Берлинский фестиваль поэзии — 2004
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2005
Марина Фрёмке[1]
Фестиваль — это вроде знаменитого каирского базара. Целый городской квартал роится и гудит, заманивая и озадачивая разнообразием. А начнешь заходить в лавки — найдешь что-то или вовсе неподходящее, или занятное, но, вроде, ненужное, или почти то, что надо, но без изюминки. Потом наступает момент, когда все кругом делается на одно лицо — лавки, торговцы, минареты, и вдруг понимаешь, что заблудился. Проклиная весь этот хлам и торгашей, смертельно устав, набредаешь под конец на стоящую вещь, хватаешь ее без долгих размышлений (и с несколько преувеличенной радостью) — и случайно оказываешься у желанного выхода в город.
Примерно такие ощущения вызывал и ежегодный фестиваль поэзии, проходивший нынешним летом в Берлине.
Начинался он, как всегда, чтением под открытым небом. Словосочетание «как всегда» следует читать с интонацией безмерной скуки. Весовое соотношение стихов и культурной символики происходящего было явно не в пользу стихов. Вот перечень выступавших: американец Лоуренс Ферлингетти, палестинец Махмуд Дарвиш, израильтянин Аги Мисхол, ирландец Пол Малдун, аргентинец Хуан Гельман, китаец Бай Дао, немцы Дурс Грюнбайн и Герта Мюллер, ангольская поэтесса Ана Паула Таварес, словенец Дане Зайц. Казалось бы, чем не «WeltklangderPoesie» (Поэзия на языках мира)? И языков много — девять. И третий мир, и второй, и первый представлены. И спектр творческих и политических амплуа участников широк. Да только великой поэзии здесь не прозвучало. Зато место выбрано со смыслом: не поляна в Тиргартене и даже не площадь перед Бранденбургскими воротами, а Потсдамерплац — разрушенная во время войны, потом прошитая Стеной и вновь вышедшая из небытия в урбанистических формах комплексов „Sony“ и „Mercedes“. Однако даже столь могучий geniusloci оказался не способен вдохнуть в несчастное мероприятие жизнь. Оставалось только надеяться, что в дальнейшем ее будет больше.
Переводческая мастерская была посвящена поэзии на кельтских языках (бретонском, шотландском, ирландском и валлийском). Когда еще доведется пройти такой интенсивный курс фонетики! В роли переводчиков выступали сами поэты. Дюжина «кельтов» и дюжина «немцев», объединившись попарно, по подстрочнику переводили друг друга. Антология этих переводов скоро выйдет в Ирландии и Германии и, несомненно, будет объявлена «вкладом во взаимопонимание народов». Однако только сейчас, во время живого фестивального чтения можно было наблюдать, насколько неравноправны эти культуры и как мучительно подчас нащупывают они возможность разговора. Достаточно услышать такую пару, как Нора-Эжени Гомрингер и Бернез Танги, чтобы уловить недоумение немецкого минимализма перед пафосом многовековой традиции бретонца. Пафос этот естественен, потому что для «кельтов» поэзия — форма выживания их языка.
Перевод переводом, но в случае глоссолалии[2] можно обойтись и без него. Носителями заумного языка («dersa-umnischenSprache», как было сказано в программе) на фестивале выступили составитель антологии «HomoSonorus» (2001) Дмитрий Булатов и организатор берлинских фестивалей «Бобэоби» Валерий Шерстяной. Классик конкретной поэзии Ойген Гомрингер представлял другой фланг этой мастерской, названной «JAJA — DADA». Ну да…
На грани литературы и музыки балансирует поэтическое слово в представлении участников мастерской «Mundstücke» (каламбур – буквально: «пьесы для рта») — американского композитора, поэта и перкуссиониста Чарльза Амирханяна и основателя венской Школы поэтического мастерства Кристиана Иде Хинце. Отдельные элементы языка они включают в композиции разнообразных акустических впечатлений и инструментальных образов. Здесь же выступала и мастерица голосового перформанса, испанская поп-дива Фатима Миранда, «чистое искусство» которой, однако, скорее ошеломляло, чем приносило наслаждение.
Откровенной графоманией обернулся опыт коллективного стихотворчества по материалам Интернета. Группа молодых берлинских поэтов выступила с поэмой «innenstadt.einberlin-gedicht» («центр города», стихотворение о Берлине). На сцене перед фестивальным кафе авторы — Даниэль Фальб, Александер Гумц, Штефен Поп, Карла Раймерт, Даниэла Зэль и Ульяна Вольф — произносят свой текст от лица туристов, гостей Берлина. Публика, потягивая даровой «гиннес», благодушествует на свежем воздухе. Потребляемый ею текст таков, что в какой момент ни включишься — ничего не потеряешь. Ибо полуторачасовой конгломерат случайных фактов и слов держится только на теме «Берлин» и на свободной ассоциации. Ассоциации, заметим, не слишком образованных и не слишком опытных пользователей Сети. Задерживаться тут большого смысла не имело.
Другая премьера была ориентирована на книгу и, должно быть, поэтому почти не привлекла внимания падких на «прогрессивность» журналистов и критиков. Тем не менее, сценическая версия «Элегии о Каине» Михаэля Рёса стала одной из несомненных удач фестиваля. Автор, философ по образованию, известен не только своими книгами стихов и прозы, но и работами в театре и кино. Приверженность арабской теме и рефлексия над языком являются, пожалуй, наиболее яркими приметами его творчества. Свою новую вещь Рёс пишет как бы на полях Книги Бытия, в четвертой главе которой рассказана история Каина. В фестивальном спектакле Библия лежит на авансцене, актеры читают из нее по ходу действия нужные отрывки. Актеров семь: один в белом — Авель и шесть в коричневом — Каин. По краям сцены два музыканта — ударник и басист. Те, что играют Каина, составляют хор, в котором есть протагонист. Хор то звучит согласно, то рассыпается на отдельные голоса. Один из них может принадлежать Богу. Такое расщепление фигуры героя можно, конечно, истолковать как развитие давней темы двойника. Более естественным, однако, представляется связывать рёсовского Каина с разлитой в воздухе модернизма мыслью о внутреннем многоголосии человеческого «я». Фигура Каина в «Элегии» вышла сложной, противоречивой и трагичной. Толкование Рёса написано о преступлении «по неведению», о безжалостной работе сознания над проступком и о мере наказания. В «Элегии» Каину невыносимо не столько бремя вины (как в Библии), сколько бремя наказания: бессмертие (о котором в Библии нет ни слова) для него страшнее братоубийства. «Смерть была бы мне единым утешением», — один за другим просят голоса Каина и один за другим получают от Бога печать бессмертия. Каин Рёса предпочел бы участь отца, Адама, для которого знание обернулось смертностью. Текст «Элегии» исчезал со сцены постепенно — как музыканты в «Прощальной симфонии» Гайдна. Последнему из Каинов досталась финальнаяя фраза, адресованная Богу: «IchgehöreDirnichtmehr» («Я больше не Твой»). Остается сказать, что фестивальный спектакль, возникший как способ презентации книги (ее можно было купить в фойе), перерос свою прикладную задачу. Это был вдохновенный театр, радующий высокой культурой сценической речи.
Была на фестивале и своя теоретическая часть. В Берлинской литературной мастерской (Literaturwerkstatt), взявшей на себя роль куратора фестиваля, проходил коллоквиум на тему «Нужен центр поэзии!» Участвовали представители институций самых разных творческих направлений: нью-йоркского PoetsHouse и калининградского Национального центра современных искусств, Института конкретного искусства и поэзии (Рехау) и CasaFernandoPessoa (Лиссабон). В результате дискуссии участники пришли к выводу, что ни в каком всепримиряющем центре поэзия в Германии не нуждается. Главное, в чем она действительно нуждается, — это в возможности существовать на разных языках и на разных носителях информации: и на компакт-диске, и в Интернете, и в виде книги. И еще поэзия нуждается в понимании. Но тут разговор заходит о работе над поэтическим вкусом библиотекарей, учителей и журналистов, и даже самые смелые не решаются предположить, каковы могли бы быть критерии этого вкуса, кто и каким образом будет такую работу проводить в стране, где в школе не читают и не учат стихов.
Под стать открытию был и «последыш» фестиваля — акция пропаганды поэзии в метро, проходящая под девизом «Literaturhaus несет поэзию в город». Плакаты со стихами развешены на рекламных щитах перед глазами ждущих поезда пассажиров. На станции «Берлинерштрассе» — седьмая линия текст, например, такой:
Он говорил, что я зверь рогатый,
Что вечно пребуду в первом семилетье жизни,
Выйду из него — пропаду,
А останусь — не бывать мне женщиной.
Пробую найти возраст, пригодный для жилья,
Ты его уже нашел.
Просторна холмистая даль, заключенная в корпус видеокамеры.
Не существует хайку о душе,
В ней времен года нет.
Йоко Тавада (из неопубликованного)
Политкорректность акции безупречна: почтить вниманием решили почему-то исключительно лауреатов премии Шамиссо, созданной для пишущих по-немецки иноязычных поэтов. То, что стихи беспомощны, — никакой роли не играет.