрт!», восемь «ведьм», тринадцать «fuck» и два «прикида»!
— Мой герой Янник — молодой наркоман, бросивший среднюю школу после третьего дубля, как еще он может выражаться?
— Если ты задалась целью распугать клиентуру моей школы, начало положено!
Я сделала вид, что мне звонят по другой линии. «Не мать, а деспот!» — воскликнула я, разъединившись. Да что она вообще понимает в литературе! Сидит в подвале и вдалбливает ребятне, как молитву, свои ба-бе-би-бо-бу, фрукт вареный, фрукт сыройда сорочка эрцгерцогини, а они за три месяца усваивают одно: тональное ударение делается в конце фразы!
25 июня я сослалась на мигрень и отменила семейный именинный ужин. Мы с сестрой отпраздновали мой день рождения вдвоем, в суши-ресторане на улице Амхерст, где я без всякого удовольствия ковыряла палочками салат из водорослей. Мне исполнилось двадцать четыре: время неумолимо утекало. Никого не интересовало, родилась ли трогательная пессимистка Анни Бриер в «сложной» семье и были ли у нее проблемы с иммунитетом. Такое равнодушие быстро рассеяло угрызения совести из-за того, как я обошлась с Лораном Вьо: может, его поправки лишили мой роман своеобразия? Он виноват. Я ругала себя за уступчивость и проклинала утро, проведенное в чулане для хозинвентаря. Неужели два года работы — коту под хвост, и только потому, что Анни Бриер услышала от парня комплимент своей внешности? А она-то вставляла в текст пословицы, украшала его прилагательными, и разве зевгмы и анаколуфы не выглядели барочно и поэтично?
Облако смога линялым балдахином висело над Монреалем, делая воздух непригодным к употреблению. Я по три раза на дню влезала под душ. Пыльный балкон моей квартиры превратился в парилку, я читала там Пруста и поливала свои несчастные цветы, спокойно нося траур по мечте каждого писателя об успехе первого романа. Разве не лелеем мы все надежду попасть на литературную авансцену, запечатлев на бумаге свой жалкий лепет? Несколько лет назад именно это случилось с молодым Марселем Жоликëром. Его первый роман «Железная рука», вышедший в издательстве «Эгль», номинировали на премию генерал-губернатора Канады одновременно с «Шепотами песка» Бернара. Я то и дело вздыхала, вытирая виски, лоб и затылок влажной махровой рукавицей. Время от времени мои соседи-аптекари выходили на свою половину балкона, чтобы вывесить на веревку рабочую униформу. «Здравствуйте! Мы смотрели на термометр. Сегодня + 34╟, и это в тени!» Когда в конце июля позвонил папа и пригласил меня провести две недели на Кейп-Коде, я даже не спросила, почему они отменили поездку на Корсику, и мгновенно собрала чемоданы.
Кондиционер в «вольво» не функционировал, зато работала стереосистема. Не успели мы переехать мост Шамплейн, как моя мать засунула в щель диск.
— Alegria…
Мама сидела, положив ноги на приборную доску, ее волосы развевались на ветру, и она во все горло распевала эту мелодию Цирка Солнца, пока мы не добрались до съезда с I-93S на Манчестер-Бостон по 89-му шоссе. Папа не выдержал и заорал:
— Сюзанна!
Мама пошарила в бардачке, зазвучали первые такты 9-й симфонии Бетховена, и она выкрикнула в ответ:
— Мог бы, между прочим, починить кондиционер до отъезда!
Я лежала на заднем сиденье, умирая от желания пописать, а потом уснула под ровное фырчанье двигателя.
На Кейп-Код папу навел один его пациент. Хозяйка, дама из Бостона, предпочитала сдавать летний домик в Южном Ярмуте на Сивью-авеню, в сорока минутах езды до мыса, знакомым знакомых. При въезде на главную улицу расположились сувенирные лавочки, торговавшие надувными матрасами-акулами и свечами в колониальном стиле, и гигантские площадки для мини-гольфа.
— А не лучше ли было поехать в Монток? — Я проснулась и высунула голову в окно, чтобы освежиться.
Монток был крошечным городком на оконечности Лонг-Айленда, где, как всем известно, обитал Великий Гэтсби. В юности родители возили нас с сестрой в это оставшееся чуть более диким место.
На наше счастье, Сивью-авеню оказалась прелестной, обсаженной густыми деревьями и гигантскими соснами улицей. По ней медленно проезжали «бьюики», катались на велосипедах дети в купальниках, а большинство двухэтажных деревянных домиков стояли посреди широких, обнесенных оградой лужаек. Сосед вручил нам ключи.
— Mrs Kerry called this morning. She wishes you welcome[18].
Под козырьком над входной дверью лежал коврик из хлопка-сырца с надписью «Добро пожаловать!». Обстановка большой гостиной была, на мой вкус, слишком вычурной. Я бросила чемодан в ближайшей спальне и ринулась в ванную, где немедленно наткнулась на висевшее под стеклом предупреждение: «DON’TTHROWTOILETPAPER, KLEENEXORTAМPONSINTHETOILET. MAKE SURE THE SHOWER CURTAIN IS INSIDE THE BATHTUB BEFORE TAKING A SHOWER. ALWAYS USE THE BATHMAT IN ORDER TO KEEP THE FLOOR DRY»[19].
Я опустила сиденье, задрала юбку, сняла трусики, и тут у меня возникло странное ощущение чужого присутствия; впечатление усиливала мыльница в виде улыбающегося омара с задранными вверх клешнями.
Ехать на машине на пляж не имело никакого смысла. Мы прошли метров сто по Сивью-авеню, пересекли стоянку перед мотелем, взобрались на дюну с несколькими павильончиками и оказались на песчаном берегу. «Это тебе не Корсика, Реджин!», — бросила мама, открывая солнечный зонтик. Папа что-то невнятно пробормотал в ответ, и мы бросились бежать сломя голову. Песок был с мелкими камушками, под ногами хрустели высохшие черные водоросли, на пляже, у киосков с мороженым, шумели люди, но солнце сияло, море было спокойным, а вода прохладной.
Надышавшись соленым воздухом, мы устраивали себе после обеда сиесту. Вечером мы часто ужинали в рыбном ресторане: параллельно пересекавшему весь мыс шоссе прорыли канал и поставили там на приколе старый пароход, переоборудовав палубу под зал. Если идти никуда не хотелось, я помогала маме приготовить еду, пока папа, лежа на диване в гостиной, листал стоматологические журналы.
— Помой салат!
— Накрой стол под верандой!
— Сходи за отцом!
Мама отдавала приказы, а я их исполняла. Однажды после обеда мы поехали за покупками. Стоянка возле магазина была забита, и маме пришлось припарковаться во втором ряду.
— Возьми три бутылки розового, — велела она, выдав мне несколько купюр.
Когда я выложила деньги на прилавок, кассир с волосатыми ушами оценивающе оглядел меня с головы до ног. «Старая свинья», — подумала я. «У.Л.»[20], — бросил он. Я показала ему страховое медицинское свидетельство, на что он ответил, что иностранцы могут предъявлять только паспорт. «Таков закон!» Мама начала нетерпеливо сигналить со стоянки, и я занервничала. «Черт возьми, сэр! Мне двадцать четыре!» Я помахала у него перед носом правами и студенческим билетом Университета Макгилл, он сдался, но, когда я наконец села в машину, вид у мамы был предельно раздраженный.
— Извини… — Я сочла за лучшее объясниться. — Мне попался продавец-фарисей.
Фа-ри-сей: правда, красивое слово? Мама пулей вылетела со стоянки, едва не протаранив выезжавший задом мини-«гольф» «парадиз-айленд». It’s «Family Fun»[21].
— Пристегнись! — прошипела она, погудев несчастному. — И верни мне сдачу, отец достаточно тебя балует!
— Есть!
Я решила успокоить маму, прояснив ситуацию: мол, два-три года можешь спать спокойно, я должна «накачать мускулы», прежде чем браться за второй роман, но она уже зарулила на другую стоянку и снова выдала мне деньги:
— Спелые помидоры и огурцы!
Леони и Гийом должны были приехать на Кейп-Код на второй уик-энд. Леони могла бы уехать вместе с нами, но в пятницу вечером у Гийома матч по бейсболу в Монреале. «Нехорошо оставлять его одного на целую неделю, — сказала мне сестра накануне отъезда. — Он только что купил мне новую цепочку. Мы переедем к родителям и попользуемся бассейном».
В субботу утром кто-то хлопнул дверью комнаты, раздернул шторы и прыгнул ко мне в кровать. Солнце слепило глаза, и я прикрыла лицо подушкой.
— Анни, угадай, что я тебе скажу!
— Черт, Лео, я сплю.
— «Не в моем дворе», — произнесла она торжественным тоном. — Эрве Юдон. Известно ли вам лучшее средство от доставшей всех нас жары? Конечно, литературная новинка! Первый роман Анни Бриер “Вечеринка в саду”, одно из немногих изданий, выпущенных в этом сезоне издательством “Дюфруа”, предлагает нам свежий взгляд на жизнь.
Я отшвырнула подушку на пол и приподнялась на локтях. Мне показалось, что Леони держит в руках газету, но я схватила со столика очки и водрузила их на нос — так, на всякий случай.
— Что это?
Я потянула газету к себе.
По пятницам Эрве Юдон писал литературную колонку для «Прессы». В другие дни он обозревал театр, кино, балет и изобразительное искусство. Леони сдвинула дымчатые очки, подмигнула мне, хихикнула, потом вырвала у меня газету и начала читать поставленным, как у дикторши из теленовостей, голосом:
— В одном из монреальских пригородов собираются на барбекю у бассейна две семьи. Ситуация самая обычная, даже банальная, но уже первые строки романа позволяют читателю предугадать готовящуюся драму. Пятидесятилетний офтальмолог Эмиль Форже мечтает, чтобы крокетные воротца на его участке превратились в противопехотные мины под ногами у его близких. Бедняга жаждет изменить свою жизнь, и причин для этого у него предостаточно. Его жена Матильда недавно увлеклась Лакисом Дуидисом — она встретила этого греческого поэта на вечере в муниципальной библиотеке. Его сын Янник бросил школу и уже несколько лет болтается по улицам метрополии в мотоциклетном шлеме и кожаной куртке с гербами и нашивками. У Янника темные круги под глазами, он не способен жить в окружающем его обществе и то и дело запирается у себя в комнате, где курит травку. Развеет ли визит Ланжевенов, бывших соседей Форже, тяжелую атмосферу в доме? Легко догадаться, что нет. Жильбер Ланжевен — мрачный брюзга, бывший алкоголик.
Всякий раз, когда ему протягивали стакан, пишет Бриер, он отказывался, яростно кусая щеки, чтобы не поддаться искушению.
Увидев в гостиной Форже телевизор, Лиза Ланжевен внезапно опознает в нем свой собственный — тот самый телевизор, что грабители вынесли из ее дома пять лет назад, когда они путешествовали по Испании! Лиза немедленно решает обвинить в краже Янника, но обнаруживает его в пикантной ситуации со своей дочерью Джессикой, четырнадцатилетней анорексичкой, которая то и дело бегает в ванную поблевать. Напряжение нарастает. Пока Лиза и Матильда вразумляют подростков, а Жильбер опустошает бар Форже в гостиной, впавший в безумие Эмиль взрывает во дворе барбекюшницу.
— Зачем он так нагнетает?
— «Вечеринка в саду» — семейная сага, "черный роман", его персонажи все время ищут себя, но так и не находят… — И ля-ля-ля, и бум-бум-бум, тут он впадает в философию… — Но разве не такова ежедневная драма каждого из нас? В своем первом романе Анни Бриер не до конца передала всю глубину отчаяния человеческих существ (к сожалению, некоторые коллизии слишком схематичны!), но продемонстрировала свой, неизбитый взгляд на чувства и характеры людей. Тон автора грешит некоторым простодушием и наивностью, но «Вечеринка в саду» счастливо избежала многих недостатков, свойственных начинающим писателям. Бриер не злоупотребляет наречиями и прилагательными, не путается в согласовании времен, не манерничает в диалогах и не ставит лишних знаков препинания. Бриер экономна в изобразительных приемах, у нее твердая рука мастера и большое будущее на литературной стезе. Вам остается одно — купить новинку… и вентилятор, если вы еще этого не сделали! N.В. В следующий раз мы встретимся с читателями в конце августа… — Дальше пустой треп, он уезжает в отпуск в Португалию.
Сестра заявила, что Эрве Юдон расщедрился на три с половиной звезды — между «хорошо» и «очень хорошо». Потом она спросила, где в этом доме ванная, и оставила меня наедине с газетой.
— Ух, зараза! — выдохнула я, пересчитывая звезды внизу страницы.
Мне было стыдно, но я перечитала статью. «Ты полная дура!» — сказала я себе, вспомнив, как вела себя в чулане, как уничтожала его взглядом, когда он дал мне прикурить, и как еще вчера думала о нем всякие гадости. Не внеси Лоран Вьо сотни изменений в мой роман, Эрве Юдон, скорее всего, отвел бы ему в обзоре одну строчку, обозвав выдрючиванием начинающей. А может, даже наградил бы «Вечеринку в саду» пылинкой звезды с четвертью. «Ну, зараза!» — повторяла я себе. Через два месяца после выхода книги кто-то наконец обратил на нее внимание, но получается, что я вроде как и ни при чем? Тот еще триумф.
— Почему у тебя такое лицо? — спросила Леони, залезая в кровать. — Я предупреждала: Анни Бриер на бумаге выглядит скучно!
Я положила газету на живот и вздохнула. Леони грызла свою новую золотую цепочку. Она была как две капли воды похожа на первую.
— Ну что, подашь мне завтрак в постель ради первого дня? Мы с Гийомом решили завести ребенка, и я должна правильно питаться.
Якивнуланатабличкунаночномстолике: « DON’T BRING FOOD OR BEVERAGES INTO THE BEDROOMS»[22]. Леони вздохнула и окинула взглядом залитую солнцем комнату. Обстановка была спартанская: кровать, комод с тремя ящиками да коллаж из пыльных сухоцветов на стене.
— «Третий мир» глазами Марты Стюарт[23]!
— Ты действительно хочешь ребенка?
— Почему бы и нет? Делай я карьеру, отложила бы размножение «на потом», но теперь… Я бросила пить таблетки.
— А с Пьером вы больше не встречаетесь, даже на работе?
— Тсс! — Сестра кивнула на стену, за которой спал Гийом.
В доме было тихо и спокойно, и она продолжила шепотом:
— Мне удалось спихнуть его досье коллеге. Она предупреждает меня о каждом его приходе, и я отсиживаюсь в сортире.
— Живешь как в шпионском боевике?
— Судя по сообщениям, которые он оставляет на голосовой почте, это скорее психомелодрама.
Мы пошли готовить завтрак. Через четверть часа запах кофе, яичницы и тостов вытащил из постелей остальных членов семьи. Гийом провел за рулем всю ночь, но был очень мил в боксерских шортах и майке. Он подошел к плите, где я под бдительным маминым оком взбивала яйца.
— Не так! Возьми венчик, Анни, венчик, тебе говорят!
Шурин крепкой ладонью взлохматил мне волосы и поздравил со статьей Эрве Юдона.
— Впервые в жизни читал рецензию на книгу! И попал сразу на твою.
Я поправила прическу и чмокнула его в щеку.
После завтрака, когда мы впятером сидели вокруг стола на веранде и обсуждали, куда лучше поехать, на Нантакет[24] или на Мартас-Винъярд[25], мама небрежно поинтересовалась:
— Так что там за рецензия?
Она переводила взгляд зеленых глаз с меня на Леони, с Леони на Гийома и обратно, как будто подозревала, что мы готовим какую-нибудь каверзу.
— Ну давай, неси! — скомандовала Леони.
Прошло минут семь или восемь, но моя мать все еще делала вид, что читает колонку Эрве Юдона. Я собрала со стола крошки и высыпала их в свою тарелку.
— Хорошо, — наконец едва слышно произнесла мама и передала тетрадку «Искусство» отцу.
Не глядя на меня, она сделала глоток кофе. Папа читал Эрве Юдона и улыбался, а потом сказал, что гордится моими звездами и насладится «Вечеринкой в саду», как только закончит обзор прессы для интернетовского сайта Ордена дантистов.
— Ну конечно! — фыркнула моя сестра.
Она попрекнула отца посвящением, сказав, что, раз его имя фигурирует на обложке, мог бы уже и прочитать. Папа взглядом попросил у меня поддержки, но я два месяца воздерживалась от комментариев и согласно покивала, округлив глаза.
— Это как с моей премьерой «Береники», — мстительным тоном напомнила Леони. — Ты уже во втором акте захрапел!
Папа вылил остатки кофе в розовую фарфоровую чашку.
— Оставим судилище до другого раза, идет? Это вчерашняя газета?
Он пролистал газетную тетрадку от первой до последней страницы и спросил Гийома: «А где остальное?» Всю неделю отец жаловался, что местные газеты не публикуют курса акций Канадской биржи. Мама начала убирать со стола, а Гийом отправился через веранду в гараж. Гравий дорожки хрустнул у него под ногами, из кустов с недовольным щебетом выпорхнули птицы. Хлопнула дверца машины, и Гийом вернулся с газетой. Папа отыскал «Экономику» и нетерпеливо выдернул ее из середины, бросив остальное посреди стола. На первой странице красовался заголовок: «Пожар во владении Жан-Шарля Лакасса: у дознавателей по-прежнему нет версий».
— Ни фига себе! — выругалась я сквозь зубы, потянув к себе газету. — Что еще я пропустила?
— Полегче! — призвала из кухни мама.
— Я учусь с его сыном!
— И не знала, что их дворец на Мон-Руаяль сгорел дотла в прошлый понедельник? — поразилась Леони.
Я напомнила, что уже неделю, с субботы, расслабляюсь в Массачусетсе. Сестра состроила мне рожу.
— И то верно. Поторапливайся, я иду надевать купальник!
Пока папа, шевеля губами, изучал биржевые сводки, я уселась в кресло-качалку, чтобы прочесть передовицу. Статья занимала половину первой полосы. Сначала перечислялись факты: пожар во владении Жан-Шарля Лакасса начался в ночь с субботы на воскресенье, около часа, на место приехало больше ста пожарников, огонь уничтожил почти все, к счастью, людей в доме не было, а пожарный, которого доставили в больницу — ему на спину упала деревянная балка, — получил отпуск. Дальше шли комментарии членов семейства Лакасс — все они находились на своей гваделупской вилле на острове Сен-Мартен. Господин Лакасс-старший высказывал серьезные сомнения насчет версии поджога. «Я всегда очень аккуратно вел свои дела. “Сырам Лакасс” никто никогда не угрожал». Третья жена Жан-Шарля Лакасса, бывшая топ-модель, чью фотографию я видела в «желтом» журнальчике в парикмахерском салоне, сокрушалась, что пожар случился в такой неподходящий момент. Ее дочь от первого брака, прима-балерина Нью-йоркского балета, несколько месяцев назад получила травму колена, катаясь на лыжах в Аспене. «Этой осенью Ким возвращается в Монреаль. Мы хотели бы поселить ее в своем доме, но сколько времени уйдет на восстановление?» Юбер Лакасс — его слова приводились в самом конце — заявлял, что произошло чудо. «Я сейчас вношу окончательную правку в мой первый роман и оставил компьютер в Монреале, а с собой взял ноутбук. Следователи сообщили, что сгорело абсолютно все, и я благословляю небо за то, что прихватил на Сен-Мартен дискеты. По правде говоря, я, как и герой моего романа “По ком звонит кол?”, атеист, но на сей раз искренне благодарю Господа!»
— Он благодарит Господа, вот ведь придурок! — съязвила я. Леони за руку потащила меня переодеваться. — Он и пожар использовал для рекламы своего романа. Да в университете хранятся две или три копии его работы!
Впрочем, рецензия на «Вечеринку в саду» занимала половину страницы Е 8 «Прессы», и три строчки саморекламы Юбера Лакасса на странице А 1 не могли испортить мне день.
Родители решили проехаться в Провинстаун и по дороге забросили нас на пляж. Леони намазалась кремом для загара и погрузилась в чтение последнего номера «Мадемуазель», не выпуская изо рта золотую цепочку. Гийом заснул рядом с ней, прикрыв лицо бейсболкой, а тело — простыней в цветочек, которую прихватил из дома, наплевав на висевшее в шкафу «DON′TBRINGARTICLESFROMTHEHOUSETOTHEBEACH»[26]. Я открыла второй том Пруста, перевернула десять страниц, не поняв ни строчки, убрала его в сумку и взялась за газету. Я дважды перечитала рецензию Эрве Юдона, пропуская через пальцы обжигающий песок, пока на ладони не остались только высохшие травинки водорослей. В груди у меня что-то сжалось. Я приподнялась на локтях и закурила, устремив взор к горизонту. По берегу прогуливались толстые мужчины и женщины, дети носились по пляжу с огромными глянцевыми пакетами чипсов, море лизало песок и сливалось с небом. Любуясь синевой небосвода, я вспоминала, как Лоран Вьо вошел в кабинет Софи Бланше с гранками первого тома «Новой иллюстрированной истории коренных народов»: «Не найдется и трех дураков, которые это купят!» Потом, у стойки кафе, залитого утренним светом, он произнес: «Специальный тост с сыром и пакет, пожалуйста». В своем чуланчике он раздраженно бросил: «Это же твоя первая книга», а потом долго молча пялился на мою задницу, пытаясь разглядеть трусики. Прощался он со мной в пустой приемной издательства «Дюфруа» — наклонился, давая прикурить, и сказал: «Приятно было с тобой работать». Я понимала, что вела себя с ним не слишком вежливо, но вспомнила испачканные красной пастой руки и перестала драматизировать ситуацию: даже учение Христа сначала перевирали, отрицали и критиковали! Многие так поступали и до меня — с куда более разрушительными последствиями. «Она хорошенькая. Да и роман ничего». Если постараюсь, наверняка без особого труда снова завоюю сердце редактора «Издательского дома Дюфруа».
Я закопала в песок окурок и принялась тормошить Гийома.
— Эй, проснись на минутку. Предположим, тебе нравится девушка. При встрече она ведет себя не слишком любезно, потому что ты ее достаешь. Не слишком любезно, но и не совсем безразлично. В один прекрасный день девушка осознает, что должна тебя поблагодарить — за то же самое, из-за чего ты ее раздражал, знаю, это выглядит по-идиотски, но это так. Что бы ты хотел получить от нее в подарок? Бутылку вина? Галстук?
Гийом потер глаза и попросил повторить вопрос. Он слушал внимательно, вытянув волосатые ноги на песке.
— Если девушка мне нравится, я бы хотел получить что-нибудь пооригинальней.
Он зашнуровал красные кроссовки и поинтересовался, будем ли мы бегать: «Мне нужно быть в форме к следующему матчу». Мы с сестрой дружно отказались. Гийом обозвал нас лентяйками и вышел на берег, затерявшись среди зонтиков, песчаных замков, будок с мороженым и купальщиков.
— Зачем ты забиваешь ему голову? — воскликнула Леони, шлепнув меня журналом по затылку. — Не хватает только, чтобы он кого-нибудь подцепил, теперь, когда я бросила Пьера!
Мы снова намазались кремом, я надела соломенную шляпу и рассказала ей свою историю.
В половине пятого мы приплелись домой. Родители уже вернулись из Провинстауна и пили на веранде кир. В гостиной бушевала «Alegria». Я положила кусок газеты с рецензией на край буфета, а мокрое полотенце повесила сушиться на спинку стула в кухне.
— Что едим? — спросила Леони, вытряхивая песок из сандалий. — Яйца давно переварены, на таком пайке крепкие дети не получатся!
— Примите душ и одевайтесь, — ответила мама.
В плавучем ресторане обед подавали между четырьмя и шестью, для ранних пташек.
— Ранние пташки? — переспросил Гийом.
Отец поднял глаза от «Вечеринки в саду» — он читал, сидя в кресле-качалке.
— Местные жители, — пояснил он, послюнявил палец, перевернул страницу и подмигнул мне. — Я держал ее в багажнике «вольво». И правда смахивает на нашу семью.
— Вовсе нет.
— Все, кроме бассейна.
Леони и Гийом заняли ванную, я решила приготовить себе кир и взяла белое вино из ведра со льдом.
— Я сейчас тебе все сделаю, деточка, — прощебетала мама, вырывая у меня бутылку. — Сиропа побольше или поменьше?
Неужто мне придется благодарить Лорана Вьо еще и за то, что он помирил нас с мамой?
— Средне.
— Alegrrrrrrria, поклянись, что ни ты, ни твоя сестра никогда не вызывали у себя рвоту, как Джессика, чтобы похудеть. Я этого не переживу.
В комнату ворвалась Леони. Сестра обернула вокруг тела цветастое полотенце, лицо у нее было красное, и она отчаянно размахивала руками.
— Унитаз засорился!
— Ты бросила туда бумагу?
— Да, а что?
Папа уронил мой роман на пол, даже не заложив страницу. Мы перевернули вверх дном весь дом в поисках вантуза, ведра и тряпки. Придя вечером в плавучий ресторан, мы не застали там ни одной ранней пташки из местных.
Глава 5
ОСЕННИЙ КОКТЕЙЛЬ
Что делает писателя гением?
В университете каждый преподаватель знал ответ на этот вопрос. Один, приверженец марксистской эстетики, говорил: чтобы быть гением, писатель должен уметь «максимально связно донести до читателя видение мира той или другой социальной группы через литературный вымысел». Другой, старый эрудит с трясущимися губами, утверждал, что гениальный писатель способен достичь «возвышенного, которое есть отзвук величия души». Третья, молодая почасовичка, сторонница разрушения, боровшаяся против засилья патриархата в университете, заявляла, что нет ни писателей, ни гениев, но только сюжеты, «создаваемые внутри властных структур самими этими структурами».
Ладно, говорила я себе, не без труда припоминая эти определения. Но предположим, что в один прекрасный день некий ученый получит грант на какое-нибудь исследование типа: «Псевдокритика литературных коктейлей». Неужели он выдвинет такую вот гипотезу: писатель — гений, если единственное, что его волнует, это как привлечь к себе внимание официантов, черт бы их всех побрал! И неважно, что рядом с ним на сцене Овальной гостиной отеля «Ритц-Карлтон» стоит рассыпающаяся в похвалах издательша, а пестрая толпа бурно аплодирует.
Во всяком случае, поскольку мне всегда говорили о Марселе Жоликëре исключительно в превосходных тонах, я ни секунды не сомневалась, что он гений. «Надо же!» — воскликнула я, узнав в поднимавшемся на сцену человеке Марселя Жоликëра. Я решила, что Марсель, с которым скандалила по телефону Софи Бланше утром в день моего первого визита в издательство «Дюфруа», и есть тот самый мятежный вундеркинд бомжеватого вида — грубые сапоги, драные джинсы, рубашка с оторванными рукавами и длинные патлы, — который восемь лет назад, после невероятного успеха своего первого романа «Железная рука», вышедшего в издательстве «Эгль», не отступил от своих высоких политических принципов и открыто наплевал на единогласно присужденную ему Премию генерал-губернатора. А еще я совершенно отчетливо понимала, что Марсель Жоликëр, несмотря на прессинг со стороны нового издателя, так и не закончил второй роман, иначе с чего бы это Софи Бланше, надевшая на коктейль платье из лимонно-желтого муслина с заниженной талией, ограничилась представлением переиздания «Железной руки» карманного формата в серии «Классики современности»?
Следующим номером ее программы стало объявление о выходе второго тома «Новой иллюстрированной истории коренных народов», и на сцену поднялись два великана с вплетенными в косички перьями, в длинных замшевых плащах с бахромой.
— А где же ковбои? — язвительно поинтересовался мужчина в полукруглых очках.
Облаченная в серый костюм мадам Венн, раздававшая приглашенным новый каталог издательства, расстреляла его взглядом, укоризненно покачав пуделиной башкой: «Шш-шш-шш!»
Все это время Марсель Жоликëр, прятавшийся за спинами двух полномочных представителей племени аттикамек, пытался жестами привлечь внимание официантов. По залу пронеслись сдавленные смешки и перешептывания. «Прошу внимания!» — призвала Софи Бланше, стараясь скрыть нетерпение. Марион тоже стояла на сцене: в прошедшем сезоне она проиллюстрировала у Дюфруа две детские книжки. На ней была красная кофта с капюшоном, узкие кремовые капри и белая шаль, в одной руке она держала стакан, другую прятала за спиной. Когда Софи Бланше второй раз призвала зал к порядку, Марион незаметным движением передала свой стакан умиравшему от жажды гению. Марсель Жоликëр бросился на колени и обцеловал ей руку до самого локтя. Смешки перешли в хохот. Марион тоже подавилась смехом и нежно, как гладят верного пса, взъерошила Марселю длинные патлы. Софи Бланше что-то им крикнула, но слов, к сожалению, никто не разобрал: она предусмотрительно прикрыла микрофон ладонями.
Черное платье, которое я купила накануне, поддавшись на уговоры Леони, обтягивало мне попку. Я с любопытством наблюдала за происходившим на сцене фарсом.
— Жоликëр! — пробурчал Бернар. — Несчастный кретин! Никогда не просыхает.
Мы стояли у бара при входе в Овальную гостиную, рядом с роскошными зеркальными дверями. Я поставила пустой стакан на стойку и подумала, что мастер впервые позволил себе в моем присутствии комментарий в адрес ныне здравствующего писателя. «Хемингуэй вовсе не считал себя куском дерьма». «Вирджиния Вулф называла Джойса омерзительным студентиком, расчесывающим свои прыщи». «Кафка, как и Кьеркегор, отказался от брака». На семинарах по литмастерству Бернар никогда не заходил дальше. Но теперь, когда с его помощью моя первая книга увидела свет и мы стали встречаться на коктейлях, не было ничего удивительного в том, что Бернар делится со мной последними сплетнями. Да и вообще, присутствовать на светском мероприятии, где никто ни о ком не злословит, так же скучно, как смотреть фильм без звука.
На сцене Марсель Жоликëр вернулся наконец на свое место, и Софи Бланше продолжила:
— «Издательский дом Дюфруа» с гордостью сообщает, что в этом году мы будем участвовать в организации продовольственной помощи району Ошелага-Мезоннëв[27], и в связи с этим приглашаем наших авторов присылать кулинарные рецепты для коллективного сборника. Деньги будут направлены на счет благотворительной организации, которая каждый день протягивает руку помощи самым неимущим гражданам.
Бернар взял со стойки бокал с красным вином и знаком попросил бармена приготовить мне порцию джина с тоником. Потом он рывком ослабил узел галстука, спустив его до третьей пуговицы лиловой хлопковой рубашки. Бернар вспотел, под мышками на ткани темнели круги.
— Я так и не понял, почему «Железная рука» вызвала такой фурор. Между нами, роман-то из рук вон плох.
В его голосе прозвучала злобная враждебность. «Сцена ревности?» — спросила я себя, принимая из рук бармена стакан. Марсель Жоликëр был примерно одних лет с Марион и к сорока годам успел прославиться. А Бернар несколько минут назад признался, что артрит в запястьях помешал ему этим летом играть в теннис. Кроме того, несмотря на нелепую позу вечного бунтовщика и дикие лохмотья вместо приличных тряпок, Марсель Жоликëр отказался от премии генерал-губернатора, а Бернар, штатный преподаватель крупного университета, носил брюки с безупречной стрелкой, раз в месяц ходил к парикмахеру, но наверняка принял бы награду, если бы ему ее присудили. Все это делало Марселя Жоликëра в моих глазах соперником Бернара, к тому же характер моего мастера был таким же мрачным, как у его альтер эго в «Шепотах песка»: тот и помыслить не мог, что уставшая от пустых обещаний молодая любовница изменит ему.
Неожиданно какой-то усатый толстяк встал прямо передо мной, видимо, считая себя человеком-невидимкой. Я вздохнула и поднялась на цыпочки.
— А кто стоит за спиной у Софи Бланше?
— Это мсье Дюфруа, — сообщил Бернар. — Я говорил, что мы вместе учились в классической гимназии?
Его голос прозвучал очень спокойно. Я кивнула и вытянула шею, чтобы получше разглядеть основателя издательского дома. Приземистый, как обезьяна, и лысый, как коленка, мсье Дюфруа стоял совершенно неподвижно, засунув руки в карманы коричневого пиджака, и сурово смотрел вдаль. Я решила, что он прикидывает, во что ему обойдется этот шикарный прием.
Приглашенных было человек двести, и официанты уже час обносили нас тяжелыми серебряными блюдами с восхитительными крошечными пирожками. «Копченая семга с земляникой», «слоеные корзиночки с молодым шпинатом и рокфором», «боккончини с пюре из манго», «яйца “мимоза” с икрой», «запеченные креветки», — завывали официанты в белых перчатках и черных бабочках, подставляя блюда гостям. Плюс спиртное, от которого у меня уже начала кружиться голова. Спору нет, кое-кто из присутствовавших в зале авторов — я думала о тех, чьи книги фигурировали в списках бестселлеров, — имели законное право набивать брюхо до отвала. Моя же «Вечеринка в саду», несмотря на щедрые три с половиной звезды Эрве Юдона, пока в этих списках не появлялась, разве что на самых последних позициях. Впрочем, вернувшись с каникул, я нашла в звуковой почте следующее послание: «Алло, добрый день. Это Анни Бриер, писательница? Надеюсь, что набрал верный номер: мне дали его в справочной. Меня зовут Жослен Монетт, я режиссер, возможно, мое имя вам знакомо? Итак. Моя жена на днях купила вашу «Вечеринку в саду»: мы устраивали прием в шале, и она решила, что найдет в книге рецепты для барбекю. Я ее прочел, у меня возникла идея экранизации. Сегодня вечером я отправляюсь в Мексику и перезвоню вам, как только вернусь. В романе что-то есть, нам нужно встретиться». С тех пор прошло больше двух недель, этот господин не объявлялся, но я не слишком расстраивалась. Дени Аркана[28] я знала, но Жослена Монетта? Нет.
— Устрицы «рокфеллер», — шепнул нам с Бернаром официант.
Моллюски покоились в центре перламутровых раковин под золотистой корочкой из поджаренного пармезана, в середину была воткнута веточка петрушки с листочками в форме сердечка. Пахли они умопомрачительно, и усатый толстяк, заслонивший мне сцену, обернулся так стремительно, что заехал локтем по моему стакану и несколько капель ледяной жидкости попали на воротник платья. Я хмуро зыркнула на багроволицего хама, но он и не подумал извиниться, складывая раковины в пухлую ладонь. Я взяла у Бернара салфетку, чтобы промокнуть платье.
Софи Бланше закончила свою речь, и зал снова взорвался аплодисментами. Я обвела взглядом толпу, опустилась на пятки, одним глотком допила джин и простилась с Бернаром.
— Мы с Марион здесь не задержимся. Тебя подвезти?
— Очень мило с твоей стороны, но мне нужно кое-кого найти.
Мы расцеловались, и я ушла.
К потолку поднимались клубы сигаретного дыма, но зал оставался невозможно красивым. Угасающий вечерний свет первого сентябрьского понедельника проникал через белый тюль и бархатные лиловые шторы на окнах и мягко отражался от стен цвета шампанского. Висевшая на розетке в центре потолка хрустальная люстра сияла, рассыпаясь бриллиантовым светом. Женщина во фраке села за стоявший на сцене рояль, к потолку взлетело несколько нот, но мелодию из-за гула голосов разобрать было невозможно.
«Простите! Осторожно! Ой! Извините! Сожалею! Прошу прощения!» — бормотала я, пробираясь через толпу, от которой пахло слишком терпкими духами и потом.
Я добралась до застекленных дверей, за которым находились Сады «Ритца». Отдышалась, пригладила волосы и одернула платье, съехавшее на сторону в схватке с толпой. Приведя себя в порядок, я обогнула несколько столиков и направилась к последнему, за которым сидел (вернее будет сказать — развалился), взгромоздив длинные ноги на стул и заложив руки за голову, одетый в белые джинсы и рубаху из неотбеленного льна Лоран Вьо. Он смотрел в потолок и мыслями был где-то далеко.
На Кейп-Коде я много раз воображала себе эту сцену. Сначала я думала, что позвоню Лорану Вьо на работу и договорюсь о встрече. Но после возвращения в Монреаль мне прислали приглашение из издательства, и я решила, что на шумном коктейле наша встреча получится более естественной, произойдет как бы по воле случая.
— Добрый вечер, мсье.
Лоран Вьо оглядел меня, улыбнулся, снял ноги со стула и даже стряхнул с него пыль. Я закурила, сделала несколько шагов, покачивая бедрами, как меня учила Леони, и села напротив него.
— Почему ты забился в угол и кукуешь тут в одиночестве?
— А почему бы и нет? — ответил он, чиркая спичкой.
Только тут я поняла, что плохо затянулась и сигарета не горит, но не подала виду, вытянула шею и прикурила, не сводя с него глаз. Волосы красиво обрамляли лицо Лорана, в пламени спички зеленые глаза казались почти желтыми. «Дела идут?» — спросила я, вдохнув дым. Он задул спичку и ответил, что у меня чудный загар.
— Я была на Кейп-Коде.
Я подвинула к нему по столу пакетик из глянцевой бумаги, обклеенный зеленой шелковой бумагой, который таскала с собой в течение всего приема.
— Кстати, я привезла тебе подарок.
Лоран взял пакетик — руки у него были испачканы чем-то красным, — а я добавила:
— В благодарность за ту историю с пословицами, прилагательными, анаколуфами и всеми прочими «бух», «хлоп!» и «трах!». Эрве Юдон дал мне за них три с половиной звезды.
Я смотрела на Лорана, пока тот изучал этикетку.
— Я очень тронут, — произнес он наконец и убрал подарок — «SaltWaterTaffy»[29] — в валявшийся на полу черный портфель из кожзаменителя.
Я провела языком по зубам, затушила сигарету и вытерла потные ладони о платье.
— Надеюсь, ты не диабетик?
— Да нет, что ты.
Лоран подозвал стоявшего неподалеку официанта и взял с подноса два бокала белого вина.
— Все бывает. У меня, например, аллергия на вишню.
Шум голосов не утихал. Мы с Лораном Вьо сидели на отшибе, пили вино и курили. Он родился в Труа-Ривьер, его родители всю жизнь преподавали в колледже общего и профессионального образования и недавно вышли на пенсию. Он был членом национальной сборной по плаванию. В двадцать один год переехал в метрополию, чтобы изучать в Монреальском университете французскую литературу, где позже начал готовиться к поступлению в магистратуру. Когда Софи Бланше позвала его с собой в «Дюфруа», он плюнул на экзамены: надоело вечно влезать в долги, чтобы платить за обучение, и горбатиться четыре вечера в неделю в «Круассантри», в этом «кафе для слабоумных» на улице Фермон. Я перебила Лорана:
— А о чем было твое исследование?
Я думала, он выдаст какое-нибудь заумное название, связанное с его нынешней работой. Основание Французской академии, лексикология, словарь Фюретьер. Лоран Вьо скорчил рожу.
— Я был записан в семинар по литературному мастерству. Писал роман.
— Как я в Макгилле! Ты так и не закончил?
Он ответил, что пытался вернуться к роману «поэтапно», но, проводя время на работе за чтением, перечитыванием и доведением до ума чужих книг, просто не способен, приходя домой, заниматься собственным творчеством.
— Моя работа выхолащивает мозги.
— Вот как! А меня этим летом доставала моя собственная мать.
Он снова окинул меня взглядом, покусывая губы. Я обмахнула лицо и затылок сумочкой.
— Думаю, это не одно и то же.
Музыка смолкла, пианистка захлопнула крышку рояля, спустилась со сцены и присоединилась к курившим на террасе Садов официантам. Бармены за стойкой с оглушающим грохотом убирали бутылки и стаканы, работали они проворно, как на конкурсе. Гости потянулись на выход к зеркальным дверям. Софи Бланше заметила нас с Лораном и так стремительно покинула аборигенскую делегацию, что в воздух взлетело несколько перышек из их косичек.
— Милые мои, — пропела она, — идете в ресторан?
Она взмахнула руками, словно призывая нас поторопиться. Появился почесывающий промежность Марсель Жоликëр.
— Чертовы английские аристократишки! Они больше не желают мне наливать.
Марсель попросил у Лорана сигарету.
— Спокойно, котеночек, мы идем в кабак.
— Страна англопедиков!
Софи Бланше и Марсель Жоликëр направились к выходу. Лоран Вьо поднял с пола свой черный портфель и встал. «Идем», — сказал он. Мы проследовали через пальмовый дворик в забитый людьми холл гостиницы. Мсье Дюфруа помахал Софи Бланше и Марселю Жоликëру, Лоран Вьо извинился и пошел к роскошной лестнице с позолоченными стойками перил — там находились туалетные комнаты.
Глядя ему вслед, я думала, уж не разонравилась ли ему. Он говорил со мной только о себе, не задал практически ни одного вопроса. Я вспомнила «SaltWater Тaffy»: подарок, конечно, оригинальный, но, может, чуточку старомодный? Если не считать нескольких оценивающих взглядов, Лоран инициативы не проявлял. Неужели издательство «Дюфруа» опубликовало в этом сезоне роман другой молодой авторши и она привлекла к себе внимание Лорана? Как знать. Я подошла к столу, где среди пустых стаканов и пепельниц с горой окурков валялись осенние каталоги «Дюфруа», взяла наименее захватанный и начала пролистывать. На каждой глянцевой странице рядом с короткими аннотациями красовались черно-белые фотографии авторов. У некоторых был вид только-только вышедших из концлагеря мучеников, другие напоминали лишенных сладкого капризуль. Кое-кто, конечно, улыбался, по преимуществу авторы книг для детей и юношества. Но главным было другое: все они явно могли вспомнить, что именно ели в тот день, когда первый землянин высадился на Луне.
— Псст! Псст!
Я подпрыгнула от неожиданности. Юбер Лакасс подавал мне знаки, «жестикулируя» бровями. Бермуды в докерском стиле, тощие ноги, темные очки на макушке, прижатый к щеке мобильник — красавец, нечего сказать!
— Юбер?
Он закрыл телефон, обнял меня за талию, наградил мокрым поцелуем куда-то возле рта.
— Черт возьми, птичка моя, стала писательницей и бегаешь в коротком платьице на светские тусовки?
— Что ты здесь делаешь? — возмущенно воскликнула я, вырываясь из его цепких лап. — Мсье Дюфруа решил опубликовать «По ком звонит кол?»
Он смачно заржал, продемонстрировав лошадиные зубы.
— Шутишь! Я отослал рукопись французским издателям. Сама прекрасно знаешь, будь он опубликован у нас, все бы сказали: «Папаша помог!»
«По ком звонит кол?» издадут во Франции? Может, в «Галлимаре»? Я с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться прямо ему в лицо.
— Живешь здесь, пока перестраивают фамильный замок?
Юбер покачал головой.
— Вся коллекция надувных кукол сгорела. Ее оценивали в десять тысяч долларов.
— Милосердный Господь не мог спасти все.
— Неостроумно. Я, между прочим, нуждаюсь в утешении.
Я втянула голову в плечи и сделала вид, что внимательно изучаю каталог.
— Ну же! Апартаменты с джакузи, любые порнофильмы, панорамный вид на центр города. Можно заказать шампанское и даже экстези, у меня здесь свой человечек.
Я бросила взгляд в сторону золоченой лестницы: повернувшись к нам спиной, Лоран Вьо разговаривал у стойки портье с каким-то мужиком в галстуке. Я подумала: не хватает только, чтобы этот придурок Юбер Лакасс все испортил. Слева от меня Марсель Жоликëр обращался к ковру с узором из акантовых листьев. Софи Бланше беседовала с мсье Дюфруа. Я воспользовалась моментом и ткнула Юбера Лакасса каталогом в живот:
— Пошел к черту!
Он пожал плечами, не переставая улыбаться.
— Тем хуже. Декор моего номера наверняка оценят первокурсницы! — бросил он и легким шагом направился к лифтам. — 504-й! — крикнул он и махнул на прощанье рукой. — Я зарегистрирован как Брэд Питт.
Несколько пьяных рож обернулись в мою сторону, по толпе пробежал шепоток: «Брэд Питт в “Ритце”?» — спрашивали одни. Другие интересовались: «Это наследник “Сыров Лакасс?”»
— Это вам не игрушка, девушка, — рявкнула мадам Венн, вырывая у меня из рук каталог и пытаясь спасти остальные.
Я уловила легкий аромат лимона и мускуса, узнала его и вздрогнула.
— Все в порядке? — спросил Лоран Вьо, бросив взгляд в сторону лифтов.
— Все прекрасно.
Неужели он уходил, чтобы надушиться?
Через несколько секунд вращающиеся двери вытолкнули нас на тротуар под козырек отеля в компании Софи Бланше и Марселя Жоликëра.
— Я слишком много выпила, — пожаловалась Софи Бланше, с трудом удерживая равновесие на высоких шпильках. — Не помню, что наговорила мсье Дюфруа. Нужно поймать такси.
Марсель Жоликëр энергично покачал головой.
— Ты пообещала ему мой роман на январь будущего года, ведьма ты проклятая!
— Ты сам поклялся, что отдашь мне его в июне, так что пиши жалобу на себя. Такси! Выкручивайся как знаешь.
Портье в бордовой ливрее свистком подозвал нам машину и уже открывал дверцы, когда тот самый усатый грубиян, что толкнул меня у бара, отпихнул нас в сторону.
— Земля горит под ногами, — возвестил он. — Опаздываю на премьеру.
Он с трудом втиснулся на заднее сиденье. Дверца захлопнулась, и такси покатило в сторону улицы Ивербрук. «Фашистюга!» — пролаял ему вслед Марсель Жоликëр, сделав неприличный жест и задрав ногу в грубом сапоге. Софи Бланше, опасно качнувшись на каблуках, мертвой хваткой вцепилась ему в руку.
— Хоть он и критик, но срать нам на голову права не имеет! — отбиваясь, вопил Марсель Жоликëр. — Фашист!
Подъехало такси, я втиснулась на заднее сиденье между Лораном Вьо и Софи Бланше, и тут она взорвалась:
— Эрве Юдон всегда очень умеренно критикует книги издательства. Этим летом он один заметил роман Анни. И даже присвоил ему три с половиной звезды. Не хватает только, чтобы он затаил на нас злобу из-за твоих обезьянних выходок.
— Это был Эрве Юдон? — спросила я Лорана, пару раз едва заметно толкнув его коленом.
Он кивнул, а я пролепетала: «Ну надо же! Кто бы мог подумать!» Нельзя сказать, что я часами воображала, как выглядит человек, так щедро наградивший мое творение, но есть какой-то минимум, на который вправе рассчитывать автор, представляя себе образ критика, и это уж точно не хам, обливающий дам спиртным, обжирающийся как свинья на приемах и перехватывающий у других такси. «Ух ты!» Тут Лоран Вьо прижался ногой к моей ноге, и я отвлеклась. Даже через джинсы я чувствовала, как напряглись у него мышцы. Может, он все еще находит меня хорошенькой?
— Ты-то плевать хотел на критиков! — негодовала сидевшая справа от меня Софи Бланше. — Если так пойдет и дальше, ни один из них не доживет до выхода твоего романа в свет!
Марсель Жоликëр занимал «место смертника». Он обернулся и, хотя голова у него болталась, как у марионетки, вперил в меня взгляд своих мутных, обведенных черными кругами глаз. Сальные пряди волос падали на серые угреватые щеки.
— Не помню, чтобы нас знакомили.
Я слегка застеснялась и протянула ему руку.
— Я — та самая Анни. Три с половиной звезды. Анни Бриер.
Марсель Жоликëр поднес мою руку к губам и, прежде чем я успела отреагировать, провел по коже теплым шершавым языком. Лоран прыснул со смеху. Я с трудом удержалась от брезгливой гримасы, говоря себе: «Ты не можешь делать “козью морду” живому классику!» Успокоив себя этим догматом, я позволила ему наслаждаться процессом, пока не вмешалась Софи Бланше.
— Оставь малышку в покое! Тебе что, Марион Гулд не хватило?
— Цып-цып-цып! — прокудахтал Марсель Жоликëр и выпустил мою руку. Пока я вытирала его слюни о бархат обивки, он повернулся к смуглолицему водителю. — Зачем ты приехал в эту страну колонизированных олухов? — вздохнул классик, скорбно качая головой. — Здесь холодно восемь месяцев в году, а все бабы — толстые неудовлетворенные перестарки.
— Идиот! — выдохнула Софи Бланше, ткнув острым каблуком в спинку переднего сиденья. Шофер весело кивал в ответ на разглагольствования Марселя. Желтая оборка с шелестом опустилась мне на ноги, и Софи Бланше раздраженно поправила свой наряд.
— Мне очень нравится ваше платье, — сообщила я доверительным тоном: пусть знает, что я на ее стороне.
Софи Бланше улыбнулась, достала из сумочки пудреницу и принялась поправлять макияж. Такси ехало на север, к авеню Дюпарк. Заходящее солнце рассекло горизонт на розовые, лиловые и апельсиновые полосы, на небе показалась прозрачная луна. На западе по парку Мон-Руаяль прогуливались люди, желавшие насладиться дивным сентябрьским вечером. В восточной части города, на лужайке парка Жан-Манс, голые по пояс мужики гоняли мяч, а стайка девушек уплетала мороженое «MisterFreeze». «Гамбургеруйте всего за 1,39 $» — призывала реклама «Макдоналдса» с кормы ехавшего перед нами автобуса. Надпись в затейливой рамке под изображением пухлого, сочного, лежащего на белой скатерти гамбургера гласила: «Жареный камамбер, смесь из разных сортов салата и ароматных трав с домашним майонезом».
— Какая тупая игра слов! — вздохнул Лоран Вьо.
— И грубая, — добавила я.
— А майонез они кладут ненастоящий. Не майонез, а липкая желтая безвкусная замазка.
— Отврат! — поддакнула я, удивившись, что Лоран Вьо посещает «Макдоналдс».
— Остановите здесь! — приказала Софи Бланше.
Пока главная редакторша «Издательского дома Дюфруа» платила по счетчику, Лоран Вьо протянул мне руку, помогая выйти из такси, — очевидно, заметил, что узкое платье стесняет меня в движениях.
— Спасибо. Значит, тебе нравится junkfood[30]?
Лицо у него стало растерянным, и он закурил.
— Ничего страшного, я выгоняю отраву в бассейне.
Софи Бланше хлопнула дверцей и вступила в разговор.
— Вьо, нужно будет выяснить расписание свободной дорожки в бассейне Ассоциации, — сообщила она, увлекая нас за собой.
— Я голоден, — голосил Марсель Жоликëр.
Стены полуподвального зала греческого кабачка были украшены фотографиями белых домиков на фоне ярко-голубого неба. За столом уже сидели люди — некоторых я видела в «Ритце» и в каталоге издательства «Дюфруа». Наклонившись поближе, Лоран Вьо приглушенным, щекотавшим мне ухо голосом сообщил, кто есть кто. Известная поэтесса, хозяйка книжного магазина, два менеджера по продажам, переводчица, драматург, историк, пресс-секретарь, автор винного гида. «Знаете определение романа по Рамоне?» — спросил, обращаясь в пространство, специалист по винам. Низенький смуглолицый официант со жгуче-черными волосами подошел принять заказ. Только после этого Софи Бланше соблаговолила выслушать ответ.
— Роман — это нервная депрессия со знаками препинания!
Зал огласился хохотом. Официант принес красное и белое вино в графинчиках и начал подавать еду: поджаренный хлеб, тараму[31], цацики[32], оливки, жареные баклажаны и кабачки, помидорный салат с фетой, осьминога на гриле, ягненка, цыплят, дораду, морского сома. Когда на тарелках остались лишь крошки пахлавы, Софи Бланше расплатилась по счету кредиткой, все поплелись домой, а я осталась наедине с Лораном Вьо. В голубом стакане трепетал огонек свечи. На меня снизошло вдохновение.
— Ты знал, что Вирджиния Вулф правила рукописи, лежа в постели со своим мужем Леонардом?
Официант подал нам водку с запахом лакрицы.
— Узо. От заведения.
— Даже не знаю, — ответил Лоран, откашливаясь после крепчайшей водки, — что и сказать.
Я запрокинула голову и тоже выпила.
Через несколько мгновений мы оказались на тротуаре перед входом. Огни машин на авеню Дюпарк напоминали длинные волосы летящих в ночи ангелов.
— Ты по-прежнему живешь на Бребëф? — спросил Лоран, когда мы сели в такси.
— Ты ясновидящий?
— Карточка автора. Я тебя отвезу.
— Ну конечно, карточка. Но как тебе удалось достать конфиденциальные данные?
— Бребëф — это между чем и чем? — нетерпеливо спросил шофер.
— Между Мон-Руаяль и Жильфор, мой добрый господин. Ну а ты где живешь?
Машина повернула на углу Сен-Вьятëр.
— В Вердене. Мне по дороге.
Лоран Вьо повторил эту фразу, поднимаясь по лестнице к моей квартире, потом произнес ее, когда мы рухнули на мой диванчик, и еще раз, когда пытался вытащить меня из платья.
— Только подвезу. Черт, как оно снимается?
— Боже, там что, нет молнии? Я только вчера его купила.
— Подожди.
— Ох!
Мы продолжали ерзать по мягкому диванчику. Лоран Вьо жадно целовал меня, дергал за строптивую молнию, то и дело поглядывал на выпуклость в своих штанах, шарил руками по моему телу, и меня вдруг посетило сомнение: ненасытность Лорана Вьо внезапно стала столь откровенной, что он напомнил мне молодых волков в период гона, населявших рассказы студентов из Бернарова семинара.
Лоран Вьо в поиске? — подумала я. Может, он потому и сидел один в Овальной гостиной? Я высвободилась из его объятий.
— Что, цацики? — спросил он, подышав в ладонь.
— Нет, нет.
Я подтянула платье на груди (он наконец обнаружил над молнией два крючка) и доковыляла (одна босоножка потерялась где-то между входной дверью и диванчиком) до стереосистемы.
— Леонард Коэн или Джей-Джей Йохансон?
Компакт-дисков я не нашла. Пауза продлилась несколько секунд. В полумраке гостиной Лоран бросил взгляд на натянувшуюся ширинку, схватился за голову и произнес, дергая себя за волосы:
— Ставь что угодно.
Успокоенная его словами, я взяла первый попавшийся диск, но это оказался Цирк Солнца, который папа сунул мне, как горячую картофелину, после возвращения с Кейп-Кода. «Окажи мне услугу, — умоляющим тоном прошептал он, поднося мои чемоданы, — спрячь его у себя. Я больше не вынесу».
Ну уж нет, подумала я, заниматься этим под «Alegria» мы не станем.
У меня за спиной стонал на диване Лоран Вьо. Я услышала, как звякнула пряжка ремня, и сказала себе: не время искать Милен Фармер[33] или Лизу Экдаль[34], включила радио и попала на университетскую волну. Диктор поздравил слушателей с началом учебного года и объявил новые понедельничные передачи «хип-хоп — фанк — ритм-энд-блюз — микро — соул — блюз».
— Иди ко мне, Анни, так сойдет.
И я пошла к нему в темноте с бешено колотящимся сердцем.
(Далее см. бумажную версию)