Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2005
Арлен Блюм[1]
Три цензурных эпизода из жизни
«Интернациональной литературы»
Начало издания специального — «переводного» — литературного журнала в России связывается обычно с 1891 годом, когда появился «Вестник иностранной литературы», выходивший вплоть до 1917-го г. При желании эту дату можно отодвинуть еще дальше — к 1856-ому г, если иметь в виду ежемесячный журнал «Собрание иностранных романов, повестей, рассказов в переводе на русский язык», издававшийся в Петербурге в течение тридцати лет (1856-1885). Любопытно, что даже в названии одного из первых русских академических журналов XVIII века акцент делается именно на переводах: «Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие» (1758-1763).
Традиция эта была поддержана в советское время. Непосредственным и ближайшим предшественником «Иностранной литературы» был, как известно, журнал «Интернациональная литература», выходивший в течение десяти лет (1933-1943) и, в свою очередь, сменивший журнал под характерным названием «Литература мировой революции» (1931-1932). История замечательного в своем роде журнала «Интернациональная литература» заслуживает специального рассмотрения; сейчас мы коснемся лишь его цензурной судьбы, ведь выходил он, мягко говоря, не в лучший период российской истории. Достаточно сказать, что из восьми членов первой редакционной коллегии половина (Бруно Ясенский, Леопольд Авербах, Артемий Халатов и Сергей Динамов) была расстреляна в годы Большого террора.
Сам же журнал находился под тройным цензурным прессом. Во-первых, как и все без исключения издания, — превентивной цензуры Главлита СССР, без разрешительной визы которого не могло выйти в свет ни одно произведение печати, начиная с какой-нибудь пустячной спичечной наклейки. Во-вторых, как и все «толстые» литературные журналы, — под контролем идеологических отделов ЦК партии. К ним, однако, прибавлялась специфическая в данном случае цензура со стороны Коминтерна, руководство которого (в ряде случаев генеральные секретари национальных компартий) обреталось в 30-е годы в Москве. Именно от него поступали «руководящие указания», а самое главное — списки писателей тех или иных стран, произведения которых заслуживали или не заслуживали перевода на русский язык и публикации на страницах журнала, разумеется, в зависимости от их политических и идеологических пристрастий, симпатий и антипатий. Понятно, что предпочтение отдавалось тем, кто открыто исповедовал социалистические и коммунистические идеалы или, по крайней мере, обнаруживал «тенденцию в указанном направлении». Как свидетельствуют архивные документы, в ряде случаев редакция журнала посылала на «консультацию» тексты предполагаемых к публикации произведений именно в Коминтерн, запрашивая его также о настроениях тех или иных писателей в связи с «текущим моментом», в частности — началом Второй мировой войны. На одно из таких обращений в декабре 1939 года был дан следующий ответ: «К сожалению, мы не в состоянии дать отзыв о всех писателях, имена которых помещены в присланном нам списке». Далее говорится о том, что большинство названных писателей воздерживается с начала войны от каких-либо политических выступлений и поэтому «…чрезвычайно трудно получить точную информацию об их отношении к войне и Советскому Союзу». Здесь же дана положительная характеристика Теодору Драйзеру, гаитянскому поэту Жаку Ромену, Эрнесту Хемингуэю, который «выступил недавно в положительном для СССР смысле»[2].
Говорит само за себя название одного из архивных дел фонда «Интернациональной литературы»: «Переписка редакции журнала с отделом кадров и отделом печати Коминтерна по поводу выяснения политических позиций некоторых авторов, рецензирования вызывающих сомнения рукописей и др.». В частности, в нем помещен такой запрос, датируемый 15 апреля 1938 года: «Секретно. Не подлежит оглашению. Редакция «Интернациональной литературы» получила для печатания ряд материалов, связанных с некоторыми фамилиями, политическая характеристика которых для нас не вполне ясна. Просим Вас сообщить нам, нет ли с Вашей стороны возражений против печатания прилагаемых к сему материалов» (приложены статьи ряда английских писателей, в частности, Д. Линдсея)[3].
Однако, несмотря на зловещее время, журнал сумел все-таки познакомить российского читателя со многими выдающимися произведениями современной западной литературы, причем в первоклассных переводах так называемой «кашкинской школы», названной так по имени переводчика И. А. Кашкина (1899-1963). Примечательно также, что, помимо русского, выходили английский, французский, немецкий и даже одно время китайский варианты журнала. В отличие от советской, иностранная литература пользовалась несравненно большими цензурными послаблениями: речь идет, разумеется, о 30-х — начале 40-х годов. Объяснить это можно исключительно политическими сиюминутными соображениями режима, заинтересованного в привлечении на свою сторону «розовой», не до конца еще прозревшей западной интеллигенции, создании единого «антифашистского фронта культуры». Кульминацией стало проведение в Париже в 1935 году «Конгресса в защиту культуры», на который были командированы многие видные советские писатели.
Выбор произведений для публикации в журнале далеко не всегда сообразовывался с интересами «трудового народа» и чистотой идеологии. Во многом все это делалось напоказ, для видимости, в старинной российской традиции создания «потемкинских деревень», но тем не менее производило сильное впечатление на западных интеллектуалов. Конечно, предпочтение отдавалось авторам, симпатизировавшим первой Стране Советов, строящей социализм, или, что еще лучше, стоявших на откровенно просоветских позициях, — Р. Роллану, Л. Арагону, И. Бехеру, Б. Брехту, П. Неруде, А. Курелле и другим. Но одновременно в нем можно было отыскать и переводы многих произведений Э. Хемингуэя, Д. Стейнбека, Дж. Дос Пассоса, Т. Манна; более того — печатался даже «Улисс» Джойса (хотя публикация романа и была оборвана)[4], печатались переводы стихотворений У. Х. Одена, Ф. Гарсиа Лорки, Л. Хьюза и других, еще более «несозвучных» поэтов-авангардистов, не придерживающихся в своем творчестве декретированного сверху метода «социалистического реализма». Немаловажное значение также имела «подкормка» ряда зарубежных «прогрессивных» писателей (в основном коммунистической ориентации).
Настоящая статья написана преимущественно на основе документов, вошедших в состав архивного фонда журнала «Интернациональная литература» (Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 1397), большинство которых было рассекречено сравнительно недавно. Автор этих строк выбрал три цензурных эпизода, показавшихся наиболее характерными и примечательными, тем более что связаны они с именами крупнейших писателей — Джорджа Оруэлла, Генриха Манна и Эрнеста Хемингуэя.
Джордж Оруэлл
Произведения английского писателя — в легальном, «гутенберговом» исполнении — пришли к российскому читателю спустя сорок лет после кончины автора (в 1950 году), в самом конце «перестройки». Впрочем, начиная с 60-х годов его книги, особенно «Animal Farm» (под разными названиями) и «1984», широко ходили в «самиздате» в переводах на русский.
Недавно удалось установить, что впервые, как можно полагать, имя Оруэлла встречается в советских документах уже в 1937 году — именно в делах архивного фонда журнала «Интернациональная литература». В деле под названием «Письма редакции американским (на самом деле и английским. — А.Б.) писателям и деятелям культуры о получении рукописей, высылке журнала и др.» помещено на английском языке следующее письмо. Приводим его в переводе:
Май 31, 1937.
Дорогой мистер Оруэлл!
Я прочитал рецензию на Вашу новую книгу «Дорога на Уиган-Пир» и чрезвычайно ею заинтересовался.
Не могли бы мы попросить Вас переслать нам экземпляр этой книги, что позволило бы нам представить ее нашим читателям, по крайней мере, отозвавшись о ней в нашем журнале, русском издании «Интернациональной литературы».
С благодарностью искренне Ваш С. Динамов, главный редактор[5].
На полях — рукописная пометка: «Ответ Оруэлла в секр<етной> переписке» (подпись неразборчива), которая и позволила продолжить поиски. Обнаружено письмо Оруэлла (кажется, единственное, посланное в Советский Союз) в другом архивном деле, называвшемся весьма пространно и примечательно: «Письмо Оруэлла (Orwell) Джорджа Динамову Сергею на англ. яз. с приложением копии письма редакции журнала «Интернациональная литература» в Иностранный отдел НКВД о принадлежности Джоржа Оруэлла к троцкистской организации и прекращении с ним отношений. 2-28 июля 1937 г. 5 лл.»[6].
Публикуем сейчас письмо Оруэлла в переводе:
The Stores. Wallington.
Near Baldock. Herts.
England
2.7.37
Дорогой товарищ,
простите, что не ответил ранее на Ваше письмо от 31 мая. Я только что вернулся из Испании, а мою корреспонденцию сохраняли для меня здесь, что оказалось весьма удачным, так как в противном случае она могла бы потеряться. Отдельно посылаю Вам экземпляр «Дороги на Уиган-Пир». Надеюсь, что Вас могут заинтересовать некоторые части книги. Я должен признаться Вам, что в некоторых местах второй половины романа речь идет о вещах, которые за пределами Англии могут показаться несущественными. Они занимали меня, когда я писал эту книгу, но опыт, который я получил в Испании, заставил меня пересмотреть многие мои взгляды.
Я до сих пор еще не вполне оправился от ранения, полученного в Испании, но когда смогу взяться за работу, я попытаюсь написать что-нибудь для Вас, как Вы предлагали в предыдущем письме. Однако я хотел бы быть с Вами откровенным, потому должен сообщить Вам, что в Испании я служил в П.О.У.М., которая, как Вы несомненно знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой П.О.У.М., нежели с политикой Коммунистической партии. Я говорю Вам об этом, поскольку может оказаться так, что Ваша газета (так у Оруэлла: «paper». — А.Б.) не захочет помещать публикации члена П.О.У.М., а я не хочу представлять себя в ложном свете.
Наверху найдете мой постоянный адрес.
Братски Ваш
Джордж Оруэлл (подпись-автограф).
Такая неожиданная концовка письма заставила редакцию тотчас же обратиться в соответствующие инстанции, аналогичные «Министерству Любви», если снова вспомнить «1984»:
28 июля 1937 г.
В Иностранный отдел НКВД
Редакция журнала «Интернациональная литература» получила письмо из Англии от писателя Джорджа Оруэлла, которое в переводе направляю к сведению, в связи с тем, что из ответа этого писателя выявилась его принадлежность к троцкистской организации «ПОУМ».
Прошу Вашего указания о том, нужно ли вообще что-либо отвечать ему и если да, то в каком духе?
P.S. Напоминаю, что я до сих пор не получил ответа на пересланное Вам письмо Р. Роллана.
Редактор журнала «Интернациональная литература (Т. Рокотов)».
Перевод в указанном деле отсутствует, ответа на этот запрос также обнаружить не удалось, но, видимо, «товарищи из органов» посоветовали редакции все-таки ответить Оруэллу. Во всяком случае, в том же деле хранится вырванный из настольного календаря с датой 6 июля 1937 году листок с таким рукописным и неподписанным текстом на русском языке:
Мистер Джордж Оруэлл.
Редакция журнала «Интернациональная литература» получила Ваше письмо, в котором Вы отвечаете на п/письмо (очевидно, прошлое или предыдущее) от 31 мая. Характерно, что Вы откровенно поставили нас в известность о своих связях с ПОУМ. Вы этим правильно предполагали, <что> наш журнал не может иметь никаких отношений с членами ПОУМ, этой организацией, как это подтверждено всем опытом борьбы испанского народа против интервентов, <являющейся> одним из отрядов «Пятой колонны» Франко, действующей в тылу Республиканской Испании.
Судя по всему, перед нами явная «заготовка» письма Оруэллу, своего рода черновик, сопровождаемый правкой, зачеркиваниями и т. д.[7]. Автор его, как мы видим, даже благодарит Оруэлла за «искренность», но одновременно сообщает о «разрыве отношений». Дальнейшие контакты с ним «Интернациональной литературы» (как и все другие) на этом обрываются, тем более что и самому главному редактору журнала, инициатору переписки с Оруэллом, видному знатоку зарубежной литературы и одному из крупнейших шекспироведов Сергею Сергеевичу Динамову оставалось занимать этот пост (да и вообще жить) недолго — через два года он будет расстрелян по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР[8].
Вторая половина письма Оруэлла Динамову производит, на первый взгляд, странное впечатление. И в самом деле, в 1937 году (год-то каков!) английский писатель пишет в редакцию московского, следовательно коммунистического, журнала, посылает только что вышедший свой роман «The Road to Wigan Pier» («Дорога на Уиган-Пир»), в котором изображена тяжелая жизнь шахтеров Ланкашира и Йоркшира в период депрессии (видимо, именно поэтому он и заинтересовал редакцию), и вместе с тем сообщает о себе такие вещи, которые исключают публикацию этого романа в журнале. Очевидно, Оруэлл, справедливо опасаясь, что такая публикация может иметь нежелательные последствия для главного редактора, решил предупредить его, выражаясь на современном жаргоне, не захотел его «подставить»; во-вторых, писатель, отличительными характеристическими чертами которого всегда были беспредельная честность и прямота — как в сложных жизненных обстоятельствах, так и в творчестве, — не хотел, как он сам пишет, «представлять себя в ложном свете». В этом, видимо, проявилось и английское джентльменство.
Об участии Оруэлла в испанских событиях в конце 1936 — начале 1937 годов написано уже немало, да и сам он рассказал об этом в книге «Памяти Каталонии», очерке «Вспоминая войну в Испании» и других произведениях. Суть дела сводится к тому, что, занимая антифашистские позиции, исповедуя придуманный им «демократический социализм», Оруэлл вместе с женой отправился в Испанию. Прибыл он в Барселону, причем формально не будучи связан ни с одним органом печати, как «свободный журналист» и записался, надо сказать, более или менее случайно, в ряды милиции ПОУМ (POUM — Partido оbrera de unificacion varxista — Объединенная рабочая марксистская партия). Он принимал участие в боевых действиях, был ранен, но вскоре, по указке Коминтерна, получившего на сей счет инструкции из Москвы, барселонские рабочие полки ПОУМ (так же, как и некоторые части анархистов и других «инакомыслящих») были объявлены «троцкистскими» и поставлены вне закона республиканским правительством. Членов ПОУМ стали «пятой колонной», «изменниками», даже «фашистами». Начались массовые аресты, бессудные зверские казни, что, в частности, нашло отражение в романе Э.Хемингуэя «По ком звонит колокол», о котором речь впереди. Оказалось, что для промосковски настроенных коммунистов эти антифашистские массовые движения были страшнее и ненавистнее, чем фалангисты Франко вместе с итальянскими и германскими летчиками. Руководители развязанной кампании действовали по модели тех политических процессов, которые как раз в это время проходили в Москве. Ничего нового, впрочем, в этом не было. В свое время католическая церковь придерживалась похожего правила, по которому «для Ватикана страшнее не атеист, а усомнившийся католик».
Только что оправившемуся от тяжелого ранения Оруэллу каким-то чудом удалось избежать участи многих иностранных волонтеров, сражавшихся в рядах республиканской армии (в том числе и англичан), и с огромным трудом перебраться во Францию. Впечатления, полученные им в Испании, а несколько позже — знакомство с материалами политических процессов в СССР и другими документами заставили его резко изменить свою позицию, в определенной степени расстаться с прежними иллюзиями, столь распространенными в среде западной интеллигенции… В статье «Почему я пишу» (1946) он так сформулировал свою позицию: «Испанская война и другие события 1936-1937 годов нарушили во мне равновесие; с тех пор я уже знал, где мое место. Каждая всерьез написанная мной с 1936 года строка прямо или косвенно была против тоталитаризма…»[9]. Можно сказать, что результатом и следствием идейного кризиса, который испытал Оруэлл в эти годы, и стало создание «Фермы зверей» и «1984», принесших ему всемирную славу.
Генрих Манн
Январский номер журнала за 1939 год редакция решила посвятить 15-летию со дня смерти Ленина. Разосланы были приглашения с просьбой «откликнуться» на столь «знаменательную юбилейную дату» ряду видных зарубежных деятелей культуры, занимавших антифашистские позиции, в том числе Чарльзу Чаплину. Секретарь Чаплина ответила в том духе, что «мистер Чаплин» сейчас очень занят подготовкой нового фильма (а когда он этим не был занят?), благодарит за предложение, но прислать пока ничего не может.
Генрих Манн, активно сотрудничавший в журнале, прислал статью «Ленин», отрывок из которой в переводе на русский хранится в архивном деле[10]. Выбор именно этого фрагмента не случаен, поскольку, судя по всему, выглядел в глазах редакции весьма сомнительным:
Ленин, — писал Манн, — подобен великим воспитателям человечества всех времен. Все они учили народы властвовать, учили их познанию, всегда выбирая прогрессивнейший класс. Послушайте, что говорит об этом философ Фридрих Ницше, чья деятельность оборвалась в 1888 году. Вот его высказывание о рабочих. Оно предвосхищает большевизм: «О будущем рабочего: рабочие должны чувствовать себя как солдаты. Гонорар, оклад, но не заработная плата! Никакой зависимости между оплатой и производительностью! Вместо этого нужно поставить индивидуум, в зависимости от его особенностей, в такие условия, чтобы он мог давать наивысшую производительность для своих возможностей. Рабочие должны жить когда-нибудь так, как сейчас живут буржуа; и при этом быть выше их, отличаться отсутствием потребностей. Быть высшей кастой значит быть беднее, но зато обладать властью». Ленин, конечно, согласился бы с этими словами. Он признал бы, что сам начал воплощать их в жизнь и что их осуществление продолжается».
Отметим, что за десять лет до этого Генрих Манн уже откликнулся на другую ленинскую дату — в заметке «Пять лет после смерти Ленина». Хотя приведенный выше пассаж, связанный с Ницше, в ней отсутствует, автор вступительной статьи к тому собрания сочинений Манна И. Миримский тем не менее отметил «противоречия Генриха Манна, которые усложнялись тем, что при всех его симпатиях к Советскому государству и его вождю В. И. Ленину <…> он еще слишком мало знал о первом в мире социалистическом государстве»[11].
Редакция оказалась в затруднительном положении: с одной стороны — Генрих Манн, сотрудничеством с которым очень дорожил журнал, а с другой — сравнение Ленина с Ницше, который, в глазах тогдашнего агитпропа, являлся «идейным предшественником фашизма», фигурой вообще табуированной. (Между прочим, Фазиль Искандер недавно отметил «… комическое сходство Маркса с Ницше. По Марксу, пролетариат — сверхкласс, ему принадлежит будущее, но оно может осуществиться только в условиях интернационала. По Ницше, будущее принадлежит сверхчеловеку. Но проявиться сверхчеловек может только в условиях смешения рас, то есть в условиях биологического интернационализма»[12].)
Эту дилемму мог решить только высший идеологический ареопаг — Отдел агитации и пропаганды ЦК партии, возглавляемый тогда А. А. Ждановым. Именно ему, с приложением этого отрывка, и был послан запрос Тимофея Арнольдовича Рокотова (1895-1945), сменившего на посту главного (тогда он назывался ответственным) редактора — расстрелянного Сергея Динамова. В частности, он сообщает о том, что «…в числе наших корреспондентов находятся виднейшие антифашистские писатели, <которые> иногда в откровенной форме, а иногда и прикрытой (что зависит от характера наших связей) ставят в своих письмах многие волнующие вопросы. Нередко бывает, что выясняется непонимание теми или иными писателями ряда вопросов, связанных с положением в СССР. Эти письма нуждаются в обстоятельных ответах, а иной раз и в серьезных и обоснованных возражениях». Далее Рокотов переходит к «сути дела»: «Сейчас перед редакцией встал вопрос о необходимости в какой-то форме разъяснить Генриху Манну ошибочность его высказывания, написанного им к 15-летию со дня смерти В. И. Ленина. Редакция составила проект письма Г. Манну, но считает невозможным отправить его в обычном порядке своей обычной переписки. Поскольку мы в этом письме полемизируем с Генрихом Манном, мы считаем нужным, чтобы наш ответ, который он несомненно воспримет как позицию СССР в этом вопросе вообще, — прошел через апробацию Отдела агитации и пропаганды ЦК ВКП(б)». Пользуясь «случаем», Рокотов просит также прояснить «…ряд вопросов, которые требуют какого-то большого продумывания и принципиального решения. Так обстоит с Теодором Драйзером, который, в силу своей недостаточной информированности, занимает не вполне ясную позицию в отношении СССР. Так обстоит с лауреатом Нобелевской премии 1938 г. американской писательницей Перл Бак. Большие колебания имеются сейчас у Олдингтона <…> Всё это — вопросы, которые редакция «Интернациональной литературы» самостоятельно решить считает неправильным».
Начало письма Рокотова Генриху Манну сугубо комплиментарно. Он пишет, что редакция журнала «с горячей любовью истинного друга следит за Вашим творчеством и Вашей общественной деятельностью», книги писателя широко распространяются и также пользуются любовью советских читателей, приводя далее такой пример:
Молодые советские ученые Федоров и Ширшов, проведшие с Папаниным год на дрейфующей льдине, писали о том, какую книгу они прочли первой на борту ледокола, отвозившего их домой. Этой книгой была «Юность Генриха IV»![13] И вот нам кажется, — переходит Рокотов к сути дела, — что Ваше высказывание к 15-летию со дня смерти В. И. Ленина могло бы привести к недоразумению между Вами и советским читателем-другом. Учение Ленина, деятельность Ленина являются для каждого гражданина советской страны завершением и высшим воплощением всех народных, демократических, революционных традиций человеческой истории. Но разве приводимые Вами цитаты из Ницше хоть чем-нибудь связаны с этими традициями? И разве то будущее рабочих, которое предсказывает Ницше, хоть чем-нибудь похоже на реальное положение рабочих в Стране Советов? <…> Человек, ставящий свои способности на службу социалистическому обществу, получает не только материальный эквивалент своего труда, но почет, славу. Он становится народным героем. И неужели рабочим Советского Союза свойственно «отсутствие потребностей», неужели они стремятся к жизни «обыденной», «бедной»? Напротив, в человеке, раскрепощенном от рабства подневольного труда, лежащего в основе капиталистической системы, пробуждаются тысячи новых потребностей. Разве в Советском Союзе об этом не свидетельствуют миллионные тиражи книг, переполненные концертные и театральные залы, сотни новых школ, университетов, библиотек, домов отдыха, дворцов культуры <…>?
Вывод напрашивался сам собой:
Вот почему нам кажется, дорогой Генрих Манн, что Ваше высказывание вызовет недоумение Ваших советских друзей. И нам кажется также, что недоразумения, которое может здесь возникнуть, лучше было бы избежать. Именно поэтому мы решили, что печатать Ваше высказывание, хотя мы и дорожим каждой строчкой, написанной Вами, не стоит. Мы были бы рады, если бы Вы согласились с этим мнением. Ваш Т. Рокотов.
Мы не знаем о реакции писателя на это письмо, наполненное агитпроповскими штампами того времени… Впрочем, и Рокотова понять можно: письмо написано в январе 1939 года, в то время, когда его предшественник на посту главного редактора сидел на Лубянке, ожидая расстрела. Интересно, знал ли Генрих Манн, не раз защищавший Страну советов, член Общества друзей Советского Союза, о статье в 6-м томе «старой» «Литературной энциклопедии» (М., 1932. С.770), посвященной ему и начинавшейся так: «Представитель сходящей со сцены при господстве монополистического капитализма старой торговой буржуазии, в своем процессе деградации смыкающейся с паразитической буржуазией эпохи загнивающего капитализма…»? В № 1 за 1939 год имя Генриха Манна все-таки присутствует: во-первых, в подборке высказываний, приуроченной к «торжественной даты», — «О Ленине — из книг и высказываний писателей и трудящихся Запада», в которой помещены две-три фразы из упоминавшейся выше статьи писателя 1929 г., вместе с высказываниями Ромена Роллана, Анри Барбюса, Бернпарда Шоу и других писателей, а во-вторых — в нем началось печатание его романа «Зрелость короля Генриха IV».
Эрнест Хемингуэй
Так же, как и Генрих Манн, Хемингуэй не раз появлялся на страницах «Интернациональной литературы» — начиная с 1934 года, когда в № 1 журнала был опубликован его рассказ «Убийцы». В журнале печатались переводы его романа «Иметь и не иметь» (1938, № 4), дикторский текст Хемингуэя к фильму «Испанская земля» (1938, № 4) и другие произведения. В архиве журнала хранится особая папка под названием «Переписка с Хемингуэем Эрнестом о публикации в журнале его произведений. На англ. яз. 26 л.»[14].
В частности, в ней находится письмо Динамова с просьбой
…прислать что-нибудь для специального выпуска «Интернациональной литературы», посвященного 20-летию Октябрьской социалистической революции. Нам хотелось, чтобы и Ваше имя было представлено в этом выпуске. Вы знаете, какой глубокий интерес вызывало всегда Ваше творчество у нас в Советском Союзе. Сейчас, после известий о помощи, оказываемой Вами испанскому народу в его героической борьбе за свою свободу и о Вашем пребывании в Испании, Ваше имя в особенности привлекает к себе внимание и симпатии наших читателей <…> Надеюсь, что Вы не откажетесь исполнить эту просьбу, и что советские читатели услышат Ваш голос в связи с предстоящей великой исторической годовщиной.
Дорогой Динамов! — отвечал Хемингуэй 24 июля 1937 году, — я не знаю, что прислать Вам к Октябрьскому юбилейному номеру, так как всё, что у меня есть, — это роман, который выйдет в сентябре, и три новеллы <…> Как только я приеду — около 5 августа, — вышлю Вам 3 новеллы. Можете перевести их и использовать по Вашему усмотрению. С наилучшими пожеланиями. Всегда Ваш
Э. Хемингуэй[15].
Более или менее безоблачный характер отношений американского писателя с советским журналом резко меняется в 1941 году, когда зашла речь о возможности публикации на его страницах романа «По ком звонит колокол» (помнится, в свое время у нас ходила такая шутка: «Обком звонит в колокол»). «Обком» и верно зазвонил, и даже рангом повыше — все в том же Управлении агитации и пропаганды ЦК партии. Именно в его архиве сохранилось пухлое (на 69 листах) дело, начавшееся за двадцать дней до начала войны — 2 июня 1941 года[16].
В нем помещены докладная записка Рокотова Жданову, курировавшему идеологию, резолюция Управления и обширные выдержки («выпечатки», как указано в деле) из романа, содержавшие особо «криминальные» места. В основном приводятся фразы и целые страницы, касающиеся Каркова (М. Кольцова), Долорес Ибаррури, «морального облика» коммунистов и т.д. По мнению Рокотова, «…отдельные главы, в которых автор изображает советских людей, принимавших участие в борьбе испанского народа против мятежников и интервентов, представляют значительный интерес хотя
…в романе и имеется специальная глава, содержащая клеветническое изображение Андре Марти, который выведен в книге под своими настоящим именем как главный комиссар интернациональных бригад испанской республиканской армии. По характеристике окружающих Марти лиц: «совсем с ума спятил, у него мания расстреливать людей…» По ходу действия в романе герой соприкасается с советским журналистом Карковым. Под этим псевдонимом Хемингуэй выводит — даже без особенной маскировки — Михаила Кольцова. Последний представлен читателю как человек, присланный «Правдой» и имеющий непосредственный контакт со Сталиным, как «один из трех виднейших людей в это время в Испании» <…> Резкая статья против Хемингуэя появилась в теоретическом журнале американских журналистов «Коммунист», где Хемингуэй назывался в числе других американских писателей, ставших за последнее время ренегатами и открытыми врагами Советского Союза. Восторженную оценку романа Хемингуэя дал на страницах журнала «Нью Рипаблик» троцкистский эмиссар в американской литературе Эдмунд Уилсон, который, естественно, особенно превозносит Хемингуэя за его антисоветские страницы в романе.
Управление агитации и пропаганды согласилось с доводами Рокотова, сообщив Жданову, что в романе
…совершенно неприемлемо, в искаженном виде изображает Хемингуэй коммунистов. В романе действует под собственным именем Андре Марти, который изображен жестоким, ограниченным человеком, приносящим вред делу борьбы испанского народа. Журналист Карков с его цинизмом и аморальностью представлен Хемингуэем как выразитель коммунистической идеологии. В противовес коммунистам герой романа, американский журналист Роберт Джордан, республиканец, верующий в свободу, равенство и братство, жертвующий жизнью своей за свободу испанского народа, наделен Хемингуэем чертами моральной чистоты и благородства. Идейный смысл романа «По ком звонит колокол» заключается в стремлении показать моральное превосходство буржуазно-демократической идеологии над идеологией коммунистической; поэтому, несмотря на то, что роман написан с сочувствием делу борьбы испанского народа против фашизма, печатать его нельзя». Более того, запрещалось вообще упоминать о существовании такого романа: «Нецелесообразно также выступать в настоящее время на страницах журнала «Интернациональная литература» с критикой романа Хемингуэя, потому что в американской печати была большая дискуссия по поводу романа «По ком звонит колокол» и выступление представителя советской печати было бы воспринято как наша официальная полемика с Хемингуэем».
Упоминаемый в документе Андре Марти (1886-1956) — французский коммунист, один из виднейших деятелей французской компартии. Во время Гражданской войны в Испании — генеральный комиссар интербригад. В 1953 году, уже после смерти Сталина, исключен из партии и предан анафеме за «несогласие с руководством, фракционную деятельность и подрыв авторитета Мориса Тореза». Недавно стало известно, что именно по доносу Марти был арестован в 1938 году Михаил Кольцов[17] (расстрелян в 1940-м); нужно иметь также в виду, что его имя в связи с этим вообще не должно было упоминаться в печати, пусть и под прозрачным псевдонимом.
Судьба крупнейшего романа Хемингуэя в СССР и в дальнейшем складывалась крайне неблагополучно[18]. В «Записке Отдела культуры ЦК КПСС», датируемой 25 января 1958 года, подготовленной для специального постановления ЦК «О мероприятиях по устранению недостатков в издании и критике иностранной литературы», говорилось: «Переводчики и близкие к ним люди настойчиво рекомендовали издательствам роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», описывающий события 1936-1938 годов в Испании с позиций, враждебных прогрессивным силам». Кстати, досталось в этом постановлении и преемнице «Интернациональной литературы»: «На позиции объективизма и беспринципности в публикуемых материалах иногда скатывается «Иностранная литература», призванная с марксистско-ленинских позиций освещать процессы литературного развития за рубежом (опубликованная в № 1 за 1957 год беседа Х. Лакснесса с норвежскими студентами, статья И. Эренбурга «Уроки Стендаля» в № 6 за 1957 год, рецензия на роман Р. Вайяна «Закон» в № 1 за 1958 год и другие материалы»[19].
Хотя Михаил Кольцов был после 1956 года посмертно реабилитирован, а Андре Марти, напротив, заклеймен как «отступник от идеалов коммунизма», тем не менее три, по крайней мере, последующие попытки публикации русского перевода на страницах журналов «Нева», «Новый мир» и «Иностранная литература» были пресечены на самом верху — в ЦК КПСС. Запрет был наложен самой Пасионарией — Долорес Ибаррури, увидевшей в нем поклеп на деятелей Республиканской армии. Вообще, заметим, эта тема была ее «епархией». Ранее, еще в 1941-ом, она вместе с Андре Марти резко выступила против публикации в № 11-12 журнала «Интернациональная литература» за 1940 год рассказа немецкого писателя-антифашиста Бодо Узе «Операция», искажающего будто бы одно из событий Гражданской войны в Испании, написав настоящий донос на журнал Георгию Димитрову, генеральному секретарю Исполкома Коминтерна[20].
Первым решил опубликовать роман ленинградский журнал «Нева». Газета «Советская Россия» 19 февраля 1960 года поместила небольшую заметку «нашего корреспондента» под названием «Очень рад… Хемингуэй». Имеет смысл процитировать ее полностью — настолько точно оно передает дух и стилистику времени:
Роман одного из крупнейших американских писателей Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» рассказывает о событиях в Испании тридцатых годов, о мужестве — борцах с фашизмом, о тех, кто пришел на помощь республиканцам. На русском языке эта книга еще не издавалась. Недавно этот роман был переведен для редакции ленинградского журнала «Нева». Но как получить согласие автора на публикацию его произведения? Где сейчас Хемингуэй, который много времени проводит в путешествиях? Ответ на этот вопрос дали газеты: первый заместитель Председателя Совета министров СССР А. И. Микоян посетил писателя в Гаване. Из Ленинграда на Кубу полетела телеграмма: «Литературный журнал «Нева», открывший год окончанием романа Шолохова «Поднятая целина», от имени 121 тысячи своих подписчиков и многочисленных читателей просит Вас разрешить публикацию романа «По ком звонит колокол»». Через сутки пришел короткий ответ: «Очень рад, что вы печатаете роман. Лучшие пожелания. Хемингуэй». Роман американского писателя будет опубликован в ближайших номерах «Невы».
По словам Раисы Орловой, «тогда СССР не подписал еще конвенции об авторском праве… Так что спрашивать разрешения было совсем не обязательно. Поговаривали, что просили и разрешения на купюры. И Хемингуэй дал такое разрешение. Документально я этого подтвердить не могу»[21]. Такое разрешение было получено, если судить по опубликованному в «Известиях» (2 июля 1962 г.) письму К. Симонову, в котором Хемингуэй выразил согласие на издание романа в СССР «с небольшими изменениями или пропуском некоторых имен».
Роман не увидел света в «Неве»; более того — даже заметка, в которой говорилось лишь о намерении журнала, названа была в особой «Записке Отдела культуры ЦК КПСС» «крикливой», а характеристика романа Э. Хемингуэя, содержащаяся в этой заметке, «несостоятельной», самый же факт обращения «Невы» к Хемингуэю является «ошибкой». Комиссия ЦК КПСС по вопросам идеологии постановила: «Признать нецелесообразным публикацию в советском журнале романа Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Указать и. о. главного редактора журнала «Нева» т. Серебровской Е. П. на допущенную ошибку, выразившуюся в организации рекламной шумихи вокруг этого произведения»[22]. Не помог и М. А. Шолохов, роман которого печатался в «Неве», обратившийся к секретарю ЦК Е. А. Фурцевой (вскоре она была назначена министром культуры) с просьбой разрешить публикацию романа Хемингуэя в журнале. Сама Е. Серебровская, вскоре уволенная из редакции, была вызвана «на ковер» в ЦК. Речь курировавшего литературу Д. А. Поликарпова (правой руки Суслова), по ее воспоминаниям, состояла из резких политических упреков: «Вы что, хотите нас с братскими партиями поссорить?»[23]
Через два года (в 1962 г.) роман Хемингуэя намеревались опубликовать журналы «Иностранная литература» и «Новый мир». Почти одновременно (5 и 7 июля) главные редакторы журналов (соответственно — А. Чаковский и А. Твардовский) обратились в ЦК с просьбой разрешить публикацию романа, но оба получили отказ[24]. Но вот что интересно: именно в 1962-м сам агитпроп (тогда он назывался Идеологическим отделом ЦК КПСС) повелел перевести на русский язык и издать роман, но для, так сказать, «внутреннего употребления». Он вышел в «Издательстве иностранной литературы» в 1962 году мизерным тиражом (300 экз.), с грифом «Рассылается по специальному списку. №…». Все экземпляры предназначались исключительно для высшего слоя партийной номенклатуры, поскольку, как говорилось в предисловии, в нем «…встречается ряд моментов, с которыми трудно согласиться. Так, например, обращает на себя внимание не совсем правильная трактовка образов коммунистов, бесстрашных и мужественных борцов с фашизмом в трудное для испанского народа время». Книга не поступила ни в одну из библиотек; даже в бывших спецхранах крупнейших книгохранилищ (петербургских, во всяком случае), обладавших правом получения «обязательного экземпляра», она отсутствует. Между прочим, за три года до этого (в 1959 г.) таким же закрытым изданием был выпущен и русский перевод «1984»[25].
Так что цензурная эпопея растянулась почти на тридцать лет и закончилась только в 1968-м, когда вышло 4-томное собрание сочинений Хемингуэя, в 3-й том которого, наконец, вошел роман, но со значительными — (их более двадцати) — купюрами.
Три эпизода, о которых рассказано выше, не исчерпывают, разумеется, всей цензурной истории «Интернациональной литературы», но и они, как мне кажется, достаточно красноречиво свидетельствуют о судьбе литературного журнала в эпоху тотального цензурного террора.
[1]ї Арлен Блюм, 2005
[2] РГАЛИ. Ф. 631. Оп 14. Д. 21. Л. 1.
[3] РГАЛИ. Ф. 1397. Оп. 5. Д. 49. Л. 22.
[4] «Иностранная литература», 1935, № 1-3, 9-12; 1936, № 1-4.
[5]РГАЛИ. Ф. 1397. Оп. 1. Д. 867. Л. 29.
[6] Там же. Оп. 5. Д. 46. Далее публикуются лл.1-5.
[7] К сожалению, нам сейчас недоступен архив Оруэлла, хранящийся в Лондонском университетском колледже. Как сообщил мне мой друг, оксфордский славист Пол Фут, письмо было все-таки послано Оруэллу, как он пишет, «в более или менее той же форме». Возможно, в этом архиве сохранились и другие следы переписки Оруэлла с Динамовым.
[8] На диске CD-ROM «Жертвы политического террора в СССР», подготовленном недавно обществом «Мемориал» и рядом других правозащитных организаций, обнаружены такие сведения: «Динамов Сергей Сергеевич, 1901 г. рожд. Место рождения: г. Москва, образование незаконченное высшее, член ВКП(б). Директор Института красной профессуры. Редактор журнала «Интернациональная литература». Место проживания: Москва, Страстной бульвар, д.8, кв. 27. Обвинение: участие в к<онтр> — р<еволюционной> деятельности. Арестован 26.09.1938 г. Осужден 15.04.1939 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР. Расстрелян 16.04.1939. Место расстрела: Московская обл., Коммунарка. Реабилитирован: Москва, 1956. Источник: Москва, расстрельные списки-Коммунарка».
[9] Цит. по послесловию В. Недошивина в кн.: Оруэлл Д. Эссе. Статьи. Рецензии. Т. 2. Пермь, 1992. С. 303.
[10] РГАЛИ. Ф. 1397. Оп. 5. Д. 21. Л. 1-5. Далее ссылки на это дело опускаются.
[11] Манн Г. Соч. в 8-ми тт. Т. 8. М., 1958. С. 14. Заметка Г. Манна помещена в этом же томе на с. 439.
[12] Фазиль Искандер. Из записных книжек // Знамя. 2003. № 9. С. 10.
[13] Под названием «Юность короля Генриха IV» этот роман был напечатан в № 9 журнала за 1937 г.; тогда же он вышел отдельным изданием, в дальнейшем печатался неоднократно под заглавием «Молодые годы короля Генриха IV».
[14] РГАЛИ. Ф. 1397. Оп. 1. Д. 352.
[15] Там же. ЛЛ. 9-11.
[16] РГАСПИ (бывший Центр. партийный архив). Ф. 17. Оп. 125. Д. 62. Далее ссылки на это дело опускаются. Цитируются лл. 1-5.
[17] См.: Сопеляк Б. Вы не собираетесь застрелиться // Огонек. 1995. № 45. С. 42; Ефимов Б. . Десять десятилетий. М., 2000. С. 321.
[18] См., в частности: Документы свидетельствуют… Из фондов Центра хранения современной документации. О писателе Эрнесте Хемингуэе // Вопросы литературы. 1993. Вып. 2 .С. 234-253; Беляев А. На Старой площади // Вопросы литературы, 2002, № 3; Рубашкин А. Эрнест Хемингуэй и ЦК ВКП(б) // Нева. 1999. С. 203-206 (в этой статье частично процитирована справка Управления пропаганды и агитации по поводу романа) и др.
[19] Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958-1964. Документы. М.: Росспэн, 1998. С.36-37. Речь идет о следующих публикациях в «Иностранной литературе»: Лакснесс Х. Проблемы художественной литературы в наше время //1957. № 1. С. 209-216; Эренбург И. Уроки Стендаля // 1957. № 6. С. 199-212; Ралов Р. Закон. 1958. № 1. С. 144-145.
[20] Подробнее об этом см.: Бабиченко Л. Как Коминтерн и Жданов выправляли "Интернациональную литературу" // Вопросы литературы. 1994. Вып. 2. С. 145-156.
[21] Орлова Р. Русская судьба Хемингуэя // Вопросы литературы. 1989 № 6. С. 97.
[22] Документы свидетельствуют… Из фондов Центра хранения современной документации. О писателе Эрнесте Хемингуэе // Вопросы литературы. 1993. Вып. 2 .С. 243.
[23] Подробнее об этой истории см: Серебровская Е. О нем, о гордости нашей // Нева. 1998. № 2. С. 216-221; Серебровская Е. Между прошлым и будущим. СПБ., 1995 (глава «Шолоховские годы»).
[24] Подробнее см.: Документы свидетельствуют… С. 244-252.
[25] Каким-то чудом эти книги сохранились в Научной библиотеке Санкт-Петербургского гос. университета.