На вопросы анкеты отвечает Хамдам Закиров
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2005
Мы завершаем публикацию ответов на вопросы, которые были заданы участникам одноименного “круглого стола”, посвященного современной зарубежной поэзии (№ 10, 2004). Вот эти вопросы:
1. Какой отрезок времени имели бы в виду Вы, говоря о “современной зарубежной поэзии”?
2. Существует ли, на Ваш взгляд, интернациональная общность поэтического опыта и развития?
3. Как по-Вашему, может ли переводная — именно переводная — поэзия плодотворно влиять на поэзию другой страны?
4. Если да, то приведите, пожалуйста, пример подобного влияния, исходя уже из личной поэтической практики.
5. Разные это, на Ваш взгляд, занятия или родственные — писать стихи и переводить стихи?
6. На правах специалиста, а нередко и культурного первооткрывателя скажите, пожалуйста, кого из значительных современных зарубежных поэтов вовсе не знает или почти не знает нынешний отечественный любитель поэзии? Укажите практические пути и способы, которые, по Вашему мнению, помогли бы устранить эти пробелы.
7. Как Вам кажется, принимает ли современная мировая поэзия участие в формировании духовного облика и эстетических наклонностей сословия, по традиции называемого интеллигенцией?
Сегодня на вопросы анкеты отвечает Хамдам Закиров.
ХАМДАМ ЗАКИРОВ
Поэт и журналист (р. 1966). Публикации в журналах “Митин журнал”, “Звезда Востока”, “Знамя”; альманахах “Так как”, “24 поэта и 2 комиссара”, “Твердый знак”, “Черновик”, “Орбита”; антологии “Освобожденный Улисс. Современная русская поэзия за пределами России” (М., НЛО, 2004). Переводы на итальянский, французский, финский. В 1996 году в Санкт-Петербурге в библиотеке “Митиного журнала” вышла книга стихов “Фергана”. С 2001 года живет в Финляндии. Куратор интернет-проектов “Русская кавафиана” и “Библиотека Ферганы”.
И “круглый стол”, и ответы на вопросы анкеты показывают, что видение современности у всех разное. Главное одно — некий хронологический период, “отрезок времени” в виде критерия не устраивает практически никого.
Есть разные варианты определения “современной” поэзии. Границей ее, например, может служить время формирования модернизма, с появлением которого язык литературы, как кажется, необратимо приобрел свое современное звучание. С другой стороны, зарубежная поэзия, которую принято считать современной, переводилась у нас по большому счету в 60 — 70-е годы. То есть начиная как раз с того момента, когда зародилась современная, по версии Д. Кузьмина, русская поэзия. А значит, его идея верна. С той поправкой, что оказался со-временным, общим язык поэзии — русской и переводной, — создававшийся фактически одним поколением поэтов и переводчиков.
Впрочем, оставив время в покое, следует задаться вопросом: а зачем сейчас поднимать тему современности? Не значит ли это, что в обществе назрел момент, когда прежнее понимание (определение, границы) перестало быть общепризнанным? Или же происходит смена поколений (поэтов, переводчиков, критиков), а с ней — и границ современного нынешним писателям литературного “мира”? И могут ли найтись достаточные основания для того, чтоб в какой-то момент некое профессиональное сообщество безоговорочно приняло эдакую “смену вех”, буде мы найдем в процессе обсуждения устраивающую всех aurea mediocritas?
Тем не менее некоторые наши любимые стихи (или даже поэты) “устаревают”. Никто не собирается, конечно, отправлять их на свалку (пусть и свою, персональную — декларации в данном случае опасны для здоровья, публика-то у нас горячая). И все же поэтический язык отдельных произведений или авторов вдруг перестает отвечать вполне себе абстрактным, порой даже неосознанным нормам современной, адекватной нынешним реалиям речи, словесности (которые по понятным причинам меняются, и литература не может не реагировать на это). Перестают они при этом быть современными? Особенно если учесть, что современная поэзия должна “говорить” с читателем на понятном, знакомом ему языке (речь, естественно, не о стилистической, художественной адаптированности, подверстывании под средний, а то и ниже уровень читательского восприятия, что характерно сейчас уже не только для массовой литературы).
Конечно, на изменение наших личных оценок “современности” влияют вполне понятные факторы. К примеру, прожитые годы и накопившийся опыт, изменения в окружающей нас действительности. Интенсивность последних, особенно во второй половине ХХ века, нам просто не оставляет шансов: темп, ритм, семиотика жизни, многие смыслы и ценности, социальные, коммуникативные и прочие аспекты бытия если и не встали с ног на голову, то изменились кардинально.
Уже упоминавшийся в дискуссии рижанин Сергей Тимофеев — хороший и едва ли не единичный пример современного автора, чье творчество претерпело изменения под стать времени. После первого, полифоничного сборника “Собака, скорпион” (СПб., “Митин журнал”, 1994), где в отдельных текстах ощутимы влияния в диапазоне от Элюара до Хармса (впрочем, ни сюрреализма, ни абсурда), в его творчестве происходит заметный сдвиг, после которого мелос стихов становится — как бы так сказать? — менее литературным, однако при этом более музыкальным. Наметившийся в первой книжке переход к лексически новой знаковой системе в последующих сборниках стал доминирующим. И именно это сделало Тимофеева столь популярным в молодежной среде, хотел он того или нет. Его поэзия заговорила смыслами, понятными и доступными его юным (по)читателям, работая с метафорой не столько на уровне литературном, сколько на уровне диджейского микширования или клипмейкерского монтажа. Безусловно, феноменальная популярность С.Тимофеева и “Орбиты” связана не в последнюю очередь с новыми, использующими все современные возможности формами подачи поэтического материала — как на выступлениях, так и в изданиях рижского объединения (уместно, может, называть их уже не столько поэтами, сколько медиахудожниками). В конечном счете, все мы должны быть благодарны Тимофееву и компании, ведь они поддерживают интерес к поэзии среди значительной части молодежной аудитории во многих городах и весях постсоветского пространства.
Творчество рижских авторов я, с вашего позволения, использую и для плавного перехода к другим вопросам анкеты. Например, о примерах влияния переводной поэзии на поэзию другой страны. Группа “Орбита” в этом смысле весьма показательна. Она состоит не только из русскоязычных авторов, но и из латышей, пишущих на родном языке. И, по словам “орбитовцев”, в их кругу происходит процесс взаимовлияния, взаимообогащения (как на уровне содержания, так и формы), свойственный любому тесному литературному сообществу.
Такому в том числе, каким была десять-пятнадцать лет назад “ферганская школа”, которую тоже уместно привести в пример, тем более (как-то не совсем прилично заводить разговор о себе) нас уже упоминали. Игорь Вишневецкий в статье “Изобретение традиции, или Грамматика новой русской поэзии” (НЛО № 62, 2003) заметил о ферганской школе, которая пишет так, “как если бы никакой двухвековой традиции классической русской поэзии до нее не было”. И все же влияние это, пусть и опосредованное, имело место. Как минимум в том смысле, в каком развитие традиции и языка русского поэтического перевода параллельно (но они и взаимозависимы) развитию языка и традиции русской поэзии.
В этом контексте хотелось упомянуть питерский “Митин журнал”, рижский “Родник”, а также ташкентскую “Звезду Востока”, которые в перестроечные годы познакомили читателя с целой плеядой поэтов, испытавших то или иное влияние западных поэтических практик. Список этот при желании можно начать со сборника “Белый квадрат” или с первой подборки “нетрадиционной” поэзии в журнале “Юность”, когда в конце 80-х впервые в официальном издании были напечатаны тексты А. Драгомощенко, Ю. Арабова, А. Парщикова, А. Еременко, И. Жданова и др.
В анкете был и вопрос о наличии интернациональной общности поэтического опыта и развития. На первую часть вопроса следует ответить положительно: мы живем в одном мире, дух витает где… и все такое. (Следует, правда, учитывать специфические особенности истории той или иной страны, степень свободы общества и соответственно возможность витания вышеозначенного духа.) Что же касается “общности поэтического развития”, то с этим несколько сложнее. Особенно в случае обществ, бывших какое-то время так или иначе закрытыми. Ведь общность эта обусловлена наличием связей, свободой обмена информацией, тем, насколько своевременно общество узнает о тенденциях развития в других странах (обществах, литературах). Так, например, литература Узбекистана, в отличие от российской, которая практически “наверстала упущенное” за последние 15-20 лет, имеет отставание от мировых тенденций, как кажется, уже непреодолимое.
Если я прав, то “поэтическое развитие” включает в себя и освоение новых стилистик, обогащение ими отечественной словесности. Я недавно писал для одного среднеазиатского журнала в статье о проблемах современных литератур нашего региона, что развитие национальной литературы должно соответствовать общемировым тенденциям. Подразумевая при этом не калькирование неких методологий на те или иные фольклорные обои (по типу — киргизский акмеизм, казахское дада, туркменские герметики), но знание, освоение технических приемов, умение пользоваться инструментами. В конце концов, писатель тот же художник: нужно знать, как ложатся разные краски на так или иначе грунтованный холст и какие кисти при этом использовать. Это другая сторона творчества, не очень знакомая рядовому читателю, совершенно неизвестная любителям, знающим о поэзии всё — чаще на уровне начальной школы. И в этом процессе национальная и переводная поэзии играют совершенно одинаковую роль — плодотворную или никакую.
В литературе любой страны переводы поэзии и прозы должны присутствовать как составные части. В их отсутствии словесность становится неким колченогим поводырем, который по понятным причинам будет топтаться на одном месте (что можно, в общем-то, воспринимать как своеобразную форму патриотизма). В случае среднеазиатских республик дела обстоят именно так: переводческая школа практически отсутствует (разве что ее зачатки в Казахстане и Киргизии), переводной поэзии или прозы практически нет. Сама литература в прежние времена не испустила дух (можно ли это было называть жизнью — вопрос для другой статьи) благодаря тому лишь, что большинство местных авторов читали (занимались самообразованием) по-русски. В итоге местные литературы варятся в бурой смеси остатков собственного сока (какая ни есть классическая традиция) и соцреализма. Молодое поколение склонно, как и везде, к постмодернистским экспериментам, но выглядят они почти всегда убого на фоне совершенно неразвитого родного языка.
Я, набравшись наглости, заметил в уже упоминавшейся статье, что выход из тупика вторичности и провинциальности для среднеазиатских литератур — в перспективе ближайших лет, а то и десятилетий — видится в освоении всего богатства мировой литературы. В смысле переводческой работы. Это на нынешнем этапе для развития национальной словесности, может, даже важнее, чем собственно литература. Потому что оживлять нужно в первую очередь язык (и не только литературный), закосневший, десятилетиями не знавший позитивных перемен. Если следовать моей утопической мысли, то “десятилетие художественного перевода” обогатит национальные литературы, развивая пластичность и подвижность речи, грамматический, лексический, а то и фонетический строй языка. А также активно повлияет не только на появление нового поколения авторов, но и — читателей, которые будут готовы воспринимать язык новой литературы. Если этого не произойдет, узбекские (и вообще среднеазиатские) писатели, как и сейчас, будут в основном обращены к российской или западной публике.
Разница между сочинительством и переводом хотя и есть, но все же меньше, чем кажется на первый взгляд. На горных речках в Азии, где течение поспокойнее и нет больших подводных камней, можно найти перекинутую с берега на берег и закрепленную за стволы деревьев металлическую цепь или проволоку. Служит она в основном для развлечения детей: ухватившись за нее, можно окунуться в быстрый холодный поток. Конечно, не полноценное купание, но в жару удовольствие изрядное. Этим местным приспособлением как переправой пользуются порой и туристы.
Так вот, мне кажется, перевод — это такой именно переход через горную речку. Иногда, когда течение сильное (а руки слабые), можно и не удержаться — и понесет, и непонятно, где сможешь выбраться на берег. Но вероятность этого все же мала. Само же сочинительство — переход без такого поручня, а порой со связанными руками и даже глазами (профессионализм и тренированность помогают в этой ситуации поэту так же, как и циркачу). Конечно, это не вопрос жизни и смерти, — а “всего” лишь того, где в итоге на том берегу окажешься. В случае перевода это более-менее определенное место, и переводческая неудача — оказаться совсем далеко от “заданного квадрата”.
В этом контексте уместно сказать о качестве перевода. Переводная поэзия, думается, должна подпадать под те же требования, которые предъявляются к поэзии вообще. А значит, недопустим принцип перевода приблизительного, “для общего ознакомления”. В конце концов, не издают же поэты сборники своих черновиков — для этого нужно быть классиком (причем, скорее, уже не живым) или иметь как минимум гипертрофированное самомнение. Понятно, есть здесь своя особенность, и, говоря о слабости неких стихов, мы в первую очередь задаемся вопросом: а не слабость ли это перевода? Логически полагая, что выбраны пусть лишь показательные, но все ж не самые посредственные представители какой бы то ни было литературы. Меня как рядового читателя и покупателя, готового тратить деньги, но не имеющего возможности посмотреть “товар лицом” (приходится заказывать книги через Интернет или искать через столичных друзей), этот вопрос крайне занимает. Как покупать книгу любимого поэта, совершенно ничего не зная о переводчике?
Можно было бы разработать некий виртуальный проект, аккумулировавший бы сведения о вновь вышедших поэтических переводах, а также рецензии на них (но кто за это возьмется?). Или, к примеру, “Иностранная литература” могла бы организовать подобную рубрику анонсов и рецензий. Ведь вопрос оценки качества переводов, которых все больше и больше (уже не только Интернет пестрит ими, но и книжные прилавки), становится актуальным день ото дня.
Не пора ли подумать также и об организации специальной переводческой премии? Представляю, сколько скепсиса вызовет это предложение, однако давайте поразмышляем. Почему бы ей, например, не быть такой же “нематериальной”, какой изначально была премия Андрея Белого? Для этого не потребуются капиталовложения (пока их неоткуда взять), но лишь добрая воля переводческого сообщества, которое формировало бы жюри из авторитетных профессионалов.
В ситуации, когда российская литературная действительность изобилует премиями (в основном, правда, прозаическими), перевод оказался как бы забытым. Ежегодных премий “Иностранки”, на мой взгляд, недостаточно, да и воспринимаются они публикой как частное, редакционное подведение итогов года. Если поставить дело верно, избегая узкоцеховых разногласий, изменится фокус внимания читателей по отношению к переводчику, к его работе и восприятию ее как творческого процесса.
Что же касается не известных отечественному читателю современных зарубежных поэтов, то, по всей видимости, на этот вопрос лучше всего отвечать специалистам, знающим нынешнее состояние дел в той или иной иностранной литературе. Это могут быть, например, наши бывшие соотечественники, которым легче “объять необъятное” изнутри. Мне кажется, вашему журналу, если бы он взял на себя роль организатора, аккумулятора и “воспитателя” нового поколения переводчиков, следует искать таких потенциальных первооткрывателей среди наших эмигрантов.
В поэзии Финляндии, где я живу, тоже достаточно интересных имен. Современную финскую поэзию вообще мало переводили на русский. Это понятно, ведь специалисты и знатоки современных поэтических тенденций обращены по большей части к крупным литературам, к основным европейским языкам. А большинство живущих здесь и “балующихся” переводом россиян тяготеет к традиционным формам, а потому переводят они лишь местную классику. У меня есть намерение заняться восполнением этого пробела на финском направлении. Надеюсь, это окажется интересным российской публике.
Кстати, раз уж поиск новых имен упирается в такое количество вопросов, почему бы не поговорить о расширении наших знаний о творчестве уже известных в России поэтов? Причем не только тех, кто так и не вышел у нас отдельной увесистой книжкой, но можно начать и с них. Речь идет не столько о создании феноменов по типу “русского Кавафиса” или “русского Паунда”, сколько о восполнении имеющихся и по большому счету значительных пробелов. Например, разве в достаточном объеме у нас переведены и опубликованы Тед Хьюз, Джузеппе Унгаретти, Дилан Томас, Уильям Карлос Уильямс, Пауль Целан, Георгос Сеферис, Шеймас Хини? И этот список можно продолжать. Так что поле деятельности только лишь в пределах поэзии ХХ века еще достаточно большое.
И не пора ли “Иностранной литературе” подумать о книжной поэтической серии (ее можно, к примеру, назвать “ИЛирика”)? Это могли бы быть и книжки отдельных авторов, и сборники “Из современной поэзии…” той или иной страны. “Иностранке” для начала не нужно даже искать материал: можно воспользоваться тем, что когда бы то ни было опубликовано в ИЛ.
Конечно, чтобы эти идеи — премия, информационный портал, книжная серия — заработали, нужны не только деньги (пусть для начала и небольшие), но и организаторский ресурс и талант. А также хороший маркетинг, как бы грустно это ни звучало. Возможно, тогда удастся хотя бы чуть-чуть изменить отношение читающей публики к поэзии вообще, в том числе и к переводной. А отношение это не ахти какое, как бы поэты ни пытались данное обстоятельство скрыть. Так что говорить о том, чтобы поэзия “принимала участие в формировании духовного облика и эстетических наклонностей сословия, по традиции называемого интеллигенцией”, как-то не приходится.
На Западе подобного влияния нет уже давно. Будучи однажды приглашенным на встречу со студентами Хельсинкского университета я после адресованных мне вопросов задал аудитории свои. В том числе и такой: играет ли поэзия какую-либо роль в их жизни? Из тридцати примерно человек только трое ответили, что порой читают стихи, и только один — пролистывает изредка в книжных магазинах книжки новых авторов.
Среди старшего поколения интересующихся поэзией больше, а молодежь не только меньше читает, но и пишет меньше: в региональной писательской организации, в которой я состою, молодых (моложе тридцати лет) не более пятнадцати процентов. А среди проживающих в Финляндии наших соотечественников, которых можно было бы назвать интеллигентами, знающих хотя бы одного-двух современных (пришедших в литературу в 70 — 80-е) русских поэтов — считанные единицы. Недавно организованный в нашем городке кружок любителей русской словесности можно, при всем моем к ним уважении, смело назвать “обществом мертвых поэтов”.
Ко всему прочему в российском социуме идет процесс постепенного вымывания прослойки (или сословия, если угодно), называвшейся интеллигенцией. Этот процесс примерно можно описать так: в зависимости от доходов интеллигенция деградирует либо вниз, либо вверх. Теряя в обоих случаях что-то из того, что и есть визитная карточка данного “сословия”; не имея возможности, времени или желания поддерживать (вернее, развивать) свою образованность на адекватном сегодняшнему дню уровне. Так же как и западные страны, мы постепенно приходим к тому, что останется узкая прослойка интеллектуалов, которым лишь и будут интересны крайние и/или не массовые формы современной культуры, будь то поэзия, опера, балет, сугубо “эстетские” формы живописи и других пластических искусств, авторское кино.
Последний значительный всплеск интереса к поэзии был в годы перестройки, и сейчас уровень этот как будто снова пытается достичь той отметки. Наблюдающийся и не совсем, как кажется, здоровый ажиотаж вокруг литературы вообще, судя по всему, коснулся и поэзии. Издаются неплохие антологии, поэтические серии. Однако, похоже, интерес этот искусственный, и читателей не становится больше. Возможно, мы стоим на пороге очередного периода, когда при помощи неких невидимых рычагов (которые, судя по всему, приводит в действие поколение 40-летних, приходящее постепенно в издательства и редакции) будет создана мода на поэзию. В этом смысле хорошо, что поэзия сейчас интересна лишь поэтам. Последних так много, что сказать что-либо о тенденциях, новых интересных именах невозможно, даже постоянно отслеживая периодику и наиболее крупные литературные сайты. Ничего в этом плохого нет. Ведь когда мода на поэзию как увлечение, как форму времяпровождения схлынет, появится мода на чтение поэзии. У меня есть подозрение, что эти два процесса каким-то образом взаимосвязаны.
В любом случае все будет хорошо и как надо. Поэзия не умрет, если только человечество себя не погубит. А если и погубит — вряд ли поэзия сможет этому помешать. В этом смысле повлиять ни на что она не может. Впрочем, не кажется ли вам, что говорить о неком духовном воздействии поэзии на читателя в XXI веке как-то старомодно?