Роман
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2006
Перевод Э. Двин
Паола КАПРИОЛО[1]
Тем, кто не тепл.
I
Сначала синьора никак не может понять, что за большое темное пятно уродует центральный газон ее сада. Она раздвигает белые занавески, отводя их от окна к белой стене (при этом белый рукав пеньюара соскальзывает, обнажая руку), и, стараясь получше разглядеть это пятно, так приближает лицо к стеклу, что едва не прилипает к нему кончиком носа.
Как ни невероятно — а на ее взгляд это совершенно невероятно, — пятно на траве обретает очертания человеческой фигуры. Теперь она видит все совершенно отчетливо, но еще не верит своим глазам, поскольку доводы рассудка напрочь исключают возможность появления чего-то подобного у нее в саду. Ни у кого из жителей их городка не может быть такой серой одежды, судя по всему не очень новой и чистой, и никто не вторгся бы на чужую территорию, чтобы спать, растянувшись на траве. К тому же на виду у всех, как какой-нибудь бродяга или нищий (или как их там еще называют, кажется, клошар — не без гордости вспоминает она трудное слово), о существовании которых синьора знает по старым фильмам.
У нее вдруг сжимается сердце. «Клошар, бродяга», — шепчет она и оглядывается на экран телевизора, включенного, но ничего не показывающего — просто черный прямоугольник, издающий тихие звуки арфы.
«Клошар, бродяга». Странное существо, а все же есть в нем что-то поэтическое и взывающее к милосердию; синьора чувствует даже, как на глаза у нее навертываются слезы, вот-вот готовые пролиться. «Жалкий узел тряпья», — мысленно добавляет она, пересиливая свое сочувствие к незнакомцу из любви к точным определениям, ибо сходство несомненное и метафора очень удачна.
Но как этому «узлу тряпья» удалось сюда попасть, думает синьора, вот в чем следует разобраться, и надо бы написать заявление в службу охраны. А между тем…
Между тем звуки арфы смолкают, экран телевизора освещается, расцвечиваясь яркими красками мультфильма «Медвежонок-лакомка», а бродяга, вернее клошар, начинает потягиваться на траве, словно давая понять хозяйке дома, что время не терпит («О господи, он просыпается!»), что пора принимать решение («Как же быть?»): глупее всего, столкнувшись со столь невероятным явлением, без толку топтаться перед окном и растерянно теребить белый муслин занавесок.
Она нерешительно покидает кухню, в однообразной белизне которой кувшин с апельсиновым соком поражает как резкий звук трубы в тишине, проходит через просторную гостиную, тоже выдержанную в очень светлых тонах — от белого до самых нежных пастельных, которым явно отдают предпочтение все без исключения жители городка. Краем глаза она все же следит за бродягой, хорошо видным за стеклами: после первых, вызвавших ее тревогу потягиваний он больше не двигается и, похоже, опять погрузился в безмятежный сон, словно находится не в чужом саду, а в собственной кровати, прав на которую его не может лишить никто.
Исполнившись решимости, синьора открывает стеклянную дверь на террасу и выходит в сад, не без труда передвигая ноги в белоснежных шлепанцах по усыпанной гравием дорожке. Подходит ближе, еще ближе, но «узел тряпья» не обнаруживает ни малейших признаков жизни. Вот она уже в двух шагах от него, расстояние совсем малое и все же достаточное, чтобы гарантировать ей необходимое чувство безопасности. Иными словами, достаточное, чтобы незнакомец не смог вдруг схватить ее за щиколотку, укусить («кто знает, ведь там, за пределами городка, могут быть и сумасшедшие») и чтобы паразиты, если они кишат в оборванной одежде, не прыгнули на нее.
Так она и стоит, глядя на него сверху вниз. Да, это действительно бродяга, нищий или, мягко говоря, клошар. Он спит на боку, спрятав лицо в сгиб руки, чтобы защититься от солнца, и выставив на обозрение остолбеневшей женщине розовый череп, покрытый кустиками седых волос. В данный момент этот череп — единственная видимая часть его тела, если не считать большого уха, двух костистых запястий и таких же щиколоток, выглядывающих из заплатанных штанов. Чтобы было удобнее, человек этот подложил под голову что-то вроде котомки, сквозь полинявшую ткань которой проступают острые углы предметов, так и норовящих ее прорвать (предметов загадочных, о природе которых синьора старается не думать, определив их общим термином «личные вещи»). Вот так, возлежа на своей импровизированной подушке, человек этот спит глубоким сном, и плечи его приподнимаются в такт дыханию.
Теперь уже не одна синьора в белом пеньюаре наблюдает за незнакомцем: вокруг него, но тоже на подобающем расстоянии, собралась кучка соседей, которых любопытство к столь необычному зрелищу побудило покинуть свои жилища: мужчины в удобных тренировочных костюмах, женщины в элегантных пеньюарах или не менее элегантных домашних платьях, мальчики и девочки разного возраста и роста, одетые во все светлое, — все они, словно сверкающий венок, окружают темную фигуру бродяги. Разделяя удивление и интерес своих хозяев, вертятся вокруг даже домашние животные — совершенно белые коты, собаки с пышной шерстью цвета сливок или жженого сахара. Первые — с розовыми или голубыми бантами, вторые — в изящных ошейниках. Все — и хозяева и животные — не спускают пристальных взглядов с непрошеного гостя, который продолжает спать, явно не подозревая, что стал предметом столь горячего интереса.
Похоже, особенно смущены дети.
— Что это такое? — спрашивает у матери один малыш.
— Надо говорить не «что это», а «кто это». Он все-таки человек.
— Человек? Но у него же серые волосы. Я никогда не видел людей с такими волосами.
Двое других ребятишек — брат и сестра — шепотом решают вопрос, не ведьма ли это, а если ведьма, то где ее метла?
— Нет, это не ведьма, — вступает в разговор третий ребенок. — Ведьмы же носят юбку.
— Ведьмы-женщины, — уточняет четвертый, — а ведьмы-мужчины — нет.
— Вообще никаких ведьм не бывает, — замечает пятый.
— Конечно, ведьм не бывает, — авторитетно подтверждает шестой.
— Но людей с серыми волосами тоже не бывает, — торжествующе заявляет первый, словно желая подчеркнуть, что он раньше всех это заметил.
Есть тут и седьмая — девочка лет десяти с черными длинными волосами. Она молчит. Стоит в сторонке и сосредоточенно разглядывает непонятного человека. Но остальные шестеро и взрослые, хотя они обмениваются мнениями тихо, совсем как консилиум врачей у постели больного, все же производят достаточно шума, чтобы разбудить бродягу. Он пробуждается от сна постепенно, зевая и потягиваясь, что заставляет присутствующих отступить еще на несколько шагов; затем садится и спокойно оглядывается по сторонам.
Если бы первый мальчик заговорил в наступившей внезапно тишине, он, конечно, сказал бы: «Ну, кто был прав?» Впрочем, говорить это совершенно ни к чему, все и так написано у него на лице: если не существует людей с серыми волосами, то уж и подавно не могут существовать люди с такой бородой — тоже какого-то невероятного пепельного цвета и с широкими белыми прядями; не говоря уже о других странностях незнакомца, и даже не странностях, а совершенно невозможных вещах, таких, как эти мельчайшие черточки, делающие его лицо похожим на треснувшую фарфоровую чашку, осколки которой пока еще чудом держатся вместе, или как эта тонкая металлическая штука, пребывающая в шатком равновесии посреди его носа и кое-как удерживающая два маленьких стеклянных диска. Нельзя сказать, что ребенок никогда не видел ничего подобного: иногда в мультиках показывают таких типов — более молодые действующие лица называют их «дедушками», — и он всегда задумывался, почему его собственные дедушки и бабушки, так же как дедушки и бабушки его друзей, выглядят совершенно по-иному: нет у них никаких черточек на лице, и сероватых пучков волос, и странных штуковин на носу. Те «дедушки» так же не вписываются в реальную действительность, как динозавры, и зелененькие инопланетяне с короткими антеннами, и, конечно же, ведьмы, которые по ночам бороздят воображаемые небеса верхом на метлах; к тому же у тех «дедушек» бороды куда белее и длиннее — этакие приятные безупречно чистые волнистые бороды, и, когда «дедушки» покачиваются в своих креслах перед горящим камином, на них, конечно же, никакое не тряпье, а красивые халаты с бархатной отделкой.
Не отдавая себе отчета в том, какую сумятицу он вызвал в сознании маленького наблюдателя (очень похожие мысли тревожили умы и всех остальных, детей и взрослых), бродяга пальцем подправил сползающие на нос очки: подтолкнул их повыше, туда, где им и надлежит быть, и спокойно огляделся вокруг. Его взгляд встретился со взглядом синьоры — не той, что в белом, а другой, не очень от нее отличающейся, одетой, допустим, в канареечно-желтый пеньюар, — и он тотчас поднялся и при всеобщем замешательстве очень учтиво ей поклонился. Если бы на нем была шляпа, он, несомненно, ее снял бы. Столь же почтительно поклонился он и остальным женщинам, потом снова сел на траву, повернувшись ко всем спиной.
Прошло несколько минут, прежде чем кто-то, оправившись от изумления, смог заговорить. Это мужчина в тренировочном костюме. Он любезно, но твердо обращается к незнакомцу:
— Послушайте!
Бродяга, обернувшись, смотрит на него,
— Слушаю вас. Вы ко мне обращаетесь?
— Да, к вам.
— Я весь внимание.
Мужчина не без труда пытается что-то сказать: он еще собирается с мыслями, чтобы подыскать подходящие слова, но тут на помощь ему приходит другой мужчина — тоже в тренировочном костюме:
— Можно узнать, откуда вы явились?
Бродяга неопределенным жестом указывает на горизонт.
— Да, об этом нетрудно догадаться: по вашему виду не скажешь, что вы здешний. Но как вам удалось проникнуть сюда?
Незнакомец пожимает плечами.
— Удалось. Как вы сами можете убедиться. С вашего позволения, замечу, что ваша система охраны, сколь бы эффективной она ни была, все же далека от совершенства.
— Да… Пожалуй… Надо будет принять меры.
— На этот счет, поверьте, у меня нет никаких сомнений, — серьезно поддерживает его бродяга и всем своим видом дает понять, что вопрос исчерпан. Он снова поднимается, разглаживает складки на одежде — старательно, но тщетно. — Окажите любезность, — обращается он затем к зрителям, — не порекомендуете ли вы мне такое место, где не располагающий средствами джентльмен мог бы заказать себе завтрак?
— Что? Как вы сказали?
Незнакомец терпеливо повторяет свой вопрос; наконец, кто-то (другая женщина, не та, что в белом пеньюаре, и не та, что в канареечно-желтом, на этой какая-то другая светлая и удобная одежда — тут мы полагаемся на вкус читателя) отвечает:
— Подождите здесь; я принесу вам немного еды и кофе.
При этих словах у нее начинает пощипывать глаза, совсем как у той синьоры в белом пеньюаре, обнаружившей этот «узел тряпья»; она догадывается, что — впервые в жизни — услышала и готова выполнить просьбу нищего. Просьбу, надо сказать, неожиданную, к тому же высказанную сдержанно, чуть ли не свысока, но, несмотря на форму, смысл ее остается вполне ясным, даже трогательным, и женщина, побуждаемая самыми благородными чувствами, спешит к своему дому, чтобы принести несчастному ощутимое (и съедобное) доказательство своей щедрости.
Через несколько минут она уже возвращается с дымящейся чашкой кофе и тарелочкой, на которую положила несколько печеньиц. Круг любопытных, пропуская ее, размыкается и тут же смыкается вновь.
— Синьора, вы балуете меня, — говорит бродяга, беря чашку и тарелочку. — Ваше гостеприимство поистине изумительно, как, полагаю, и ваше печенье.
— Оно домашнее, — говорит женщина слегка растерянно, — я пеку его сама, своими руками.
— Поверьте, синьора, я ничуть в этом не сомневаюсь. Позвольте мне сейчас же попробовать одну штучку, — он макает печенье в кофе и быстро его проглатывает. — А теперь позвольте мне выразить вам самое искреннее восхищение.
— Спасибо, — отвечает женщина не без колебания. У нее нет никакого опыта в таких делах, но все же она подозревает, что диалог между благодетелем и облагодетельствованным должен был бы развиваться по-иному: ни в коем случае первому не следует благодарить второго. Она досадливо покусывает губы, а бродяга, отбросив всякие церемонии, с удовольствием принимается за завтрак. Ест он жадно, торопливо прихлебывая кофе на глазах у внимательно следящих за ним женщин в светлых одеждах, мужчин в тренировочных костюмах, шести болтливых ребятишек, молчаливой девочки, белых котов и собак палевого цвета.
II
Как читатель, должно быть, догадался, жители городка — прекрасные люди. Охранять свои границы они поручили вооруженным гвардейцам, но если, несмотря на такую предосторожность, кто-то все же сумеет преодолеть заслон, горожане, конечно, не откажут такому смельчаку в печенье и в чашке дымящегося кофе. Они, разумеется, не пустят первого встречного в собственный дом — из элементарной осторожности, которую вряд ли уместно осуждать; но сейчас стоит теплое июньское утро, и на открытом воздухе так хорошо, что владельцы симпатичных белых особнячков чуть ли не завидуют бродяге: им и самим хотелось бы оказаться на его месте, чтобы так вот привольно позавтракать, сидя на траве.
Поскольку люди они прекрасные, им не хочется сразу после того, как бродяга утолил голод, прогонять его, что вообще-то следовало бы сделать, поскольку территория городка — этой маленькой вселенной с такими ухоженными газонами и озерцами — конечно, не место, куда каждый может явиться по собственному желанию: в противном случае это была бы уже не маленькая вселенная с абсолютной самодостаточностью и почти столь же абсолютной неприкосновенностью, которыми так гордятся все проживающие здесь счастливцы.
Какое-то время они еще надеются, что у бродяги достанет такта и он уйдет сам, но, похоже, незнакомец вовсе не намерен уходить: этот странный человек бродит среди домов, вопиюще контрастируя с окружающим пейзажем. На него постоянно можно наткнуться и на площадках для гольфа, и в аллеях, по которым бесшумно скользят электромобили, и в павильонах торгового центра, и возле бассейнов. Можно видеть, как он бродит по городку, оглядывая все словно любопытный турист, или очень учтиво справляется о том, где ему, джентльмену без средств, раздобыть себе обед, ужин, наконец, найти пристанище на ночь.
Понятно, что подобное положение не стали бы терпеть долго, если бы жители городка, такие прекрасные люди, не выяснили тем временем, что незнакомец обладает рядом ценных качеств, делающих его присутствие в известной мере полезным. Несмотря на слишком изысканную манеру изъясняться, он человек совсем простой, в некотором смысле чужак, явившийся из мира, о котором здесь сохранились лишь смутные воспоминания, — из мира, где существует бедность, а для тех, кому довелось стать живым образчиком той чуждой действительности, вполне естественно махать метлой, прочищать раковины или выдирать голыми руками сорняки, которые все же продолжают появляться в садах, несмотря на химическую обработку.
Никто из жителей городка не согласился бы выполнять такие обязанности. Даже обслуживающий персонал — а это чаще всего жены рабочих, каждое утро подъезжающие к виллам руководителей на сверкающих электромобилях, — строжайшим образом ограничивается нажатием на пультах определенных кнопок, приводящих в действие домашние электроприборы, и если бы кто-нибудь (чего, правда, никогда не бывало) попросил их выйти за рамки этих функций, они, безусловно, возмутились бы.
Но бродяга — какое приятное открытие! — нисколько не обижается, когда ему предлагают подмести дорожку или подстричь зеленую изгородь за обычный ужин; больше того, он даже считает такую полюбовную сделку справедливой, так что все вдруг осознают, как удобно за умеренную плату получать от него помощь по хозяйству. Такая возможность особенно ценится средним слоем населения, не располагающим элегантными пультами со множеством кнопок.
Не прошло и недели, как бродяга уже занял в городке довольно прочное положение. Он оказывает услуги то одной, то другой семье, которые дают ему за это еду или немного денег, а ночью позволяют поставить в их гараже раскладушку, какими обычно пользуются в летних лагерях.
Итак, рано утром он выходит из гаража и направляется, скажем, к дому доктора X — чтобы смазать маслом петли входной двери, которые с некоторых пор начали скрипеть, — или наводит порядок в гостиной инженера Y после бурного праздника в честь дня рождения младшего сына. Совершенно безразлично, какую из этих работ он выполняет, потому что ни смазывание дверных петель, ни уборка для дальнейшего нашего рассказа никакого значения не имеют, да и доктор X и инженер Y ничем особенным не отличаются, чтобы так уж обращать на них внимание.
Но возьмем, к примеру, хотя бы одного из двоих: как и все взрослые в городке, он работает на Центр — предприятие, где производится очень мудреная продукция с помощью не менее мудреной техники. Крайняя сложность операций, выполняемых исследователями и учеными самых разных специальностей, абсолютно заслоняет собой значимость производимого продукта. Неважно, о чем идет речь — об электронных ланцетах, ядерных ракетах, компьютеризированных кастрюльках для безукоризненной варки яиц «в мешочек»… Главное — это атмосфера, царящая на предприятии: бесшумном, словно окутанном ватой, даже элегантном, и очень далеком от каких бы то ни было представлений о материальном мире. Всë здесь — сплошные изящные диаграммы на постоянно светящихся терминалах, всë — бесконечные абстрактные линии, вытекающие одна из другой, как рисунок бесконечной арабески. Многие из тех, кто управляет производственным процессом, даже не понимают его смысла, а если кто и понимает, то все равно его знания играют весьма незначительную роль в том, как проходит рабочий день. Красивые, украшенные растениями помещения, просторные, сверкающие белизной лаборатории, похоже, самодостаточны, живут собственной, приятной, изолированной от всего прочего жизнью, не вступая в контакт с внешним миром, совсем как городок, находящийся неподалеку: можно сказать, что Центр распространяет на него свои основные особенности и качества.
Это не значит, что обитатели городка ведут жизнь затворников; точнее, они не стали бы ее вести, если бы она не соответствовала их желаниям. Еще несколько лет назад довольно часто устраивались вылазки вовне — как правило, это были путешествия, выезды на каникулы, посещения театров в ближайшем большом городе, и если сегодня такая привычка совсем утрачена, то ее исчезновение надо ставить в укор не горожанам, а самому внешнему миру, который все больше изменяется – судя по малопонятным сообщениям, еще достигающим слуха отдельных обитателей этого маленького рая, — превращаясь в какое-то ужасное место, где безраздельно господствуют насилие и хаос.
Сообщения эти, повторяем, малопонятны, просто какие-то досужие сплетни. Потому что жители городка, с полным основанием пекущиеся о своем благосостоянии и душевном покое, вовсе не желают знать во всех подробностях, что происходит по другую сторону границ. Разумеется, внешний мир тоже производит кое-что, заслуживающее внимания, например, мультипликационный фильм «Медвежонок-обжора», который обожают все дети, или игровое шоу «И тебе повезет», как и тысячи других телепрограмм, позволяющих самым приятным образом проводить время, не выходя из дома. Вот почему семья доктора X — так же, как и семья инженера Y и все остальные семьи городка — обычно собирается несколько раз в день перед телеэкраном, заменяющим им домашний очаг, и безмятежно наслаждается любимыми передачами. Тут уместно заметить, что такая безмятежность достигается благодаря мудрому решению Дирекции, позаботившейся об установке специального устройства, которое прерывает передачу на всей территории городка, как только на экране упоминается или, что еще хуже, показывается какой-нибудь неприятный сюжет. Благодаря этой мере предосторожности сведения о войне и голоде, об эпидемиях и террористических актах не транслируются по здешнему телевидению: экран в таких случаях просто чернеет, и начинают звучать мягкие аккорды арфы, о которых мы уже говорили в самом начале.
Именно то обстоятельство, что в последнее время экраны чернеют все чаще, а звуки арфы раздаются почти с самого начала и до конца новостных передач, наводит жителей городка на мысль, что где-то там, за его пределами, все рушится, и это еще больше утверждает их в желании избегать каких-либо, пусть даже воображаемых, контактов с той малоприятной действительностью.
Вот и сейчас, когда бродяга звонит в дверь синьора X или синьора Y, доктор или инженер — все равно — вглядываясь в черный прямоугольник экрана, неодобрительно качает головой. «Чем только все это кончится?» — думает он, торопливо проглатывая последнюю ложку кукурузных или овсяных хлопьев, залитых молоком, и идет открывать. Но, дойдя до двери, он уже об этом забыл, и ему даже в голову не приходит, что странный тип, которому он указывает рукой в направлении кухни, располагает, по-видимому, гораздо более определенной информацией на сей счет.
— Вероятно, вы еще не завтракали.
— Спасибо, от чашки кофе не откажусь. Впрочем, если не ошибаюсь, она входит в условия нашего договора.
Синьор X или Y берет кофейник и наливает кофе для бродяги, все еще стоящего перед ним. Между тем новостной блок благополучно заканчивается, и экран вновь оживает, предоставляя место сериалу «Голос сердца».
— Да, скажите-ка, — любезно-покровительственным тоном говорит синьор X или Y, протягивая бродяге чашку кофе, — как ваше имя?
— Мое имя? По какой же причине вам надобно его знать?
— Ну, — удивленно замечает спросивший, — никакой такой причины, естественно, нет, — надо заметить, что «естественно» относится к числу любимейших слов жителей городка, — но должен же я как-то к вам обращаться.
— А, если так, — отвечает старик, сделав большой глоток, — можете звать меня князем.
— Князем?
— Да, если вам так удобнее. Князь Валламброзы, Калабрии и Магдебурга, граф де Бержерак, рыцарь Святой Усыпальницы…
Синьор X прерывает его смешком и не может оторвать взгляда от правого рукава незнакомца, который поднимает руку, чтобы сделать глоток, и откровенно демонстрирует большую заплату на локте.
— Сложновато, вы не находите? К тому же у нас не признаются дворянские титулы.
— В таком случае, пожалуй, можете называть меня профессором, а если точнее, то почетным профессором.
— Почетным?.. — неуверенно переспрашивает синьор X.
— Да. Звание у меня есть, чего нельзя сказать о жалованье. Сейчас в мире полно почетных профессоров.
Синьор X пожатием плеч выражает полное отсутствие интереса и к почетным профессорам, и к миру, который ими кишит.
— Ладно, пусть будет «князь». В конце концов, тут нет ничего плохого, скорее это даже забавно.
— В высшей степени забавно, — говорит бродяга, ставя чашку. — Теперь не будете ли вы так любезны указать мне место, где у вас хранятся метлы…
— Естественно, князь, сию минуту покажу.
III
Прошло несколько недель, прежде чем жители городка впервые заметили туман. Даже не туман, а легчайшую, чуть розоватую дымку. Она сгущалась исподволь, почти незаметно, никто не мог бы сказать, когда именно это началось: то ли все еще спали, то ли были очень заняты работой, а может, так увлеклись отдыхом, что им некогда было взглянуть вверх. Во всяком случае, с тех пор дымка так и не рассеялась. Она постепенно распространяется во всех направлениях, достигает места, где равнина смыкается с небом, и производит впечатление необычного заката, длящегося весь день.
Обитателям городка такое постоянство кажется странным: даже по ночам группы подростков, поздно возвращающихся домой из своих развлекательных комплексов, могут заметить на горизонте легкие мазки, отливающие розовым — этакое светящееся, заметное в темноте марево, — и с явным удовольствием указывают на него друг другу, думая, что это светятся далекие теннисные корты или бары, где в любое время суток посетителям предлагают сотни разных бутербродов, только все это придумано не их городской, а какой-то неизвестной, но столь же эффективно действующей космической Дирекцией.
Да и взрослые, похоже, разделяют их мнение. Конечно, ведь тумана в этих местах в разгар лета отродясь не бывало, да еще такого неотступного, не рассеивающегося на протяжении многих дней; с другой стороны, невозможно смотреть без восхищения на этот далекий пастельно-розовый отсвет, так гармонирующий с окружающим пейзажем и к тому же не вызывающий никакого беспокойства, поскольку над самим городком продолжает сиять ясное небо. После ужина влюбленные и супружеские пары, предающиеся сентиментальным воспоминаниям, подолгу сидят на диванах-качелях в саду или на скамейках, поставленных заботами Дирекции в аллеях, держась за руки и восторгаясь этой идиллической подсветкой, на фоне которой особенно приятно говорить друг другу приятные вещи.
В общем, это хорошая новость, тем более, что другая недавняя новость — появление бродяги — давно перестала вызывать интерес. Теперь его жалкий вид никого уже не может растрогать, и никто даже не забавляется, называя пришельца князем. Все пользуются этим титулом механически, не придавая ему значения, не задумываясь, насколько он контрастирует с жалким видом бродяги, и их не интересует, действительно ли титул принадлежит пришельцу по праву или это просто шутка, насмешка над ними, придуманная самим бродягой, которого вообще трудно понять. Слово «князь» стало для них своего рода именем собственным, совершенно лишенным смысла, поэтому они могут пользоваться им спокойно, как любым другим именем.
Ослабло и удивление, которое поначалу вызывали у них некоторые странности чужака, хотя у приютившего князя великодушного владельца гаража еще жив в памяти день, когда бродяга в его присутствии раскрыл котомку, которую всегда таскает с собой, и стал вынимать оттуда непонятные предметы: почерневшую серебряную флягу, пустую пачку от сигарет, набитую бог весть где подобранными окурками, какие-то остатки ветхого постельного белья с вышитыми инициалами, старые карманные часы, упорно отказывающиеся показывать точное время, и пять или шесть книг с истертыми и распадающимися страницами — явным свидетельством того, что к ним обращаются очень часто…
— Зачем они вам нужны? — опросил хозяин дома, указывая на книги.
— Да так: я читаю их, чтобы убить время.
— Чтобы убить время? Вы — читаете?
— Да, вернее, перечитываю. Это мои любимые — единственное, что мне удалось сохранить.
— Простите, я, вероятно, недостаточно хорошо вас понял. Выходит, вы не только уже один раз прочитали их целиком, но, несмотря на это, испытываете потребность читать их снова и снова?
— А что, это запрещено?
— Нет-нет, читайте себе. Раз вам нравится…
Естественно, новость эта немедленно распространилась по всему городку, вызвав смех и сострадание. Какой-то доброхот из сочувствия к бедному князю, вынужденному довольствоваться таким жалким развлечением, вздумал даже подарить ему собственный старый телевизор, технически устаревший, но еще работающий; при таком положении вещей и он смог бы принести пользу: извлеченный из кладовки, он как-то оживил бы унылую атмосферу гаража. И каково же было удивление доброхота, когда князь вежливо отказался от его предложения! Он, похоже, и правда испытывал удовольствие, перелистывая свои пожелтевшие книги и погружаясь в тишину, которую любой другой человек счел бы невыносимо удручающей.
Впрочем, это была не единственная его экстравагантная особенность. Однажды синьора, та, что носила белый пеньюар, а теперь сменила его на голубой, укладывая себе волосы, попросила его сходить в торговый центр, чтобы кое-что для нее купить, — и просто оторопела, увидев, как он вытащил из обтрепанного кармана пиджака авторучку.
— Что вы собираетесь с этим делать? — спросила она встревоженно.
— Записать, что мне следует купить, если вы будете так любезны и дадите листок бумаги.
— Вы что же, действительно сможете это сделать… вот так, ручкой?..
Князь ответил ей сдержанным утвердительным кивком.
— Невероятно! Хотела бы я на это посмотреть. Погодите, где-то здесь у меня была бумага.
Бумага — вещь очень редкая в домах горожан, но наконец какой-то клочок был найден, и под зачарованным взглядом синьоры князь изобразил на нем ручкой названия товаров, которые она ему перечислила, причем так быстро и ловко, что было ясно — да, не в первый раз и даже не во второй он выполняет эту работу: она ему явно не в новинку.
— Браво! Какой молодчина! Скажите, вы можете проделать это еще раз? Пусть посмотрит моя невестка.
Так в тот день и в последующие дни князь повторял свои упражнения к удовольствию все ширившегося кружка наблюдателей, плативших ему кто мелкой монетой, кто «натурой», пока любопытство к его необыкновенной способности не стало угасать и публика не пришла к выводу, что писать рукой, должно быть, не так уж и трудно, нужно только запастись терпением и потренироваться.
Однако спустя какое-то время у бродяги обнаружилась еще одна удивительная способность: князь умел считать, как он сам смешно сказал, «в уме», то есть без помощи калькулятора. Честно признаться, мы не можем гарантировать, что это открытие было случайным: не исключено, что князь сам искусственно спровоцировал интерес публики — в надежде опять обеспечить себе щедрые дополнительные подачки, которые по окончании «спектакля» попадали к нему либо в карманы, либо, как говорится, «на зуб». Как бы там ни было, но несколько дней дело шло. Жители городка собирались вокруг него и в упор спрашивали, сколько будет семью девять или сколько останется, если от восьмидесяти двух отнять пять. Выслушав с открытым от удивления ртом ответ, они тут же проверяли его на своих карманных калькуляторах. Но и на этот раз, к огорчению князя, рты вскоре позакрывались, удивление уступило место безразличию, а он научился не выставлять напоказ свои таланты и ограничиваться выполнением тех скромных обязанностей, которые ему поручали.
Обитателей городка новое быстро утомляет, они стараются сделать его элементом своей привычной жизни. Даже розоватой пелене тумана, размывающей линию горизонта, они довольно скоро перестали придавать значение; лишь изредка кто-нибудь удостаивает ее торопливого взгляда, просто для того, чтобы с рассеянным видом убедиться, что она все еще на месте, и перейти к более важным делам — соревнованиям по гольфу, например, или организации очередного праздника в парке.
Больше всего их внимание сейчас занято подготовкой грандиозного бала по случаю летнего солнцестояния — коллективного мероприятия, весьма поощряемого Дирекцией и призванного крепить всеобщую гармонию. Как и всегда, праздник будет справляться с вечера и до утра возле одного из трех небольших искусственных озер, наиболее подходящего для этой цели, так как перед ним раскинулась обширная поляна, словно специально созданная Матерью-Природой танцевальная площадка. Уже за несколько дней гирлянды разноцветных лампочек украсили ветки деревьев, высаженных вдоль берегов, а музыканты-любители, удостоившиеся чести войти в состав праздничного оркестра, все свободное время репетируют, играют на своих инструментах. К тому же каждую семью обязали выставить несколько бутылок фруктового сока (вред, причиняемый алкоголем, слишком хорошо известен, чтобы здравомыслящие обитатели городка могли позволить себе выпить хоть каплю вина), а также торт — либо купленный в торговом центре, либо изготовленный собственноручно хозяйкой дома.
Второй вариант, разумеется, предпочтительнее, так что почти все дамы размышляют о том, что бы им такое испечь; каждая, как и в прежние годы, собирается, не отступая от уже проверенного рецепта и не боясь однообразия, воспроизвести свой прошлогодний опыт, приведший к таким хорошим результатам. Нередко, прежде чем принять окончательное решение, подруги или соседки советуются друг с дружкой: еще жив в памяти у всех случай, когда на буфетной стойке одновременно появились пятнадцать песочных тортов с киви, в результате чего у гостей навсегда пропала охота к такому лакомству.
Неудивительно, что из-за всех этих забот никто не придает значения ни туману, ни бродяге. Что касается этого последнего, то он мог бы почувствовать себя и вовсе заброшенным, если бы, занимаясь уборкой территории, не ловил на себе время от времени чей-то пристальный взгляд. Взгляд той девочки с длинными черными волосами, которая в первой главе этой книги молча наблюдала за спящим незнакомцем, сама держась в стороне. Взгляд внимательный, очень серьезный и испытующий, на который князь, замечая его, в свою очередь отвечает вопросительным взглядом. И тогда девочка сразу отходит от окна, за которым стояла, или быстро прячется за ближним углом…
(Далее см. бумажную версию)