Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2004
“Есть целомудренные чары…”
Ann Patchett. Bel Canto. New York: Perennial, 2001
Энн Патчетт. Бельканто. Нью Йорк: Перенниал, 2001
23 августа 1974 года группа террористов во главе с тридцатидвухлетним Яном-Эриком Олсоном, сбежавшим из тюрьмы, захватила в заложники четырех служащих Шведского кредитного банка в Стокгольме и несколько дней продержала их в крошечном помещении под прицелом автоматов. Кризис разрешился мирно и бескровно; этот инцидент не стал крупной вехой в истории антитеррористических операций, но его психологические последствия оказались гораздо важнее, чем можно было предположить. К изумлению тех, кто следил за развитием событий после операции, освобожденные заложники проявили лояльность и привязанность к захватчикам. Одна из женщин-служащих долго переписывалась с Олсоном, пока он отбывал тюремный срок за это преступление. Другой заложник организовал благотворительный фонд для сбора пожертвований на адвокатскую помощь Олсону и его сообщникам. Все узники испытывали сильную эмоциональную привязанность к террористам и чувство страха и недоверия по отношению к властям, которые их освободили. Этот феномен получил в психологической литературе название “стокгольмский синдром”.
17 декабря 1996 года террористическая группа “Тупак Амару” захватила японское посольство в Лиме, столице Перу. Около четырехсот пятидесяти человек, собравшихся на прием, оказались заложниками. К концу первой недели террористы выпустили большинство из них, оставив только семьдесят пять; их требования включали освобождение четырехсот политических заключенных из печально знаменитых высокогорных перуанских тюрем. Кризис затянулся на несколько месяцев; за это время он успел сойти не только с первых, но и с последних страниц газет. Между тем власти Перу вели долгую подготовительную работу по освобождению заложников; в результате армия, сделав подкоп, взяла японское посольство штурмом, в ходе которого все террористы погибли, а все заложники были освобождены.
Писательница Энн Патчетт, по ее собственному признанию, обходится без телевизора, радио слушает только за завтраком и изредка читает “Нью-Йорк таймс”. Но вести из Перу захватили ее полностью — настолько, что, пока кризис длился, она каждый вечер ходила в гости к друзьям, чтобы посмотреть телевизионные новости. К концу четырехмесячной осады она поняла, что ей показали сюжет ее следующего романа.
“Бельканто” — роман о стокгольмском синдроме. Читатель оказывается одним из действующих лиц в многонациональной толпе гостей, собравшихся на прием в особняке вице-президента неназванной южноамериканской страны. Прием дается в честь японского магната г-на Хосокавы — власти принимающей стороны надеются на крупные инвестиции в местную экономику от его концерна. Но г-ну Хосокаве нет дела до экономики — он приехал только потому, что ему обещали концерт Роксаны Косс, одной из ведущих оперных сопрано мира. У г-на Хосокавы мало страстей и радостей в жизни, но любовь к опере делает его существование осмысленным; латиноамериканскому правительству удалось найти такое предложение, от которого он не мог отказаться. Сразу после концерта в особняк врываются террористы, которые намерены захватить в заложники президента страны. Однако вопреки ожиданиям президента в здании нет: он остался дома, чтобы посмотреть очередную серию своего любимого телесериала — это его тайная страсть, не менее сильная, чем любовь г-на Хосокавы к опере. В результате миссия террористов сразу же обессмысливается, и читатель оказывается вовлечен в чистый экзистенциальный эксперимент.
Подобно своим перуанским прототипам, террористы из “Бельканто” — не страшные; они никого не убивают, отпускают всех женщин, кроме Роксаны Косс, а смерть ее шведского аккомпаниатора (привет из Стокгольма) — случайная и бессмысленная, от диабетического шока. Время постепенно замедляется вплоть до полной остановки: сначала мы еще чувствуем, что проходят минуты, часы, потом они постепенно превращаются в недели и месяцы, потом восприятие теряется полностью. Патчетт говорит, что ей нужно было добиться ощущения полной остановки времени, и это ей удалось. (В одной из сцен узники смотрят в окно и невооруженным глазом видят, как растет трава.) Романистка совершенно сознательно стремилась к еще одной цели — написать роман “от третьего лица”, в котором нет главного героя, но есть всезнающий автор, способный проникать в мысли и чувства каждого из персонажей, объяснять их для читателя и волшебным образом переключать наше внимание и перемещать центр повествования. И Патчетт не зря говорит, что ее целью была повествовательная структура в стиле “Анны Карениной”.
В результате Патчетт манипулирует читателем так ловко, что он сам не замечает, в какой момент начинает сочувствовать террористам — не их политическим требованиям, очевидно дурацким, в которые они сами не верят, а им самим как людям; с какой готовностью он воспринимает сначала симпатию между заложниками и захватчиками (совместный просмотр мыльных опер, игру в шахматы), потом более близкие отношения (катартическая совместная игра в футбол, готовность Роксаны Косс обучать вокалу одного из юношей-террористов) и даже любовь. Проблематика противостояния снимается (в диалектическом смысле), и мы видим просто большую группу людей, волей обстоятельств оказавшихся в замкнутом пространстве и на удивление успешно в нем функционирующих. Роксана Косс каждый день устраивает импровизированный концерт (по счастью, среди заложников оказался талантливый пианист-любитель), священник-меломан организует доставку нот с “большой земли”, и волшебная сила искусства делает пребывание в особняке не только выносимым, но по-своему привлекательным. В сущности, с того момента, как Роксана Косс начинает по утрам петь арии, террористы перестают быть хозяевами положения — они оказываются во власти ее голоса, они не в силах противиться этим чарам.
Когда заточение заканчивается (примерно так же, как это и случилось в Перу, с некоторыми художественными вольностями), читатель должен испытать острую тоску, негодование и гнев на несправедливое устройство мира — все ведь было так хорошо, так мирно, так гармонично. Стокгольмский синдром.
Этот феномен распространеннее, чем может показаться. Не обязательно попадать в заложники к террористам — достаточно пойти на работу в какую-нибудь компанию, просто ради денег; и спустя некоторое время вы будете, изумляясь себе, с искренним жаром защищать продукцию или проекты этой компании. Достаточно уехать на пару лет в какую-нибудь страну, и скоро вы будете одновременно ругать какие-нибудь особенности местной жизни и яростно пропагандировать именно эту страну, вернувшись на родину. Синдром передается быстро — настолько быстро, что одного небольшого романа хватает, чтобы попасть к нему в лапы. Именно этим, вероятно, объясняется необычайный успех “Бельканто” — две престижные литературные премии (“Орандж” и “ПЕН/Фолкнер”), выход в финал третьей (Национальная книжная премия общества критиков), разговоры о возможной экранизации. И это при том, что государственная политика всех западных, да и не только западных держав последних лет направлена на осуждение и уничтожение терроризма во всех его формах; что любые попытки оправдать террор — по политическим причинам или же по человеческим, как это делает Патчетт, — встречают яростное сопротивление всей государственной машины США и их союзников.
Вряд ли дело в том, что художественные достоинства книги уничтожают в прах любую идеологию. Книга написана уверенной рукой, но горячее желание автора быть вездесущим демиургом вроде Толстого лишило большинство персонажей психологической убедительности — они скорее ходячие схемы, наполненные теми или иными эмоциями и представлениями, но не обладающие способностью к внутреннему развитию. Чтобы обеспечить возможность общения в разноязычной толпе, писательница вводит в книгу молодого японца Гена, переводчика г-на Хосокавы; это важный, центральный персонаж книги, но его функциональная важность берет верх над человеческой сущностью; и когда мы узнаем, что Ген в совершенстве владеет очередным языком из уже пятой по счету языковой семьи, реалистичность персонажа как-то тускнеет. (Некоторые защищают Патчетт, пытаясь записать ее книгу в “магический реализм”, но кроме условно латиноамериканской обстановки в “Бельканто” нет решительно никакого сходства с Маркесом или Амаду.) Патчетт было бы не вредно лучше изучить то, о чем она пишет, в том числе проверить какие-то мелкие детали — тогда в тексте не проскальзывали бы досадные оплошности вроде “чехословацкого языка”, а троицу русских вряд ли звали бы Федоров, Березовский и Ледбедь. Особенно обидно невнимание к опере: писательница признается, что до начала работы над романом она знала об опере “столько же, сколько о бейсболе — то есть ничего”. Это очень чувствуется: при том, что откровенных ошибок в книге нет, выбор в главные герои певицы с мировым именем и магната, посвящающего опере все свободное время, требует все-таки большего погружения в предмет.
Однако это не помешало роману Энн Патчетт очаровать критиков, жюри нескольких престижных премий и, конечно, читателей.
Виктор Сонькин
Простые люди
Richard Russo. Empire Falls. New York: Random House, 2001
Ричард Руссо, Эмпайр-Фолc. Нью-Йорк: Рэндом-хаус, 2001
“Эмпайр-Фолс” — название романа Ричарда Руссо, лауреата Пулитцеровской премии 2002 года, имеет двойной смысл. Во-первых, это имя маленького городка в штате Мэн на северо-востоке США (буквально его можно перевести как “императорские водопады”), во-вторых — “падение империи”. В имперских амбициях американцев никто не сомневается — а как еще чувствовать себя жителям страны, которая осталась единственной в мире сверхдержавой? Но за фасадом самоуверенной агрессивности и за песчаной завесой всяких “бурь в пустыне” легко проглядеть многочисленные комплексы Америки — страны с короткой историей, страны, в которой легко нажить состояние, но легко и потерять его, когда колеса времени начинают крутиться в другую сторону. Роман Руссо напоминает именно об этом.
В центре эпического повествования — жизнь и судьба Майлса Роби, владельца забегаловки. Его глазами мы видим не только городок, но целую ушедшую эпоху. Когда-то Эмпайр-Фолс был процветающим промышленным городом; сейчас, как и во многих подобных местах, индустрия пришла в упадок, рубашки стало дешевле покупать в Китае, а лес — в Бразилии. На этом безрадостном фоне перед читателем проходит целая галерея ярких типажей. Семья Майлса: брат, которого подозревают в торговле марихуаной; старый отец, алкоголик, который подговаривает местного священника, такого же старого дурака, отправиться в Ки-Уэст и поучаствовать в конкурсе двойников Хемингуэя; бывшая жена, чей новый кавалер завел привычку приходить в забегаловку Майлса и вызывать его на дуэль в форме армрестлинга; наконец, его дочь Тик, ради которой Майлс готов на все — лишь бы она вырвалась из оков провинциальной, однообразной жизни. Но у Тик свои проблемы — подростковый бунт, социальная неприспособленность, сложные отношения со сверстниками, некое подобие романа с аутичным одноклассником из “плохой” семьи.
Кроме семьи Роби, мы встречаем в романе полицейских, служителей культа, завсегдатаев кафе-гриль; и над всеми ними, как и над городом, постоянно маячит призрак Франсин Уайтинг, наследницы состояния Уайтингов, которые когда-то были хозяевами жизни в этом местечке. Вдове Уайтинг и сейчас принадлежит полгорода, и все жители так или иначе подчиняются ее желаниям и капризам. Главный герой не может понять, как ему следует жить в этом удручающем мире, а природная мягкость нрава и сочувствие к любому страданию делают его положение еще более отчаянным.
Руссо получил известность как автор романов из жизни “простых людей” — его единственным отступлением от темы был предыдущий роман об академической среде (который зато назывался “Простой человек”). Наблюдательности и точности его психологических характеристик можно позавидовать, но течение книги такое же медленное, как у проходящей через Эмпайр-Фолс реки. Многие критики сокрушались, что Руссо не использовал в этом романе всех граней своего юмористического дарования. Иногда, в отдельных эпизодах, в прорисовке характеров, в мимолетных замечаниях чувство юмора автора становится заметным — но роман в целом, конечно, отличается большой — возможно, даже излишней, серьезностью. Видимо, у пулитцеровского комитета возникла тоска по большой литературе; без сомнения, “Эмпайр-Фолс” продолжает давнюю и благородную традицию американских саг, трагедий и эпопей — от Митчелл до Вулфа и Фолкнера, — но, в сущности, не прибавляет к ней ничего нового.
Виктор Сонькин