Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2004
Бартелми Д. Король. Перев. с англ. М. Немцова. М.: Эксмо, 2004
…Во-вторых, потому что уж очень изящно книга издана: удобный "покетбуковый" формат (как раз влезет в карман плаща или куртки), хорошая бумага, крупный шрифт, эстетская обложка — с пикирующими аэропланами над островерхими башенками замка и празднично-яркими фигурками, позаимствованными с картины века пятнадцатого.
В-третьих, магическое влияние оказывает статус автора — "американского классика постмодернизма", как гласит аннотация, а ведь как ни бейся, изрядно затертое, выхолощенное словечко "постмодернизм" и всё, что им обозначается, до сих пор у многих "продвинутых читателей" вызывает такую же благоговейную оторопь, как у молодежи тридцатилетней давности — джинсы с фирменным лейблом.
Правда, с тем, что Дональд Бартельм — теперь его фамилию принято почему-то писать на итальянский манер: Бартелми, но мне уж позвольте называть его по старинке, — так вот, с тем, что Бартельм был чистокровным и беспримесным постмодернистом, можно поспорить. Сам он весьма иронично относился к попыткам критиков навесить на него какой-либо ярлык — "черный юморист", "неоавангардист", "неофабулист", "минималист", "постмодернист", — да и его творчество едва ли исчерпывается каким-либо "измом" (как и литературная продукция других американских писателей — Джона Барта, Уильяма Гасса, Курта Воннегута, которых всевозможные "веды" и "еды" упрямо загоняют в постмодернистское гетто).
Добрая половина бартельмовских текстов чужда игровой поэтике постмодернизма и скорее относится к герметичному авангарду "второй волны" (Саррот, Роб-Грийе и другие "новые романисты"), к тому, что Гор Видал иронично именовал "литературой Поиска и Эксперимента". В этом вы легко убедитесь, если одолеете относительно недавно переведенный сборник "Шестьдесят рассказов" (1981)[1], представляющий творческую эволюцию Бартельма за двадцать лет. Некоторые из бартельмовских текстов явно поднялись на модернистских дрожжах. Взять хотя бы "Восстание индейцев", "Скажи ты мне" или "Алису": своей бессвязной манерой повествования и искалеченным синтаксисом они имитируют поток шизофренического "бессознания" в духе Джойса и Беккета. Недаром же сам Бартельм неоднократно признавал то огромное влияние, которое оказали на него мэтры модернизма, а американские критики, одаривая его двусмысленными похвалами — "Он один из полудюжины действительно интересных американских писателей, пишущих в наше время. И при этом — нудный, напыщенный, без конца повторяющийся, наводящий тоску…", — называли его "талантливым художником, стоящим в тени Гертруды Стайн и Джеймса Джойса"[2].
Но вот что касается романа "Король" (1990) , то тут спору нет. "Наитипичнейше постмодернистская вещь", — с удовольствием констатировал один из наших газетных обозревателей.
"Наитипичнейше постмодернистские вещи", как известно, строятся на травестийном переосмыслении, снижении и, если уж начистоту, опошлении классического сюжета, образца "высокой литературы" или мифа. В начале писательской карьеры Бартельм разделался с персонажами популярной сказки — в романе "Белоснежка" (1967); напоследок, завершая творческий, да и земной путь ("Король" был закончен всего за три месяца до смерти писателя от рака), он порезвился с героями Артуровского цикла, перенеся их в Англию времен Второй мировой войны и прихотливо перетасовав приметы нескольких эпох.
Король Артур, прозябая в бездействии, с мазохистским упорством слушает пропагандистские радиопередачи мистера Ха-Ха[3] и Эзры Паунда, дает бессмысленные интервью, где туманно рассуждает о системе налогообложения и тяготах королевской жизни; войной с Третьим рейхом он озабочен не больше, чем повесткой в суд "выполнять гражданскую повинность присяжного" или проблемой, как бы сдвинуть с места локомотив, намертво приваренный к рельсам бастующими железнодорожниками. Между тем Гвиневера напропалую изменяет мужу с Ланселотом и Коричневым Рыцарем, а Мордред интригует против отца и готовит государственный переворот. Рыцари Круглого стола, как им и положено, носятся по полям по лугам и мутузят друг друга почем зря, хотя больше пьянствуют, разглагольствуя о феях, драконах и прочих материях. Красный Рыцарь оказывается коммунистом и вовсю расхваливает Партию, "олицетворяющую коллективную мудрость народа"; Черный Рыцарь — негром-интеллектуалом, который "с ученым видом знатока" может говорить на какие угодно темы: от "негритюда" до ядерной физики и публикаций в "Журнале репродуктивной технологии"; Вальтер Безденежный (так переводчик обозвал предводителя первого ополчения крестоносцев, в русской историографии традиционно именуемого "Вальтер Голяк") браконьерствует в королевском лесу, проповедует крестовый поход на Европу и пугает честной народ эсхатологическими прогнозами; Синий Рыцарь озадачен поиском Святого Грааля, то бишь изобретением супероружия, способного "причинить ни с чем не сравнимые разрушения и отвратительнейшим образом подействовать на человеческую жизнь".
В общем, благородные витязи Артуровских легенд предстают у Бартельма фарсовыми фигурами, вроде валких рыцарей из кэрролловского "Зазеркалья", прекрасные дамы — распутницами, символ Божественной Благодати — атомной бомбой.
Гротескно-комическому сюжету "Короля" подстать и лоскутный стиль, сочетающий архаизмы и просторечия, обрывистые реплики и тяжеловесные периоды, в которых пародируется язык политических передовиц и квазинаучная заумь: "…В соответствии с чем и на основании чего и следует то внутреннее смятение, коим вынужден терзаться король и говорить о коем я не могу, поскольку будучи рассказанным о, смятение это станет овнешвленным, а не внутренним, а удержание внутреннего внутри и есть сама сущность королевской власти…" и т. п.
Как и прежде, Бартельм остается верен раз и навсегда выбранному принципу фрагментарного повествования. "Фрагмент — единственная форма, которой я доверяю", — признание героя-повествователя из рассказа "Видишь Луну?" не без основания приписывают самому Бартельму. В "Короле" нет ни связной фабулы, ни завязки, ни кульминации, ни развязки. Нет и повествования как такового. По сути, перед нами не роман, а череда скетчей, слабо связанных друг с другом. Текст "Короля" на девяносто девять процентов состоит из диалогов; авторская речь сводится к скупым вводным ремаркам: "Лионесса и Эдвард на палубе танкера "Урсала". Слушаючи Эзру по корабельному радио"; "Сэр Роже де Ибадан беседуючи с Красным Рыцарем — сэром Железнобоком"; "В кафе "Балалайка" Ланселот и Гвиневера за кофием…"
Читается бартельмовская травестия легко — не сравнить с "экспериментальными" опусами из "Шестидесяти рассказов" с их осколочной композицией и мутным словесным потоком, в котором тонут самые благие намерения самого прилежного читателя. Однако к середине книги, когда ты понимаешь, что тебя и дальше ничего не ждет, кроме очередной порции абсурдистских диалогов "ни о чем", интерес к чтению пропадает. Стилизации под витиеватый слог рыцарских романов приедаются, аллюзии и анахронизмы кажутся нарочитыми, шуточки — вымученными, да и вся эта буффонада с рыцарями Круглого стола — затянувшейся шуткой, никчемной затеей, поражающей своей инфантильностью. Вдумайтесь только: пятидесятидевятилетний мужик болен раком, позади прожитая жизнь, скоро он вступит "в ту область ночи, откуда возвращенья нет". Казалось бы, вот тут-то, перед лицом вечности (или небытия?!) о душе подумать, взять да и написать нечто пронзительно-искреннее, без кривлянья -"пять-шесть как бы случайных строк", овеянных метафизическим ветерком, способных пробрать до дрожи в позвоночнике. Так нет же! Вместо этого — щедрые россыпи пестрого словесного сора, коим бойко обмениваются марионеточные персонажи.
"Гвиневера в Лондоне, во дворце. Сидючи в кресле, переводя яблоко на повидло.
— Мне это надоело до смерти, до чертиков, и меня уже тошнит…".
Подташнивает от подобных игрищ и меня, но, чтобы вы не подумали, будто я такой привереда, строго конфиденциально сообщу: лебединая песнь "классика американского постмодернизма" не особо впечатлила и англоязычных рецензентов:
"К сожалению, несмотря на отдельные удачные фразы, книга остается примитивной, бессодержательной, своей дурашливостью вызывающей чувство неловкости. Я полагаю, что если бы она подавалась не в качестве последнего творения высокоуважаемого американского писателя, а как дебютная работа незнакомца, ее никогда бы не опубликовали"[4]; "Тем, кто вспомнит "Голубые цветочки" Раймона Кено (роман был переведен на английский в 1967 году), эта комическая путаница с рыцарями представится менее оригинальной, чем может показаться с первого взгляда. В конце концов постоянное шутовство Бартельма утомляет … Нет ни развития характеров, ни сюжета, способного поддержать читательский интерес"[5].
Я бы мог привести еще несколько подобных высказываний, но из присущего мне милосердия не буду этого делать. Как говаривал бартельмовский Черный Рыцарь: "В книгах ведь что главное? Что есть великое множество таких, которые вовсе не обязательно читать".
И пусть на мой вкус книга Бартельма именно из "таких", я уверен: она найдет своего читателя. А то и двух-трех.
Во-первых, потому что это переводная вещь, а "если книжка написана по-английски, — заметил один неглупый человек, — то она имеет на рынке преимущества, независимо от своих литературных качеств. Она может быть гораздо слабее и гораздо менее привлекательна даже для среднего читателя, чем французская, немецкая или португальская книга того же жанра, но ее купят только за словосочетание "перевод с английского"…