Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2004
Гремят взрывы; взлетают на воздух дома, электрички, кафе, дискотеки. Но это только кажется, что взрывается пластит, гексаген, бытовой газ и другие взрывоопасные вещества. На самом деле взрывается лишь одно вещество, которое по природе своей не может не взрываться, которому не нужен даже детонатор. Взрывается ненависть.
Воздух нашей цивилизации пропитан ненавистью, как гнилостными испарениями воздух на болоте. Это ненависть всех ко всем: народа — к власти, которой плевать на народ, плевать на все, кроме собственного самоподдержания и самосохранения; ненависть матерей — к армии, которая бездарно и бесцельно губит их детей; ненависть обывателя — к полиции (или милиции), которая сама совершает преступлений больше, чем раскрывает или предотвращает; ненависть интеллигента — к спецслужбам, которые не хотят и не могут обеспечить его безопасность, а вместо этого заняты фабрикацией дутых дел против ученых, журналистов, экологов, чтобы как-то убедить хозяев бюджета в своей нужности и полезности; ненависть местных — к приезжим и приезжих — к местным; бедных — к богатым и богатых — к бедным; мусульман — к иудеям и христиан — к мусульманам; «черных» — к «белым» и «желтых» — к «черным»; одиноких — к замужним и замужних — к одиноким; естественно, «злых» — к «добрым» и даже «добрых» — к «злым».
Все сказанное, конечно, касается и России, и даже, может быть, в первую очередь. Но все это вполне можно отнести и к Америке, и к Англии, и к Франции, и к Филиппинам, и к Шри-Ланке, и к Гондурасу, и к Зимбабве. Кое-что из сказанного (например, об армии) не относится к Израилю, но то, чего нет, с лихвой компенсируется гипертрофией другого; многое неприменимо к Исландии или Новой Зеландии, но там как раз и про теракты что-то не слыхать.
Аэрозоль ненависти плотным облаком окутал всю планету. Там, где его концентрация превышает критическую плотность, он взрывается. Наша цивилизация вырабатывает его неотвратимо и непрерывно, как угольный пласт — метан.
Всеобщая ненависть может не распространяться на лидера: президента, премьера, монарха, обладающего хотя бы минимумом харизмы (правда, как, например, на Гаити или в Пакистане, именно он и может стать главным ее объектом). Безотносительно к пресловутой мифологеме о «добром царе и злых боярах» лидер действительно может обладать иным набором ориентаций и целеполаганий, чем службы его камарильи, и даже втайне и вчуже мечтать о других, более пристойных и достойных службах, но где их взять, пристойные-то? Приходится волей-неволей опираться на те, что есть, а они непристойные.
Опять же общая непристойность силовых служб не отменяет того обстоятельства, что даже в их рядах имеется некоторое (и немалое) число честных, принципиальных и даже энтузиастически настроенных людей, благодаря которым наше общество, собственно, и не погружается в бездну тотальной аномии[2]. Но такие люди не делают погоды, и в системе нынешней гиперконсумеристской цивилизации (т.е. ориентированной на сверхпотребление, а если сказать погрубее — на обжираловку) никогда ее делать и не будут.
Ненависть или озлобленность не обязательно превращают человека в террориста, но непременно — в того, кто не желает сотрудничать с властью.
Между тем вряд ли нужно доказывать ту тривиальную истину, что для успешного противостояния терроризму необходима решимость ВСЕГО общества; необходимо тесное сотрудничество, взаимное доверие, уважение, более того, взаимная симпатия населения и работников спецслужб. В Израиле она — отчасти, по крайней мере, — есть. Но надежда на то, что российский обыватель-интеллигент начнет симпатизировать «ментовке» и «гэбэшникам», может вызвать только горький смех. И никакие пропагандистские сказочки, даже довольно талантливые, типа «Семнадцати мгновений», «Знатоков» или «Разбитых фонарей», этой ситуации не переломят. Нет, сериалы эти смотрят, их любят, их героям и играющим там артистам очень даже симпатизируют, но ни малейшей идентификации между экранными фантомами и соответствующими им реальными людьми в погонах не возникает и возникнуть не может. И когда мы сопереживали и ужасам заложников «Норд-Оста», и горю их родных, потерявших близких уже после ликвидации террористов, совершенно ясно было, что озлобление обывателя против самих террористов (в большинстве своем оболваненных, морально незрелых мальчишек и девчонок) по своему накалу явно уступает накалу озлобления против пьяных (понятное дело, тяпнувших для храбрости) шоферов и фельдшеров машин «скорой помощи» МЧС; против, как всегда, пытавшихся нагло врать «доблестных чекистов», не удосужившихся даже предупредить врачей о том, с какими поражениями им придется иметь дело, а фельдшеров — как нести пострадавших, чтобы не допустить асфиксии или западания языка в гортань. И это при том, что спецназ действовал правильно и четко и число жертв не превысило «международно приемлемых норм», — но дело в том, что не будь обычной гэбэшной тупости, жертв этих могло бы и вовсе почти не быть.
Разве не показательно, что в нашем языке слова «правоохранительный» и «правозащитный», такие похожие по составу (охрана и защита — почти синонимы), диаметрально противоположны по смыслу?
По разобщенности, по взаимной враждебности или, наоборот, по спаянности и душевной симпатии народа и силовых служб Россия и Израиль — равно как и по суммарной эффективности работы этих служб, т. е. армии, полиции, разведки и контрразведки, — пожалуй, стоят на разных концах шкалы. Но в целом, за некоторым исключением исторически юных, а посему по-детски наивных и безгранично доверчивых рядовых американцев, большинство стран и народов мира, по-моему, находятся гораздо ближе к российскому полюсу, нежели к израильскому. И осознание этого не может не внушать откровенного пессимизма, если говорить о перспективах тактической борьбы с терроризмом в мировом масштабе.
Да и вообще, что такое терроризм? Где он начинается и на чем кончается? Где грань между терроризмом и бытовой преступностью или рэкетом, с одной стороны, и узаконенной международными конвенциями практикой ведения войны — с другой? Есть ряд определений в национальном и международном праве, но они расплывчаты и спорны.
Терроризм — это не только шахидка, обвешанная бомбами, которая мстит человечеству за изнасилованную сестру, избитую мать, погибшего под пытками брата, а может быть, просто за свою неудавшуюся личную жизнь. Это и бомж, отвинчивающий газовый вентиль в подъезде, где живут «менты», а может быть, и вовсе не менты, а просто с его, бомжовой точки зрения чрезмерно состоятельные люди. Это фанатик, бредящий концом света, распыляющий в метро «зарин» или рассылающий конверты со спорами сибирской язвы, маньяк, врывающийся в школу с автоматом, или авантюрист и шантажист, обстреливающий бензоколонку из снайперской винтовки. А летчик американских ВВС, запускающий якобы ошибочно одну ракету по китайскому посольству, а другую, точно и безошибочно, по белградскому телецентру, он, что, не террорист? Он сидит в комфортабельной кабине своего бомбардировщика и возвращается целехоньким на базу. Ну а если бы сидел в кабине груженного взрывчаткой самосвала и врезался бы в тот же самый телецентр? Погибшим в телецентре девушкам-гримершам и их родным и близким, наверное, без разницы.
А офицеры-спецназовцы ГРУ, хладнокровно расстрелявшие шестерых безоружных российских граждан, включая 68-летнюю женщину, и недавно оправданные судом присяжных в Ростове, — это что, не террористы? Будь их жертвы боевиками, они могли бы сдаться в плен и тем самым сохранить себе жизнь, а потом, возможно, и устроиться на работу в чеченскую милицию, но это были безоружные люди, и поэтому шансов на спасение у них не было. Спрашивается, имеет ли право страна, где суд присяжных оправдывает безжалостных убийц, рядиться в тогу борца с международным терроризмом? И имеют ли право на эту тогу США, которые требуют поставить перед международным судом всех предполагаемых военных преступников — всех, кроме граждан США, которым якобы положен безоговорочный иммунитет.
Прямо скажем, с такими лидерами шансы на успех в борьбе с терроризмом невелики: нельзя бороться с преступниками преступными методами. Нельзя противостоять врагам демократии, искореняя демократию в собственных рядах. И путь завинчивания гаек, путь цензуры и самоцензуры, табу и запретов, сокрытия и утаивания ужасов и стыдливых умолчаний — это порочный путь. Нужен иной путь — путь абсолютной свободы слова, абсолютной свободы информации (а значит, и дезинформации). Пусть разбирается зритель и читатель — он разберется очень скоро. Шок будет недолгим. Нам нужна в качестве гарантии свободы правды — свобода лжи и клеветы, свобода диффамации и пропаганды ненависти, свобода порнографии и мерзости. Не только потому, что любой иной подход означает попытку задавить правду, попытку заменить ее унылой правдоподобной полуложью. Не только потому, что в эпоху Интернета любые формы контроля и цензуры малоэффективны. А прежде всего потому, что инфляция лжи автоматически обесценивает ее собственные кредитки, и их никто уже не примет за банкноты правды. Воспитайте ребенка в полностью стерильном помещении, и любая пустячная инфекция может оказаться для него фатальной из-за отсутствия иммунитета. Напротив, древние восточные владыки систематически принимали малые дозы разных ядов, вырабатывали к ним иммунитет — и отравить их было уже невозможно. Принцип абсолютной свободы слова, кстати, означает и полную допустимость любого плагиата и видеопиратства, и юриспруденции будущего придется отказаться от этих понятий для обозначения правонарушений, как и от понятия интеллектуальной собственности вообще – так, в конце XVIII века европейская юриспруденция отказалась от понятий колдовства и наведенной порчи. Короче говоря, для действенного противостояния терроризму придется отказаться от многих базисных представлений нашей цивилизации, сделать саму эту цивилизацию иной.
Это же, в частности, касается и проблемы борьбы с наркобизнесом. Наиболее последовательные демократы, как и транснациональные радикалы, давно уже выступают за полную легализацию слабых наркотиков типа марихуаны и за предоставление наркозависимым, потребляющим тяжелые наркотики типа героина, возможность приобретать отраву в аптеке по самым низким ценам. Конечно, такие люди должны быть под контролем, что означает и частичное поражение в правах: но ведь и алкоголику не разрешают водить автомобиль! В общем, штемпель в паспорт — и травись себе «на здоровье»! Только это убьет наркотрафик, лишит наркоторговцев сверхдоходов и заодно выбьет из-под ног у террористов финансовую базу.
У краснобаев из ООН, возможно, для разных случаев насилия — разные критерии. Но у обывателя, жертвы теракта, критерий один: безвыходность. Когда нападает бандит со стволом, есть шанс сохранить жизнь, отдав ему деньги. У солдата в окопе, не желающего умирать за интересы «своего» правительства и «своей» буржуазии, есть шанс сдаться в плен. У жертвы теракта такого шанса нет. Некому отдать деньги и некуда идти сдаваться. Остается только умереть, чтобы вождь и хозяин террориста, убив его руками невинного, запугал и заставил расстаться с деньгами того, кого он вовсе убивать не собирался, а хотел оставить в живых — и таким, живым, использовать.
И это удается. Не так давно мы видели, как, убив две сотни людей в мадридских электричках, лжеисламские авантюристы заставили целый народ, еще недавно слывший беспредельно гордым и беззаветно храбрым, трусливо встать на колени и поменять правительство. Куда делись слова пламенной Долорес? Впрочем, Ибаррури — не кастильская, а баскская фамилия. Да и сами слова: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» — это всего лишь парафраз известной строчки Шота Руставели: «Лучше смерть, но смерть со славой, чем позор бесславной жизни». Шахид умирает легко, полагая (хоть и ошибочно), что выбирает смерть со славой. Носитель глобализованной консумеристской цивилизации готов на все, лишь бы существовать сколь угодно бесславно (в соответствии с экзистенциалистским девизом Ж. П. Сартра: живая собака лучше мертвого льва), но существовать не просто так, а обжираясь. В паническом смятении на своей раскачавшейся лодке он кидает за борт все: либеральные принципы, демократические нормы, права человека, национальную честь, человеческое достоинство, но ничего с полок супермаркета выбросить не хочет. Жвачка и жрачка — вот два столпа постмодернистской цивилизации.
За исключением ввергнутых в тот или иной круг адского хаоса многоплеменных квазигосударств Африки (как теперь ясно, они получили свою «государственную независимость» из рук колонизаторов прежде времени: в большинстве подобных государств, в отличие от ряда стран на других континентах, не сложилось ни ведущей нации, ни национальных языков, ни основных национальных ценностей), почти все прочие государства мира этнонациональны, то есть хотя везде есть этнические меньшинства, почти везде есть и стержневой нациедержащий этнос: в России — русский, в Грузии — грузинский, в Латвии — латышский. Терроризм — это прежде всего орудие этнического или этноконфессионального сепаратизма и ирредентизма[3], политистеблишмента, стремящегося к мировому господству или к господству в своем регионе. Им нужен Великий Халифат, Великий Тамилнад, Великая Албания, Великая Ичкерия, Великая Ирландия, Великая Баскония и т. д. Католикам: ирландцам, баскам, кечуанцам – не важно, что Папа Римский осуждает терроризм, лжемусульманам «ваххабистских» братств не важно, что они нарушают все установления Корана, — им нужна своя держава, свои президентские и губернаторские кресла, свои финансовые потоки, легализация своих наркоденег, то есть все то, что осуществимо только на базе своего этногосударства в системе глобализованной пирамиды уже существующих, входящих в мировую консумеристскую цивилизационную систему мегаполисных этногосударств. Причем каждый новый претендент, будь то Палестина, Биафра, Сулу-Минданао, Тамил-Илам, Ичкерия, Халистан, надеется занять в этой пирамиде отнюдь не самое нижнее, а исламисты — так и самое верхнее место.
Агрессивная, зубастая голова змеи хищнической цивилизации Нового времени, казалось бы некогда уползшая, ушедшая в свое феодально-вотчинное прошлое, сегодня возвращается оттуда и пытается пожрать, поглотить, оттяпать свой собственный безмерно ожиревший постмодернистский хвост.
Можно подумать, что это порочное кольцо не разомкнуть. Ведь яды, разъедающие тело змеи, рождаются в ее же организме. Терроризм, грызущий «либеральную глобализацию», на самом деле ею же и порождается. Он есть производное от ранее двухполюсного, а ныне квазиоднополюсного мира, от неизбежной неравномерности его развития, от органически присущих ему внутренних диалектических противоречий. Нет глобализации без терроризма, и нет терроризма без глобализации. Зубы терроризма, грызущие глобальную цивилизацию, подпитываются жиром ее же собственного хвоста.
Почему терроризм стал насущной проблемой именно в наши дни и где он был раньше? Один из возможных ответов: он просто раньше иначе назывался. Охота за головами у первобытных племен — это форма мести или жертвоприношения, но она имеет и политический смысл — устрашать соседей, держать их на безопасном расстоянии. Спартиаты практиковали террор против илотов[4], римские диктаторы — против своих политических противников. Политический терроризм в полном смысле слова практиковали ранние исмаилиты: идя «на дело», они одурялись гашишем, отсюда слово «хашишин», или «ассасин». Террористами, противопоставлявшими себя государству как политическая сила, были и народовольцы, и эсеры, и все Робин Гуды, вплоть до абреков XIX-ХХ века, армянских фидаинов и рыцарей-тамплиеров (о которых написан «Айвенго»).
Кстати, уместно вспомнить, что орден Храма Господня (тамплиеров, или храмовников) был учрежден в начале XII века в Иерусалимском королевстве как добровольная организация контрразведки и общественной безопасности, чье дело было охранять христианских паломников, идущих ко Гробу Господню, от нападения мусульманских террористов. Но вскоре, выработав собственную оккультно-мистическую идеологию, орден превратился в скованную железной дисциплиной и тайной обрядностью наднациональную организацию, забравшую в свои руки огромную неофициальную власть в Европе, которой положили конец только сверхжесткие меры Филиппа Красивого (широкий читатель знает об этом по «Проклятым королям» Мориса Дрюона).
Все еврейские погромы — это форма терроризма, осуществлявшаяся определенными политическими силами с определенными политическими целями. История нацизма, от штурмовиков Рёма, «Ночи длинных ножей», «Хрустальной ночи» и до Освенцима, — это история самодеятельного терроризма, постепенно превращавшегося в государственный. Терроризм — это силовое продолжение политики тех сообществ, у которых нет своих государственных структур или меньше, чем им бы того желалось, это продолжение кризиса власти, кризиса государства, уважения народа к власти.
Лишь в особо благоприятные для государственной власти эпохи ей удавалось успешно противостоять терроризму. Таким временем была эпоха абсолютистских монархий, когда монарх мог заявить: «Государство — это я», религиозная идеология освящала эту претензию, а народное сознание принимало ее. Шайки разбойников продолжали безобразничать на дорогах, но уже безо всяких притязаний на политическую платформу (как в «Расёмоне» Акутагавы Рюноскэ).
Это была эпоха становления государства вестфальской системы, при которой межгосудаственная политика резко преобладала над внутригосударственной, а государства выступали этакими ньютоновскими абсолютно твердыми телами, и перенос межгосударственных политических конфликтов в область внутригосударственных отношений рассматривался как святотатство. Пломбированный вагон с В. И. Лениным и дальнейший экспорт революций положил начало распаду этой системы, а бомбардировка Югославии в 1999 году обрушила ее окончательно, и начиная с 2001 года негосударственные террористические группировки типа «Аль-Каиды» вошли в число главных актеров политической сцены — прочно и надолго.
Как показало 11 сентября 2001 года, идеальной мишенью для террористической атаки является многоэтажная башня, держащаяся на жестких вертикальных связях. И это верно не только для архитектурных сооружений, но и в социально-структурном плане. Чем многояруснее государственные структуры, тем хуже они противостоят терроризму. Одноярусные структуры гораздо эффективнее. Художественный пример противостояния малой общины банде террористов — фильм «Холодное лето 53-го». Точно так же и еврейские поселения на Западном берегу справились бы с палестинским террором своими силами быстрее любой армии, если бы им не связывали руки и не обращали так много участливого внимания на арафатолюбивые стенания западноевропейских лицемеров.
Итак, терроризм есть болезнь, органически присущая нашей цивилизации — нашей глобализованной консумеристской мегаполисной цивилизации, так же как ей оказался органически присущ СПИД, или ежегодные пандемии новых штаммов гриппа, или ожирение и сердечно-сосудистые заболевания, ставшие причиной большинства смертей. Все эти болезни невозможно представить себе в контексте, скажем, европейской средневековой цивилизации. Зато последней были органически присущи оспа, чума, проказа, ведовские сатанинские культы и инквизиция как реакция на таковые и многое, многое другое, что либо отмерло само собой, либо было изжито, побеждено, как оспа, или взято под контроль, как чума.
Следовательно, в рамках многоярусной мегаполисной цивилизации терроризм вообще нельзя победить, а возможность взять его под контроль весьма невелика и относительна. Все предложения и меры по ужесточению наказаний, ограничению свободы передвижения (досмотры, визы, регистрации), идеологические кампании и преследования действенны ничуть не больше, чем скипидарные припарки при лечении проказы.
Итог, как видим, неутешителен: терроризм будет существовать, пока существует наша цивилизация. Ну а как долго она будет существовать? И что придет ей на смену?
Экспоненциальный рост народонаселения скоро прекратится сам собой. Поневоле прекратится и экспоненциальный рост потребления ресурсов, в том числе энергоресурсов. Прежде всего — невозобновимых. Все разговоры относительно «sustainable development» — это «сапоги всмятку». Не развитие, а сворачивание, сматывание — вот что нам предстоит. Смотаться и слинять — вот наше будущее как в метафорически-сленговом, так и в прямом, жизненно важном смысле этих слов. Мы уйдем из кусающей себя за хвост цивилизации, как из слинявшей змеиной шкурки, но выйдет оттуда не новая змея, а другой организм, состоящий из конфедераций тысяч малых общин типа нынешних Андорры, Сан-Марино, княжества Мустанг, амишских поселений в графстве Ланкастер, или израильских киббуцев, или даже бесславно разгромленной, но имеющей все шансы возродиться на базе мирного, неагрессивного ислама Кадарской зоны Дагестана. Произойдет глобальная депопуляция, дезурбанизация, дезиндустриализация и деглобализация. Если основные энергоносители настоящего — это нефть и газ, то энергоносители будущего — дрова, навоз и ветер. Сегодня основной транспорт — автомобиль, завтра — велосипед, а послезавтра — ослик. На смену жестким и давно уже не удовлетворяющим граждан «вертикалям власти» придет гибкая структура горизонтальных и диагональных связей микрополисов.
Конечно, мегаполисы отомрут не сразу, но жить в них будет все меньше и меньше желающих. Гораздо предпочтительнее будет жить в локальных микрополисах.
Это будет жизнь, внешне похожая на жизнь эпохи неолита, но на иной технологической основе.
Не всем захочется сегодня идти в подобное будущее, тем более что путь в него может быть ознаменован такими социальными конфликтами, по сравнению с которыми нынешний терроризм покажется цветочками. Правда, их основную тяжесть придется вынести не нам, ныне живущим, а нашим правнукам и праправнукам. Но и на нашу долю кое-что достанется, в том числе терроризм, и надолго. Наша жизнь и жизнь наших детей, а может быть, и внуков пройдет в борьбе со многими видами бед и зол, вклюая терроризм. Но чтобы эта борьба проходила по возможности с меньшими потерями, нужно, чтобы и народы, и их лидеры осознали тенденции и перспективы исторического развития: не государствостроительство, а разгосударствление. Не вертикаль власти, а максимум самоуправления. Не индустриализация, а дезиндустриализация, не глобализация, а максимальная автаркия[5]. И так далее.
Повторяю, многим этого очень не хочется. Почти всем хочется верить, что обжираловка золотого миллиарда будет и дальше возрастать и у пяти жестяных миллиардов планеты есть шансы пробиться в золотые. Напрасные надежды. Шансов нет. И с золотого (точнее, позолоченного) миллиарда позолота вскоре начнет облезать. Терроризм — лишь один из факторов такого облезания, но немаловажный.
Чем скорее человечество встанет на путь перехода к разумной минимизации потребления, тем безболезненнее будет этот переход. А тем миллиардам, которым и минимизировать-то нечего, необходимо будет встать на путь депопуляции, на который высокоразвитые народы мира уже естественным образом встали. Надо идти в сторону естественного движения истории, а не пытаться плыть против течения. Как говорили древние: “Ducunt volentem fata, nolentem trahunt”: судьбы разумных ведут, неразумных — тащат.