Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2005
Перевод Виктор Голышев
Трумэн Капоте[1]
Лампа в окне
Однажды меня пригласили на свадьбу. Невеста предложила, чтобы привезла меня из Нью-Йорка пара других гостей, незнакомые мне супруги Робертс. Был холодный апрельский день, и по дороге в Коннектикут Робертсы, люди лет сорока с небольшим, показались мне приятными спутниками — не такими, с кем захочется провести долгий выходной день, но неплохими.
На свадьбе, однако, было изрядно выпито, причем треть, наверное, — моими шоферами. Они собрались уходить последними — часов в одиннадцать вечера, и я не без опаски сел к ним в машину; я знал, что они пьяны, хотя не догадывался, насколько. Мы проехали километров тридцать; машина заметно виляла, и супруги оскорбляли друг друга в самых неординарных выражениях (это была сцена прямо из «Кто боится Вирджинии Вулф?»). Тут мистер Робертс по понятной причине свернул не туда и заблудился на темной проселочной дороге. Я просил их, а под конец даже умолял выпустить меня, но они были так увлечены своими инвективами, что не обращали на меня внимания. В конце концов, автомобиль остановился сам (временно), задев крылом дерево. Воспользовавшись этим, я выскочил из задней двери и убежал в лес. Вскоре проклятая машина все же уехала, и я остался один в студеной темноте. Уверен, что супруги меня не хватились, да и я, видит Бог, по ним не заскучал.
Но застрять неведомо где холодной ветреной ночью — радости мало. Я пошел куда глаза глядят в надежде добраться до шоссе. Шел полчаса, и никаких признаков человеческого обитания не видел. Наконец чуть в стороне от дороги показался каркасный домик с террасой и одним освещенным окном, за которым горела лампа. Я на цыпочках поднялся по ступенькам и заглянул в окно: перед камином сидела и читала книгу пожилая женщина с мягкими седыми волосами и круглым крестьянским лицом. На коленях у нее, свернувшись, лежала кошка, и еще несколько спали на полу у ног.
Я постучался в дверь и, когда она открыла, сказал, лязгая зубами:
— Извините, что потревожил, но у меня небольшая авария — нельзя ли воспользоваться вашим телефоном и вызвать такси?
— Вот беда, — она улыбнулась. — Боюсь, у меня нет телефона. Бедность. Но заходите, пожалуйста. — И когда я вошел в уютную комнату, сказала: — Боже, вы замерзли, мальчик. Сделать вам кофе? Или чаю? У меня осталось от мужа немного виски — он умер шесть лет назад.
Я сказал, что немного виски выпью с удовольствием.
Пока она ходила за ним его, я грел руки у камина и озирался. Веселенькую комнату населяло шесть или семь кошек разнообразных беспородных мастей. Я посмотрел на заглавие книги, которую читала миссис Келли — таково было имя хозяйки, как я позже узнал. «Эмма» Джейн Остин, моей любимой писательницы.
Вернувшись со стаканом льда и пыльной бутылкой бурбона, она сказала:
— Садитесь, садитесь. У меня редко кто бывает. Правда, со мной кошки. Короче говоря, вы заночуете? У меня уютная гостевая комната, она давно не видала гостей. Утром дойдете до шоссе, вас подбросят до города, а там найдете гараж, чтобы починили вашу машину. Туда километров восемь.
Я удивился вслух, как она может жить так обособленно, без транспорта и телефона. Она сказала, что всё нужное ей покупает почтальон, ее хороший друг.
— Альберт. Такой милый и верный. Но в будущем году он уходит на пенсию. Не знаю, что мне тогда делать. Как-нибудь образуется. Может быть, новый добрый почтальон. Скажите лучше, какая у вас приключилась авария.
Когда я объяснил ей, как было дело, она возмутилась:
— Вы поступили совершенно правильно. Я бы не села в машину к человеку, если бы он только понюхал хересу. Я мужа так потеряла. Сорок лет прожили, сорок счастливых лет, и его задавил пьяный водитель. Если бы не мои кошки… — Она погладила тигрового кота, мурлыкавшего у нее на коленях.
Мы беседовали у камина, пока у меня не стали слипаться глаза. Беседовали о Джейн Остин («Ах, Джейн. Но вот несчастье: я столько раз читала все ее книги, что помню их наизусть») и о других замечательных писателях: о Торо, об Уилле Кэсер, о Диккенсе, Льюисе Кэрролле, об Агате Кристи, о Реймонде Чандлере, Готорне, Чехове, Мопассане, — это была женщина с хорошим вкусом и широкими интересами; ум светился в ее карих глазах, как маленькая лампа, стоявшая на столе рядом. Мы говорили о суровых коннектикутских зимах, о политиках и далеких странах («Я никогда не была за границей, но, если бы представился такой случай, поехала бы в Африку. Иногда она мне снилась: зеленые холмы, жара, красивые жирафы, стада слонов»), о религии («Конечно, меня воспитали католичкой, но теперь — я почти жалею об этом — вера ушла. Должно быть, неумеренное чтение»), о садоводстве («Я сама выращиваю и консервирую все овощи — по необходимости»). И наконец: «Извините, что разболталась. Не представляете, какое это для меня удовольствие. Вам давно пора спать. Да и мне уже пора».
Она отвела меня наверх и, когда я удобно устроился на двуспальной кровати под блаженным грузом красивых лоскутных одеял, вернулась, чтобы пожелать мне спокойной ночи и приятных снов. Я лежал и думал о ней. Какая необыкновенная жизнь: старая женщина, одна, посреди безлюдья; ночью к тебе стучится чужой, и ты не только открываешь ему, но и приветливо впускаешь в дом и оставляешь на ночлег. Если бы мы поменялись местами, сомневаюсь, чтобы у меня хватило на это храбрости, не говоря уже — великодушия.
Утром она накормила меня на кухне завтраком. Я проголодался; горячая овсянка с сахаром и консервированными сливками и кофе показались очень вкусными. Кухня выглядела более убого, чем остальной дом; плита, тарахтящий холодильник — всё как будто доживало свой век. Всё, кроме большого и довольно современного предмета — морозильника, занявшего целый угол.
А хозяйка развлекала меня разговором:
— Обожаю птиц. Мне совестно, что не могу бросать им зимой крошки. Но нельзя, чтобы они собирались около дома. Из-за кошек. Вы любите кошек?
— Да, когда-то у меня была сиамская кошка, Тома. Она дожила до двенадцати лет, и мы всегда путешествовали вместе. По всему миру. Когда она умерла, я не нашел в себе сил завести другую.
— Тогда вы, наверное, поймете это. — Она подвела меня к морозильнику и открыла дверцу. Там не было ничего, кроме кошек: штабеля замороженных, прекрасно сохранившихся кошек — десятки их. У меня возникло странное чувство. — Все мои старые друзья. Покойные. Я просто не могу с ними расстаться. Окончательно. — Она засмеялась и сказала: — Наверное, вы сочтете меня слегка помешанной.
Слегка помешанной. Да, слегка помешанная, думал я, шагая под серым небом по направлению к шоссе. Но лучащаяся: лампа в окне.
(См далее бумажную версию)