Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2005
Россия и Болгария. По страницам русской литературы XIX — начала ХХ вв. — М.: Рудомино, 2003
“Россия и Болгария” — так называется книга, выпущенная издательством “Рудомино”, плод поистине героических усилий составителя Ирины Мельниковой, ответственного редактора Юрия Фридштейна, сотрудников научно-аналитического отдела Библиотеки иностранной литературы. Что мы знаем о Балканской войне 1877-1878 гг. (а именно это событие — центральное в материалах, собранных составителем)? По сути, очень немного. В отрочестве мы читали “Накануне” Тургенева, восхищались Инсаровым, потом, возможно, кому-то из нас попались “Четыре дня” полузабытого нынче Гаршина, ну а более продвинутый читатель, может быть, вспомнит и “Дневники писателя” Достоевского или стихи Тютчева и Полонского, посвященные так называемому “славянскому вопросу”, — вот, пожалуй, и все, что можно выудить на свет божий из кладовой памяти. И вот мы держим в руках увесистый том (двадцать четыре с половиной печатных листа!), в котором представлены все жанры российской словесности второй половины XIX и начала XX веков: беллетристика, поэзия, публицистика, эпистолярное наследие именитых, малоизвестных и вовсе неизвестных нам людей, — и вся эта огромная масса литературы посвящена событию, которое, как выясняется, всколыхнуло всю Россию. Перед нами разворачивается панорама русско-турецкой войны за освобождение славянских народов, все этапы ее: сражение за Шипку, штурм Плевны, позиционные бои “местного значения”, в которых дрались и погибали русские солдаты и генералы и болгарские дружинники. Это — непосредственно война. А “славянский вопрос” — проблема освобождения и будущего устройства жизни южных славян — в данном случае болгар — волновал всю без исключения русскую интеллигенцию, независимо от рода занятий. Военные события вообще никого не оставили равнодушными, представители всех сословий были потрясены происходящим на войне, и это потрясение отразилось во множестве литературных материалов, составивших книгу. Первое, на что хочется обратить внимание, — массовость реакции на войну, как бы к ней ни относились те или иные современники, войну тяжелую, кровавую, с тысячами жертв и подвигов героев.
Разумеется, литературные достоинства собранных в книге свидетельств времени неодинаковы, тут есть и образцы прекрасной прозы — саркастические заметки Салтыкова-Щедрина, отрывки из “Дневника писателя” Достоевского, “Четыре дня” Гаршина, живые, выразительные сцены боевых действий у Вас. Ив. Немировича-Данченко и В. В. Верещагина; но и найденные составителями заметки, письма, стихи авторов-любителей тоже небезынтересны, а подчас и увлекательны как историческое свидетельство событий исключительной важности.
Весь материал книги можно условно разделить на три темы, более всего занимающие авторов. Это размышления о том, надо или не надо было начинать войну за освобождение южных славян, как потом обустраивать жизнь освобожденных народов — возможна ли их политическая и государственная самостоятельность или они должны войти в некий общеславянский конгломерат во главе, разумеется, со “старшим братом” Россией — и наконец описания непосредственно военных действий на Балканах. Вся книга, материал которой расположен в хронологическом порядке, воспринимается как живой горячий спор о судьбах не только Болгарии, но и самой России, не зря автор предисловия доктор исторических наук В. М. Хевролина (она же и научный редактор книги) назвала его “Вопрос славянский — русский вопрос”. Давний спор так называемых западников и славянофилов представлен на редкость выразительно — десятилетия не пригасили жара схваток, и поскольку сборник составлен так, что высказывания горячих сторонников идеи панславизма чередуются с резко противоположными мнениями, книга приобретает определенную драматургию, что, конечно же, повышает читательский интерес.
Как известно, одним из самых ярых защитников и проповедников идеи объединения славян под эгидой России был Достоевский. Приоритетом для него было не родство по крови, а “…соединение всех православных племен во Христе и в братстве уже без различия славян с другими остальными православными народностями”. Писатель более последователен, нежели другие славянофилы — Ф. И. Тютчев, И. С. Аксаков, С. И. Шевырев, он много раз повторяет, что не имеет в виду политические интересы России на Балканах, и если именно Россия должна взять на себя объединительную роль, то лишь потому, что иначе южные славяне передерутся друг с другом: “…без единящего огромного своего центра — России — не бывать славянскому согласию, да и не сохранится без России славянам — исчезнуть с лица земли славянам вовсе…”
История, как известно, опровергла прогнозы Достоевского. Точно так же, как и ссылки Аксакова и Тютчева на то, что в будущем всеславянском государстве господствовать будет “старший брат” — Россия. (Как часто мы будем наступать на эти грабли? История Болгарии началась на много веков раньше, нежели Русь определилась как государство, и в VI, VII, VIII веках Болгария во главе с ханами Крумом и Омуртагом, а потом царями Борисом и Симеоном была уже мощной державой. И православие, и славянская письменность появились там гораздо раньше, чем у восточных славян… Но это так, к слову.) В статьях и выступлениях И. С. Аксакова звучит боль и горечь, глубокое сочувствие судьбе несчастных болгар, больше всех страдающих от зверств завоевателей. У них “…нет ни точек опоры, ни вождей народных, ни высшей иерархии духовной”, — сетует он. (Видимо, Иван Сергеевич не знал о повстанческих комитетах Васила Левского, Христо Ботева, о румынской эмиграции, о казненных героях, ставших духовным примером для последующих поколений, о бунтарском сопротивленческом начале в характере не покорившейся нации.)
Значит, война. “На Дунай!” — восклицает Аксаков в одном из стихотворений. Манифест 12 апреля 1877 года о начале боевых действий против турок многие в России воспринимают с восторгом и радостью. А. С. Суворин, например, называя болгар “бедными, бедными неграми славянского племени”, видит единственный способ освободить их в том, чтобы “Россия заняла Болгарию и взяла ее под свое покровительство”. Совершенно иной взгляд на проблему у Н. Г. Чернышевского: “… у могущественного русского орла очень много своих домашних русских дел… первое право и обязанность ее (России) заботиться о собственном благе”. Он — за проведение отечественных, очень важных реформ, не оставляющих ни средств, ни времени на войну, и полагает, что южные славяне сами смогут освободить себя, только не нужно им мешать. Чернышевский был не одинок. В частности, его поддерживает литературный критик и публицист Г. Елисеев. Письма Елисеева, пожалуй, — единственный в своем роде документ, где трезво констатируется: война как исполнение долга Россией перед славянскими народами неизбежно повлечет за собой жертвы и разорения. Да и Герцену, и Салтыкову-Щедрину претит ура-патриотический захлеб, который заливает русскую прессу, в то время как в деревне крестьянские семьи лишаются кормильцев, матери и жены идут по миру, дети умирают (см. письма А. Энгельгардта).
Бóльшую часть книги занимают военные очерки. Здесь трудно отдать кому-нибудь пальму первенства, настолько все они выразительны и талантливо написаны. Таковы отрывки из книги Василия Ивановича Немировича-Данченко (брата режиссера, одного из создателей МХАТа, Владимира Ивановича) “Год войны. Дневник русского корреспондента 1877-1878 гг.”; полные юмора заметки “дяди Гиляя” — В. А. Гиляровского, взятые из его книги “Шипка”; неожиданно открывающие незаурядный литературный талант автора “Воспоминания о русско-турецкой войне 1877” Василия Васильевича Верещагина — как приложение к его знаменитой картине “На Шипке все спокойно”. С неожиданной стороны открывается и известный сегодняшнему зрителю по сериалу “Петербургские тайны” (у автора “Петербургские трущобы”) В. В. Крестовский, который, оказывается, прошел всю кампанию 1877-1878 гг. как первый военный корреспондент, принимал участие в штурме Плевны (одном из самых тяжких и кровавых эпизодов этой войны) и был награжден тремя высшими орденами, а также черногорскими, сербскими и румынскими знаками отличия…
Побывал на этой войне и В. Гаршин: его рассказ “Четыре дня”, пожалуй, самое страшное свидетельство участника и очевидца, убежденного в том, что всякая война — смерть, мор, разрушение, и нет в ней ни победителей, ни побежденных.
По-разному воспринимают русские, перешедшие Дунай, болгарина. Для одних это рачительный хозяин, усердный работник, прекрасный семьянин, который свято соблюдает заветы отцов и сложившиеся издавна законы поведения, отношения к людям, который с восторгом встречает русских “братушек” (кстати, слово “братушка”, которое так усердно муссирует журналист и публицист Н. Максимов, означает попросту “братец”, “братик” и вовсе не имеет уничижительного оттенка, совсем наоборот). Для других — скопидом, торгаш, который боится пришельцев-освободителей и прячет добро… Что ж, и такое восприятие не ново и может относиться к любому народу.
Книга завершается отрывком из поэмы А. Блока “Возмездие” — описанием торжественной встречи тех, кто навсегда запомнит три штурма Плевны, Шипку: “Конец тяжелого похода, / Незабываемые дни! / Пришли на родину они, / Они средь своего народа”.
И тот, кто прочтет эту книгу, будто освежит в памяти одну из самых драматичных страниц истории России.
…В Москве на Старой площади стоит небольшая часовенка “в память гренадеров, павших под Плевной”. Далеко не каждый знает, что часовенка эта — скромная дань жертвам той войны. А вот в Болгарии, в центре Софии, на площади Народного собрания, красуется внушительный памятник Александру II, на цоколе которого написано “Царю-освободителю”. Я уж не говорю о многочисленных знаках благодарности русскому воину, разбросанных в тех местах , где шли особенно тяжелые бои с турками.
Болгария помнит.