Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2006
Мордехай Рихлер Улица / Перев. с англ. Л. Беспаловой. — М.: Еврейское слово, 2005/5765
Как известно, мы ценим художественную литературу за художественность. То есть за совокупность трудноопределимых свойств, которые нигде больше и не надеемся найти. Однако иногда в качестве побочного эффекта литературное произведение превосходно решает и прикладные задачи. Например, описывает ментальные константы. Мне запомнилось замечание Фаулза, что никто так не выразил викторианскую эпоху, ее лицемерный разрыв между фасадом и внутренним содержанием, как Стивенсон в истории доктора Джекила и мистера Хайда.
Получается, если вдуматься, странная ситуация. Стивенсон выигрывает соревнование, в котором не собирался участвовать. Он только записал свой жутковатый сон – и помимо воли нарастил мышечную массу литературы как таковой.
Как представляется мне, с годами и столетиями задача по добыче художественности не упрощается и не усложняется. В этой фундаментальной неизменности заключено само бытие литературы. А вот все прикладные задачи решаются все проще и ярче, потому что тут накопление опыта действительно происходит.
Эта небольшая преамбула была нам нужна, чтобы перейти к главному вопросу настоящей рецензии – читать или не читать «Улицу» Мордехая Рихлера. А смотря зачем. Если с познавательной целью, чтобы ознакомиться с жизнью канадских евреев, то еще как да. А если с теми же смутными мотивациями, с которыми мы открываем Чехова, Гоголя или Зингера, то… ну, я не могу прямо отсоветовать. Скажем мягко, в зависимости от альтернативного варианта. Есть много книг как хуже, так и лучше, чем «Улица».
Вернемся к этнографии. Путеводитель практически ничего существенного не говорит нам о времени, стране или народе. Чтобы согласиться со мной, представьте себе Москву или Россию в оптике путеводителя. Очерк куда информативнее. Эссе продуктивнее очерка, потому что смелее ныряет вглубь. Повесть или роман в случае удачи оперирует живыми типическими фигурами – ничего лучше и представить себе нельзя. На этом поле, заметим, Сергеев-Ценский не проигрывает Достоевскому, более того, за счет менее яркой индивидуальности Сергеев-Ценский некую клетчатку жизни доносит до нас вернее.
А если описывать жизнь меньшинства в большинстве, да еще сталкивая и сопоставляя его с другими меньшинствами, ты можешь быть почти уверен в ценности такого литературного исследования. Его тема локализована так же хорошо, как тема докторской диссертации.
Негры в Архангельске. Русские в Венесуэле. Евреи в Канаде. Мы заполняем своеобразный ментальный глобус – и Мордехай Рихлер вносит свою лепту в эту деятельность. За что ему и спасибо.
Если же перейти к художественной системе автора, то можно сказать, что Рихлер пишет архетипами. Поясню эту мысль. Возьмем три истории. Человек играет в казино, сперва ему не везет, потом он ловит за хвост удачу, потом (к утру) проигрывается в пух. Человек думает, что потерял жену и дочь в фашистской Европе, потом узнает, что они живы и плывут к нему на корабле, потом корабль тонет. Человек кажется всем графоманом, потом выясняется, что это удачливый писатель, потом – что все-таки графоман.
Две из трех историй взяты из книги, третья добавлена для наглядности. Какая, не скажу.
Если эти три сюжета изобразить геометрически, получится одна и та же фигурка. Именно ее, эту графическую эмблемку, мы и назовем немного вольно архетипом сюжета. С человеческой точки зрения это три совершенно разные истории, скучно и долго объяснять почему.
У Мордехая Рихлера они практически совпадают.
По-моему, настоящая литература начинается там, где они резко различаются. Потому что настоящая литература (повторяю, на мой взгляд) работает не с архетипами, а с иерархиями. И пресловутые истории будут ранжированы по важности предмета разговора.
Фактура прозы – это в первую очередь интонация. Именно она (а не лексический ряд, не образы, не сюжеты) резко индивидуализирует автора и произведение. Возникает проблема диапазона. Даже диапазонов. Громче – тише, веселее – печальнее, доверительнее – строже. За счет варьирования ритма, тона, тембра, темпа автор разводит понятия, показывает нам разное как очень разное. Создает контрастную, объемную, центробежную картину мира.
Интонация Мордехая Рихлера заземляет, обращает разное в примерно одно и то же. Она производит этакую эмоциональную анестезию, превращая горе в расстройство, крах в разочарование, счастье в удовлетворение. Это ровный говорок, изредка остроумный, изредка обиженный, никогда – ликующий, гневный, яростный. Справедливости ради надо отметить, что речь автора жива, органична и что эта живость сохранена в переводе. Вообще, недостаточность этой прозы заметна только на более или менее длинной дистанции, как, скажем, нехватка витаминов во вполне добротной еде.
С другой стороны, вам вполне могут нравиться неяркие тона, неброские мелодии. Новеллы Рихлера, из которых составлен более или менее поступательный ход целого, не поражают, а заставляют задуматься. Может быть, это актуально? Ведь достаточно много разнообразных вещей поражают нас сегодня помимо литературы…
Хотя и задуматься тоже есть от чего.
Л. Костюков