О презентации сентябрьского номера «ИЛ» за 2004 год, посвященного памяти жертв терроризма
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2005
21 сентября 2004 года в Центральном доме предпринимателя на Покровке состоялась презентация девятого тематического номера “ИЛ”, приуроченного к третьей годовщине террористического акта 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и целиком посвященного теории и практике терроризма. Сделать именно такой номер нас побудили катастрофические реалии современности и чудовищное совпадение — расправа над школьниками в Беслане 1 сентября 2004 года — к несчастью, подтвердило правомочность и уместность обращения, казалось бы, литературного, а вовсе не общественно-политического журнала к злобе дня, к “ужасу дня”, говоря словами Иосифа Бродского.
Большой зал Дома предпринимателей был почти полон. Публика, одновременно подавленная случившимся и негодующая, внимательно слушала запланированные выступления и живо реагировала с мест на происходящее на сцене.
Мы пригласили высказаться на болезненную и животрепещущую тему политиков и литераторов. На наше приглашение откликнулись Ирина Хакамада, критик Лев Аннинский, поэт, депутат Московской городской Думы, заслуженный учитель России Евгений Бунимович, писатель Петр Вайль, главный редактор радиостанции “Эхо Москвы” Алексей Венедиктов, писатель Александр Генис.
Вот достаточно полное изложение прозвучавшего на этой встрече.
Открывая заседание, главный редактор “ИЛ” А. Н. Словесный подтвердил, что обращение к чисто политической тематике — случай практически беспрецедентный в почти пятидесятилетней истории журнала. “Более того, — сказал Словесный, — впервые журнал обращается лицом к явлению, которое не только не имеет никакого отношения к культуре, но в корне ей противоречит”.
Первым слово взял критик Лев Аннинский. “Как выяснилось, — сказал он, — мы совершенно не знаем, что делать, когда куда-то, сюда, например, ворвутся террористы. И здесь отечественным спецслужбам, наверное, надо посоветоваться с кем-нибудь, у кого побольше опыта, с американцами, скажем, с израильтянами: как ставить оцепление, кто за что отвечает, как быть с журналистами и т. д. Но это не наша тема. Наша задача сейчас другая — понять: почему врываются, откуда берутся люди, которым легче стрелять, чем работать, почему так много людей, которым нечего терять и чья собственная и чужая жизни в их глазах ничего не стоят. Происходит подмена основ нашего мироощущения, представления о том, что жизнь человека есть первое бесценное достояние, от которого и нужно отсчитывать. Это какая-то совершенно новая логика, и нужно понять, откуда она взялась. Если прибегнуть к методу Льва Николаевича Гумилева, напрашивается вывод, что какой-то космический луч упал куда-то в южные районы — и вызвал к жизни пассионарность, и оттуда этот геополитический вал на нас идет, а вовсе не с Запада, как мы привыкли думать, исходя из опыта двух мировых войн. Обдумать эти сдвиги — задача интеллигенции. Нам надлежит уяснить причины такого глобального перепада энергий. Казалось бы, с марксистской точки зрения, речь идет о необходимости трудоустроить чеченскую молодежь — вот и все. Но они не хотят работать скучную работу, когда взрывчатки в избытке. Так что марксистское среднесрочное объяснение не годится. Легко находятся идеи и знамена, под которыми множество людей готово пойти и разменять свою жизнь — и свою, и любую другую. И для того чтобы справиться с подобным умосостоянием, его необходимо понять. Сергей Арутюнов в своей, опубликованной в этом номере, статье пишет о необходимости децентрализовать реальность, чтобы мы жили маленькими общинами — будто бы это сулит человечеству облегчение. Совершенно справедливо, что параллельно усилению процессов глобализации, универсализации, атлантизации, если угодно, нарастает и протест нормальных людей, которые живут у себя в гминах, общинах, микропоселениях, опираясь на местные религиозные и исторические традиции. Я-то думаю, что, если эта мечта о сворачивании гигантских производств и мегаполисов осуществится и человечество распадется на десятки и десятки национальных государств, начнется такая драчка, что опять затоскуют по империям. Маленькие конфликтующие страны с неизбежностью станут искать какой-то внешней, сдерживающей их агрессию силы. Получив в столицах образование, далеко не все полковники вернутся на родину, чтобы возглавить сепаратистские движения, — некоторые, напротив, начнут строить имперские армии. История развивается по спирали: то крайность так называемого тоталитаризма, то крайность всеобщего хаоса. Сейчас империи рухнули, ждет нас, прав Арутюнов, общинный век, потом вероятна новая имперская эпоха — так, думаю, история и будет идти. На что мы надеемся? Что мы сократим свое потребление и избавимся от тоталитаризма? От агрессивности не избавимся все равно — человечество неисправимо. Что нам делать сейчас, чтобы убавить эту опасность? Интеллигенции надо, во-первых, не терять головы, во-вторых, не ненавидеть собственную власть за то, что нам сделали плохо, потому что эта власть — из нас же: одни процессы, одно государство; и в третьих, искать первопричины происходящего”.
Место у микрофона занял член редакционного совета “ИЛ” Александр Генис. Он сказал: “Мне бы хотелось подхватить и развить то, что говорил Лев Аннинский, но на другом материале. Я живу в Нью-Йорке. Я живу в городе, в котором, собственно говоря, все это началось. Конечно, террор был и раньше, и не с 11 сентября открывается череда всего этого кошмара, но именно у нас произошло символическое событие, ставшее вехой XXI века. Падение башен стало началом нового тысячелетия. Если мы вспомним, каким был мир всего несколько лет назад, может показаться, что это была какая-то эйфорическая история, напрямую продолжавшая XIX век. ХХ век, век тоталитарный, вычел сам себя, и мы как будто бы вернулись в геополитическую реальность позапрошлого столетия с его постепенной поступью прогресса. Вы помните про конец истории Фукуямы, про приближение эпохи разума. Так вот, эпоха разума кончилась, и то, что мы видим сейчас, не имеет названия. Сразу после 11 сентября в Америке началась пора поиска ответов на два вопроса: что делать? и кто виноват? Рядовым людям, не имеющим отношения к власти, для ответа на эти вопросы не хватает информации. После 11 сентября началась война в Ираке, когда обывателям тоже не хватало информации, чтобы судить, нужна эта война или нет. (Как выяснилось, президенту Бушу тоже не доставало этой информации.) Что же тогда делать нам, тем, кто не имеет отношения к принятию решений? Мне кажется, что задача гуманитарной мысли сегодня — найти новую концептуальную раму для происходящего в мире. Лучшие умы ХХ века ломали головы над тем, что происходит с миром. Элиот писал, что Первая мировая война возникла не из каких-то конкретных политических кризисов, а из распада той христианской общности, которой был Запад. Если мы сегодня не можем представить себе войну между Францией и Англией, значит, эта общность появилась снова. Террор — как мировая простуда. У каждой простуды — свой микроб-возбудитель, но болезнь тем не менее общая. Поэтому, на мой взгляд, сегодня важно в принципе понять, что происходит, отвлекаясь от конкретных событий и трагедий. И последний номер “ИЛ” — это попытка найти такую концептуальную раму. И мы не вправе оставлять решение этой проблемы исключительно политикам и военным. Потому что они мыслят слишком конкретно, немедленно реагируют на сиюминутные события. А речь идет о долгосрочном проекте — жизни в XXI веке, и мы должны осмыслить эту жизнь в каких-то других категориях. Поиски этих категорий представляются мне главной задачей гуманитарной мысли XXI века, который начался у нас в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года”.
Слово взяла Ирина Хакамада. “Я, разумеется, согласна, — сказала она, — что главная задача гуманитарной интеллигенции — подняться до уровня понимания терроризма как нового антицивилизационного вызова; разобраться в причинах этого явления; подумать о природе сегодняшнего исламского фундаментализма; уяснить, какое место в нем занимают радикальные течения, такие, как ваххабизм; наладить культурный диалог с представителями исламской цивилизации, для того чтобы понять, каким образом там появляются такие жесткие фашиствующие течения. Это, наверное, — главная задача гуманитарной интеллигенции. Но я не согласна с тем, что все — и политики, и гражданское общество, и негуманитарная интеллигенция — должны уйти в этот философский космос, отдавая в чьи-то руки инициативу и волю к разрешению проблем сегодняшнего дня. Мы-де не знаем природы терроризма, а значит, не можем его победить. Мы можем ему пока только сопротивляться. Поставить эту конкретную задачу: пусть не побеждать, а сопротивляться, я думаю, это уже очень сильное решение. Но если Россия и США вместе с другими европейскими и азиатскими странами ставят себе задачу сопротивляться терроризму, надо понимать, с чем мы имеем дело. Вызов терроризма абсолютно неожиданный. Вспомним “Войну с саламандрами”. Памфлет Чапека сбывается на наших глазах. Террористы и есть те самые саламандры: у них нет армии, нет государства, они появляются из ниоткуда, каждое государство имеет своих саламандр… Фактически мы живем в состоянии войны с “саламандрами”. Но состояние войны требует мобилизации. Мы не можем только философствовать — мы должны еще и действовать. Существуют вызовы, и для России они вполне конкретны и отличны от вызовов, брошенных Америке, или Франции, или Испании. В Испании после взрыва поезда люди вышли на улицу, смели кабинет и потребовали вывести войска из Ирака. В результате пришло новое правительство, вывело войска из Ирака, и больше терактов – терактов, связанных с иракской проблематикой и исламским экстремизмом — нет, баскский терроризм — отдельная тема. Но все государства имперского мышления осудили Испанию: вы-де уступили террористам. Значит, первый вызов — понять, что есть приоритет: великий дух великой нации или жизнь людей? Это, безусловно, имеет прямое отношение к нам — в России никогда не думали о людях. Второй вызов — это вызов, как это ни странно, ну хоть какой-то консолидированной честности. Если приоритет — человеческие жизни, это одно, а если спекуляции и формирование собственных политических интересов — совсем другое, как это произошло с Америкой в Ираке, которая уже платит за собственное политиканство головами своих солдат. Америка не хочет признавать, что война в Ираке несправедлива, мы не хотим признавать, что у нас есть проблема Чечни, — и расплачиваемся за это кровью сограждан. Поэтому честность политической элиты (а такой честности никогда не было в традиции России, особенно после 1917 года) или отсутствие таковой — тоже вызов. И, наконец, третий вызов: удар террористов абсолютно не вписывается в логику цивилизации. Это означает, по моему глубокому убеждению, что и ответ им тоже находится вне привычной нам логики. Совершить еще сто или двести облав; приставить к каждой школе по милиционеру; запретить выезд за границу под предлогом того, что там новый вид гриппа; назначать губернаторов; уничтожить парламент, вместо него сделать две лояльные партии; изменить существующую конституцию на диктаторскую и жесткую, оправдывая это тем, что в Советском Союзе терактов не было, — это уже не поможет. Ответ должен быть абсолютно асимметричным, но его сейчас не существует. Если бы власть знала, что за свои ошибки она должна отвечать — хоть как-то: проигрышем на выборах, отставкой кабинета, тогда была бы надежда. Но если власть беспредельна, огромна, коррумпирована и не несет никакой ответственности перед обществом, а интеллигенция, опасаясь следующего теракта, призывает, ни в коем случае, не ругать власть, а тем временем власть, у которой руки развязаны от безнаказанности, совершает очередные безграмотные действия — вот так и получается замкнутый круг трагедий. Профессионалы знают, что надо делать в каждой конкретной ситуции, но зачем, спрашивается, стараться и работать профессионально, если сколько ни будь трупов, власть все равно не ответит перед обществом? А если общество даже и потребует расследования, можно всегда “нарисовать” это расследование, если даже народ и захочет знать правду, эту правду всегда можно выдумать. Так что случившееся — вызов в первую очередь для России. Почему я подчеркиваю, что именно для России, а не для Европы, не для Америки. Потому что благодаря политической конкуренции и гражданскому обществу там есть хоть какой-то контроль.
И сейчас, после такого количества жертв, когда были заткнуты рты всем средствам массовой информации, мы опять будем говорить, что журналисты лишнее сболтнули? Надо дать себе отчет: роль террориста публичная. И если дети попали в заложники, надо играть с террористом в переговоры ровно до тех пор, пока вы не поймете, что теперь вы эту игру можете прекратить и профессионально спасать людей. Пока вы в этом не убеждены, плевать на имидж страны и президента, и пусть террорист получит свою трибуну, видит себя по телевизору, слышит, как его требования оглашаются. И хотя, на первый взгляд, это смотрится пособничеством терроризму, специалисты свидетельствуют: когда по Первому каналу во время Беслана в течение суток или даже больше передавали, что в школе “всего” 384 заложника (а на самом деле террористы захватили полторы тысячи и хотят, чтобы все об этом знали), когда по ТВ рассказывают, что там девять арабов и один негр (а это вранье), вот тогда-то там и начинается шквал ненависти и агрессии, и становится страшно, потому что очевидным делается, что никакой возможности хоть как-то потянуть время не существует. Поэтому я считаю, что без милосердия, без христианской любви к каждой душе человеческой мы не сможем победить людей, для которых человеческая жизнь ничего не значит. Мы проигрываем им, потому что она и для нас мало что значит. Мы играем на их площадке, пока для нас главной ценностью не станет жизнь отдельного человека. Когда мы станем не только провозглашать это в наших конституциях, но станем так же и действовать — и в этом будет солидарно все общество. Когда мы не будем накидываться друг на друга, как в сталинские времена в поисках пособника. Когда каждый будет вести себя как по Библии: а что бы делал я, если бы мой ребенок находился там? И когда мы выкинем из государственной политики статистику. Пока мы следуем некоей норме — 20 или 30 % жертв допустимо, — война с нелюдями, для которых жизнь человеческая ничего не значит, будет проиграна”.
Из зала И. Хакамаду спросили, не наивно ли полагать, что любовь к человеку может быть верным методом в борьбе с терроризмом? Хакамада ответила: “Я говорила об изменении психологии власти, нанятой обществом и работающей для общества”.
С места слово попросила поэт и переводчик Наталья Ванханен. Она сказала: “Я испанист и очень устала слышать о примере Испании, тем более, что смысл этого примера все время искажается. Именно в этом пункте я не согласна с Ириной Хакамадой, в остальном мне ее выступление понравилось. Распространенная точка зрения, что Испания пошла на уступки терроризму и выполнила все требования террористов, — абсолютно неверна. Дело обстояло следующим образом. Аснар, бывший президент Испании, поддержал войну в Ираке. Испанское гражданское общество было против, и многотысячные толпы вышли на митинги (много ли митингов было у нас в связи с вводом войск в Чечню?). После чудовищного террористического акта на железной дороге Аснар морочил испанцам голову, говорил, что это злодеяние баскских террористов. И когда народ узнал, что ему один раз (один, обратим внимание!) правительство солгало, возмущенные толпы снова повалили на улицы и сказали, что они не хотят правительства, которое им лжет. Кабинет был низвергнут, и во главе нового правительства встал Сапатеро, оппозиционер с самого начала, в том числе изначально противник ввода испанских войск в Ирак. Так что дело не в испуге испанцев перед терроризмом, а в их нежелании мириться с лживым правительством. Теперь сравним, сколько врут нам и как безропотно наше общество сносит эту ложь”.
Потом микрофон перешел к Евгению Бунимовичу. “Лет десять назад, — сказал он, — в период романтической гласности на телевидении была передача, связанная с началом войны в Чечне. Тоже шел разговор взрослых неглупых людей, которым показали кинокадры, как какой-то мальчик лет десяти, чеченец в зеленой повязке, бежит с “коктейлем Молотова” перед танком. И девочка, присутствовавшая в студии (а тогда было принято спрашивать мнения молодежи, “нашего будущего”), сказала: “Что вы делаете, они ведь будут ненавидеть нас всю жизнь!” И я запомнил слова этой девочки. И когда мы сегодня смотрим по телевизору, что там происходит, я не перестаю думать, что, как их не характеризуй и не называй — Масхадова, Дудаева, Закаева и прочих, это были люди, которые учились примерно в тех же школах, что и большинство присутствующих в этом зале. И меня не оставляет впечатление, что когда-то можно было эту общность, связанную с общим в обоих смыслах слова образованием, нащупать. Люди, захватившие школу в Беслане, как до этого “Норд-Ост”, — это все люди, выросшие вне школы, вне какой-то общности. Мы никогда не думали об этом всерьез, а ведь в любой школе — какой она ни будь — 1 сентября, когда все в белых рубашках и гладиолусы выше первоклассников, а сзади толпятся родители, — так вот там и происходит это ежегодное событие, из разряда тех немногочисленных событий, которые и делают нашу страну страной. Потому что такое случается одновременно и повсеместно по всей территории России. Это еще Наполеон хорошо понимал, поэтому он добивался, чтобы во всех классах одновременно говорили примерно одно и то же. И удар, нанесенный именно 1 сентября, был хорошо рассчитан. Еще недавно я был сторонником открытых школ. Теперь я предупреждаю своих учеников прежних выпусков, чтобы они брали с собой документы, звонили мне снизу от охранника, и только после этого им удается войти в собственную школу. Речь идет уже о другом сознании. Это ненормально прививать ребенку недоверие: не бери у незнакомых игрушек, конфет, бойся, будь начеку и т. д. Технического обеспечения безопасности — заборов, кнопок, видеонаблюдения — можно добиться в обозримые сроки. А вот воспитать у детей постоянную подозрительность совсем непросто, но главное — что получится с нашим обществом, когда нам все это удастся воспитать?
Когда был выбран президент, я написал статью “Путин как зеркало русского постмодернизма”. Потому что действительно все его шаги были очень постмодернистскими по духу и сочетанию несочетаемого: будь то его ответ по поводу подводной лодки “Курск”: “она утонула”, или трехцветный демократический флаг под советский гимн, или умение находить общий язык и с Фиделем Кастро, и с Солженицыным и т. д. Вся эта полистилистика у Путина в ходу. А совершенно ясно, что в постмодернистском сознании выстроить единственную вертикаль нельзя в принципе. Поэтому и сегодняшняя образованная часть общества должна выстроить свою вертикаль, в другой плоскости, чем это делает власть. И мне кажется, что нынешний номер “ИЛ” способствует созданию новой ценностной вертикали. Сейчас, когда всë, включая сегодняшнее мероприятие, кажется неуместным, в этом выпуске “ИЛ” как раз есть уместность. Мне далеко не все понравилось, например, мне не понравилось послесловие Леонида Радзиховского к тексту Ильича Рамиреса Санчеса, потому что оно мыслилось как ответ террору — и не получилось таковым. Радзиховский пытается Санчеса “срезать”, как говорил Шукшин, и показать знаменитого террориста фигурой совершенно неинтересной, бездарной и так далее. Но нам необходимо понимать, что стоит за чудовищно скучным текстом Ильича Рамиреса Санчеса, а не отмахиваться свысока. Ведь очень важно, что это на самом деле написано, и написано всерьез, и написано человеком, который в пору, когда я учился в МГУ, в свою очередь учился в Университете дружбы народов. Разумеется, важно иметь высокопрофессиональные спецслужбы, но еще очень важно перекрыть человеческую подпитку терроризма. В связи с этим я начинаю думать о том, какова же все-таки роль самого простого, даже начального образования”.
После выступления Е. Бунимовича поделился с присутствующими своими соображениями Алексей Венедиктов: “Пока я слушал предыдущих ораторов, мне все казалось, будто мои коллеги по сцене начали жить с 1 сентября, с Беслана. Ведь терроризм — это всего лишь инструмент, способ для достижения определенных целей. И почему-то мы обсуждаем способ, а не цели? Терроризм был всегда. Когда варвары на восточных окраинах Римской империи врывались и вырезали полгорода и требовали еще одно пастбище и разрешение селиться здесь, а нет — грозили вырезать остальных. И тогда им давали требуемое или не давали — и шли легионами. Хотите ближе — пожалуйста: последняя Балканская война. За право собирать налоги держали в страхе целые города, шантажировали правителей. Это было всего-навсего семь лет назад. Мы ничего не знаем про Руанду. Я всем рекомендую прочесть мемуары госпожи Олбрайт. Там есть замечательная глава “Как мы проспали руандскую резню”. Потому что это какие-то там, черные. А теперь беда пришла к нам. 4 сентября утром в Новоарбатском гастрономе в очереди передо мной одна домохозяйка говорит другой: “А что такого? Черные порвали черных, зверьки — зверьков”. И это у нас, в Москве, о детях Беслана. Так что не будем преувеличивать общественного сплочения.
Есть задачи технические — и решать их надлежит спецслужбам. С инструментом и надо бороться инструментом: они нам меч, мы им щит. Есть задачи законодательные. Законодатели должны принимать законы, которые позволили бы применять инструмент против инструмента. Есть задачи политические. Они состоят в том, чтобы уменьшить эту полянку, где произрастают инструменты. Понять, почему они произрастают, какую задачу они ставят, и бороться уже с этой задачей, достижению которой служит терроризм. В Беслане у террористов были требования — это, кстати, еще одна ложь, что требований не было. А чего, например, требовала “Аль-Каида”, влетающая в нью-йоркские небоскребы? Ничего. В этом соблазн и опасность для думающих многознающих людей: вообразить существование глобального врага, с которым и бороться надо глобально. Ничего подобного. Когда ИРА получала деньги из ирландской общины в Америке, а оружие закупала в Чехословакии, а готовили боевиков здесь в Лумумбе, кто-нибудь говорил, что это мировой терроризм? Нет, конечно. Потому что они решали свою локальную задачу. Они пытались объединиться даже с германской “Фракцией Красной армии”. Не получилось, потому что задачи — разные. И когда мы говорим “мировой терроризм”, это серьезное наше заблуждение — такого явления нет. Можно, конечно, бороться с терроризмом в Саудовской Аравии, но это проблемы не решит. Обратим внимание, что наибольшее количество жертв так называемой “Аль-Каиды” насчитывается в мусульманских странах — в Пакистане, например. Просто нас это всерьез не интересует, это где-то там, за тридевять земель. Так что давайте сперва справимся со здешним терроризмом. И последнее. Я согласен с Бунимовичем: это задача на десятилетия. Момент, когда можно было одолеть терроризм малой кровью, упущен. Кто-то верно заметил, что Дудаев, Масхадов, Яндарбиев в свое время читали “Комсомольскую правду” и смотрели “Бриллиантовую руку”, как и все мы. Вот с ними и надо было договариваться, коль скоро существовала хоть какая-то общность. Этого сделано не было. А кто приходит сейчас им на смену? Помните Бараева из “Норд-Оста”? Ему было 27 лет. По-русски говорил плохо, комсомольцем не был, советской школы не закончил… Нет связей. А ныне молодые волки заканчивают школы в Иордании, в Саудовской Аравии, в горной Чечне — они совсем другие. Вот кто вытесняет чеченских лидеров старой, понятной нам закваски, тех полковников советской армии, с которыми мы не сумели договориться. Мы сталкиваемся сейчас с взаимным непониманием цивилизаций. Надо бы всю чеченскую молодежь пригласить поступить в Московский, Петербургский, Владивостокский и т. д. университеты, надо цивилизационно перестраивать целое поколение. Это очень длинное дело, может быть, оно нам не удастся, но другого варианта просто нет. Там ежедневно рождаются новые террористы. Они таковы и от того, что они так воспитаны, и от того, что в Чечне вытворяем мы. В каком-то смысле мы все пособники террористов. Проблема возникла, причем не столько для нас, сколько для наших детей, а то и внуков”.
Слово взял член редакционного совета “ИЛ” Петр Вайль. “Верно сказал Бунимович, что на фоне случившейся трагедии все слова неуместны. С другой стороны, и он, и Хакамада — политики, поэтому они обязаны что-то конкретное предлагать. А я могу просто поделиться впечатлениями. Я только что был в Норвегии — как известно, одной из самых благополучных, главное, спокойных стран Европы, да и всего мира. И эпидемия терроризма норвежцев, к счастью, не коснулась. Но там совсем недавно произошло нечто, что напрямую, как мне кажется, связано с темой нашего сегодняшнего собрания. Связано, я бы сказал, стилистически. Тихая Норвегия до сих пор возбуждена наглым и грубым ограблением, случившимся 22 августа 2004 года. Из Музея Мунка в Осло вынесли две самые известные картины выдающегося норвежского художника Эдварда Мунка — «Крик» и «Мадонну». Другой вариант картины «Крик» уже крали однажды из Национальной галереи. Но тогда именно украли, а сейчас именно вынесли, взяли на гоп-стоп. Вроде не так уж важно, кража или грабеж, но — характерная примета времени. Как красиво показывают в кино интеллектуально-технические ухищрения, тянущие на Нобелевку, к которым прибегают виртуозы, чтобы стащить шедевры. А тут просто, тупо, результативно. Примерно то же самое происходит с терроризмом: вместо того чтобы разрабатывать схемы, можно оглянуться на длинную нетерпеливую очередь самоубийц и из нее кого-то выдернуть.
В этом смысле особенно примечательно, что именно похитили. Мунковский «Крик» — не просто икона экспрессионизма, это автопортрет ХХ века. Можно ни разу в жизни не быть в музее, никогда не слышать имени Мунка, но «Крик» знают все. Этот разинутый в вопле рот, эти дико искривленные линии не только человеческого тела, но и всего вокруг одинокого человека. «Крик» — анти-Джоконда или, если угодно, Джоконда ХХ века.
У Леонардо — соразмерность, покой, гармония плюс улыбочка эта: догадывайся почему. Хотя ясно: нам оттуда привет, над нами усмешка, как это мы таращимся.
У Мунка — хаос и ужас, и намеков никаких, все впрямую, потому что времени задумываться и догадываться нет: бежать, бежать и бежать, хотя некуда.
То, что произошло в Осло 22 августа — ограбление века. Не в расхожем и затертом журналистском значении, а в самом буквальном: ограблен ХХ век.
Не надо каждый раз и из всего делать символ и искать глубинных значений. Но здесь уж очень наглядный случай: в очередной раз подведен итог ушедшего столетия. Не так трагично и впечатляющее, как 11 сентября, но аналогия напрашивается: «Крик» — живописный аналог того страха, который теоретически описал сосед Мунка по Скандинавии Кьеркегор, который практически сопровождал человека ХХ века на протяжении почти всего столетия: с Цусимой, «Титаником», двумя мировыми, революциями без счета, Соловками, Освенцимом, Хатынью и Катынью, Колымой, Хиросимой, кхмерами и хунвейбинами, Чернобылем. Нам напомнили: другое, простое наступило время, нечего рисовать страх, некогда, надо просто бояться”.
Вопрос из зала, обращенный ко Льву Анненскому: “За что вы так любите власть?”
Лев Аннинский: “С чего вы взяли, что я ее люблю. В мирное время я знать ее не желаю. Но нам объявлена война. И вовсе не одной Чечней. Посмотрите на цепочку: от Индонезии через Кашмир, через Среднюю Азию, через нашу Чечню до Албании. Разве это простая национальная угроза? Им нужен халифат. Если вся история сводится, с чего я начал, к взаимоотношениям небольших национальных общин, конфликтов не избежать. Есть только один способ мирного сосуществования — выработать наднациональную идеологию. Православие на Руси было вселенским, было попыткой подняться над национальным эгоизмом, сделаться наднациональной общностью. Советская идеология была очередной такой же попыткой. Сейчас этого нет, мы стараемся стать национальностью, этническим единством — тогда ждите междуусобия. А потребность в такой идеологии есть. Поэтому Ильич Рамирес Санчес спокойно марксизм переводит в ислам. И угрожает нам от имени всего ислама. А ислам, между прочим, межнациональная, сверхнациональная идеология. Он глобализируется очень легко, оставляет полную свободу регионам жить по своему усмотрению. Я в ислам переходить не готов”.
Алексей Венедиктов: “Я все-таки вмешаюсь. Президент Путин в 1999 году тоже сказал про халифат от Малайзии до Косова. Хотелось бы знать имя халифа. Это и есть упрощение. Вот эта дуга от Малайзии до Косова — всего лишь красивая мифологема для оправдания собственной неспособности разобраться с Чечней. Потому что, если это не маленькая Чечня, а целый халифат, неудачи наши объяснимы и даже почтенны.
Из зала Сергей Арутюнов, один из авторов тематического номера, член-корреспондент РАН, заведующий отделом Кавказа в Институте этнологии и этнографии РАН: “Сегодня я согласен со Львом Аннинским. Он прав насчет халифата. Есть сейчас международный лжеисламский терроризм. Лжеисламский, потому что ислам — благородная прекрасная религия, ничуть не хуже христианства, у которого, кстати, тоже было свое лжехристианство — испанская инквизиция. Также как и фашизм был лжесоциализмом. И между фашистами — между Муссолини и Гитлером — было сколько угодно разногласий и не было идеи единого фашистского государства. Но тогда фашизм был мировым явлением и халифом его мог быть Гитлер, мог кто-нибудь еще, но за Гитлером, вначале по крайней мере, стояли Крупп и “И. Г. Фарбен Индустри”. Нынешний халифат более цельный, чем Великий Рейх фашизма. За ним не просто бен Ладен. Бен Ладен миллиардер, он этакий эстет и романтик, каким был и Гитлер. Он был художником, романтиком, эстетом, идеалистом. А на самом деле за всем этим стоят просто деньги. Деньги, собранные на нефтяных спекуляциях, на наркотрафике, на торговле белыми рабами… И эти деньги хотят работать, хотят делать деньги, хотят, чтобы им не мешали. В мире чистых, совершенно чистых денег нет. Есть деньги грязноватые, есть сильно грязные, а есть кровавые деньги. И люди куда побогаче бен Ладена хотят, чтобы их кровавые деньги пошли в дело и приумножались. Цель, действительно, — халифат. Сейчас однополюсный мир. Отнюдь не самое цивилизованное государство в мире, США, во многом средневековое государство, является лидером в нашем однополюсном мире. И эти люди, сидящие на мешках кровавых денег, хотят продолжения однополюсного мира, но чтобы полюс был у них. А мы можем и не переходить в ислам, лишь бы мы исправно платили визирю, и их деньги бы приумножались, власть и мощь приумножалась. Вот это есть наш враг. И так же как Гитлеру был нужен Мюнхен, нужны Чемберлен и Даладье, были нужны капитулянты, соглашатели: этим людям нужна тоталитарная власть в стане их противников. Самое страшное, что для них может быть, это — демократия. Настоящие демократы, либеральные демократы, вроде Черчилля, Рузвельта и Трумэна, на сговор с мерзавцами, сидящими на мешках кровавых денег, не пойдут. А тоталитарный режим — какой бы он ни был — можно склонить к сговору, как склонил Гитлер Сталина — вспомним пакт “Молотова-Риббентропа”. И если наша страна станет тоталитарной — угрозу чего я явственно сейчас вижу, — то от противостояния терроризму мы легко перейдем к соглашательству с ним. Мы еще, не дай бог, возглавим блок стран-изгоев. Не зря мы все еще целуемся с северо-корейским режимом, не зря мы так демонстрировали перед американским посольством, когда США вошли в Ирак, чтобы свергнуть Саддама Хусейна, не зря мы поставляем материалы для ядерного оружия в Иран… Возможность сговора идеологов халифата с любой тоталитарной страной существует, а вот возможности для сговора со страной демократической — нет и не будет никогда. Поэтому основным нашим ответом на наступление халифата должна быть защита демократии и противостояние любым попыткам утвердить тоталитаризм”.
Отпущенное на презентацию время подошло к концу и в заключение заместитель главного редактора “ИЛ” А. Я. Ливергант обратился к собравшимся: “Дорогие друзья! Нам, людям, делающим журнал, трудно сказать, хорошим получился этот номер или нет, но полемика, возникшая благодаря нашему журналу, оказалась, мне кажется, вполне плодотворной. Тем более что те, кого в советское время называли мастерами культуры, не сказали в связи со случившимся ничего запоминающегося, принципиально важного. Этот номер, который готовился, как вы догадываетесь, за несколько месяцев до Беслана, оказался, увы, слишком актуальным. Хорошо, что столько народу пришло в этот зал, и мы с толком и с естественными эмоциями поговорили на темы, которые сегодня, к сожалению, выхода не имеют”.