Фрагмент романа
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2005
Перевод Елена Рачинская
Даг Сульстад[1]
Рассказ учителя гимназии Педерсена о великом политическом пробуждении, которого сподобилась наша страна.
Фрагмент романа
Перевод Елены Рачинской
Для начала мне хотелось бы сказать несколько слов о моей стране и ее в высшей степени необычайной истории. Норвегия — одна из богатейших стран мира, хотя ее географическое положение никак нельзя назвать удачным, да и суровая северная природа никогда не отличалась особой щедростью, скорей наоборот. Всего каких-то два столетия назад Норвегия была богом забытой колонией ничем не примечательного Датского королевства, и оттуда ею управляли не шибко светлые умы, получившие не бог весть какое образование в третьесортном Копенгагенском университете. Народ же, которым управляли эти не шибко светлые умы, без преувеличения можно назвать темным, одержимым предрассудками, в конец спившимся и забитым — и все это при полном отсутствии элементарных представлений о гигиене, что даже по тогдашним, довольно либеральным, меркам казалось неслыханным. Для истории любой другой страны две сотни лет не срок, а с норвежцами за два столетия, с конца XVIII века, произошли такие колоссальные перемены, кои вряд ли довелось испытать любому другому народу. Двести лет назад мы были неотесанными дикарями, у нас был самый низкий в Европе уровень образования, а сегодня мы — процветающая страна, высокоразвитое общество, рядовые члены которого столь хорошо образованны, что в состоянии совладать даже с самыми хитроумными технологическими новинками без привлечения заморских экспертов. К сожалению, у нас нет возможности углубляться в причины произошедших перемен, хотя я и горю желанием сделать это, но некоторые моменты я все же не могу обойти вниманием, поскольку без них события, о которых я хочу поведать читателю в своей книге, будут казаться просто невероятными.
В первую очередь необходимо отметить, что Норвежское Чудо не возникло само по себе. Оно стало непредвиденным следствием событий, произошедших отнюдь не в нашей стране, а далеко за ее пределами. То, что Норвегия расположена далеко на севере, а не на юге, например где-нибудь в районе Малаккского пролива, более существенно, нежели то, что ее населяют норвежцы. Если бы наш народ испокон веков жил на побережье Малаккского пролива, то его судьба, скорее всего, была бы схожа с судьбой коренного населения тех краев. Да, вне всякого сомнения, многие из нас находились бы сейчас в пределах страны, именуемой Норвегией, но в качестве иностранной рабочей силы, и сей факт довольно важно подчеркнуть, хотя может показаться, что упомянут он не к месту и значение его преувеличено. Нравится нам это или нет, но мы вынуждены признать: развитие капитализма, а впоследствии и империализма пошло нашей стране только на пользу. Нам просто крайне повезло. Да-да, я полагаю, есть все основания утверждать, что именно необычайно счастливое стечение обстоятельств — главная причина того, что история Норвегии столь непохожа на историю всех прочих стран. Тут даже параллели-то не подыщешь. Это невероятное везение, которое я не без оснований называюНорвежским Чудом, становится еще более очевидным и делает норвежскую историю еще более необыкновенной, почти удивительной, можно даже сказать экзотической, если учесть, что все разительные перемены произошли в стране, расположенной на обочине мировой истории. Наша страна имела весьма отдаленное отношение к событиям, сотрясавшим мир в последние два столетия. Более того, чтобы найти след этих событий в нашей истории, нужно, с вашего позволения, обладать недюжинным воображением и весьма развитыми умственными способностями.
Не секрет, что произошедшие в мире за последние сто пятьдесят лет изменения, следствие которых мы и наблюдаем в Норвегии, нередко свершались при помощи проверенного политического средства, имя которому Война. Наш мир стал таким, каков он есть, в результате войн: войн между народами, восстаний, революций и контрреволюций в отдельных странах — и продолжает меняться под воздействием роковой логики войны; это аксиома для всех, кто интересуется судьбой человечества и историей, однако мою страну все это едва ли затронуло. Правильнее будет сказать, что во всех мировых событиях мы участвовали лишь постольку-поскольку. Они отозвались в нашей стране подобно эху, не более того. Безусловно, я отдаю себе отчет в том, что и Норвегия приняла участие в мировой войне, к которой привела политика экспансии немецкого фашизма и японского милитаризма в конце тридцатых — середине сороковых годов ХХ века. Но именно роль Норвегии во Второй мировой блестяще иллюстрирует уникальность нашей истории. Первое, что бросается в глаза при сравнении войны в Норвегии с той же самой войной в любой другой стране, так это ее совершенно иной, точнее сказать мирный характер.
Итак, хотя Норвегия и участвовала во Второй мировой войне и даже была одной из союзных держав, тот факт, что она и на сей раз оказалась на периферии событий, имевших решающее значение для существования ее как страны, вызывает неизменное удивление. История моего народа поразительно мирная, даже в военные времена. За семьсот с лишним лет население Норвегии ни разу не подвергалось угрозе истребления. Массовые убийства — кошмар, пережитый практически каждым поколением европейцев, оккупация, кровавая резня — от всего этого мой народ был избавлен со времен гражданской войны в XIII веке. Какая еще нация может похвастать столь мирным развитием?
В Норвегии противоречия никогда не выливались в открытый вооруженный конфликт. Вопреки тому, что эхо русской революции отозвалось у меня на родине довольно отчетливо, ни один норвежский рабочий в двадцатом столетии не был убит из-за участия в демонстрациях или забастовках. За весь прошедший век солдаты всего три раза выступили противрабочих, причем один из трех раз — немецкие солдаты в 1941 году. Бесспорно, властям зачастую приходилось применять силу против возмущенных трудящихся, но правды ради следует заметить, что речь всегда шла о невооруженной полиции, ведь, принимая во внимание международный исторический опыт, нельзя не признать: дубинок и кованых сапог недостаточно для того, чтобы назвать полицию вооруженной.
Так же дело обстоит и с политзаключенными. В норвежских тюрьмах их до крайности мало. Правда, имеется не одна сотня стоящих на учете в полиции за политические преступления, но, как правило, дело всегда кончается штрафом. Поговаривают, что еще тысячи, а то и сотни тысяч находятся под наблюдением как потенциальные политические преступники, но все же по сравнению с другими странами в Норвегии почти нет политзаключенных. Важно отметить и то, что вынесенные им приговоры довольно гуманны и до сего дня ни один человек не выступил с заявлением, будто в тюрьме его подвергали пыткам. К тому же, оппозиция пользуется незыблемым правом открыто выражать свое мнение, как устно, так и письменно, и организовывать объединения и партии, проводить различные акции, даже если мнение оппозиции полностью противоречит мнению властей, даже если оппозиционеры приобретают такое сильное влияние в обществе, что их действия начинают напрямую угрожать устойчивости государственной власти. В таких случаях их могут подвергать жестокому осуждению, чинить препятствия их практической деятельности, но ни разу за всю историю современности ни одну оппозиционную партию не запретили. Определенные законодательством демократические свободы имеют в моей стране такую силу, что их действие ограничивают, пожалуй, только рыночные и экономические структуры, а отнюдь не органы власти. И в довершение всего я скажу, что граждане моей страны пользуются всевозможными социальными гарантиями, безработица сравнительно невелика, а уровень жизни даже самых необеспеченных слоев населения довольно высок, да, настолько высок, что даже низкооплачиваемый норвежский рабочий может позволить себе провести положенный по закону четырехнедельный отпуск на курортах Средиземноморья. Полагаю, я назвал все существенные для моего рассказа факты, характеризующие мою страну, ее уникальную историю и общественное устройство. Возможно, следует добавить, что уровень образования высок, и едва ли во всей стране найдется хоть один неграмотный.
Стоит ли удивляться, что многим наша страна представляется свободной и счастливой, история ее — исключительно благополучной, а система распределения благ — примером для подражания. Каждый норвежец, грезящий о мировой революции, находясь за границей и встречая там иностранцев-единомышленников, не раз сталкивался с тем, что те превозносят Норвегию до небес, сравнивая ее со своей родиной. Когда норвежец робко пытается протестовать, понимания он не находит. Даже когда он осторожно замечает, что не стоит, мол, идеализировать страну, о которой вы слишком мало знаете, не стоит судить столь категорично, у него возникает ощущение: переубедить собеседника ему вряд ли удастся. Причина, безусловно, в том, что наша страна, ее место в мире и ее в высшей степени мирная история рисуются как нечто идиллическое, даже экзотическое. Эта картина оказывает неизгладимое впечатление и на самого норвежца, стоит ему только задуматься над тем, что именно ему была уготована необыкновенная судьба родиться и жить в такой стране.
Тем более поразительно, что в семидесятые годы в такойстране возникло политическое движение, увлекшее за собой широкие массы восторженных студентов и юных интеллигентов, которые, вдохновившись примером крестьянского сына из далекого Китая, поставили себе целью мобилизовать народ, и прежде всего рабочих, дабы обратить их против собственного Государства, и свергнуть Систему в ходе вооруженного восстания. Здесь необходимо упомянуть, что радикальные политические движения имели место и в других западноевропейских странах, так что помимо вдохновляющего примера крестьянского сына и вождя революции из Китая существовали и иные источники вдохновения, например волнения студентов в Париже в 1968 году. Однако все это не делает норвежский вариант достойным меньшего удивления, напротив: то, что, казалось, должно было бы превратиться в Норвегии в мимолетный отголосок международных событий, пустило здесь корни, причем корни куда более глубокие, нежели в любой западноевропейской стране.
Наше движение стало идеологически выдержанным и сплоченным, сформулировало четкие революционные цели: вооруженное восстание и утверждение диктатуры пролетариата. Сюда же следует отнести и ловкие тактические усилия, предпринимаемые ради того, чтобы воссоединиться с народом, и готовность вступать в кратковременные альянсы с кем угодно, только бы это служило Делу. Политическое пробуждение нашей страны обрело продуманную изаконченную форму: идеология марксистско-ленинской философии, огромный Китай в качестве прекрасной идеологической утопии, признание общих исторических корней с первым в мире социалистическим государством, СССР времен Ленина-Сталина, и открытое отмежевание от застоя в Советском Союзе семидесятых — застоя, причину которого видели в контрреволюции 1953-1956 годов.
С такой программой движение получило широкий и, более того, глубокий отклик у студентов и интеллигенции, сформировало людей бескорыстных и преданных делу революции и выросло за пределы узкого круга интеллектуалов, обратив на себя внимание других слоев населения. Насколько я могу судить, оно так или иначе затронуло многих представителей высокообразованной молодежи нашей страны, а для некоторых стало смыслом существования. А ведь, кроме активистов движения, были еще и те, кто в 1968-1978 годах просто не мог не занять по отношению к нему определенную позицию. Уклониться мало кому удалось. Это стало вопросом жизни и смерти, вопросом ценностной ориентации, от ответа на который, по сути, зависели твои будущие решения и поступки, это касалось и тех, кто сказал однозначное «нет» в ответ еще на один весьма важный вопрос: нужна ли вообще стране революционная коммунистическая партия? Мы можем с уверенностью утверждать, что в истории Норвегии едва ли существовало политическое движение, проникшее в умы интеллигенции страны столь глубоко. Во всяком случае, в ХХ веке такого точно не наблюдается.
Почти десять лет норвежскую общественность волновало только одно: ты «за» или «против» Рабочей коммунистической партии (марксисты-ленинцы). Десятки тысяч приняли участие в движении, или, точнее, в деятельности РКП (м-л): они либо были членами этой партии, со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до грубого вмешательства парторганизации в естество норвежской личности, либо симпатизировали ей. И те, и другие до известной степени были знакомы с языком, правилами поведения, мифологией, отношением к действительности, ритуалами, мышлением и специфическим мировоззрением партии. Удивительно, сколько было у РКП (м-л) сочувствующих, учитывая, что все эти люди выросли при социал-демократии в одной из богатейших и, уж вне всякого сомнения наиболее демократической из всех стран. Также удивительно и то, что политическое движение, развившееся в партию, на протяжении десятилетия было средоточием культурной и интеллектуальной жизни в Норвегии. Невероятно, но факт. Идеи РКП (м.-л.) стали определяющими для литературы, театра, изобразительного искусства, музыки, дебатов в газетах, и причина тому — не массовость этого политического движения, а тот факт, что эти идеи смутили умы тех, кто был цветом нации. Необходимо иметь в виду: рабочими политическое движение, сформировавшееся вокруг РКП (м-л), было воспринято как весьма опасная искра, а вот в средствах массовой информации то и дело упоминались люди искусства, ученые, выступающие как… лидеры забастовочных комитетов. Вот они-то как раз имели отношение к партии.
И все же движение так и не стало всенародным. На выборах его представители не получали и сотой доли голосов избирателей, а это свидетельствует о том, что его идеи не нашли отклика в душах простых людей; несмотря на несомненную силу, движение не достигло своей главной цели — сплотить рабочий класс и пробудить его от спячки, чтобы он в соответствии с теорией, вдохновившей РКП (м-л), смог наконец выполнить свою историческую миссию и взять власть в стране. Сейчас движение исчерпало себя. И тем не менее оно достойно определенного интереса с нашей стороны. Все великие радикальные движения потерпели крах, а в нашем случае, вероятно, уже в самом начале можно было предсказать, чем кончится дело. Но, принимая во внимание, что тысячи людей стали его слепыми последователями, а в будущем этим тысячам предстояло стать интеллектуальной элитой страны, интересно поразмыслить над тем, в чем привлекательность подобных идей. Ведь они заставили людей поставить на карту все, а человек ставит на карту все, только когда речь идет о чем-то в высшей степени соблазнительном или о том, что несет в себе очевидную истину. Тысячи людей сплотились вокруг РКП (м-л) и более десяти лет жили под гипнозом Партии. Многие отдали Партии лучшие годы жизни. В одной из богатейших стран мира, во времена бурного экономического подъема они посвятили себя проповеди Евангелия от революции. Движение стало сутью их жизни, а тот, кто исповедовал это учение хотя бы несколько лет, а потом оставил его, стал вероотступником. Не перебежчиком, нет, поскольку партия вряд ли взрастила бы перебежчиков. А судьба вероотступников одна: они навечно обречены нести груз своего предательства.
Все это я знаю по себе, так как сам прожил семидесятые годы под гипнозом РКП (м-л). Я, тридцатилетний учитель гимназии в Ларвике, был убежден, что так называемые «Юные социалисты»[2] абсолютно правы, и действовал строго в соответствии с этим убеждением, испытывая, по правде говоря, далеко не только чувство восторга. На протяжении десяти лет я сам был активным участником движения, узнав, каково это — быть революционером, на собственной шкуре. И я отлично понимаю, что творится в душе норвежца, вынужденного соотносить свою жизнь с марксистско-ленинским вокабуляром, революционной практикой, социалистическими взглядами на историю и тайной мечтой рабочего класса свергнуть всех господ, а кроме того, сознательно отказавшегося управлять своей жизнью по собственному разумению и ставшего слепым орудием в руках Партии. Поверьте, я знаю, каково это, и сейчас, в начале восьмидесятых, беру в руки перо, дабы рассказать обо всем, только потому, что ощущаю в душе странное беспокойство: мы добровольно сделались орудием сил, которые при определенном стечении обстоятельств могли превратиться в нечто прямо противоположное нашим устремлениям. Более того, беспокойство это только растет, поскольку я сознаю, что такое превращение, как правило, случается, когда орудие выполнило то, что предназначено свыше. Казалось бы, мое беспокойство абсолютно беспочвенно, ведь политическое движение, отнявшее у меняболее десяти лет жизни, даже не приблизилось к своей цели. И все же именно такие вопросы, пусть и помещенные с совершенно иной контекст, вопросы, имеющие отношение к иным временам и странам, терзают душу человека, которому так нравилось зваться революционером.
<…>