Эссе.
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2005
Перевод Е. Белорусец
Эльфрида Елинек[1]
Когда я начинаю писать, в первую очередь мне нужна полная неопределенность. Будучи человеком старомодным, я испытываю в ней необходимость, как в своеобразном стартовом капитале, чтобы в конце концов выяснить, куда меня заведет письмокак таковое. Впрочем, не только оно одно. В какой-то момент написанное ловит меня за руку (но в руки не дается, как это ни подло!) и выталкивает наружу. Я теряю устойчивость, но остановиться уже не могу, нужно продолжить, добиться каких-то результатов. Пускай мой доморощенный генератор (хоть для этого пригодится!) подает энергию своего рода карманному фонарику, который можно носить с собой и всегда иметь под рукой. Фонарик тот наделен способностью время от времени превращаться в словесный огнемет. Да, вот что меня бы устроило и не рассердило. Стоить, конечно, будет недешево, но подойдет наверняка. Тут уж не скажешь: дешево и сердито, да и удобств никаких — каждого из этих благ было бы довольно. Мышление же, наоборот, обходится крайне дорого. Вместо дешевого, чего я не могу себе позволить, я выбираю для себя дорогое, оно мне вообще ничего стоить не будет, — а именно философию. Мышление других. И я делаю его, то есть мышление, дешевым, я делаю его даже бесплатным, хотя недешево его отдаю. Оно было передано мне другими, а сейчас я сама пытаюсь извлечь из него прибыль. Скажем, красивые, аккуратно нарезанные, опрятно разложенные литературные премии или целые их груды, свежеиспеченные публикации, ранее растянутые на руках как пряжа, ныне смотанные в клубки надежды, а также погребенные желания, ведь мыслить значит хоронить желания и говорить нечто прекрасное их безжизненному телу, потому что оно, тело, больше ничего не понимает. Говорят это ему лишь тогда, когда с ним бесповоротно покончено. Мертвый язык, который больше не сможет стать живым. Для того мы и убили его — мы, пишущие.
(Далее см. бумажную версию)