День рождения[1]

 

Одна моя знакомая… Она позвала меня на день рождения. Накрыла стол: орешки, шарлотка с ванильным кремом. И вино. Белое и красное — на выбор. Потом пили кофе со свежими сливками. Я разоделась в пух и прах. В прихожей — там полутьма — взглянула в зеркало и подумала: «А ведь хороша!» Но зайдя в ванную помыть руки, как-то не рискнула разглядывать себя в зеркале: уж очень светло, и ее вещи — все очень уж на виду. Вдруг кто выглянет — вокруг шкафы, горшки с цветами, халаты висят… и пятна на занавеске в душе — может, за ней кто-то стоит.

Я пришла в гости с большим мягким свертком. Бумагу выбрала светло-коричневую — казалось, купили ее давным-давно. Люблю бумагу такого цвета — я поначалу и бечевку ей в тон подобрала, сделала ручку, чтобы нести легче было. Но перед самым выходом из дома бечевку сняла и вместо нее повязала розовую ленту, сделала бант. Сверток, конечно, всю дорогу пришлось нести, прижав к груди, — до самого ее дома.

Ей принесли много подарков. Больших мягких свертков. Она была так рада. Сложила их горкой на полу. Мы пели ей, а она выбирала, с кем танцевать.

Я оделась заранее, а потом передумала: сняла туфли, колготки и надела все другого цвета. Слегка побрызгалась из флакона, которым брат пользуется, — какой-то дорогой парфюм. И все думала, подходит ли светло-коричневая бумага. Красивая, выглядит по-старинному, но подходит ли она? До выхода время еще оставалось. Я хотела знать наверняка. Сначала положила сверток на стол и долго смотрела на него. Потом на пол — и отошла к двери. А что, если попробовать на подоконник? Он такой широкий, белый… Я на нем частенько сижу. В конце концов там я сверток и оставила. На него струился мягкий свет… Пора было идти.

Она все танцевала и вдруг подошла к горе подарков. Мы сразу перестали петь, обступили ее. Много ей надарили. Больших мягких свертков. А я стою, облизываю пальцы: на них еще остался вкус ванильного крема. Даже не заметила, как она ко мне подошла. И как сверток мой из кучи вытащила, не заметила. Но когда она развернула подарок, и я увидела ее глаза, мне захотелось в ладоши хлопать. Каждая клеточка в моем теле задрожала от радости. Я закрыла лицо руками. Пусть этот миг продлится. Хочу сполна ощутить радость, как она поднимается во мне, заливает — плечи, грудь. Я все угадала! И с подарком, и с бумагой, и с цветом… Все угадала! Хотела к ней подойти… Мне даже показалось, будто я — в центре круга, и все на меня смотрят. Ждут, что я скажу. Например, где купила подарок. Или сказать: вообще-то, мне это по наследству досталось, но теперь — пусть будет у тебя. Я уже подалась ей навстречу, убрала руки с лица, была готова захлопать в ладоши… А она уже вытаскивает очередной сверток.

Поздно. Все поздно… Подарки сложили на столе. Бумагу, бечевки, ленты побросали в мешок и вынесли на задний двор. На полу остались только ореховые скорлупки. Кое-кто из гостей уже попрощался и ушел. А до этого был же разговор. Что можно остаться у нее ночевать. Я еще когда пришла, решила остаться…

— Мне, чур, розовое одеяло, — говорю ей.

— Просто нельзя сказать: мне — самое большое?! — хмыкнула она. Громко так.

А я в ответ, еще громче — и ей, и остальным:

— Розовый — мой цвет!

Но никто ничего не сказал. Тогда я встала прямо перед ней. Она сидела на полу и пыталась найти среди скорлупок целый орешек.

— Ты мне розовое одеяло дашь?

— Одеяло все равно одно. Хочешь, бери, — пожала она плечами.

Но оно мне так и не досталось. Когда я стала укладываться, его уже кто-то забрал.

 

— Послушай, а цвет… он так важен для тебя? — спросила она утром, выходя из душа, когда я сидела в туалете.

— Да нет, только розовый. В нем что-то есть…

— И что же? — спросила она, развязывая розовую ленту, которую я обмотала вокруг шеи. Мою ленту — я отыскала ее на заднем дворе в мешке, среди кучи оберточной бумаги. Отыскала и повязала на шею, а она сняла — и крутила теперь в руках.

— Откуда такая лента? — спросила она.

— С куклы моей сестренки. Лента была вроде одежки. Кукла из Бирмы. Знаешь, там жарко — и все дети так одеваются: обматывают ленты вокруг тела и ходят.

Она обернула ленту вокруг талии, завязала бантом.

— Красиво! Тебе идет, — улыбнулась я.

— А розовый… он ведь что-то значит? — она посмотрела на меня.

— Ну-у, дело не в цвете.

— А в чем?..

— Ну…во мне, наверное…

«Да нет, ерунда, — подумала я. — Не знаю я, в чем тут дело…»

Она развязала ленту и протянула мне.

— Не надо, оставь себе, — сказала я.

— Я замерзла. Тут, знаешь, не Бирма, — пробурчала она и надела халат. Красивый. Потом повернулась спиной и стала причесываться. Подкрасила губы, подвела глаза, а я смотрела на ее лицо в зеркале.

Она заметила мой взгляд и спросила:

— Грустишь о чем?

И когда она снова принялась расчесывать волосы, я ответила:

— Так… Иногда бывает…

Она вышла из ванной, а я пошла следом, бросив розовую ленту на полу.

Она так и не спросила, о чем же я иногда грущу.