Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2006
Перевод Ольги Новицкая
Антония С. Байет[1]
Величайшая из всех когда-либо рассказанных историй, или Сказка сказок
Величайшая из всех когда-либо рассказанных историй? Как знать, может, это история о двух братьях-царях, которые, узнав о неверности жен, учинили над ними кровавую расправу и решили странствовать по белу свету, покуда не найдут кого-нибудь несчастнее себя. Встретился им джинн, который держал в стеклянном ларце под четырьмя замками женщину, но стоило ему заснуть, как она выбралась из ларца и потребовала от братьев любви. Каждый из них должен был познать ее и отдать ей свой перстень, потому что таких случайных возлюбленных у нее уже было девяносто восемь и для ровного счета не хватало только двоих. Тогда братья решили, что джинн куда несчастнее их, и поворотили домой. Старший, Шахрияр, завел в своем царстве ужасные порядки: каждое утро брал в жены девственницу, а на рассвете следующего дня велел своему визирю казнить ее. Дочь великого визиря, Шехерезада, дева мудрая и ученая, умолила отца отдать ее правителю в жены. В брачную ночь молодая царица спросила своего господина, не может ли ее младшая сестра, Дуньязада, поспать под их ложем, а когда Шахрияр «сделал свое», девочка предложила Шехерезаде рассказать сказку, чтобы скоротать время до рассвета[2]. Забрезжил новый день, а сказка не закончилась, и заинтригованный царь отложил казнь на одну ночь. Но герои этой сказки Шехерезады, в свою очередь, рассказывали сказки, которые к рассвету следующего дня тоже не кончались, и каждый новый рассвет вел за собой новую историю. День за днем интерес правителя к сказкам продлевал царице жизнь. Она «выговорила» себе отсрочку казни, успев за это время родить троих сыновей, и в конце концов Шахрияр отменил смертный приговор, так что с той поры жили они долго и счастливо.
В этой истории есть все, чему полагается быть в сказке: любовь, смерть, предательство, месть, волшебство, юмор, сердечность, остроумие, неожиданные повороты и счастливый конец. На первый взгляд, она “антиженская”, но именно ей мы обязаны появлению в мировой литературе одной из самых сильных и умных героинь, которая одерживает победу благодаря своей неистощимой изобретательности и умению не сдаваться. «Тысяча и одна ночь» — прежде всего, повествование о повествовании, но заодно речь в нем идет о любви, жизни, смерти, а также о деньгах, еде и прочих человеческих надобностях. Потребность рассказывать и слушать истории — такая же неотъемлемая часть человеческой природы, как дыхание или кровообращение. Модернистская литература считала повествование пошлостью, посему стремилась от него отказаться, прибегая ко всякого рода ретроспекциям, «прозрениям» и “потоку сознания”. Однако в биологическом времени, от которого отказаться невозможно, повествование присутствует неизменно. Паскаль как-то заметил, что жизнь — это тюрьма, где каждый день сокамерников уводят на казнь. Все мы, подобно Шехерезаде, приговорены к смерти, все мы воспринимаем свою жизнь как историю, где есть начало, середина и конец. Повествование в принципе и «Тысяча и одна ночь» как частный случай примиряет нас с мыслью о конце, суля бессчетное количество новых начал. Краткий пересказ сюжета, обрамляющего «Тысячу и одну ночь», я завершила типичной для европейской сказки концовкой: «И с той поры жили они долго и счастливо», — где звучит обманчивое обещание утешительной вечности, но в жизни так не бывает, а бывает только в бесчисленных сказочных рефренах. Истории подобны генам: благодаря им какая-то часть тебя остается живой даже после того, как твоя сказка уже кончилась. Есть что-то поразительно трогательное в том, что для Шехерезады долгая и счастливая жизнь началась не после свадьбы, а только после тысячи и одной рассказанной ею сказки и рождения троих детей.
Замечательные истории и собрания замечательных историй многократно меняли форму. В Европе «Тысяча и одна ночь» впервые появилась между 1704 и 1717 годами во французском переводе Антуана Галлана. Он пользовался сирийскими текстами XIV века, которые сокращал, переписывал и дописывал на французский манер, и очень может быть, что истории про Аладдина и Али-Бабу в том виде, в каком мы их знаем, имеют французское авторство. Эти сюжеты, по мнению Хусейна Хаддави, в той или иной форме существовали с IX века и пришли из Индии или Персии. Свои недавно опубликованные изящные переводы некоторых из них Хаддави делал, опираясь на подготовленное Мухсином Махди[3] полное издание рукописи XIV века, хранящейся в Парижской Национальной библиотеке. Впоследствии переводчики либо обращались с оригиналом достаточно вольно, либо и вовсе отдавались собственному воображению. В стиле Ричарда Бертона[4], например, прихотливо переплелись особенности средневековой и викторианской прозы. Если верить Роберту Ирвину, автору потрясающего «Комментария» к «Тысяче и одной ночи», мимо которого не может пройти ни один исследователь, Джозеф Чарльз Мардрюс[5] в 1899-м «видоизменил сказки настолько, что они, казалось, вышли из-под пера Оскара Уайльда или Стефана Малларме». Восточная и западная культуры знают и другие собрания историй, существующие как единое целое: это и «Катха Сарит Сагара», переведенная в 1928 году как «Океан историй», и «Метаморфозы» Овидия, и «Кентерберийские рассказы» Чосера, и «Декамерон» Боккаччо, герои которого, дамы и господа, не желая сдаваться черной смерти, бегут из зачумленного города в имение близ Флоренции и там развлекают друг друга забавными историями. Непосредственно от «Тысячи и одной ночи» ведет свое происхождение «Рукопись, найденная в Сарагоссе»[6], написанная в 1797-1815 годах поляком Яном Потоцким, рыцарем Мальтийского ордена, лингвистом и знатоком оккультных наук. Композиционно это произведение, действие которого происходит в 1739 году в Испании, — пример головокружительных сюжетных переплетений: тут тебе и вурдалаки, и политика, и рационализм, и привидения, и некромантия; одна история вставлена в другую, вставленную в третью. Ян Потоцкий долго и тщетно разыскивал в Марокко список «Тысячи и одной ночи». Вернувшись в Польшу, он пустил себе в лоб серебряную пулю, кстати сказать, перелитую из крышечки серебряного чайника. Подобные книги породили готические романы ХIХ века и причудливые параноидальные, словно привидевшиеся в кошмарном сне сюжетные хитросплетения нашего времени — как в романе Томаса Пинчона «Когда объявят лот 49» или в «Словаре Ламприера» Лоуренса Норфолка. Все эти истории как сообщающиеся сосуды: сюжеты перетекают из одной культуры в другую, из одного века в другой. В основе любого повествования лежит способность человека вспоминать прошлое, размышлять о том, с чего все началось, и представлять себе, чем же все закончится, но это отнюдь не означает, что поиск некоего прямого, неоспоримого «родства по материнской или отцовской линии» непременно увенчается успехом.
Сказки Шехерезады, словно зародышевые клетки, присутствуют в литературе разных стран.
(Далее см. бумажную версию)
Лед, снег, стекло[7]
Когда северяне впервые увидали стекло, то, должно быть, немало подивились его сходству и в то же время несхожести со льдом. Стекло — это расплавленный песок, лед — вода, то твердеющая, то обретающая текучесть со сменой времен года. Как я теперь понимаю, многие тайные образы моего детства возникли из северных легенд, где фигурируют лед, стекло и зеркала, — там они часто бывают неразлучны. Так, «Снежная королева» Андерсена начинается с того, что огромное зеркало разлетается на куски; в «Белоснежке» есть и снег, и волшебное зеркало, которым зачарована злая мачеха, и стеклянный гроб, который, можно сказать, «плавится» от поцелуя. А в одной норвежской сказке (версии мифа об Аталанте) принцесса сидит высоко-высоко на вершине стеклянной горы, бросает вниз золотые яблоки, а женихи пытаются подняться к ней наверх. Девочкой я была довольно равнодушна к этому гигантскому, прозрачному стеклянно-ледяному пику — холодному, твердому, мерцающему. Но став взрослой и найдя у братьев Гримм сказку «Стеклянный гроб», я рассказала ее по-своему, написав роман «Обладать»[8]. Я начну с разбора всех этих историй, а потом расскажу о том, что мне удалось извлечь из них — о своих находках и выводах, подчас парадоксальных и очень личных.
У братьев Гримм все начинается со снегопада:
Это было зимой. Падали снежинки, точно пух, с неба, и сидела королева у окна с черной рамой и шила. Загляделась она на снег и уколола иглою палец, - и упало три капли крови на снег. Красные капли на белом снегу выглядели так красиво, что королева подумала про себя: "Вот если б родился у меня ребенок, белый, как этот снег, и румяный, как кровь, с волосами черными, как дерево на оконной раме!"[9]
Рождается Белоснежка, и в ту же минуту королева умирает. Год спустя король играет новую свадьбу. Появляется мачеха, и мы сразу узнаем, что она красива и горда и что у нее есть волшебное зеркало, которое говорит лишь чистую правду, оно-то и величает ее прекраснейшей в королевстве.
Время идет, Белоснежка подрастает, и теперь во всем свете не найти девушки милей ее. Мачеха приказывает ее убить, но она спасается и попадает к гномам. Королева находит ее и там. И сперва пытается задушить падчерицу пестрым корсетным шнурком, потом подсовывает ей ядовитый гребень и, наконец, дает отравленное яблоко, белое и румяное, отведав которого, Белоснежка падает замертво. Но гномы не решаются опустить ее в холодную, черную землю, ведь щеки у нее такие розовые, как у живой. Они мастерят для нее стеклянный гроб и относят его на вершину высокой горы.
Проходит много дней, а она все лежит и лежит - «белая, как снег, и румяная, как кровь, с волосами черными, как дерево на оконной раме». Но вот наконец появляется королевич. Он клянется гномам, что умрет без Белоснежки, и они, сжалившись, разрешают ему забрать гроб. В дороге от резкого толчка у героини выпадает изо рта кусок отравленного яблока, она оживает и становится женой королевича. А правдивое зеркало говорит мачехе, что молодая королевна в тысячу раз краше ее. В наказание за козни мачехе предстоит плясать в докрасна раскаленных железных туфлях, пока она не свалится замертво. Еще в детстве меня завораживала эта сказка: рисунок сюжета, игра красного, белого и черного цветов, лица двух женщин, юной и стареющей, глядевшие на меня из колдовского стекла.
Что касается «Снежной королевы», то это сказка литературная, и, как сказал в свое время Китс о дидактической поэзии, у нее есть «собственные намерения относительно читателя». Ее корни восходят к историям о Белоснежке и Розочке[10], но система образов здесь иная: к первобытному страху примешивается страх личностный. Не все помнят, что в самом начале истории злой тролль смастерил зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, а все уродливое и бесполезное сильно раздувалось и становилось еще безобразней. Отражаясь в нем, самые красивые пейзажи выглядели как вареный шпинат. Ученики тролля подняли зеркало до самых небес, да ненароком уронили. По земле разлетелись миллионы осколков: одни попали прохожим в глаза, другие, побольше, стали стеклами для очков и даже окон, и тем, кто глядел в них, мир казался гадким и злым; а некоторые засели в людских сердцах, «и это было страшнее всего: сердце превращалось в кусок льда»[11].
Кай и Герда были счастливы в своем розовом садике, пока не появилась Повелительница «белых пчелок», Снежная королева, чье ледяное дыхание застывает на стеклах странными, причудливыми узорами из цветов и деревьев. Кай видит ее в окошке, но она сразу исчезает, не причинив ему вреда:
На другой день был славный морозец, но затем сделалась оттепель, а там пришла и весна. Солнышко светило, цветочные ящики опять были все в зелени, ласточки вили под крышей гнезда, окна растворили, и детям опять можно было сидеть в своем маленьком садике на крыше.
Но по свету все еще летают осколки зеркала, и как-то раз — с пятым ударом башенных часов — один их них попадает Каю в глаз, а другой — в сердце. Он становится сам на себя не похож: обрывает розы, портит книжки с картинками, дразнит Герду. Его завораживает зрелище геометрически правильных, безупречных снежинок, которые он рассматривает сквозь зажигательное стекло. И когда Снежная королева возвращается, он привязывает свои санки к ее саням и улетает вместе с нею:
…она была так хороша! Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном; теперь она казалась ему совершенством.
Они уносятся в самое сердце вьюги, и с этой минуты Кай становится одержим красотой цифр, формул и головоломок.
Герда отправляется его искать и сначала попадает к доброй колдунье. Та решает оставить девочку у себя, в чудесном саду, в доме с окошками «из разноцветных — красных, голубых и желтых — стеклышек», от которых вся комната «освещена каким-то удивительным ярким, радужным светом». Герда живет в зачарованном, “красном” мире: на столе — полная корзинка румяных вишен, в спаленке перинки из малинового шелка. Только вот роз в саду нет: колдунья дотронулась клюкой до кустов, и они ушли под землю, чтобы не напоминать Герде о Кае. Но старушка позабыла о цветке на собственной шляпе: увидав его, девочка плачет, и там, куда падают ее слезы, розы вырастают вновь. Они говорят ей, что Кая нет среди мертвых: он не встретился им под землей. Герда опять отправляется в путь и после долгих, не без юмора описанных странствий, в которых ей помогают ворон, юная разбойница, лапландка, финка и северный олень, добирается до чертогов Снежной королевы. Там, по завершении типично викторианской битвы между полчищами снежных хлопьев, похожих на «больших безобразных ежей», «стоголовых змей», «толстых медвежат с взъерошенной шерстью», и армией «светлых ангелочков», рожденных дыханием молящейся Герды, она и находит Кая. Он занят, по выражению Андерсена, «ледяной игрой разума»: складывает из осколков льда слово «Вечность», которое никак не может сложить. Но Герда поет псалом про младенца Христа, и льдины складываются сами собой. Теперь герои могут вернуться в мир роз и лета. Важно, что не распятый бог, а младенец Христос вводит детей в извечный человеческий круг рождения-смерти. Возвращает из холодной абстрактной вечности в земную, в мир вечной весны и воскрешения.
История принцессы, восседающей на стеклянной горе, не требует столь сложного толкования. Это одна из сказок про младшего сына, Аскеладдена[12], которому достаются три волшебных скакуна и три кольчуги. Он трижды появляется на состязаниях женихов, каждый раз поднимается выше и выше, пока наконец не побеждает всех соперников, включая собственных нерадивых братьев. А принцесса тем временем сидит на вершине высокой, гладкой, как лед, стеклянной горы, и на коленях у нее покоятся три золотых яблока. Едва завидев Аскеладдена, она решает, что победить должен именно он, и каждый раз бросает ему по яблоку. Аскеладден выдает себя почти так же, как Золушка, вынувшая из кармана хрустальную туфельку: сквозь его черные от сажи лохмотья проглядывает золотая кольчуга, и, заметив это, король провозглашает, что юноша достоин и принцессы, и половины королевства.
«Стеклянный гроб» — гриммовская сказка о неунывающем портняжке, который попадает в подземелье, где находит не один, а целых два стеклянных ящика. В одном из них оказывается крохотный дворец с конюшнями и флигелями, весьма изящно сработанный, а в другом — златокудрая красавица, закутанная в богатую мантию. Портняжка освобождает девушку, и та, наградив его «дружеским поцелуем в губы», провозглашает своим суженым. Оказывается, всему виной злой маг — Schwarzkünstler. Это он превратил ее брата в оленя, а слуг — в голубой дым, который потом заключил в стеклянные сосуды. После чудесного освобождения олень превращается в человека, а портняжка берет красавицу в жены.
Во всех этих сказках легко заметить символические противопоставления, о которых я и хотела бы поговорить в первую очередь. Красное и белое, лед и огонь, снег и кровь, жизнь и смерть.
(Далее см. бумажную версию)