Баллада
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2006
Перевод Марина Бородицкая
ПЕСТРЫЙ ДУДОЧНИК[1]
Случилось это в Гамельне
Пять сотен лет назад.
Там Везер, славная река,
Течет, светла и глубока, —
Милей не сыщешь городка,
Но хроники гласят,
Что полчища ужасных крыс
В тот год в округе развелись —
Не жизнь, а сущий ад.
Да-да!
От крыс не скрыться никуда:
Они всех кошек одолели,
Взбирались к детям в колыбели,
Еду таскали без стыда.
Они кишели на поварнях,
Во всех пекарнях, сыроварнях,
В карманах, шляпах, здесь и там,
Грозя селедкам и сосискам,
И громким, но нестройным писком
Вторгаясь в разговоры дам.
Вот горожане наконец
Явились в ратушу и завопили хором:
— Наш мэр — бездельник и глупец,
Наш городской совет покрыл себя позором!
Кого мы в бархат одеваем,
Подбитый ценным горностаем?
Им даже недосуг, лентяям,
Умом раскинуть лишний раз,
Чтобы от крыс избавить нас!
Коль этим старцам, впавшим в детство,
От грызунов не вспомнить средства —
Разгоним их за дармоедство! —
Совет затрясся. Бедный мэр
И вовсе стал от страха сер.
Умом раскинуть — штука непростая.
Совет кряхтит, пыхтит; уж скоро ночь…
— Я б мантию свою из горностая
За гульден продал и сбежал бы прочь! —
Воскликнул мэр. — Вот задали задачу!
Дыру проскреб в затылке, чуть не плачу:
Какое средство выбрать наудачу —
Ловушки? Яд крысиный? Сколько мук! —
Едва он это вымолвил, как вдруг
Послышался у двери легкий стук.
Мэр подскочил. — Что там такое?
Кто в наши ломится покои? —
И съежился от страха вдвое,
Хотя и был весьма пузат
(Его давно потухший взгляд
Чуть оживлялся лишь над чашей,
Где суп дымился черепаший).
— Что там за странное тук-тук?
Не крысы ль? Ах! Малейший звук —
И мной уж овладел испуг!
Все ж расхрабрился мэр. — Войдите! — бросил хмуро,
И в зал вступила странная фигура.
Двухцветный плащ ее скрывал:
Он был наполовину ал,
Наполовину — как желток;
Сам гость был тонок и высок,
Светловолос, но смуглолиц,
А взгляд — как сталь из-под ресниц!
И ни бородки, ни усов,
И непонятно, кто таков.
Советники застыли, глядя
На пришлеца в чудном наряде.
— Да он хоть спереди, хоть сзади
Точь-в-точь мой прадед, — кто-то прошептал, —
Уж не из гроба ль нынче он восстал?
Тут незнакомец им поклон отвесил
И молвил: — Господа, ваш вид невесел.
Однако перед вами тот,
Кто силой за собой влечет
Всех тварей скачущих, летучих,
Плавучих или же ползучих.
Я в ход пускаю свой секрет,
Когда наносят людям вред
Кроты, гадюки, саранча ли…
Я — Пестрый Дудочник, уж так меня прозвали.
(И впрямь, на шее чужака
На пестром шарфе желто-алом
Висела дудочка легка.
Ее рассеянно ласкал он:
То прятал, опуская взгляд,
Под старомодный свой наряд,
То к ней тянулся в нетерпенье,
Спеша ладов услышать пенье.)
— Меня, — так он им говорил, —
Татарский хан благодарил
За избавленье от москитов.
Двух азиатских я царей
От диких спас нетопырей
И от домашних паразитов.
А ваших крыс и прочих грызунов
Из города я увести готов,
Коль мне заплатят тысячу монет.
— Да хоть сто тысяч! — завопил совет.
И вот по мостовой булыжной
С улыбкой легкой он идет,
А в дудочке, пока недвижной,
Таинственная сила ждет.
И нежно округливши рот,
Он дунул — и глаза сверкнули чудным
Огнем, лиловым, изумрудным,
Как свечи, если соль в их пламя попадет.
Лишь только дудка заиграла —
Как будто гул далекого обвала,
Как будто тысячеголосый ропот,
Как будто мощных армий грозный топот
Послышался, и зданья затряслись,
И хлынули наружу толпы крыс:
Крупных, мелких, серых, черных,
Неуклюжих и проворных,
Рыжих, пегих, юных, старых,
Толстобоких и поджарых.
Крыса-бабка с крысой-дедом
Шли-брели за дудкой следом,
Братья, сестры, тетки, дяди
Напирали дружно сзади…
И так по городу шагал он,
А крысы вслед валили валом,
Приплясывая в лад, пока
Не поглотила всех река.
И лишь один могучий голохвост
Вплавь перебрался через Везер
(Как с древним свитком Юлий Цезарь)
И весть в Крысландию принес.
— О други, — он вещал, — сколь сладостные звуки
Мне чудились! Какие скрипы, стуки —
Как будто яблоки кладут под пресс,
На окороке делают надрез,
В коптильню двери открывают,
С бочонков обручи сбивают,
В поварне, прямо на весу,
Шпигуют салом колбасу…
И голос ангельский разнесся над долиной
(Он слаще был, чем свежая морковка):
«Возрадуйся, народ крысиный!
Весь мир для вас — открытая кладовка.
А ну-ка живо, налетай,
Грызи, кусай, хрусти, глотай,
Кто проглотил — еще хватай!»
И предо мною, как награда,
Возник бочонок рафинада:
Уже расклепан — весь, мол, твой!
Я прыг — и в воду с головой.
Так шумно горожане ликовали,
Что чуть колокола не оборвали.
А мэр командовал: — Скорей
Несите кольев и гвоздей!
Разворошить, забить все норы,
Чтоб от крысиной жадной своры
Впредь не осталось и следа!
— Сперва, коль вы блюдете уговоры,
Мою мне тысячу отдайте, господа.
— Как! Снова дудочник? Да что он, в самом деле!
Советники с досады пожелтели.
Ведь на пирах в управе городской
Кларет и мозельвейн текли рекой.
Пора им было рейнского запасы
Пополнить, как же можно взять из кассы
Такую сумму и отдать за труд
Бродяге, разодетому как шут?!
Тут мэр сказал с усмешкою лукавой:
— Мы все стояли там, над переправой,
И видели, как крысы шли ко дну.
Теперь уж никакому колдуну
Их не вернуть! Так не взыщи, дружище,
Ведь мы разорены и сами нищи,
Мы только в шутку речь вели о тыще.
Куда тебе такие-то деньжищи?
Чтоб не остаться без питья и пищи,
И пятьдесят — хорошая цена.
Ты дело сделал, получи сполна!
Но дудочник вскричал: — Нельзя ли без обману?
Где гульдены мои? Я ждать не стану!
Я должен к ужину поспеть в Багдад,
Где с поваром халифа буду рад
Его похлебку разделить в награду
За то, что скорпионов, полных яду,
Из кухни выкурил. Для бедняка
За труд мой плата впрямь невелика,
Но вам не уступлю и медяка!
Вы ж до греха меня не доводите —
Иль музыки иной отныне ждите.
— Как! — возмутился толстый мэр. —
Какой-то повар мне пример?
А сам ты кто? Цыган беспутный,
Циркач, одетый в плащ лоскутный!
Ступай дуди, пугай ворон,
Пока весь дух не выйдет вон!
И вновь по улице мощеной
Шагает он: стопа легка,
И дудочку из тростника
Ко рту он держит поднесенной.
И первый, самый нежный звук
Над городом разнесся вдруг…
И тотчас послышался шорох и шепот,
И смех приглушенный, и радостный топот,
Возня, болтовня, толкотня и хлопки,
Цок-цок! — деревянные башмачки,
И словно цыплята на голос хозяйки,
Детей повалили веселые стайки.
Все девчонки, все мальчишки,
Белокурые трусишки,
Ясноглазые плутишки,
В пляс пошли гурьбою тесной
Вслед за музыкой чудесной!
Совет на миг окаменел.
Не в силах вымолвить ни слова,
Отцы взирали, побелев как мел,
На тех, что догоняли крысолова:
Кто провожал глазами дочь,
Кто сыновей, спешивших прочь.
Но что за ужас обуял их,
Когда чужак в одеждах желто-алых,
Маячивший невдалеке
С поющей дудочкой в руке,
Вдруг снова повернул к реке!
Но нет, он выбрал, слава богу,
Другую, к западу, дорогу —
Туда, где высится гора,
Могучий Коппельберг. — Ура!
Не сможет дудочник упорный,
Играя, лезть к вершине горной —
Опустит дудку он, а тут
С детишек чары и спадут! —
Но в этот миг, назло погоне,
Проход открылся в горном склоне
И музыкант вошел туда,
За ним — детишек череда,
И вновь гора сомкнулась, как вода.
В тот день лишь одного мальчишку,
Хромого, что не мог бежать вприпрыжку,
Дождались дома, и потом
Всю жизнь он сожалел о том.
— Друзья ушли, — он повторял в печали, —
И в городе так одиноко мне!
Зачем меня не подождали?
Зачем мне только обещали
Иную жизнь в неведомой стране?
Ах, в том краю — не то что в этом!
Там весело зимой и летом,
Там всюду фрукты и цветы
Необычайной красоты,
Там воробьи — пестрей павлинов,
Там, крылья мощные раскинув,
Летает конь быстрей орла,
И не кусается пчела.
Там исцеляются калеки,
О хромоте забыв навеки;
Туда совсем не долог путь,
Уже осталось мне чуть-чуть,
Но в этот миг умолкла дудка,
Закрылся вход — ни промежутка!
И стало пусто вдруг и жутко.
О, бедный Гамельн! Право, нелегко
В рай бюргеру войти, скорей верблюда
Протиснешь сквозь игольное ушко…
Напрасны все молитвы. Дело худо.
На север, запад, юг, восток,
Вдоль всех тропинок и дорог
Мэр шлет гонцов: — Сыщите крысолова!
Пусть просит выкупа любого,
Пусть забирает все добро,
Все золото и серебро,
И лишь детей вернет нам снова!
Когда ж последний к ним гонец
Ни с чем вернулся наконец,
То каждый стряпчий и писец
Поклялся исполнять приказ совета
И, выводя под грамотой число,
О чем бы дело там ни шло,
Писать: “Сие произошло
В такой-то год от памятного лета
Тысяча триста семьдесят шестого”.
И улицею Крысолова
Зовется с давней той поры
Последний путь пропавшей детворы.
На этой улице не смейте
Бить в барабан, играть на флейте,
Трактиры строить, пить вино —
Все это здесь запрещено.
Под Коппельбергом, у подножья,
Прочтите надпись на скале
И рассмотрите в церкви Божьей
Детей фигурки на стекле.
Еще скажу вам, что в чужой земле,
В гористой Трансильвании, есть племя,
Что нравом и обычаями всеми
Своим соседям явно не сродни:
Их предки здесь не жили искони,
Но в этот край пришли из подземелья,
Куда их силой чар, а может, зелья
Коварно заманили в оны дни
Из города в долине плодородной,
Где протекает Везер полноводный,
Но кто, зачем и как — не ведают они.