Роман
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2005
Перевод Ирина Радченко
Виржини Депант[1]
Teen spirit[2]
Часть первая
Дерево без корней
А потом наступает возраст, когда Гюстав Флобер |
Я дул здоровый косяк, уставившись на задницу Джей Ло[3] по MTV. Зазвонил телефон, включился автоответчик: я тогда избегал разговоров с целой кучей людей, требовавших от меня кто денег, кто переводов, за которые я получил аванс, а также с прочей публикой, норовившей отнять мое время на всякий душный треп.
Послышался приятный женский голос, стильный такой, выговор парижский, мажористый, особая манера выводить гласные и отчетливо произносить каждое слово, свойственная людям, сознающим свое право на неспешную речь и вычурную артикуляцию, — я слегка заторчал. Вообразил себе костюм, надушенные волосы, наманикюренные ногти.
— Здравствуйте, это Алиса Мартен, у меня сообщение для Брюно, возможно, мое имя вам ничего не говорит, я…
Мне хватило двух секунд, чтобы ее вспомнить. Недавние события легко вылетали у меня из головы, зато отроческие воспоминания отпечатались очень четко. Я подскочил, как на пружине, схватил трубку и выпалил игриво:
— Алиска — Шелковый ротик, еще бы, блин, не помнить!
Я, конечно, предполагал, что моя реплика не вызовет у нее бурного восторга, но собой остался доволен. Телефон придавал мне уверенность, которая рассеялась бы при личной встрече. В тот период своей жизни — а к нему я медленно, но верно шел много лет — я засунулся радикально, почти два года реально не вылезал из квартиры и, не считая Катрин, моей подруги, не видел никого, ну разве что по телевизору. Люди сделались для меня некоей абстрактной сущностью, враждебной, но легко устранимой: я отвечал на звонки выборочно или хамил в трубку — и меня оставляли в покое.
В ответ она вздохнула красиво так, глубоко и выразительно, что я истолковал сразу несколькими способами: «сколько тебе лет, детка?», «давно не трахался?» или «не сомневалась, ты был кретином, кретином и остался».
Я не спешил продолжать разговор, взбешенный многозначительностью вздоха и одновременно заинтригованный: интересно, что ей все-таки надо? Если она не швырнула трубку немедленно, значит, тому есть причина. Пауза затянулась. Я сменил тон:
— Откуда ты узнала мой телефон? И чего звонишь?
— Встретила в метро твоего брата.
Великолепно: этот идиот раздает мой телефон направо и налево и даже не ставит меня в известность. Подлянка заключалась в том, что сам он мне не звонил никогда, даже на Рождество, даже в день рождения. Я поклялся вставить ему основательно, как только разберусь с Алиской Мартен.
— О чем ты хотела со мной поговорить?
— Нам надо увидеться.
— Алисочка, ты душка, с тобой связаны у меня самые приятные воспоминания, но все же я хотел бы знать, что тебе от меня нужно.
Последовал новый вздох, долгий, звучный, раздосадованный.
— Не мог бы ты все-таки уделить мне пять минут? Назначь сам место, день, час и все такое. Я тебя прошу.
Объяснять, что я не выхожу из квартиры, а тем более приглашать ее в дом и показывать, в каком убожестве я живу, мне было влом. Я постарался выиграть время:
— Послушай, я отлично помню, что ты была не только клевой соской, но еще и буржуйской дочкой; полагаю, папенька устроил тебя на хорошую работу, и ты ловишь свой кусок кайфа от того, что «человечество к твоим услугам». А теперь ты пришла щелкнуть пальчиками у меня под носом и вызвать на свидание, но вообрази, у меня есть другие дела в жизни.
— Это ВА-ЖНО.
Она как будто сомневалась, что мне доступен смысл этого слова. Она меня что, за мальчишку держит? Я вскипел, но потом вспомнил, как повел разговор с самого начала: получалось, опять виноват я. Она принимает меня за сопляка, потому что таким я себя проявил. Обидно, но оставалось только пенять на себя.
Я переминался с ноги на ногу, глядя в окно: на улице дети возвращались из школы и с поросячьим визгом гонялись друг за дружкой.
Меня, конечно, разбирало любопытство, хотелось узнать, в чем дело, но я плохо себе представлял, как встретиться с Алисой, не выходя из дома. Мне бы проанализировать ситуацию, найти решение — нет, я лишь сокрушался, что в виртуальном пространстве мы еще новички, что не можем по своему усмотрению телепортироваться в какую-нибудь иную безмятежную биосферу и очутиться в салоне с мягкой мебелью того цвета, какой тебе по кайфу.
Я, понятно, скорее треснул бы, чем признался, что не выхожу из квартиры: воображаю, как бы она надо мной поиздевалась. По крайней мере я на ее месте не упустил бы такой возможности. А она, стерва, мало того что отказывалась объясняться по телефону, так еще — я чувствовал — нервничала на другом конце провода и произносила про себя что-нибудь типа: «Целый день думать будем? У меня, между прочим, время — деньги».
Короче, я назначил встречу в баре у себя внизу под тем предлогом, что у меня, дескать, завал работы и, спустившись по лестнице, я уже сделаю ей большое одолжение. Она проглотила.
Совершенно ясно, она не собиралась крутить со мной по новой, а потому, повесив трубку, я долго чесал в затылке, пытаясь угадать, чего ей от меня понадобилось.
В итоге я снова дернул, и абсурдность взятого на себя обязательства предстала мне со всеми ужасающими последствиями: назначив свидание на внешней территории, я круто попал. Теперь придется подыскивать что надеть, смотреться в зеркало, проверять, хорошо ли я побрит, не покрылся ли за это время прыщами, не уродская ли у меня стрижка. Придется пройти мимо окошка консьержки, которую я на дух не переношу; не дай бог, она возникнет и заговорит со мной холодным тоном, а я не буду знать, что ответить, я вообще никогда не знаю, что людям отвечать. Потом надо будет переступить порог и шагнуть на улицу. Я представил себе толпу, автомобили, как все это несется, норовит меня раздавить, как все видят мой страх или еще что, и меня прошиб пот. Я вспомнил этот бар: тесная клетушка, дым, шум, народу битком, того гляди осмеют, заденут, поставят в неловкое положение… Так я паниковал минут пять, а потом сообразил: зря я вибрирую, когда можно просто никуда не ходить. Я пообещал себе предупредить ее, прекрасно понимая, что обещания не сдержу. Мне трудно делать неприятные звонки. Я останусь дома, а когда она позвонит снизу, не отвечу. Только и всего. Прожил я тринадцать лет без Алисы Мартен и как-нибудь еще проживу. Черт с ним, с ее секретом — фигня какая-нибудь. Всякий раз, когда я волнуюсь, оказывается — выеденного яйца не стоит.
Итак, я поставил точку. Погрузившись в привычное для себя состояние мандража, я сосредоточился на сиськах Бритни и закрутил новый косяк.
Тут позвонила Сандра:
— Привет, что новенького?
Мы перезванивались ежедневно. Она уверяла, что страдает агорафобией, но это чистейшая ложь: она вообще хорошая притворщица. Когда ей нужно выйти, в смысле, обязательно, по работе например, она выходит, и все тут. Ну, может, было у нее два-три безобидных приступа стремопатии, только это ничего общего с настоящей фобией не имеет.
Она меня во многом раздражала, но и смешила тоже нередко.
Мы познакомились десять лет назад, она организовывала концерты в бретонской глубинке, а я тогда лабал в одной группехе, туфтовой, в сущности, но вместе с тем известной. Одно другому никогда не мешало. Сандра отвела нас в гостиницу. Прикольная девчонка, подумал я и целый вечер ее обхаживал, прикурить подносил, шуточки нашептывал, а она взяла и свалила одна, продинамила, короче. Посему еще несколько лет при одном упоминании ее имени я разражался длинной тирадой вроде: «дура, ломака, бездарь, дешевка, фуфло». Я никогда не умел миндальничать и выказывать доброжелательство, когда говорят о людях, которых я не люблю. А слышать о ней приходилось часто: она перебралась в Париж и кропала статейки о роке. Потом мы встретились на концерте «Элиогабаль-Конданс»[4] в тринадцатом округе; она бросилась мне на шею, как старому другу, и я, понятно, слегка напрягся, поскольку все это время поливал ее при любой возможности. У нее оказалась полная сумка амфетаминов, тогда они еще продавались. Переспать с ней так и не удалось, но оттянулись мы нехило. Я сменил гнев на милость, и мы подружились. Заклятой дружбой двух темнил. Я завидовал, что она печатается в газетах, которые я читаю, но при том критически относился к качеству ее статей и вообще сомневался в ее праве их писать. Я досадовал, что ни разу ее не трахнул, и в то же время испытывал облегчение — чище получалось. Такие вот качели. Сандру моя суперрадикальная позиция «никаких компромиссов» и привлекала, и смущала: не слишком ли просто. Сандра поддерживала неизвестно откуда возникший миф, будто у меня талант, и если бы я за что-нибудь взялся, то… Такое впечатление она вынесла из наших первых встреч, когда она была еще девчонкой, а я уже чесал на гитаре и на сцене корчил из себя крутого. Для нее я остался кем-то вроде проклятого поэта, неприспособившегося, недооцененного… Данный статус меня скорее устраивал, хотя я и знал все его изъяны.
С Сандрой можно было обсуждать телепередачи, что уже немало. Уверенной в себе девице, какой она хотела казаться, не стоило, по ее понятиям, злословить обо всех подряд, и оттого она защищала, хотя и без энтузиазма, ведущих, актеров и т.д.: у такого-то, дескать, большие данные, такая-то заслуживает внимания… В действительности же она только и мечтала послушать, как я их всех лажаю.
Она была моложе меня на семь лет, и разница оказалась существенней, чем я предполагал. Она из тех, кто не знал мира «до» — то есть до падения Стены, иначе говоря, до полного краха всего. У нее мозги были устроены иначе, более патетически, что ли, и легковесней, но как объект наблюдения — любопытно.
Мне нравилось ненавидеть Сандру, и ей меня тоже. Я всякий раз отвечал на ее звонки, выделяя ее таким образом из всех окружающих. В отличие от большинства людей, она хотя бы никогда не спрашивала: «Ну что, когда увидимся?» Простившись, мы пережевывали про себя несформулированные обиды, потому что все наши разговоры были пронизаны непроизнесенными упреками и невинными на первый взгляд, но колкими намеками — только намеками, ничего в открытую. Если один из нас откровенно признавался, что ему хреново, другой спешил его поддержать, за исключением случаев, когда мы ссорились всерьез. Так или иначе равновесие сохранялось.
Вытянувшись на зеленом продавленном диване и скрестив ноги на подлокотнике, я приготовился к длительной болтовне. Изложил последние новости:
— Я тут перестремался жутко. Мне позвонила одноклассница, непременно желала со мной увидеться. И я договорился о встрече. С тех пор меня плющит, сама понимаешь как. Успокою сразу: я никуда не двинусь. Меня мутит от одной только мысли, что я мог куда-то пойти.
— Кто такая? Что ей понадобилось? Зачем она хотела тебя видеть?
Безусловное достоинство Сандры: ее реально интересовало, что со мной происходит.
— Алиса Мартен… Лицейская подружка. Дочь хирурга. В те времена фанатка «Берю». Офигительная девка и серьезная. Я так толком и не понял, почему она на мне съехала. Сексуальная. Я заторчал, как только ее услышал, воспоминания самые приятные. Помню, она взяла в рот… у меня это было в первый раз… в парке, на скамейке, нас все видеть могли… в общем, клевота…
— Ну, а в остальном что она собой представляла?
— Маленькая такая, хрупкая, беленькая, ручки крохотные, дырка широкая… Кукольный носик и глаза светлые-светлые. Потомственная буржуйка, таких на протяжении тридцати поколений натаскивают на то, чтобы стать лучшими б… для элитных самцов… Я подвернулся ей под руку аккурат в протестный период, и она вцепилась в сына железнодорожника, как голод в этот мир… Ее трясло от одного моего прикосновения, я называл ее своей электрической шлюшкой, улетнейшая телка. Жили они в особняке, всего каких-нибудь пять этажей, в саду цветов — не продохнуть. Комнату свою она оклеила постерами Сида Вишеса, мечтала, когда вырастет, стать наркоманкой. Судя по всему, с тех пор ее пристрастия изменились. Это было в выпускном классе.
— Ты сдавал на бакалавра?
— Сдавать сдавал, раза три, но не сдал.
— Ты был в нее влюблен?
— Это слово не входило в мой тогдашний лексикон, но она мне нравилась… Мне такие редко попадались… На ней попрыгать мечтал бы каждый клещ в лицее. Я подметил, что такие фифы обычно ни на что не годятся в постели. Думают, небось, им нет нужды тратиться понапрасну. Тут мораль напрашивается: с которой авантажно пройтись под руку, та в постели — ноль. И наоборот. Алиска была исключением: супер и так, и так и не капризная.
— И долго у вас продолжалось?
— Месяца три-четыре… не помню точно… А потом в один прекрасный день меня шарахнуло в полный рост: она переехала, ну просто испарилась, и я больше о ней не слышал… до сегодняшнего утра.
Разговаривая, я зеленым фломастером чертил какие-то лабиринты и спирали на обороте телефонного счета. Сандра, думаю, мыла посуду или не знаю что: у нее лилась вода, и звякали металлические предметы. Я представлял ее себе такой, какой видел в последний раз. С тех пор много воды утекло.
— Страдал?
— Я тогда старался жизнь себе не осложнять. Особенно из-за девок. Одолжил мопед, смотался в Туль, купил на автобазе ящик резинового клея, подышал дня три-четыре и думать о ней забыл.
- Вот как? Даже не взял гитару и не сочинил что-нибудь душещипательное?
— За кого ты меня принимаешь? Я не пишу песен, когда меня кидают.
— И ты в самом деле не представляешь, зачем она звонила?
Нотка сомнения в ее голосе мне категорически не понравилась. Сандра тут же попыталась переменить тему — на нее не похоже. Пришлось тянуть клещами, и в конце концов она призналась.
— Смотри, осторожней. Ты меня знаешь, я всегда драматизирую… но я бы на твоем месте пошла на встречу.
- Что у тебя на уме? Выкладывай! Или не надо было показывать, будто ты о чем-то догадываешься …
— Я думаю о СПИДе и не понимаю, почему тебе это не приходит в голову.
Две секунды я молчал, как пришибленный.
— Сандра, полтора десятка лет прошло!
— Ну и что? Ты анализ сдавал? Помнится, ты говорил, что не собираешься.
Я швырнул трубку. Гестапо, на фиг. Почему она помнит абсолютно все, что я ей рассказывал? Картотеку, что ли, ведет?
В этом вся она: участие проявляет, вытягивает на доверительный разговор, а потом доброжелательным тоном подпускает гнусные инсинуации, расшатывающие психику хуже, чем откровенное хамство…
Я пытался рассуждать логически, но логика давала сбой. Напрасно я повторял себе, что, будь у меня СПИД, за тринадцать лет он бы выявился и без анализа… И чем больше я дул, тем менее абсурдной казалась мне догадка Сандры.
*
И вот под вечер я, как последний кретин, потащился на улицу. Мне как всегда повезло: с неба падала ледяная морось, и бар был битком набит людьми, зашедшими укрыться и натащившими грязи.
Я пришел на пять минут раньше назначенного, выбрал место поближе к выходу, чтобы улизнуть, когда стремно станет, положил на стол часы с твердым намерением слинять, если Алиса опоздает больше чем на три минуты, и надеясь, что именно так она и сделает, давая мне повод с ней не встретиться.
Меня разбирал мандраж. То ли от того, что я сидел в переполненном баре, то ли от мысли о предполагаемом СПИДе, казавшейся мне ужасной и привлекательной одновременно, потому что, если б он у меня обнаружился, я бы точно переменил образ жизни; то ли от перспективы увидеть девицу, которая могла за это время сдвинуться, подурнеть, скурвиться или не знаю что…
Судьба обошлась со мной милостиво, по крайней мере, в одном отношении: за тринадцать лет я почти не изменился физически. Не потолстел, не облысел, и зубы не гнилые, и рожа не распухла от пьянства. Встречая людей, которых я знал молодыми, я впадал в отчаяние, когда воображал себя на их месте.
Алиска притащилась вовремя, я увидел, как она выгружается из такси, и меня сразу торкнуло: она это что, нарочно, — мол, у меня бабок завались? Унизить меня хочет?
За эти годы она слегка усохла. В атмосферу бара на проспекте Сталинграда она вписывалась плохо, всем выделялась: слишком много меха на воротнике пальто, слишком изящно спадающего на слишком дорогие сапоги, слишком изысканная косметика и вычурная прическа по контрасту с прочей промокшей публикой.
В целом баба ничего. Возбуждающая.
Она села напротив меня. Я со страхом вглядывался в ее лицо: вправду ли она похожа на человека, пришедшего сообщить бывшему партнеру, что заразила его СПИДом?
Не думаю, чтобы мои опасения как-то отражались на моей физиономии: не прилагая к тому никаких усилий, я обычно имею вид скорее вызывающий, чем испуганный. Я уже вышел из того возраста, когда кажется, будто люди способны читать тебя, как книгу: нет, они видят ровно столько, сколько им показываешь. И твои внутренние переживания им на фиг не нужны.
Алиска же явно тушевалась. Или, может, наоборот, подумалось мне вдруг, может, она только корчит из себя робкую и ранимую, и как раз потому, что ничего такого не ощущает.
Она поглядывала на меня украдкой, с беспокойством. Будто я насекомое — гадкое заведомо, но неясно, насколько опасное.
Задала два-три стандартных вопроса, как поживаю и прочее. Я солгал:
— Перевожу. Перевожу художественное, научное. С английского, немецкого, испанского… Написал роман, вот как раз издателя нашел.
На самом деле я попереводил немного научной фантастики и пару-тройку романов для издательства «Арлекин», переутомился, схватил депрессуху и забил. Я тогда сошелся с Катрин, она сказала мне: «Пиши, а я пока поработаю за двоих». Соглашаясь, я поклялся себе закончить роман в два счета. Одна только мысль, что я у женщины на содержании, будет мне настолько нестерпима, что подстегнет к работе, полагал я. Оказалось, нет.
Понемногу я перестал выходить из дома. В первый год я раза три-четыре пробовал начать писать — не шло. Дальше тридцати или сорока страниц не продвинулось. А потом я махнул рукой. Катрин не рассердилась. Как и многие знакомые, она не сомневалась, что стоит мне только взяться, и я напишу что-нибудь великое. Не она одна воображала, будто у меня талант. Я извлекал пользу из этого заблуждения, хотя не давал к нему повода и никак не поддерживал: я просто ничего не делал. Сам факт, что я играл в панк-группе, посредственной, но с репутацией в определенных кругах, открывал мне десять лет беспроцентного кредита. В некоторых отношениях Франция — великолепная страна.
Мое положение всякий раз начинало меня беспокоить под Новый год, получалось вроде ритуала. Я подводил итоги и приходил к выводу, что работаю все меньше и меньше. В течение двух-трех дней я напряженно размышлял, принимал необходимые решения. А в начале января, поев крещенского пирога, отвлекался на другие мысли, и в итоге все оставалось по-старому.
Исповедоваться Алиске я не собирался.
Я посмотрел на ее руки: камень, блестевший у нее на пальце, сильно смахивал на бриллиант, а шмотки, что были на ней, не продавались в квартале Барбес[5], где я жил. Я спросил:
— Ты удачно вышла замуж?
— Отнюдь. Работаю как проклятая.
Мне приятнее было воображать ее замужем за омерзительным кривобоким старцем, осыпающим ее подарками и изменяющим ей, нежели узнать, что она бизнесменша. Ее успешная карьера, равно как и процветание других людей, подчеркивала, выпячивала мою несостоятельность.
Прошедшие годы не пошли ей на пользу. В юности она была красива, но красива эдакой нестойкой красотой, проявлявшейся в цвете лица, в не развенчанной еще самоуверенности. Штучка, в общем. Теперь кожа ее увяла, надо думать, она много работала, мало спала, пила и курила, оттого и вид такой потрепанный. Ее тощая фигура не обладала изяществом, какое свойственно женщинам, следящим за собой, — это была худоба человека с измотанными нервами. И красилась она не из стремления блеснуть, а словно бы желая скрыть лицо.
Она не торопилась выкладывать свою фишку; я поиграл сигаретной пачкой, смял целлофановую обертку, вытащил и сложил серебристый вкладыш. Затем стал пальцем стирать воображаемое пятно на столе и одновременно взял инициативу в свои руки:
— У тебя что, СПИД?
На мгновение она застыла: во рту сигарета, глаза прищурены; потом въехала и, сопоставив все в уме, расхохоталась. Тут и до меня дошел весь идиотизм моего вопроса тринадцать лет спустя. Я проклял себя, что послушался Сандру, и немного расслабился. А не стоило. Алиса постучала сигаретой о край пепельницы, успокоилась и проговорила:
— СПИДа у меня нет… Но есть тринадцатилетняя дочь.
Теперь обалдел я, поскольку не понял, к чему это было сказано и отчего таким тоном, каким в телесериалах произносят суперважную реплику. Она взглянула на меня, испуганно прикусив губу, и только тогда я сообразил, что фраза имеет какой-то дополнительный смысл; я тоже расхохотался, надеясь при этом, что воображение сыграло со мной злую шутку и что Алиса сейчас развеет недоразумение. Перестав смеяться, я заявил категорически:
— Не от меня.
— В то лето я больше ни с кем не спала. И потом — это очевидно, сам поймешь, когда ее увидишь. То есть это, конечно не доказательство… но сходство бросается в глаза.
— Когда я ее ЧТО?
Алиса досадливо поморщилась.
— Ну, извини. Если ты, конечно, пожелаешь ее увидеть. Как ты, возможно, догадываешься, я пришла сюда не ради удовольствия трахать тебе мозги.
«Трахать мозги» она произнесла с пикантной грубостью цацы из пятого округа, а я слушал, как она изрыгает ругательства, не подозревая еще, что эта история крепко меня зацепит. Маленькая отсрочка перед полным обломом… Алису между тем прорвало:
— Мне от этого разговора не легче, чем тебе… Но видишь ли, Нанси — так ее зовут — всегда считала, что ты погиб в автомобильной катастрофе. Ей это все родственники внушали с пеленок. Собственно, и знакомым так говорили. Только вот у моей матери после смерти отца совсем крыша поехала. Она взяла да и все разболтала.
Алиса развела руками, показывая, что только этого, дескать, и не хватало. И понеслась дальше:
— С тех пор у девочки навязчивая идея: найти тебя. Она дважды убегала из дома. Не знаю уж, что она там себе воображает, может, думает, что на улице тебя узнает… А тут я случайно встретила твоего брата и решила, что это знак. Вот.
Словно бы перекинула мяч на мое поле.
— Сука, блин, чмо позорное.
Я выпалил это одним махом, не чувствуя себя. Тело мое анестезировалось. На секунду я завис в невесомости, вне всякого земного притяжения. А затем ощутил, как мое сознание раскалывается надвое и в образовавшуюся щель втискивается непостижимое. Все в том же безотчетном состоянии я продолжил:
— Маздануть бы тебя раз тридцать по твоей блядской морде… Ты вообще понимаешь, что ты мне сказала?
- Поверь, Брюно, меня все это тоже не радует.
Эта маленькая высокомерная говнючка была из тех, кто, подвергаясь нападению, съеживается в комок, а после распрямляется; жизнь не долбала ее как следует и не научила ходить с опущенной головой. Поджав губы и надменно глядя на нее в упор, я процедил с сомнением и отвращением:
— У меня ребенок?! От ТЕБЯ?
- Мне, дорогуша, было тогда семнадцать лет. Сейчас, знаешь, когда я на тебя смотрю, я сама удивляюсь, что могла так влипнуть.
Я отвел глаза, кровь прилила к вискам, мысли и ощущения стали возвращаться ко мне в беспорядке, голова пошла кругом.
— Ты просто рехнулась.
И я выскочил из бара.
(Далее см. бумажную версию)
[1] ї Éditions Grasset & Fasquelle, 2002
[2]Teenspirit (англ.) — буквально «Подростковый дух». Отсылка к песне группы «Нирвана» «Smellsliketeenspirit». (Здесь и далее — прим. перев.)
[3] Американская певица и киноактриса Дженифер Лопес.
[4] «Элиогабаль» и «Конданс» — известные рок-группы.
[5] Район бедноты и иммигрантов на севере Парижа.