Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2004
Умберто Эко. Баудолино.
Перевод с итальянского и послесловие Елены Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2003
Как к нему ни относись, Умберто Эко — один из наиболее успешных романистов современности: его романы вызывают живейший интерес и становятся мировыми бестселлерами до того, как по ним снимается фильм (или если даже — о ужас! — не снимается вовсе). При этом он умудряется придерживаться тактики, прямо противоположной той, что кормит подавляющее большинство его собратьев по золотому перу.
Вместо того чтобы выпускать каждый год по книжке в 5-6 авторских листов, не давая почтеннейшей публике про себя забыть, он публикует раз в пять лет по неподъемной томине в 25-30 листов. При этом переносит действие в какую-нибудь отдаленную малоизвестную эпоху, делает главной сюжетной пружиной что-то непроходимо академическое (второй том «Поэтики» Аристотеля, масонско-розенкрейцерские бредни, тонкости географии и медицины XVII века). И в довершение нашпиговывает свои книги учеными и историческими подробностями в таких лошадиных дозах, что длинные цитаты по-латыни и эпиграфы из Каббалы (без перевода!) на их фоне кажутся совершенно обоснованными и естественными.
Но эта тактика вполне себя оправдывает. Применительно к Эко, во всяком случае. Публика его не только не забывает, но и ждет с нетерпением, о чем свидетельствуют предварительные заказы на каждый новый роман, а критикам и литературоведам хватает материала для анализа и дискуссий на пять лет — как раз до появления следующего OpusMagnum.
Вышедшей в 2000 году «Баудолино» не нарушает уже сложившихся правил игры Эко с читателями. Это его четвертый роман за 20 лет писательской карьеры. В итальянском тексте 520 страниц, и в ноябре-декабре 2000 года он успел выдержать по меньшей мере три издания (я пользуюсь третьим, декабрьским). Действие романа начинается в 1155 году, когда Фридрих Барбаросса встречает в лесах Пьемонта тринадцатилетнего крестьянского паренька Баудолино, одаренного двумя редкими талантами: схватывать на лету любой новый язык и убедительно рассказывать любую небылицу, а заканчивается в 1204 году в захваченном крестоносцами Константинополе — Баудолино спасает от верной смерти византийского хрониста Никиту Хониата, чтобы рассказать ему свою историю. Точнее, чтобы Никита сделал настоящую, писаную историю-книгу из разрозненных фактов истории-жизни Баудолино, которые тот ему рассказывает, покуда догорает в благоуханном дыму шафрана и корицы разграбленный крестоносцами Царьград…
В этой книге (в этой истории) нашлось место для всего — для хроники бесконечных войн Фридриха Барбароссы с вольнолюбивыми итальянскими коммунами, для сочного (и подробного, в духе «Школы анналов») описания крестьянского, городского и школярского быта XII века. Для богословских диспутов и святого Грааля, для ересиологии и картографии, для лингвистических кунштюков, постмодернистских подмигиваний и прямых заимствований (сюжетной канвы «Шести Наполеонов» Конан Дойла), для куртуазных провансальских песен и вагантских латинских куплетцев, для поддельных документов и фальшивых реликвий, для гашишных видений и для царства Пресвитера Иоанна.
Именно поискам этого полумифического восточного христианского правителя посвящена вся жизнь Баудолино — и, соответственно, описание его приключений. Причем ищет он его не просто так, для удовлетворения неуемного любопытства, а чтобы подтвердить права своего благодетеля Фридриха, императора Священной Римской империи, на светское владычество в Италии: ведь могущественный Пресвитер сосредоточил в собственных руках и духовную, и светскую власть целого царства.
Перевалив через Константинополь (центр мира в романе и середина — в повествовании) и углубившись в далекие восточные страны, Баудолино словно попадает в край «молочных рек с кисельными берегами», где воплощаются мечты и фантазии средневекового книжника. На читателя вываливаются все красоты бестиариев — от самых известных, вроде псиглавцев-кинокефалов и одноногов-исхиаподов, великанов и пигмеев, до каменной реки, за которой скрылись потерянные колена Израилевы, и «Абхазии» — страны вечных сумерек, жители которой переговариваются свистом. Эти правдоподобные описания можно было бы счесть (помимо того, чем они являются – проявлением бездонной эрудиции Эко) еще одним следствием убедительности фантазии Баудолино (который сам начинает верить в видения, придуманные по холодному расчету, и в подлинность чужих писем, им же сочиненных) — но именно из этих блужданий по зыбкому Востоку Баудолино привозит единственный во всем романе предмет, чья реальность не вызывает сомнений у читателя, потому что он существует и известен нам до сих пор — под именем Туринской плащаницы.
Баудолино — приемный сын императора Фридриха, министериал его администрации, но точнее всего будет назвать его политтехнологом XII века со всеми его атрибутами и приемами. Анализ подложного письма от пресвитера Иоанна к византийскому василевсу, который он проводит со своими друзьями, чтобы определить его происхождение, мало чем отличается от анализа предвыборным штабом злостного «черного пиара», распространенного конкурирующей партией.
Но есть одно существенное отличие. Эко любит повторять в своих лекциях и статьях, что средневековый кафедральный собор с его витражами, статуями и фресками выполнял роль постоянно идущей просветительской телепередачи — с той лишь разницей, что тогдашние «телепродюсеры» были большей частью людьми образованными, нравственными и искренне желающими добра своим зрителям. Так же и Баудолино: он направляет и подправляет реальность, но не ради мышьей беготни выборов-перевыборов, а ради создания единой объединенной (под властью Фридриха, естественно) Европы.
И достигает в этом «подправлении реальности» подлинной виртуозности. Оказывается, с удовольствием узнает подкованный читатель, именно Баудолино создает религиозный культ вокруг Шарлеманя (Карла Великого) и «обретает» мощи Волхвов-Царей – все ради того, чтобы доказать права Фридриха одновременно на светскую и духовную власть во всей Европе. Кроме того, ради достижения той же благой цели именно Баудолино добивается от Фридриха провозглашения независимости Болонского университета (того самого,к которому принадлежит сам Эко).
Но мало того: Баудолино — настоящий художник, и он зачастую творит реальность просто из любви к искусству, от избытка творческих сил. Поэтому с легкой руки Эко именно он оказывается подлинным закулисным создателем не только Священной Римской империи, но и большей части дошедших до нас текстов того периода: переписки Абеляра и Элоизы, стишков «короля вагантов» Архипииты Кёльнского и даже фигурирующего у Рабле каталога библиотеки Сен-Викторского аббатства, в котором перечисляются такие кладези премудрости, как «Arshonestepetandi» и «Decastramentandiscrinibus», сиречь трактаты «О благопристойном ветров пускании» и «О постое гарнизонов в волосах». При этом, разумеется, ни о Абеляре, ни о Архипиите, ни уж тем более о Рабле в романе впрямую не упоминается: догадывайся сам, подкованный читатель.
Вообще, «оказывается» — очень важное слово в романе. Оказывается, птицы Рух служат для переброски «на задание» ассасинов. Оказывается, именно Баудолино «обрел» долгочаемую чашу Грааля и после многолетних странствий самолично спрятал ее в надежном месте, где она, по всей вероятности, пребывает и поныне. Оказывается, наконец, что Фридрих Барбаросса вовсе не погиб по нелепой случайности, купаясь в реке, — он был убит. Но кем и почему — становится ясно, как и положено, только в самом конце толстой книги, когда история-жизнь Баудолино и история-повествование «Баудолино» сойдутся на миг воедино, чтобы снова навсегда разойтись.
Таким образом, можно констатировать, что «Баудолино» — не только самый «личный» (Баудолино участвует в закладке пьемонтской Александрии, родного города Эко), но и самый игровой, развлекательный — в лучшем смысле слова! — из опубликованных на данный момент романов Эко.
Но, разумеется, для него было бы слишком просто всего лишь играть с читателем в энциклопедические поддавки. Ведь Умберто Эко — не только успешный беллетрист, но еще и авторитетный лингвист и семиотик.
Это накладывает явный отпечаток на беседы Баудолино с Никитой Хониатом:
— Кое-что кое-где случается и на широких просторах, где не все говорят по-гречески. Где в одной из стран, чтобы выразить согласие, произносят: ок.
— Ок?
— Ок.
— Удивительно. Продолжай же.
Рискнем сформулировать: основная тема Баудолино и «Баудолино» — возникновение, развитие и смешение современных европейских народов и их языков. Эко перемешивает средневековую бюрократическую и ученую латынь, греческую церемониальную и богослужебную терминологию, германизмы, историзмы, диалектизмы, подбирает самые невероятные, невыговариваемые (особенно для итальянца) названия и имена — Гавагай, Ардзруни, Пндапетцим. Подданные Пресвитера — жители Пндапетцима — изъясняются, в частности, на воляпюке (настоящем воляпюке, созданном немецким пастором Шлейером) и приветствуют друг друга лилипутским восклицанием «Гекина дегюль!».
Эко сам всячески провоцирует игры с языком на разных уровнях:
«Там прежде обитали римляне, римляне римские, те, которые говорили на латыни, а не те римляне, которыми называете себя вы, говоря при этом по-гречески, в то время как мы вас зовем ромеи, или же greculi… полагаю, ты не обиделся».
Русскому читателю не очень понятно, почему византийца Никиту Хониата может обидеть словечко «грéкули». Но по-итальянски оно звучит примерно как «гречата» или «гречонки» — и это только одна из неисчислимых сложностей, которые приходится преодолевать переводчикам «Баудолино» на все языки.
Сложность поставленной задачи, помноженная на ее объем, в данном случае действительно вызывает ужас почти мистический. Елена Костюкович в своем послесловии с оправданной гордостью перечисляет множество книг, которые ей пришлось переворошить при переводе одной этой книги, — от хроники исторического Никиты Хониата и «Алексиады» Анны Комнины до основных куртуазных романов и «Романа-истории о Святом Граале» Робера де Борона (прототипа еще одного из героев романа). И это не говоря о множестве интервью самого Эко о «Баудолино» и массы статей, позволяющих понять то или иное непроходимо темное место, иное имя или реалию.
В «Баудолино» нет острого противопоставления латинизированного и народного языка, как в «Имени Розы», барочной пышности «Острова накануне» или нагромождения эзотерической терминологии «Маятника Фуко». По-итальянски повествование ведется очень ровным «современным», даже разговорным языком. Разве что с некоторыми стилистическими и интонационными цитатами из подходящей по теме итальянской классики ХХ века — «Невидимых городов» Кальвино, «Татарской пустыни» Буццати и т. д.
Наибольший интерес и наибольшую сложность в переводческом смысле представляет собой первая глава, в которой тринадцатилетний Баудолино впервые в жизни берется за перо. В этой главе, неслучайно набранной курсивом, Умберто Эко, словно по контрасту с последующими тридцатью девятью, предается лингвистической игре — фантазирует, как бы выглядела письменная речь носителя одного из бесчисленных говоров (а именно — фраскетского, родного и для самого Эко) итальянского языка XII века. Эта речь не отделилась еще толком от латыни и не прошла через фильтры тосканских дольчестильновистов, а кроме того, в ней мешаются немецкие слова, которые Баудолино так и выписывает готическими буквами.
Елена Костюкович не без иронии пишет в послесловии, что о языке этой главы и о работе над ней разноязычных переводчиков уже прочитано немало докладов и написано немало статей. И действительно: мало где с такой наглядностью проступает известное правило, что в художественном переводе окончательных решений не бывает.
Нам остается только порадоваться тому, как быстро Баудолино добрался до русского читателя. Потому что «Баудолино» — наглядное свидетельство тому, что и в году M.M.IIIAD “традиционный” роман с приключениями, чудесами и любовными интригами никуда не делся и прекрасно себя чувствует. Своим новым объемистым произведением Умберто Эко с максимально возможной для себя откровенностью и безыскусностью пропел гимн Повествованию и Повествователям с большой буквы. Недвусмысленно намекнув в конце, что и сам он — из их числа.
Михаил Визель