Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2006
Л. Петрушевская[1]
Жила-была тетрадка в клеточку.
Она болталась в сумке закрытая и никому не показывала то, что в ней хранилось. Она спала, сомкнув странички, и ей снились чудесные края, горы и леса, принцессы и балы, а иногда слезы и кровь, крапива и страдания. Цветы должны увять, тили-бом!
Когда ее доставали из сумки, то ей приходилось открывать свои тайны, свои страницы. Чьи-то светлые глаза читали их, чья-то рука строчила продолжение или начинала с новой страницы. Тетрадке приходилось видеть другие, следующие сны. Что делать! Она была существо преданное, готовое всегда служить этим светлым глазам и этой руке, которая выписывала (если в дороге) невозможные кренделя и то же самое ночью, без света — когда тетрадку раскрывали и калякали наугад несколько слов, прямо посреди страницы, крупно и криво.
Ясное дело, без тетрадки то, что приходило, то и уходило бесследно и навсегда. Только в ней заключалась вечность.
Цветы должны увять, тили-бом. Но тетрадка не увянет, будьте спокойны.
И надо знать, что мысль приходит только однажды. Если ее не оставить в тетрадке, она опустит глазки, пожмет плечами и исчезнет навсегда, запомните! Мысли — существа строгие, их посылают не напрасно.
А в тетрадке мысль на месте, дома. Притом (говорила себе умная тетрадь) то, что окажется тут у нас, оно потом, возможно, окажется далеко-далеко, в иных краях, и будет гулять по всему свету, и останется жить во многих головах.
Тетрадка надеялась на это «потом».
Единственно чего она боялась — это огня. Приходилось иметь с этим дело постоянно (ведь без света получаются, как известно, каракули, поэтому, когда наступает вечер, нужен огонь, а то ничего не напишешь! А мысли странные существа, они часто слетаются на огонь).
Долгие-долгие были вечера и ночи вокруг тетрадки, когда она работала. Огонь горел.
Тут прилетела важная мысль: нужна толстая длинная веревка. И где бы ни находилась тетрадка (в случае беды, если огонь вдруг разъярится), на веревке всегда можно спуститься вместе с ней.
Веревку принесли и уложили в дорожный сундук.
Теперь они путешествовали вместе — тетрадка в сумке, спасение ее — в сундуке.
А потом — что случилось потом: цветы увяли. Цветы увяли, тили-бом. Их положили прямо на землю и там оставили. Шли дожди, холм земли оседал. Некоторое время спустя на него водрузили камень.
Тетрадку больше не открывали. Где-то она лежала далеко от тех увядших цветов, очень далеко, среди других бумаг, в тесноте. Они знакомились: «Я роман», «Я поэма», «Я пьеса». Но эта тетрадка — она знала, что самое главное в ней.
Там жила маленькая безногая девочка с любящим сердцем. Она одно умела — плавать и любить.
Протекли десятки, сотни лет.
Все, что было в тетрадке, все мысли, все истории, все слова — давным-давно гуляли по свету.
Безногой девочке поставили памятник прямо на берегу моря.
И вдруг тетрадку открыли!
Возник волшебный свет. Он не мигал, он был высоко-высоко, как солнце.
И многие лица — детские, взрослые, старческие — приближали глаза к тетрадке, пытаясь что-то читать.
Но тетрадь была вечно открыта на одной и той же странице, за стеклом, и листать ее было нельзя. Она стояла как тот камень — там, где когда-то завяли цветы, тили-бом.
***
Я ехала по Дании в первый раз в жизни. Мне надо было добраться до города Орхуса из Копенгагена.
Что я искала в Копенгагене — конечно, музей Андерсена.
Долго бродила среди каналов. Был ветреный солнечный денек.
Музей был закрыт, разумеется.
Я шаталась вокруг, села на камень над взъерошенным, сверкающим каналом. Морской ветер крепко пах селедкой и вскрытым арбузом. Я чуть не плакала. Возвращаться не хотелось. Жизнь меня опять обидела, не пустила.
И тут надо мной нависла сказка про девочку, которая все время лила слезы.
Я пришла туда же в день отъезда. Был сильный дождь. Мне удалось попасть вовремя, слава тебе Господи.
Среди экспонатов зиял раскрытый сундучок, в нем лежала толстая веревка.
— Андерсен боялся пожара. Он всюду возил с собой веревку, — сказали мне.
(Я подивилась: надо же!)
Затем я села в поезд и поехала в Орхус.
В дороге я — делать было нечего — продолжала сочинять ту самую историю. Это была сказочка, тайно посвященная другой сказке — на первый взгляд, о капризной девочке-подростке, которая все плакала и плакала от обиды.
(В пятнадцать лет кто не плакал!)
И только я добралась до середины сказки, как объявили:
— Оденсе.
Здесь мне надо было выходить. Я специально попросила у своих хозяев насчет остановки в Оденсе. Они даже сказали, что меня там встретят.
На платформе стояла милая женщина, фея из сказки. Славистка из университета.
Мы пошли с ней бодрым шагом, она знала куда.
Стояла прохладная, солнечная морская погодка.
Фея привела меня на улицу, все дома которой были с нас ростом. Сказочные пряничные датские домики.
— Сюда, — сказала она.
Он тут родился, оказывается.
Историки сочинили сказку о том, что Андерсен был незаконнорожденным сыном короля. Иначе почему перед ним открывались буквально все двери, почему ему помогал каждый? Он был человеком как все, даже чем-то и хуже, нежели все, вообще висел на ком попало, повиснет — и требует. Почему-то он считал, что имеет на это право. Он как бы провозгласил себя национальным сокровищем (многие тогда резко возражали).
Какие низкие потолки. Какие маленькие комнатки!
Потом моя фея потащила меня куда-то еще.
Оказалось, там огромный сверкающий, как какой-нибудь Дворец съездов, музей (так мне показалось после тех домиков).
Мы шли прямо, мы вошли в зал.
Прямо, прямо.
А там была витрина.
В витрине стояла тетрадка в клеточку, раскрытая на середине.
Это была «Русалочка».
Я засмеялась и вытащила свою тетрадку в клеточку, раскрыла ее на середине.
Там была та самая половина сказки «Принцесса-белоножка».
Подошел директор музея Андерсена. Я совала ему тетрадку под нос и заливалась смехом.
Он ничего не понял, разумеется.
Русская женщина трясет тетрадкой, ну и что.
Потом я попросила отвести меня обратно в тот домик.
Но цветы увяли, тили-бом, скоро я сидела в поезде и строчила в своей тетрадке продолжение сказки про принцессу, у которой были такие нежные ручки и ножки, что ей было больно ходить (если ее никто не любил).
Ведь кто любит, носит на руках, тили-бом.
***
В Орхусе меня ждала моя дорогая подружка Хелле Дальгорд, которая за много лет до того стажировалась в России как молодой ученый (стипендия Академии наук!) и была звездой Москвы в брежневские годы, бегала по морозу с косичками, в больших дымчатых очках и в сопровождении русской свиты, настоящая датская принцесса.
Она занималась тем, что в России тогда еще не существовало: женской прозой. Как предупредил стажерку приставленный к ней московский руководитель, это гнилое дело, антисоветские течения! У нас есть только дамская литература, все.
Кстати, с Хелле на прощание произошла интересная история! Когда наша принцесса уезжала, ее провожало пол-Москвы, но на самой границе, в Бресте, ее ждала другая свита, тили-бом: в погонах. Хелле задержали, поскольку, видимо, кое-кто подозревал, что она везет рукописи. Так она и поступила, а как бы вы думали, тили-бом! Хелле очень хотела помочь своим русским друзьям.
Она везла за границу мои рассказы.
Ее спрашивали, с кем она встречалась, что читала.
И тут начинается сказка!
Хелле немедленно забыла русский язык: так бывает с бедными красавицами, они теряют речь (это описано у Андерсена). Она отвечала «нет, нет, нет» даже на вопрос, как ее зовут. Ей говорили, что советский гражданин не может решать сам, где ему печататься. Она отвечала «нет, нет, нет».
После многочасовых бесплодных бесед бедную принцессу посадили в какой-то пустой запертый вагон, и она оказалась в Варшаве. Она вышла на перрон в русской зеленой телогрейке (подарок друзей). Билета не было. И тут явился волшебник, по виду простой подметальщик, и отвел ее к проводнику поезда, отправлявшегося в Данию. Хелле отдала ему последние двадцать долларов и свои туфли. Так поступила бы каждая Золушка, чтобы оказаться дома!
А в СССР нашу датскую принцессу объявили персоной нон-грата.
И должна была пройти целая эпоха, смениться форма правления и даже название страны, чтобы я поехала за границу — и мы с Хелле смогли бы встретиться после стольких лет.
Все-таки сказки обязаны иметь хороший конец, тили-бом.
Хелле за это время, делать нечего, занялась другой литературой и выучила болгарский (и теперь говорит по-русски с болгарским акцентом).
Но тут же она кинулась мне помогать и со свойственной ей скоростью перевела на датский язык мою только что, в поезде, написанную сказку «Принцесса-белоножка». И у нас был литературный вечер, и наша прекрасная подружка Хелле читала по-датски то, что я написала в честь Андерсена!
Правда, в местном издательстве ей сказали, что русские сказки им неинтересны. И датская принцесса-белоножка осталась жить у Хелле в тетрадке. Спит, закрыв странички, и ждет своего часа: тили-бом.
***
Потом я вернулась домой, в Москву.
Я раздала подарки, съела праздничный борщ.
Вечером я, как всегда, рассказала детям коротенькую сказку на ночь.
Мы хором прокричали наш стишок «Спокойной вам ночи, приятного сна».
Я включила им Маленькую ночную серенаду Моцарта.
Потом я приоткрыла дверцу шкафа, чтобы проверить.
Все было на месте.
Наверху, занимая всю полку, лежала толстая веревка длиной двадцать метров, которую я купила давным-давно у строителей. На всякий случай я держала ее в детской, тили-бом.
Андерсен форева[2].
Принцесса-Белоножка, или Кто любит, носит на руках
Жила-была младшая принцесса, и все ее любили. У нее были ручки как из лепестков роз, а ножки белые, словно лепестки лилии. С одной стороны, это было красиво, но, с другой стороны, уж очень младшая принцесса была нежная и чувствительная, чуть что — она плакала. За это ее не ругали, но такого поведения в семье не одобряли. «Нельзя так распускаться, — говорили мама, папа, бабушка и дедушка-король. — Надо держать себя в руках. Ты уже большая».
Но от этих слов младшая принцесса обижалась еще больше и опять принималась плакать.
Однако пришло время, и к младшей принцессе, как это и полагается, приехал принц.
Принц был высокий, красивый и ласковый. «Прекрасная пара!» — восклицали все вокруг.
Принц и принцесса много гуляли, даже танцевали, и принцесса — чего с ней никогда не случалось — плела на лужайке венки для принца и для себя, венки из васильков, которые были такие же синие, как глаза принца.
Принца и принцессу, как и полагается, обручили, то есть объявили женихом и невестой. На этом принц уехал в свое королевство.
А младшая принцесса осталась и принялась плакать. Все ее осуждали за такое поведение, даже вызывали врача. Врач побеседовал с принцессой и неожиданно назначил ей не успокоительные капли, как полагается в таких случаях, а таблетки от боли, потому что оказалось, что младшая принцесса надорвалась на этих танцах и прогулках и стерла свои нежные ручки и ножки до крови.
Время шло, приближалась свадьба, а невеста все плакала и баюкала свои забинтованные руки и ноги, сидя в кровати. Она не могла ни ходить, ни держать в руках чашку с чаем, ее кормила и поила старая нянька.
Однако врач бодро говорил, что все до свадьбы заживет, что просто младшая принцесса слишком нежная и чувствительная, плаксивая и несдержанная, а это, в свою очередь, является плодом неправильного воспитания в семье, а вот когда приедет принц — она вскочит и будет так же танцевать и шевелить руками, как и раньше. «Все это психологическое», — говорил врач и кормил принцессу таблетками от боли.
Но старая нянька взяла фотографии младшей принцессы и отправилась к колдуну. Оттуда она привезла загадочную фразу: "Кто любит, носит на руках".
Фраза эта скоро стала известной всем, всем, кто так любил принцессу с ее младенческого возраста, когда она радостно улыбалась, показывая свои первые четыре зубика и две ямочки на щеках, а кудряшки у нее были как золотой шелк, а глазки — как незабудки.
Кто же не любил принцессу! Все ее любили: и папа, и мама, и дед с бабкой — король с королевой. И они все время вспоминали, какая она была чудесная малышка, какая приветливая, хорошенькая, с четырьмя зубиками. Когда пошли остальные зубы, картина немного попортилась, начался плач и капризы, и дело доехало до того, что теперь на вопрос: «Ну, мы уже перестали дуться на весь мир?» — принцесса вообще не отвечала, что было по меньшей мере невежливо, особенно если спрашивали король с королевой, да еще и по внутреннему телефону. По телефону надо отвечать!
Тем не менее, руководимые старухой-нянькой, к принцессе стали приходить и брать ее на руки все по очереди. Что, конечно, было просто подвигом, особенно если учесть, что, например, бабушка-королева была дамой неопытной и ничего никогда не поднимала тяжелей бокала с вином. А мама-принцесса вообще не знала, с какого боку подойти к своей уже довольно тяжелой дочери — хрупкая-то хрупкая, но все-таки принцесса уже вышла из младенческого возраста, пятнадцать лет, шутка ли!
Но все, поднатужившись, приподнимали младшую принцессу, которая ничего не понимала сначала и даже капризничала, не хотела, чтобы ее трогали, пока ей все не объяснила старуха-няня. Но и тогда младшая принцесса продолжала лить слезы и совершенно не оценила рекорда папы-принца, который поднял ее на двадцать два сантиметра от постели! «Сюда бы слетелись все газетчики мира, — заявил папа-принц, — если бы мы не держали в тайне, что у нас дочь плакса вакса гуталин, на носу горячий блин».
После чего старая няня носила младшую принцессу на руках по спальне целых десять минут, как в детстве, чтобы утихомирить ее, но при этом няня вспоминала и о своих обидах: что повар на кухне оставил ей не куриную ножку, а какой-то волосатый куриный локоть и что внуки одни бегают в деревне без присмотра, а тут живешь, выкладываешься, как потный индюк, безо всякой благодарности.
— Но ты меня ведь любишь? — спросила младшая принцесса, когда няня, набегавшись со своей ношей, положила свою принцессочку обратно на кровать.
— А как же тебя мне не любить? — ворчливо отвечала няня. — Если бы я тебя не любила, я бы за такое жалованье давно бы здесь не жила!
Стало быть, все носили младшую принцессу на руках, но она так и не вылечилась.
Тогда стали говорить, что колдун оказался плохим пророком и что, может быть, няня неправильно пересказала фразу. «И что это такое? — возмущался доктор. — Кто любит, носит на руках! Не будем говорить об отдельных случаях, но меня, например, никто не носит на руках! Даже королеву не носят!».
И все были согласны с таким мнением и начали говорить, что эту фразу надо понимать в том смысле, что сама младшая принцесса никого не любит, и намек был на это.
А принцесса сидела в своей спальне, и няня все время подбивала ее позвонить принцу, но принцесса не соглашалась, а только плакала, почему принц сам не звонит.
Наконец принц позвонил, и трубку держала сердитая няня, а сердилась она потому, что разговор продолжался два часа и няня проворонила обед, и еще она сердилась потому, что младшая принцесса в течение всего разговора умудрилась ни разу не заплакать и даже много смеялась.
— Значит, ты придуряешься, — сказала, положив трубку через два часа, няня, — ты можешь же не плакать!
И няня отправилась пить чай и сообщила всему дворцу, что у младшей принцессы не все так плохо, что она уже смеется. Все поздравляли доктора, ему немедленно увеличили жалованье, и у младшей принцессы без передышки звонил телефон, няня брала трубку и подносила ее к уху своей капризницы, но та в ответ на все вопросы типа: «Ну что, мы уже улыбаемся?» только лила слезы, не отвечая ни «спасибо», ни «начхать», как выразилась потом няня на кухне.
Разумеется, когда была назначена свадьба и приехал жених, все бинты были сняты, ни слова не было сказано ни принцу, ни младшей принцессе, и на вечер, как и полагается, был назначен бал.
Только для принцессы приготовили особо плотные перчатки и сапожки. И когда принцессу одели, она, разумеется, тут же перестала плакать и позволила себя причесать и вплести в косу белые розы.
— Ну, что я говорила? — вопрошала няня по всем коридорам дворца, и повар отвалил ей большой кусок торта на радостях.
Все улыбались, и только врач срочно уволился с работы и уехал со своими новыми семьюдесятью чемоданами.
— Уехал и уехал, — говорила няня после трех досрочных рюмочек, — теперь он нам ни на что не нужен, тьфу! Это был врач? Любой санитар даст таблетку после еды три раза в день, и я не хуже могла бы за такие деньги.
Принц тем не менее пригласил принцессу на прогулку. Все понимали, что после гулянья младшей принцессе уже не удастся выстоять целую свадебную церемонию, и поэтому принцу сообщили, что принцесса предпочитает конную экскурсию. Принц понял это буквально и прислал младшей принцессе свою арабскую кобылку, удалось только сменить поводья на шелковые. Выйдя во двор, принцесса попросила принца взять ее на руки и посадить в седло.
— Для этого есть слуги, — улыбаясь, сказал принц.
— Я прошу только вас, — сказала младшая принцесса.
— Что за капризы? — спросил, улыбаясь, принц и позвал слуг, которые вознесли младшую принцессу в седло, как пушинку, и дали ей в ручку шелковые поводья.
И они поехали.
Принц был мужественный и спортивный юноша, презиравший всякие слюни, вздохи и сантименты. Кроме того, он уже отдаленно был наслышан, что младшая принцесса слишком избалована и вообще неженка, и он решил начать ее воспитывать с нуля, еще до свадьбы.
Младшая принцесса по дороге в лес рассказала ему как самому близкому другу всю свою историю болезни вплоть до слов колдуна. Что это не капризы, а просто способ лечения — взять на руки.
Принц не поверил ни единому слову.
— Все это бабские глупости! — сказал он. Тогда принцесса остановила кобылку и с большим трудом стянула со своей маленькой руки перчатку. Принц увидел, отшатнулся и громко спросил:
— А почему? Почему меня не предупредили, что ты больная? У тебя, возможно, и дети будут больные! Больные наследники — это невозможно! Судьба государства, судьба королевства, нации, наконец!
И он, испуганный и взволнованный, так дернул поводья, что его конь взвился, сбросил с себя принца, а сам ускакал.
Принц лежал на лесной дороге без сознания, белый как мел, и изо рта его вытекала струйка крови.
Младшая принцесса слезла с лошадки, уговорами и лаской заставила ее прилечь на дорогу, а затем как могла приподняла принца и взвалила его на спину умной кобылки. После этого лошадь встала, неся на спине безжизненного принца, а принцесса взяла в руки поводья и повела лошадь обратно в замок.
У ворот замка часовые унесли принца и унесли младшую принцессу, а служанки сбегали подмели лесную дорогу, на которой принцесса оставила кровавые следы своих сапожек.
Принц вскоре выздоровел и собрался уже в обратную дорогу вон из замка, где его обманули, подсунув негодную невесту.
Выводя своего буйного коня из конюшни, он встретил знакомого священника, который шел к воротам с чемоданчиком в руке. Священник поздравил принца с выздоровлением и сказал:
— А вы не остаетесь на похороны?
— Кто-то умер? — спросил принц.
— Наша младшая принцесса, — отвечал священник. — Я уже причастил ее, там остаются какие-то минуты.
— Она была совершенно больная, — со вздохом произнес принц, — даже врач от них, как говорят, отказался. Уехал.
— Вы тоже тяжело болели сейчас, — сказал священник. — Если бы она вас не подняла на руки и не взвалила бы на лошадь, сегодня отпевали бы вас.
— Да, каково мне было узнать, что я могу остаться калекой! Принцесса, конечно, спасла мне жизнь. Но она меня обманывала. Когда мы говорили с ней по телефону, она должна была плакать от боли, а она смеялась! Как вспомню эти ее руки, так вздрогну.
— Да, возможно, она бы уже давно умерла, если бы не любила вас. Только из-за вас она оставалась на белом свете.
— Да, надо бы проститься, — смущенно пробормотал принц, отвел коня в конюшню и поднялся в покои младшей принцессы.
Он вошел в спальню своей бывшей невесты, увидел ее, и сердце его дрогнуло от жалости. Принцесса лежала совсем маленькая, как спящий ребенок, и рядом с ней сидела багровая от слез нянька.
Принц сделал вид, что ничего не знает, решительно подошел к ложу принцессы и сказал:
— Привет! Вот я и выздоровел! А ты что валяешься притворяешься? А ну вставай, тебя тут держат как больную… А надо на солнце, на воздух, нужен спорт, движение!
Он отодвинул вскочившую злую няньку, схватил принцессу на руки, она оказалась легкая и тоненькая, и он понес ее как можно быстрее к окну, а сзади бежала и дергала его за куртку нянька:
— Она умерла, ты что, глухой?
Держа принцессу на одной руке, принц отодвинул тяжелую портьеру, быстро открыл окно и тут увидел, что младшая принцесса смотрит на него, широко открыв глаза.
— Что ты ее трясешь, ей уже глаза закрыли, — шипела нянька, добираясь до принцессы, но принц загородил спиной свою ношу и быстро поцеловал принцессу в губы — он где-то читал, что так можно оживлять принцесс.
— Поздно, поздно, — причитала нянька, — раньше надо было, дурак, упустил свое счастье, девочка была ласковая, послушная.
А принцесса внимательно смотрела на принца, широко открыв глаза, а потом моргнула и засмеялась.
А нянька за спиной принца ахнула и зашептала:
— Кто любит, носит на руках, кто любит, носит на руках.
Разумеется, вечером сыграли свадьбу, на балу принцесса танцевала, а за столом ела сама, как полагается, ножом и вилкой, и безо всяких перчаток.
А колдуну послали огромный торт, бочку вина и цветную фотографию принцессы, как она надевает принцу на палец обручальное кольцо.