Роман. Перевод с испанского А. Казачкова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2004
КРАШЕНЫЕ ГУБКИ — ОГНЕННЫЙ КАРМИН
Эпизод первый
Вся жизнь моя… была полна тобою…
Альфредо Ле Пера
ЗАМЕТКА, ПОМЕЩЕННАЯ В АПРЕЛЬСКОМ НОМЕРЕ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ЖУРНАЛА “НАША ОКРУГА” ЗА 1947 ГОД, ИЗДАВАЕМОГО В НАСЕЛЕННОМ ПУНКТЕ КОРОНЕЛЬ-ВАЛЬЕХОС, ПРОВИНЦИЯ БУЭНОС-АЙРЕС:
“ПРИСКОРБНАЯ КОНЧИНА. Безвременный уход из жизни 18 апреля сего года в возрасте двадцати девяти лет господина Хуана Карлоса Этчепаре, перенесшего тяготы долгой болезни, вызвал в нашем городке, любимым сыном которого был усопший, всеобщее чувство нежданной печали, хотя многие из близких знали о его серьезном недуге.
Смерть вырвала из нашего окружения человека, чьи превосходные качества духа и характера являли нам похвальные доблести обладателя тех несметных свойств и дарований, какими отличаются носители бесценного дара обаяния, снискавшие восхищение среди своих и чужих.
Останки Хуана Карлоса Этчепаре захоронены в местном некрополе, до места погребения их сопровождала многолюдная и скорбящая процессия”.
Буэнос-Айрес, 12 мая 1947 года
Уважаемая донья Леонор!
Я узнала печальную весть из журнала “Наша округа” и после немалых сомнений осмеливаюсь направить Вам мои самые искренние соболезнования в связи со смертью Вашего сына.
Я — Нелида Фернандес де Масса, меня звали Нене, помните меня? Вот уже много лет я живу в Буэнос-Айресе, вскоре после свадьбы мы переехали сюда с мужем, однако, получив ужасное известие, я решила написать Вам несколько строк, хотя еще до моего замужества Вы и Ваша дочь Селина перестали со мной здороваться. Он, тем не менее, всегда здоровался со мной, бедненький Хуан Карлос, да покоится он с миром! Последний раз я видела его лет девять назад.
Не знаю, сеньора, сердитесь ли Вы еще на меня, но я все-таки желаю, чтобы Наш Господь помог Вам, очень трудно, наверное, смириться с такой утратой — потерей уже взрослого сына.
Несмотря на четыреста семьдесят пять километров, отделяющие Буэнос-Айрес от Коронеля-Вальехоса, в эту минуту я рядом с Вами. Хоть Вы меня и не любите, позвольте помолиться вместе с Вами.
Нелида Фернандес де Масса.
Освещенная новой люминесцентной лампой на кухне, она закрывает пузырек с чернилами, осматривает руки и, заметив, что державшие ручку пальцы испачканы, направляется к раковине для мытья посуды. Очищает пемзой чернильные пятна и вытирает руки кухонным полотенцем. Взяв конверт, смачивает клеевой край слюной и несколько секунд смотрит на разноцветные ромбы клеенки, которой покрыт стол.
Буэнос-Айрес, 24 мая 1947 года
Дорогая донья Леонор!
Как радостно было получить Ваше ответное письмо! По правде сказать, я его не ждала, думала — Вы меня никогда не простите. Вижу, Ваша дочь Селина, напротив, продолжает меня игнорировать, и я, как Вы просите, буду писать Вам на абонентский почтовый ящик, чтобы Вы с ней не ссорились. Знаете, что я даже подумала, увидев Ваш конверт? Подумала, что внутри лежит мое нераспечатанное письмо.
Сеньора… мне так грустно, не следовало говорить это именно Вам, лучше бы Вас утешить. Но не знаю, как объяснить, ни с кем я не могу говорить о Хуане Карлосе и целыми днями думаю, какое несчастье, что такого молодого и видного парня поразила эта болезнь. Ночью я часто просыпаюсь и невольно принимаюсь думать о Хуане Карлосе.
Я знала, что он болен, что снова ездил в горы Кордовы лечиться, но почему-то… не жалела его, а может, не думала, что смерть его близка. Теперь мне не дает покоя одна мысль, ведь он никогда не ходил в церковь: исповедался ли он перед смертью? Хоть бы исповедался, так будет спокойнее для нас, еще не ушедших в мир иной, правда? Я давно не молилась, уже три года, с тех пор, как мой младшенький тяжело хворал, но теперь я снова стала молиться. Еще я боюсь, что все-таки выполнили его желание. Вы о нем что-нибудь знали? Надеюсь, нет! Понимаете, сеньора, об этом я тоже думаю, когда просыпаюсь по ночам: ведь Хуан Карлос не раз говорил мне, что хочет, чтобы его кремировали, когда он умрет. По-моему, католическая религия относится к этому неодобрительно, ведь в Катехизисе сказано, что после Страшного суда наступит воскресение и души, и тела. Я не исповедовалась несколько лет и уже отвыкла ходить в церковь, но обязательно спрошу какого-нибудь священника об этом. Да, сеньора, наверняка Хуан Карлос покоится с миром, я вдруг ощутила уверенность, что он, по крайней мере, обрел покой, если не попал еще в Царство небесное. Ах, в этом-то мы должны быть уверены, ведь Хуан Карлос никогда никому не делал зла. Ладно, с нетерпением жду Вашего письма. Обнимающая Вас
Нелида.
В ящике платяного шкафа, рядом с маленькими детскими четками, свечой для причастия и памятными открытками со святыми на имя мальчика Альберто Луиса Масса лежит книга в обложке под перламутр. Полистав книгу, она находит место, в котором говорится о начале Страшного суда и воскресении плоти.
Буэнос-Айрес, 10 июня 1947 года
Дорогая донья Леонор!
Сегодня вечером, вернувшись из центра с покупками для мальчиков, я обнаружила Ваше письмо. Почувствовала большое облегчение, узнав, что Хуан Карлос исповедался перед смертью и похоронен по-христиански. Что ни говори, это очень большое утешение. А Вы как поживаете? Чуточку пободрее? Я пока все хожу как в воду опущенная.
Теперь позволю себе некоторую смелость. Когда он уехал в Кордову первый раз, то написал мне в Вальехос несколько писем о любви, такие слова говорил, что я никогда их не забуду, мне бы не следовало этого писать, ведь я теперь замужняя женщина, у меня двое детей, два сына, оба, слава Богу, здоровы, одному восемь, другому шесть, да хранит их Господь, и не надо бы вспоминать о прошлых делах, но, просыпаясь среди ночи, я все думаю, как отрадно было бы снова перечитать письма, которые писал мне Хуан Карлос. Когда мы с ним перестали разговаривать, и после случившегося с Селиной, мы вернули друг другу письма. Мы даже не обсудили этого между собой, однажды я просто получила по почте все письма, которые посылала ему в Кордову, и тогда я тоже вернула ему все, какие он мне написал. Не знаю, сжег ли он их, может, нет… Они у меня были перевязаны голубой лентой, ведь это были письма от парня, а когда он вернул мне мои, они были небрежно запихнуты в большой конверт, я страшно рассердилась, что они не связаны розовой лентой, как я просила, когда мы еще разговаривали, видите, чему я тогда придавала значение. То были иные моменты жизни.
Кто знает, сохранились ли те письма. Найди Вы их, Вы бы их сожгли? Что вы собираетесь делать со всеми этими вещами Хуана Карлоса, с личными вещами? Я знаю, он как-то сохранил платок с губной помадой другой девушки — он мне рассказал, чтобы позлить. И тут я подумала, если Вы не возражаете и найдете те письма, что он мне писал, может, Вы мне их пришлете.
Ну вот, сеньора, хочется, чтобы Вы и впредь мне писали, меня поразил Ваш твердый почерк, кажется, что это рука молодой особы, поздравляю, и не подумаешь, что в последнее время Вы перенесли такое большое горе. Разве что за Вас пишет кто-то другой, правда же нет?
Запомните: мои письма с голубой лентой, этого довольно, чтоб отличить, а то они без конверта, я, когда собирала, по глупости выбросила конверты, мне казалось, они затасканы, в чем-то я была права, не так ли? На почте к конверту прикасается много рук, а тот листок, что внутри, никто не трогал, только Хуан Карлос, бедненький, и потом я, только мы двое, листок внутри — это и правда очень интимное. Так что знайте, Вам даже не придется читать начало, сразу поймете, где мои письма, — по голубой ленточке.
Ну ладно, сеньора, желаю, чтобы при чтении этих строк у Вас на душе уже было полегче. Обнимаю Вас и целую
Нене.
Она заклеивает конверт, включает радио и не спеша надевает вместо поношенной домашней одежды выходное платье. Передача “Танго против болеро” едва началась. Попеременно звучит танго и болеро. Танго повествует о злой судьбе человека, который в ненастье под холодным дождем вспоминает, как знойной лунной ночью он познакомился с любимой и как потерял ее на другой день, дождливым вечером, он боится, что наутро, когда взойдет солнце, она все равно к нему не вернется, и это значит, что, возможно, она умерла. Под конец он молит, если возвращение не свершится, пусть в саду не распускаются вновь цветы герани, раз этим лепесткам суждено вскоре увянуть. Вслед за тем в болеро рассказывается о расставании влюбленных, они так любят друг друга, но все же расстаются, а причины разлуки известны только ему: он не может признаться, в чем дело, и просит поверить, что вернется, если ему повезет, как возвращается на рейд рыбацкая шхуна, если шторм в Карибском море ее не потопит. Передача заканчивается. Неотрывно глядя в зеркало, подкрасив губы и припудрив лицо, она подбирает волосы, пытаясь воссоздать прическу, которая была в моде несколько лет назад.
Буэнос-Айрес, 22 июня 1947 года
Дорогая донья Леонор!
Я уже собиралась писать Вам, не дожидаясь ответа, когда, к счастью, пришло Ваше письмецо. Рада узнать, что теперь Вас меньше беспокоят визиты, люди приходят из добрых побуждений, не понимая, что причиняют неудобство, когда их столько.
Я уже собиралась писать Вам, потому что в последнем письме забыла спросить, где похоронен Хуан Карлос: в земле, в нише или в каком-нибудь семейном склепе. Так хочется, чтобы он не лежал в земле… Вы никогда не забирались в вырытую кем-то яму? Тогда, прикасаясь рукой к твердой земле, сразу почувствуете, какая она холодная и сырая, с острыми кусками щебня, а где земля мягче, еще хуже, ведь там черви. Я не знаю, может, это те самые черви, которые потом ищут себе пропитание, ах, страшно сказать, не представляю, как они проникают в гроб из такого толстого и прочного дерева. Разве только через много лет гроб прогнивает и они могут пролезть, но тогда непонятно, почему не делают гробы из железа или стали. Но сейчас я думаю и вспоминаю, что еще черви вроде находятся у нас внутри, кажется, я где-то читала, что студенты-медики, когда занимаются в морге, видят червей, разрезая труп, не помню, читала я это или мне кто сказал. В нише было бы гораздо лучше, хотя туда и не положишь сразу много цветов, это даже предпочтительнее, чем если бы он лежал в красивом склепе, но у чужой семьи, а то вроде как одалживается. Сеньора, я теперь вспоминаю, кто мне говорил эти ужасы про червей у нас внутри, это был сам Хуан Карлос, потому он и хотел, чтобы его кремировали, лишь бы черви не ели. Простите, если Вас это впечатляет, но с кем мне еще говорить об этих воспоминаниях, как не с Вами?
Не знаю только, как Вам объяснить, с чего начинались письма Хуана Карлоса. Очень странно, что они теперь без голубой ленты. Неужели Вы нашли столько писем? Странно, ведь Хуан Карлос поклялся, что до меня не переписывался ни с одной девушкой, конечно, потом прошли годы, но поскольку наша переписка окончилась ничем, раз мы все равно порвали, у меня в голове засело, что он, наверное, поставил крест на всякой мысли о переписке с девушками. Это я так, просто подумала.
Письма в мой адрес все были написаны на листах из блокнота, который я сама купила ему в подарок вместе с авторучкой, когда он уезжал в Кордову, а я купила еще блокнот для себя. Это такая белая бумага с морщинками, почти как шелк-сырец. Обращение в письмах иногда меняется, он не писал моего имени, говорил, что это может скомпрометировать, а если их нашла бы моя мама, я всегда могла сказать, что они адресованы другой девушке. Важнее, по-моему, то, что они датированы с июля по сентябрь 1937 года, и если Вы немного из них прочтете, не думайте, будто там все правда, это штучки Хуана Карлоса, он любил меня позлить.
Умоляю Вас, постарайтесь их найти, и большое спасибо, если Вы их мне пришлете. С нежными поцелуями
Нене.
Не успев надписать конверт, она резко поднимается, оставляет чернильницу открытой, а ручку поверх промокательной бумаги, на которой выступает круглая клякса. Сложенное письмо исчезает в глубине кармана халата. Закрыв за собой дверь спальни, она подходит к комоду, снимает пушинку со святой Девы Луханской, вырезанной из куска каменной соли, и бросается на кровать лицом вниз. Рука ее стискивает шелковую бахрому, окаймляющую покрывало, другая рука замирает, и открытая ладонь покоится возле куклы в костюме одалиски, восседающей посреди подушки. Она вздыхает. Несколько минут гладит бахрому. Внезапно за входной дверью слышатся голоса детей, поднимающихся по лестнице, она выпускает из рук бахрому и нащупывает в кармане письмо — убедиться, что не оставила его на виду у всех.
Буэнос-Айрес, 30 июня 1947 года
Дорогая донья Леонор!
Я так обрадовалась, получив Ваше письмо раньше, чем думала, но потом расстроилась, прочитав его и поняв, что мое последнее письмо до Вас еще не дошло. Я написала Вам больше недели назад, что же случилось? Боюсь, кто-то мог забрать письмо из ящика, как Вы добиваетесь, чтобы Селина никогда не ходила за письмами? Или она не знает, что у Вас есть абонентский ящик? Если Селина ходит за письмами, возможно, мои она сжигает.
Знаете, сеньора, если Вам трудно разобрать, какие письма адресованы мне, можете прислать все, я потом верну те, что меня не касаются. Я очень его любила, сеньора, простите за все плохое, что я могла сделать, это все было из любви.
Умоляю, ответьте мне поскорее, крепко обнимаю Вас.
Нене.
Она встает, переодевается, пересчитывает деньги в портмоне, выходит на улицу и идет шесть кварталов до почты.
Буэнос-Айрес, 14 июля 1947 года
Дорогая сеньора!
Вот уже больше десяти дней, как я Вам написала, и никакого ответа. К чему рассказывать, какие мысли лезут мне в голову. Кто знает, куда подевалось письмо, которое Вы не получили, потом я отправила другое, — Вы его тоже не получили? Может, Вы передумали и больше мной не дорожите, кто-то сказал Вам еще что-нибудь, снова что-то дурное про меня? что Вам сказали? Если бы Вы знали, как мне худо, все кругом опротивело. Ни с мужем, ни с детьми ничем не могу поделиться, так что сегодня, едва накормив мальчиков обедом, я сразу легла — хоть не надо притворяться. Лицом я очень осунулась. Детям говорю, что болит голова, так они меня на время оставляют в покое. С утра я хожу на рынок за продуктами и готовлю, пока служанка убирает в доме, затем приходят мальчики из школы и мы обедаем. Муж днем не приходит. Утром я еще как-то отвлекаюсь, но под вечер до чего же тоскливо, сеньора. К счастью, служанка уходит к себе домой сразу после мытья посуды, но вчера и сегодня она не приходила, и вчера я еще сделала над собой усилие и помыла тарелки, а потом легла, но сегодня не могла, прямиком отправилась в кровать, даже не убрала со стола, — так хотелось побыть немного одной. Лишь это мне приносит облегчение, и я поплотнее задергиваю шторы. Тогда я могу представлять себе, как мы с Вами идем на могилу бедняжки Хуана Карлоса и вместе плачем, пока не выплачемся. Теперь четыре часа дня, солнце прямо весеннее, но гулять совсем не хочется, сижу взаперти, чтобы меня никто не видел. В кухонной раковине у меня громоздится гора грязных тарелок, позже я за них возьмусь. Сказать Вам одну вещь? Сегодня заходила соседка вернуть мне утюг, который я одолжила ей вчера, а я чуть не повернулась к ней спиной, без всякой причины. Я вся дрожу от мысли, что муж придет из конторы рано, хоть бы он задержался, тогда я успею отправить письмо, точно успею. Но Вас-то я, конечно, хотела бы видеть и поговорить обо всем, что мне не терпится узнать про те годы, пока я не видела Хуана Карлоса. Клянусь, сеньора, когда я вышла за Масса, то больше не вспоминала Хуана Карлоса, я продолжала ценить его как друга, и все. А сейчас не пойму, что со мной, думаю, если бы Селина не говорила обо мне плохо, может, Хуан Карлос был бы теперь жив, и женат на какой-нибудь хорошей девушке, или на мне.
Посылаю Вам эту вырезку из журнала “Наша округа” о Празднике весны, это был, скорее всего, 1936 год, ну да, мне едва исполнилось двадцать лет. Тогда-то все и началось. Если Вам не трудно, верните ее мне, ведь это память.
“ЯРКОЕ ПРАЗДНОВАНИЕ ДНЯ ВЕСНЫ. Следуя установившейся традиции, Частный спортивный клуб отметил открытие весеннего сезона блистательным танцевальным вечером, который состоялся 22 сентября под чарующие звуки оркестра “Лос Армоникос” из нашего города. В полночь, во время перерыва между танцами, Королевой весны 1936 года была избрана очаровательная Нелида Фернандес, чей стройный силуэт украшает эту страницу. На снимке рядом с новой обладательницей короны — ее предшественница, привлекательная Мария Инес Линуцци, Королева весны 1935 года. Вслед за этим Комиссия по проведению праздников клуба представила сценку из прошлого под названием “Три эпохи вальса”, подготовленную под руководством любительницы искусств госпожи Лауры П. де Баньос, которая также прочла красивые глоссы. Завершил музыкальную кавалькаду венский вальс конца века, с необыкновенной увлеченностью исполненный сеньоритой Нелидой Фернандес и господином Хуаном Карлосом Этчепаре, которые убедительно продемонстрировали “силу любви, преодолевающую все преграды”, как декламировала г-жа де Баньос. Особо отмечены поистине эффектные наряды сеньорит Родригес, Саэнс и Фернандес, прекрасно дополненные статностью кавалеров и их безупречными фраками. С другой стороны, следует учитывать, какая это хитроумная задача и отнюдь не простое дело — вникнуть в музыкально-исторический смысл и затем выразить его с непринужденным изяществом после нескольких репетиций, проведенных наспех, в ущерб сну и отдыху. Здесь уместно философское отступление: о, сколько нас, непрестанно скитающихся по этому миру-балагану, каждодневно завершает очередной этап, так и не поняв, какую роль играли мы на сцене жизни! Последняя пара снискала самые бурные аплодисменты, однако наша редакция поздравляет в равной степени всех. Это был трогательный и во многом незабываемый вечер, на который собралось немало гостей, оживленно танцевавших до предрассветных часов 23-го числа”.
Ну вот, видно, я не сказала главного, почему шлю Вам это письмо: пожалуйста, напишете мне скорее, а то, боюсь, муж заподозрит что-нибудь, если я так и буду ходить чернее тучи.
Обнимаю,
Ваша Нене
P. S. Вы мне больше не напишете?
Она складывает письмо и вырезку втрое и помещает в конверт. Резким движением вынимает их, разворачивает письмо и перечитывает. Берет вырезку и целует ее несколько раз. Вновь складывает письмо и вырезку, кладет их в конверт, который запечатывает и прижимает к груди. Открывает ящик кухонного буфета и прячет конверт среди салфеток. Поднимает руку, запускает пальцы в волосы, почесывает кожу головы короткими ногтями, покрытыми в темно-красным лаком. Зажигает газовую колонку, чтобы помыть посуду горячей водой.
Эпизод второй
Бельграно, 60-11
Алло, Ренату позовите …
Я знаю, здесь таких нет,
Прошу Вас, со мной говорите,
Хоть слово скажите в ответ,
Уж вечер, придется грустить,
Я знаю, Ренаты здесь нет,
И не с кем поговорить.
Луис Рубинстейн
Буэнос-Айрес, 23 июля 1947 года
Донья Леонор, дорогая!
Как долго Вы оставляете меня без вестей! Уже почти четыре недели я не получаю от Вас письма, ничего плохого не произошло, надеюсь. Нет, теперь, думаю, судьба должна к нам перемениться, правда? Если со мной что стрясется, я, наверно, не вынесу. Почему же Вы мне не пишете?
Сегодня суббота, и я уговорила мужа повести мальчиков вечером на матч, который проходит тут неподалеку, на стадионе “Ривер”, слава Богу, я осталась ненадолго одна, а то, если бы муж снова принялся меня отчитывать, не знаю, что бы я ему ответила. Говорит, что я хожу с кислой миной.
Чем Вы там теперь занимаетесь? В субботу после обеда к нам домой в Вальехосе всегда приходил кто-нибудь пить мате, обычно девочки. Подумать только, окажись я сегодня там проездом, не смогла бы зайти к Вам на чашку мате, из-за Селины. И вообще вся каша заварилась… из-за сущей ерунды. Все началось в ту пору, когда я устроилась упаковщицей в магазин “Аргентинское — недорого”, с Селиной и Мабель я дружила еще с начальной школы, они тогда вернулись с дипломами учительниц, а Мабель была к тому же девушка с деньгами, вот я и стала ходить в этот клуб.
Да, сеньора, признаю, что я поступила нехорошо, и все началось с того, что я не послушала маму. У нее чутье почище любой гадалки: ни за что не хотела пускать меня на танцы в Частный клуб. Кто из девушек туда ходил? Те, кто мог принарядиться, либо благодаря родителям с хорошим положением, либо если сами были учительницами, а девушки из магазинов, как Вы помните, чаще ходили в клуб “Досуг”. Мама сказала, что, если я полезу куда не следует, будет только хуже. Сказано — сделано. В тот год на Праздник весны готовили номера и выбрали меня, а Селину нет. Мабель, известное дело, выбрали бы и так, ведь ее отец заправлял в клубе. Третья девочка тоже не числилась в клубе, но это другая история, не важно, и вот на первую репетицию пришли три отобранные пары, и эта Пальоло, игравшая на пианино, и Баньос, которая учила нас разным па из специального учебника со всеми иллюстрациями. Баньос гоняла нас туда-сюда и хотела, чтобы Пальоло сперва сыграла подряд все три вальса и мы их прослушали, но тут заявилась Селина и принялась шептать мне на ухо, не давая слушать музыку. Сказала, что больше не будет со мной дружить, потому что меня приняли в клубе благодаря ей, а теперь я заодно с ней не протестую, что ее оттерли от праздника. Она меня и раньше просила не соглашаться, из солидарности, но Мабель она не просила, и меня это так взбесило, почему она не сказала то же самое Мабель? потому что у Мабель водились деньги, а у меня нет? или потому что она учительница, а я дальше шестого класса не пошла, не знаю, почему Селина хотела пожертвовать мной, а не ею. Я Селине восемьдесят раз повторила, что никто ее не оттирает, просто она очень низенькая, а костюмы, заказанные напрокат из Буэнос-Айреса, все приходят среднего размера. Баньос была вне себя, видя, как мы болтаем и не слушаем музыку, и с этой минуты уже меня невзлюбила.
Меня одно бесит: Селина хотела заарканить Мабель для брата и, как Вы знаете, Хуан Карлос слегка за ней приударял, но потом они расстались. Еще до ухаживания за мной. Но, видно, Селина все ж не оставила надежды породниться с семьей Мабель.
В будни я уходила из магазина в семь вечера и не виделась с Селиной и Мабель, но по субботам обе приходили к нам после сиесты выпить мате, и мама укладывала Мабель волосы для вечера, а то у нее не очень клеилось с прической. Первая репетиция была в понедельник, я четко помню, и Селина не попадалась мне на улице всю следующую неделю, странное дело, а когда настала суббота, к нам зашла одна Мабель. Я решила бросить репетиции, если Мабель перестанет ходить. Ах, если бы она больше не ходила, но, видно, все уже было написано в Книге судьбы. Хотя как это ужасно — думать, что в тот вечер, когда Мабель постучалась в калитку и позвала меня, все уже было предрешено. Думаю, в ту минуту на радостях я упустила свое счастье. Я теперь очень переменилась, за весь день даже не причесалась, так мне хочется умереть.
Но, чтобы закончить с Селиной, признаюсь Вам откровенно: на ухо она мне сказала, что без нее ноги бы моей не было в клубе и что всем известно про доктора Аскеро. До работы в “Аргентинском — недорого” я принимала больных у Аскеро, готовила инъекции, и люди, когда я вдруг ушла, поговаривали, будто между нами было что-то грязное, а он женатый мужчина с тремя детьми. Ну ладно, сеньора, на этом прерываюсь, а то еще придет муж и прочитает письмо, представляете? Продолжу в понедельник, когда его не будет.
Понедельник, 25-е
Моя дорогая подруга!
Я одна на свете, совсем одна. Мальчиков, если меня не станет, вырастит свекровь, или кто угодно, лучше меня. Вчера я заперлась в комнате, и муж взломал дверь, я думала, он меня убьет, но он ничего мне не сделал, подошел к кровати и перевернул меня, я лежала, уткнувшись в подушку, и тут я, словно безумная, плюнула ему в лицо. Он сказал, что я за это отвечу, но сдержался и не ударил меня. Я думала, он мне проломит голову.
Вдобавок ко всему сегодня с утра мне вспоминался Аскеро, я сама себя разбередила, будто и не прошло столько лет. Его я не любила, как Хуана Карлоса, я одного только Хуана Карлоса любила. Аскеро взял меня обманом. Но ведь теперь я в жизни своей больше не увижу моего Хуана Карлоса, — лишь бы его не кремировали! Из-за Аскеро и Селины я его потеряла, они довели его до гибели, и теперь мне придется терпеть зануду Масса всю жизнь. Это Селина во всем виновата, Ваша дочь просто гадюка, Вы с ней поосторожнее. И раз уж я разоткровенничалась, скажу Вам, как я дала запятнать себя на всю жизнь. Мне было девятнадцать лет, и меня устроили к Аскеро учиться на медсестру. Однажды в консультации никого не было, я сильно кашляла, и доктор стал меня слушать. Он сразу распустил руки и принялся меня ласкать, я убежала в ванную, красная от стыда, снова надела кофту и сказала ему, что сама виновата, и пусть он меня простит за то, что я хотела сэкономить на визите к другому врачу. Вот ведь глупая. Этим и ограничилось, но он мне снился всю ночь, так я боялась, что он опять ко мне пристанет.
Однажды нам пришлось ехать в машине на переливание крови на одну ферму, срочно. У женщины было кровотечение после родов, ее удалось спасти, хотя нам пришлось попотеть. На прощание нас угостили вином, все были довольны, и я выпила. Посреди пути Аскеро сказал, чтобы я откинулась к окошку, закрыла глаза и отдохнула в дороге полчаса. Я во всем его слушалась, и, когда закрыла глаза, он нежно меня поцеловал. Я ничего не сказала, и он остановил машину. Подумать только: я извожу чернила, рассказывая об этой мерзости, дорого же мне обошлась минутная глупость!
После этого мы стали встречаться всюду, где могли, и в самой консультации, через стену от комнаты, где была жена, потом она все поняла, и мне пришлось пойти упаковщицей в магазин. Он меня больше не искал.
А все для чего? Знаете, я умру от такой жизни, только и делаю, что тружусь по дому да бьюсь с мальчиками. По утрам, каждое божье утро начинается перебранкой, чтобы поднять их с постели, со старшим хуже, ему восемь лет и учится он во втором классе, младший в этом году, к счастью, уже пошел в детский сад, напоить их молоком, одеть и отвести в школу, только оплеухи и понимают, до чего же выматывают эти мальчишки, не один, так другой обязательно шкодит. На обратном пути делаю покупки, все на рынке, это гораздо дешевле, но устаешь куда больше, ведь приходится ходить от лотка к лотку и стоять в очереди. К этому времени служанка уже занимается уборкой в доме, она мне и белье стирает, а я готовлю и, если успеваю, с утюжкой тоже управляюсь до обеда, а в сиесту никак не могу уложить спать этих индейцев, то ли дело когда они маленькие, такие лапочки, зацеловать хочется, до чего славные малютки, я, как увижу малыша на улице или на фотографии, прямо с ума схожу, но они быстро вырастают и становятся сущими дикарями. Мои галдят всю сиесту, в половине первого они уже дома, их служанка забирает обратно. По пути есть очень опасные перекрестки.
В Вальехосе все было иначе! Под вечер приходила какая-нибудь подруга, мы разговаривали, слушали радиопостановку, это когда я не работала в магазине, а здесь — чего я добилась, приехав в Буэнос-Айрес? Тут я никого не знаю, соседи у нас — итальянцы, они недавно приехали, тупые дальше некуда, и одна блондинка, скорее всего содержанка, муж в этом уверен. Не знаю, с кем бы я могла здесь поговорить, да ни с кем, а под вечер я стараюсь немного шить и проверяю уроки у этих паршивцев. Представляете: двое мальчишек, взаперти в квартире, играют в машинки, бегают наперегонки среди мебели. Спасибо хоть у меня нет пока хорошей мебели, поэтому я и не хочу звать в гости никого из Вальехоса, потом ведь пойдут охаивать, мол, дом у меня обставлен совсем не роскошно, так уже было, не буду говорить с кем, какой в этом толк…
Вот сейчас шесть вечера, а у меня уже голова раскалывается, и так каждый день, а когда приходит муж, того хуже, подавай ему ужин сразу, это если еда не готова, а если готова, то ему сперва охота принять ванну, понимаете, муж у меня неплохой, но стоит ему переступить порог дома, как я все готова переколошматить, так меня бесит его приход, но чем он виноват, что приходит, ведь это его дом, и Вы спросите, зачем я вышла замуж, но сразу после свадьбы терпения мне было не занимать. Не выношу больше этой жизни, каждый день одно и то же.
Сегодня утром я снова поехала в зоопарк, это недалеко, десять минут автобусом, на днях один мальчик сказал моим детям, что там новорожденный львенок, и вчера, в воскресенье, мы пошли его смотреть, — такой чудный! если хватит денег, в начале месяца куплю себе породистого щенка или котенка. Какой славный львенок, льнет к старой львице, а как они ластятся друг к другу. Сегодня утром на меня вдруг нашло, и я одна снова пошла смотреть его, народу никого не было. Львеночек опрокидывается на спину, кувыркается, а потом прячется под мамой. Совсем как грудной младенец. Мне бы каждый день гулять, я даже кому-то сказала, что по горло сыта домом и детьми, а, вспомнила, лоточница с рынка, торговка фруктами, старенькая, заметила мне как-то, что я вечно нервничаю и не могу ждать, пока меня обслужат, тогда я ей сказала, мол, что тут поделаешь, а она ответила, что с годами успокаиваешься. Значит, я так и буду психовать, пока молодая? а потом, к старости, уже все прохлопаешь, и до свидания, знаете, я этого типа пошлю к черту, чуть он зазевается… Вы думаете, я смогу найти парня, который подарит мне иную жизнь?
Мне бы парня из тех, какие были раньше, нынешние все смахивают на индюков. Не все, конечно, я в этом убеждена, а на днях я видела таких красивых парней, даже не ожидала, давно не видела по-настоящему красивого парня, а тут пошла записывать мальчиков в клуб, и там были парни, как в нашем клубе в Вальехосе. Они, правда, все были моложе двадцати пяти лет, а мне уже скоро тридцать. И представляете, какие мерзавцы в этом клубе, требуют, чтобы за нас поручился кто-то из членов, а мы почти никого здесь, в Буэнос-Айресе, не знаем. Я сказала мужу, а он даже не ответил, вроде как сама решай, ах, милая сеньора, подумать только — скоро опять увижу его физиономию. А не будь его, могу я быть кому-то интересна? Хотя со мной-то все ясно, когда наступит всемирный потоп и Страшный суд, я хочу оказаться с Хуаном Карлосом, какая это для нас отрада, сеньора, воскресение души и тела, поэтому я была в отчаянии: а вдруг его кремировали… До чего красивый был Хуан Карлос, какой сын у Вас был, сеньора, а дочь Ваша сучка, попадись она мне, я бы ее придушила. Мне она гадила из зависти, я все про нее знаю, еще в шестнадцать лет ее лапал один из этих Альваресов, затем она пошла по рукам, а в двадцать на танцах ее уже никто не приглашал, такую прилипалу, потом она спуталась с коммивояжерами, и там уж всегда находился кто-то, готовый проводить ее до дому после танцев.
Затаила злобу, что я встречаюсь с ее братом, вот она Вам и сказала, что ко мне приставал Аскеро. Но ко мне только он один, да и то потому, что я была молоденькая, а ей марали имя до изнеможения. Так она и не вышла замуж, а теперь злобствует: замуж не вышла! Идиотка — не знает даже, что замужем хуже всего, от мужа не отделаешься до самой смерти. Как бы я хотела быть незамужней, ей и невдомек, что в итоге она оказалась в выигрыше, сама себе хозяйка, иди куда хочешь, а я тут обречена на пожизненное заключение!
Она с силой швыряет ручку о раковину, хватает исписанные листы и рвет в клочья. Мальчик подбирает с пола ручку, рассматривает ее и сообщает матери, что она сломана.
Буэнос-Айрес, 12 августа 1947 года
Дорогая донья Леонор!
Надеюсь, эти строки застанут Вас в добром здравии и в обществе близких. После немалых сомнений пишу Вам, но прежде должна сделать одно пояснение: у меня, слава Богу, есть семья, о какой многие могут только мечтать, мой муж — безупречный человек, высоко ценимый в своей сфере, с ним я ни в чем не испытываю недостатка, а два моих сына растут замечательные, хотя матери и не пристало так говорить, но раз уж я разоткровенничалась, говорю как есть. Так что мне грех жаловаться, но по моим письмам у Вас могло сложиться странное впечатление, ведь я несколько разнюнилась. Я думала, как ужасно должна страдать мать в Вашем случае, и надеялась утешить Вас тем, что разделяю Ваше горе. Горе я разделила, но поскольку теперь Вы не желаете, чтобы я его разделяла, скажу Вам правду: я никому не позволю вытирать о себя ноги.
Не понимаю причины Вашего молчания, но на всякий случай, если кто-то отравил Ваш слух гнусной ложью, выслушайте всю правду из моих уст, потом Вы сможете меня судить. Только прошу, если Вы решили больше не писать мне, хоть это письмо пришлите обратно, в распечатанном виде, разумеется, в знак того, что Вы его прочитали. Или я много прошу?
Ну ладно, мне не следовало бы говорить так, будто здесь есть Ваша вина, виновата та, что донимает Вас россказнями. И раз уж от Вас пытаются утаить правду, открою Вам ее я. Такова моя доля…
Отец не мог дать мне образования, отправить в Линкольн учиться на педагога стоило дорого, он был всего лишь садовником, но зато каким! Мама гладила на заказ, и все заработанное откладывалось на сберкнижку, на тот день, когда я выйду замуж и заведу дом, как полагается. Дом у меня есть, а у бедной мамы нет, она всем жертвовала, все потратила на врача и лекарства, когда это случилось с отцом, ныне покойным. Ну вот. А Селина выучилась. Тогда ей повезло больше моего.
Ну вот, вскоре после нашего разговора с Хуаном Карлосом у него начался тот катар, что никак не проходил. Кстати, для сведения Селины: чем больше я занимала его вечером разговорами у калитки… тем дольше он не шел к этой вдове Ди Карло. Мне все говорили, что Хуан Карлос перелезал через проволочную ограду у переезда прямиком к тихоне вдове. Это она сосала из него кровь, не я. До тех пор пока он не перестал к ней ходить. Я и видеть его не желала, если он дальше будет путаться с этой тварью, конечно, я так поступала из ревности, из девичьего эгоизма, откуда мне было знать, что на рентгеновских снимках проявятся эти темные пятна в легких. Между прочим, заметьте: если Хуан Карлос после ухаживания за мной отправлялся к вдове, значит, со мной он вел себя по-рыцарски.
Тут случилась поездка в Кордову. Он вернулся раскрасавцем, через три месяца. А по сути: сколько бы жена Аскеро ни кричала мужу в присутствии служанки, что он ее обманывал со мной, это ничего не доказывает. Но Вы поверили этим басням и воспротивились помолвке. А где доказательства моей вины? У Вас никогда их не было.
Но продолжал ли Хуан Карлос встречаться с вдовой? нет. Да будет Вам известно: у меня так и осталось подозрение, ведь однажды, незадолго до того, как мы отдалились навсегда, я поймала Хуана Карлоса на лжи…У него в кармане пиджака был спрятан платочек, глубоко на дне, женский, надушенный, и я не успела прочитать инициал, весь расшитый узорами, но я точно-точно уверена, что это было не “Э”, а вдову Ди Карло звали Эльза. Он сказал, что это платок одной девушки, с которой он познакомился в Кордове, что он мужчина и как-то должен жить, но едва я попросила его для себя… он у меня его выхватил. Значит, это был платок кого-то из Вальехоса, не так ли? Я не знала, на кого обрушиться, сказала, что оторву голову этой гнусной вдове, а он стал серьезный и уверил меня, что с вдовой больше не “перепихивается”, да еще мужскими словами, которые так обидны для женщины, пусть даже речь идет об Эльзе Ди Карло. У меня так навсегда и осталось подозрение.
Потом начались дрязги и мы отдалились друг от друга, но жаль, что Вы мне больше не написали, потому что вдвоем мы, пожалуй, могли бы сорвать маску с истинной убийцы Хуана Карлоса. Вот на кого должна бы ополчиться Ваша дочь Селина, не на меня. Раз уж Селина не замужем и у нее есть свободное время, то могла бы заняться чем-то полезным и помочь торжеству правды.
Возвращаясь к вопросу о письмах Хуана Карлоса, прислушайтесь спокойно к Вашей совести и решите, принадлежат они мне или нет. С уважением
Нелида.
P. S. Если не ответите, это мое последнее к Вам письмо.
Напротив за столом мальчик старательно выводит карандашом в тетради четыре строки со словом “мяу” и четыре строки со словом “гав”. Меж ножек стола и стульев другой мальчик ищет маленький гоночный автомобиль.
Эпизод третий
Благоуханные, прелестные созданья,
Ваших губок крашеных жажду я лобзанья…
Альфредо Ле Пера
АЛЬБОМ ФОТОГРАФИЙ
Обложка в черно-белом переплете коровьей кожи. Листы из пергаментной бумаги. На первой странице надпись чернилами: “ХУАН КАРЛОС ЭТЧЕПАРЕ, 1934 год”; вторая страница чистая, третья заполнена незатейливыми печатными буквами, которые сплетаются с копьями, лассо, шпорами и поясами гаучо и образуют слова “МОЯ ОТЧИЗНА И Я”. Далее на страницах справа вверху сделаны надписи печатными буквами, страницы слева — без надписи. Надписи: “Здесь я родился, милая пампа…”, “Мои почтенные предки”, “Сорняк пошел в рост”, “В школу, как наш великий Сармьенто”, “Христиане — да, варвары — нет”, “Мой первый ковбойский ремень”, “Обхаживаем девочек”, “Между первой и второй — перерывчик небольшой”, “Служу родному знамени”, “Обещание гаучо подруге”, “Свадебное угощение”, “Мои карапузы”. Три последние надписи намеренно скрыты за большими фотографиями, которые полностью заслоняют буквы, и по этому принципу все остальные страницы справа отведены под снимки большего формата, а страницы слева заняты группами фотографий поменьше. Первая группа слева: сидящие мужчина и женщина преклонных лет, портрет старой женщины, портрет старика, деревенская улица в басконских провинциях, грудной ребенок, семья в двуколке, запряженной белой лошадью.
Первая большая фотография справа: грудной младенец, голышом, светловолосый. Вторая группа слева: мужчина и женщина, на нем костюм — сюртук и жилетка, она в длинном темном одеянии до пят, та же пара с двумя детьми на руках, три снимка женщины в длинном платье с пожилой парой и двумя детьми. Вторая большая фотография справа: между апельсиновым деревом и привитой пальмой — колодец с решеткой незатейливой формы, на краю колодца сидит трехлетний босой мальчик, одетый лишь в белые штанишки, он пьет молоко из бутылочки с соской, болтая ногами, рядом с ним женщина в длинном белом платье держит на руках голую грудную девочку, играющую нитками бус на шее женщины. Третья группа снимков слева: семья в разных видах у моря, в городской одежде и с японским зонтиком. Третья большая фотография справа: сад с круглыми клумбочками, обнесенными легкой загородкой из плетеной проволоки, которая поддерживает цветущие туберозы и гиацинты, в центре каждой клумбы высажена карликовая пальма, на этом фоне две фигуры — мальчик в пиджаке с закругленными полами, с повязанным на шее пышным бантом, в брюках, обтягивающих колени и заправленных в светлые гетры, и девочка с локонами и большим, белым, прозрачным, высоким бантом на голове, в белом костюме с короткой юбочкой, пышной от нижних юбок. На остальных снимках левых страниц запечатлены различные моменты двадцатых и тридцатых годов, здесь часто встречается юноша с атлетической фигурой, длинные светло-каштановые волосы закрывают уши, а на лице неизменная улыбка. Каждая из оставшихся страниц справа занята, как уже говорилось, единственной большой фотографией в следующем порядке: пустырь с качелями, трапециями, брусьями и кольцами для занятий спортом, на заднем плане изгородь из плетеной сетки, за ней несколько домов, разбросанных по равнине, заросли низкого бурьяна и подросток со светло-каштановыми волосами, он опирается на брусья и смотрит в аппарат, рубашка с расстегнутым воротом, галстук и траурная повязка, бриджи ниже колен, черные длинные носки выше икр и сандалии-альпаргаты, рядом с ним другой подросток с длинными вьющимися волосами, которые выбиваются из-под баскского берета, в потертой одежде и с выражением дикой радости на лице висит в воздухе, держась за кольцо одной рукой, ноги согнуты под прямым углом к туловищу; лицо молодого унтер-офицера полиции, сальные черные вьющиеся волосы, черные глаза, прямой нос с мощными ноздрями, густые усы и крупный рот, с посвящением “Хуану Карлосу, не друг даже, а брат, Панчо”; оба вышеописанных юноши сидят улыбаясь за столом, заставленным бутылками с пивом и четырьмя стаканами, у них на коленях восседают две девицы не первой свежести: глубокие декольте, поблекшая кожа, размалеванные лица, в глубине, позади стойки бара склад — большие оплетенные бутыли, винные бочки, полки с консервными банками, пакетами специй, сигаретами, бутылками; загородная сцена: на траве, под сенью рожкового дерева, расстелена скатерть, уставленная всяческой снедью — тарелки с котлетами, яйца вкрутую, лепешки и фрукты, на заднем плане парни и девушки в непринужденных позах, на траве у скатерти сидит девушка с отсутствующим видом, идеальный овал лица обрамлен черными короткими волнистыми волосами, большие черные подведенные глаза, маленький носик, аккуратные губки, на ней облегающее фигуру платье из цветастой газовой ткани, рядом парень со светло-каштановыми волосами, в расстегнутой рубашке, под которой виднеется волосатая грудь, он грозно нацеливается вилкой, словно шпагой, на тарелку с котлетами; девушка с предыдущей фотографии позирует, как в фотостудии, но с тем же безучастным видом, платье с мягкими складками на груди, жемчужное ожерелье, волосы подлиннее, прямые, с пробором посередине и завиты на концах, посвящение гласит: “С симпатией, Мабель, декабрь 1935 года”; лицо той же девушки, та же прическа с добавлением ленты, повязанной спереди бантом и опоясывающей лоб, посвящение: “На память от Мабель, июнь 1936 года”; группа из трех пар, позирующих в костюмах разных эпох, соответственно Реставрации, Третьей империи и конца века, причем девушка, олицетворяющая последнюю эпоху, находится ближе к объективу, белокурые волосы зачесаны наверх, открывая шею, светлые глаза восторженно блестят, как у человека, который созерцает или воображает нечто прекрасное, тонкий нос с небольшой горбинкой, длинная шея, стройная фигура; на фоне гор и тополей, закутанный в пончо, со свитером, повязанным на белые широкие штаны с высокой талией, юноша со светло-каштановыми волосами, похудевший, но с загоревшим на солнце лицом и своей характерной улыбкой, и посвящение: “Мамане и сестренке со всегдашней нежностью, Хуан Карлос, Коскин, 1937 год”; поднимают бокалы с сидром на фоне торта по случаю дня рождения — девушка низкого роста, но с высокой челкой, взбитой надо лбом, с квадратным вырезом на платье и брошками по уголкам выреза, скромно одетая женщина в возрасте и молодой человек со светло-каштановыми волосами, похудевший, с запавшими огромными глазами, смотрит на свой бокал с едва заметной улыбкой; молодой человек со светло-каштановыми волосами в двуколке, на фоне гор и кактусов, деталей не разобрать, так как снимок сделан почти против света.
СПАЛЬНЯ СЕНЬОРИТЫ, 1937 ГОД
Справа от входа полутораспальная кровать, придвинутая изголовьем к стене, над ним распятие с бронзовым Христом на деревянном кресте. Слева от кровати маленькая библиотека на четырех полках, заставленных учебниками для педучилища и несколькими романами. Учебники обернуты коричневой бумагой с приклеенной надписью: “Мария Мабель Саэнс — училище Богоматери дель Пилар, Буэнос-Айрес”. Справа от кровати ночной столик, на нем лампа с абажуром из белой газовой ткани в зеленую крапинку, такие же занавески на окнах и покрывало. На столе под стеклом фотографическая открытка с видом бульвара Ла Перла в Мар-дель-Плата, открытка с мостом Инки в Мендосе и фотография грузного молодого человека в аккуратном загородном костюме возле лошади и пеона, затягивающего подпругу. На полу у кровати кроличья шкурка с белыми, черными и коричневыми полосками. На противоположной от кровати стене — окно, по одну сторону от которого полочка с куклами, все они с натуральными волосами и закрывающимися глазами, а по другую — комод с зеркалом. На комоде набор с зеркальцем и щеточками с бархатными ручками, расположенными вокруг рамки из выпоротка с фотографией сидящей девушки — платье с мягкими складками на груди, жемчужное ожерелье, волосы прямые, с пробором посередине и завитые на концах. Другие украшения на стенах: крестильная купель из перламутра, три студенческих вымпела, резная деревянная фигура святой Терезы и композиция из четырех фотографий в застекленной рамке, сделанных во время сельской пирушки с жареным мясом при участии грузного молодого человека в аккуратном загородном костюме. Посередине гладкого потолка люстра; противоположная от входной двери стена целиком занята платяным шкафом. Кровать, ночной столик, комод, зеркало, люстра и платяной шкаф в так называемом провансальском стиле или “рустик”, темного дерева и с рельефной фурнитурой; полочка и книжные полки, напротив, гладкого, светлого полированного дерева. В шкафу висят платья, пальто и два белых плиссированных и накрахмаленных передника. На перекладине с вешалками подвязан шелковый узелок, полный душистых засушенных цветов лаванды. В том же шкафу сбоку рядами расположены ящики, забитые бельем, блузками, платками, чулками, полотенцами и простынями. Между вышитыми льняными простынями спрятан чехол для грелки из цветастой шерсти с кружевными кромками. Внутри чехла две научные книги, озаглавленные: “Воспитание для брака” и “Правда о любви”. Меж указанных книг заложена фотография, на которой запечатлена молодежь на загородном пикнике, на переднем плане, у скатерти сидит пара: у девушки отсутствующий вид, юноша нацеливается вилкой в тарелку. На обороте фотографии читается следующий текст: “Любовь моя! Это был самый счасливый день в моей жизни. Разве мог я мечтать, что ты будешь моей! День весны. Спрячь эту фотографию, пока все не уладится. Пишу тебе эти нискромности нарочно, чтобы ты никому не могла ее показать, а то в этой позе я выгляжу недоумком и малость навеселе. Сама знаешь, тут распускают слухи, будто я не дурак выпить.
Сейчас взял бы тебя за руку и унес бы на небо или хоть куда-нибудь подальше отсюда. Помнишь плакучие ивы у озерка? Я их никогда не забуду.
Люблю тебя все сильнее и сильнее, Хуан Карлос, 21 сентября 1935 года”.
В том же ящике, под белой бумагой, прибитой обойными гвоздями и прикрывающей дно, спрятаны два номера журнала “Женский мир”, вышедшие 30 апреля и 22 июня 1936 года. В рубрике “Сердечная почта” напечатаны вопросы читательницы за подписью “Смятенный дух” и ответы Марии Луисы Диас Пардо, редактора, ведущего рубрику. В первом номере дан следующий текст: “Дорогая подруга! Уже больше года я покупаю этот журнал и всегда читаю Вашу рубрику, как правило очень увлекательную. Но не думала, что в один прекрасный день мне придется просить у Вас совета. Мне восемнадцать лет, я учительница, только получила диплом, мои родители — обеспеченные люди. Меня любит хороший парень, но будущее его туманно. Он еще очень молод, и все может измениться, но моя семья не желает о нем слышать. Он работает товароведом, но не ладит с начальством из-за частых пропусков. Одно время его донимали постоянные простуды, и он нередко чувствует усталость. Я ему верю, но по расхожей версии он большой гуляка, любитель женщин и не реже раза в неделю напивается со своими дружками. Уже несколько месяцев он сопровождает меня на прогулки и на танцы, сначала я была уверена, что люблю его всей душой, но каждый день (он приходит под вечер, после работы, к двери на улицу, я жду его там, и тогда ему незачем входить и звонить в звонок, и мы бродим немного по улицам городка или по площади, а если очень холодно, укрываемся в парадном, и дальше этого наша интимность не распространяется), когда он уходит и я возвращаюсь домой, мне приходится сносить упреки родителей, упреки, которые точат камень, словно капля воды. Так что я с радостью жду его прихода каждый день, но, едва завидев вдали статную фигуру, начинаю нервничать от мысли, что может выйти мама или, хуже того, папа и потребовать от моего поклонника объяснений или задеть его обидным намеком, а потому он нередко застает меня в раздражении. Я ему объясняю, что это естественная нервозность моего первого года учительства, да еще в пятом классе. Но раздражение мое вызвано сомнением: люблю я его или нет? Последнее время в интриге появился новый персонаж: молодой помещик-англичанин, не такой видный, как “он”, но более приятный в обхождении, он воспользовался дружбой с папой, чтобы войти в наш дом и обратиться ко мне с галантными речами. Тут и возникает дилемма… молодой человек пригласил меня со спутницей (я выберу тетю по маминой линии) провести в его имении четыре праздничных дня начиная с 25 мая, и мои родители настаивают, чтобы я поехала, а “он” против этого категорически возражает. Я решила… поехать, потому что тогда узнаю, скучаю я без “него” или нет. А если “он” сдержит свое слово и на самом деле, как он пригрозил мне, больше не посмотрит в мою сторону?
Дорогая подруга, жду Вашего ценного совета, Ваша
Смятенный дух (пров. Буэнос-Айрес)”.
Редактор дает следующий ответ: “Достойный зависти смятенный дух! Завидую не смятенности твоего духа, а полноте твоей жизни. Думаю, ты не любишь своего поклонника настолько, чтобы пойти на разрыв с родителями. Твой случай типичен для девушек, выросших в лоне счастливой, благополучной семьи. Продолжать романчик (извини за определение) означало бы нарушить эту семейную гармонию, которая и так уже оказалась под угрозой. И поверь мне, мимолетный роман не стоит таких жертв. Ты еще очень молода и можешь ждать появления прекрасного принца, который придется по вкусу всем. Приятно тебе провести время в имении, учи английский и постарайся выучить напоследок, ни в коем случае не в начале, слово “yes”, означающее… да! Редко употребляя это односложное слово, ты покоришь мир и, что еще важнее, обеспечишь счастье свое и твоих родителей. Всегда к твоим услугам
Мария Луиса Диас Пардо”.
В номере от 22 июня 1936 года напечатано следующее письмо: “Дорогая подруга! Жизнь сыграла со мной злую шутку. Вы дали мне верный совет, но возникли непредвиденные осложнения. Действительно, мой поклонник разозлился, узнав, что я поехала в имение, и этот инцидент привел к разрыву наших отношений. Признаюсь, пребывание в поместье оказалось не таким, как я ожидала, потому что мы проводили с этим джентльменом долгие часы лицом к лицу в полном молчании. При расставании он попытался вырвать у меня обещание, но я сказала, что не вижу в этом смысла, раз я не вдохновляю его на слова или жесты. Он ответил, что таков немногословный английский характер, что он завидует бойким на язык латинам, но ему со мной даже в тишине было очень уютно. В отношении жестов — это я так просто выразилась, в том смысле, что он не собирал для меня цветы или не подбирал пластинки по моему вкусу (вечно ставил только свои любимые мелодии), но он понял меня превратно, подумал, будто я недовольна, что он не позволяет себе распускать со мной руки. В связи с этим он пояснил, что если нашим жизням суждено соединиться, для этого еще будет время. Какой неромантичный, правда? Я искренне ждала от него страстного поцелуя, чтобы наконец понять, нравится он мне или нет. В общем, я ему ничего не обещала — что означает “yes”? мне это слово незнакомо! И, как Вы предупреждали, это возымело свое действие, потому что он написал моим родителям, приглашая нас на зимние каникулы, с 9 июля, на две полные недели. Возможно, мы согласимся. Но то, что мне предстоит рассказать теперь, особенно грустно и очень меня тяготит, даже не знаю, как это выразить.
Через несколько дней после возвращения из деревни папа отозвал меня в сторонку, у него в кабинете ждал наш семейный врач. Под строжайшим секретом он сообщил мне, что у моего бывшего поклонника не очень здоровые легкие, как показывают последние анализы, он страдает начальной стадией некоего весьма заразного заболевания! Я не могла поверить своим ушам и даже подумала, что это какая-то папина уловка. Врач добавил, что мне следует избегать его общества и под предлогом обиды, вспыхнувшей всего две недели назад, больше с ним не видеться, пока он не вылечится. На следующий день я случайно встретила мать и сестру моего бывшего поклонника в магазине и заметила, что они приветливы со мной, но ужасно чем-то опечалены. Я убедилась, что все, увы, правда. К тому же на другой день, не посоветовавшись со мной, мама заявила, что в пять часов мы идем на прием к врачу делать мне рентген. Результат известен: я здорова.
Однако как помочь моему дорогому другу? Теперь мне стыдно, что я заставила его страдать. Возможно, когда-нибудь жизнь вновь соединит нас, ведь, кажется, я действительно его люблю — или это только сочувствие? Умоляю тебя, дорогая подруга-советчица, помоги прояснить мои истинные чувства. Жду с нетерпением,
Смятенный дух (пров. Буэнос-Айрес)”.
Ответ редактора: “Смятенный, но благородный дух! Верю, что у тебя все наладится. Наверняка сейчас ты чувствуешь к нему сострадание и тоскуешь по той счастливой поре. Я проконсультировалась с врачом, и он сказал, что ты можешь видеться с ним по-дружески, не забывая о мерах предосторожности. Старайся не подходить к нему слишком близко и приучись похлопывать его по плечу только при встрече, а на прощание можешь подавать ему руку, поскольку у тебя тотчас будет возможность вымыть руки с мылом и затем протереть их спиртом. Да, предложи ему свою дружбу, но не внезапно, не в подозрительной форме, дождись благоприятного случая, так как страдающие этой болезнью отличаются большой мнительностью. Не показывай ему своей жалости. При таком характере это заденет его больше всего.
Относительно твоего будущего не забывай, что английский — странный, но красивый язык. Навеки твоя
Мария Луиса Диас Пардо”.
В том же номере журнала “Женский мир” на двух страницах недостает вырезанных ножницами картинок, под которыми стоят следующие подписи: “Изящный ансамбль для коктейля, выполненный из муарового шелка, с диадемой а-ля Джульетта, по новой моде, вдохновленной великой экранизацией киностудии “Метро Голдвин Майер” — “Ромео и Джульетта” бессмертного У. Шекспира. Фото МГМ.” и “Новая кинозвезда Дина Дурбин предлагает девушкам этот яркий ансамбль для велосипедного спорта, включающий свитер из белой пряжи с особой зигзагообразной оторочкой красного цвета по краям. Фото “Юниверсал пикчерс”.
За окном вышеописанной комнаты виден ближний дворик, заросший виноградом, побеги которого лезут вверх и обвивают проволочную сетку, натянутую вместо крыши, далее — клумбы с кустами роз и жасминов и, наконец, большая смоковница, поднявшаяся над глинобитной стеной, которая граничит с площадкой, где строится двухэтажное здание, предназначенное для нового полицейского участка. Один из каменщиков на стройке прикрыл голову от солнца баскским беретом, из-под которого выбиваются вьющиеся волосы, столь же черные, как густые усы над крупным ртом и как глаза, устремленные с высоты строительных лесов сквозь ветки смоковницы в направлении дворика с розами, жасминами, виноградными лозами и окнами, прикрытыми занавесками из белой газовой ткани в зеленую крапинку.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА, 1935 ГОД
Март
Вторник, 14, св. Матильды, королевы. Старая, обтрепанная книжка! Сегодня начинаю тебя со вдовы.
Среда, 15, св. Цезаря, мученика. Взял 15 песо аванса на подарок соседу вдовы, подарок вдове и общие расходы.
Суббота, 18, св. Архангела Гавриила. Кон в “Ла Криолье”, Перико заедет на машине.
Воскресенье, 19, св. Иосифа. Танцы в клубе, пригласил Пепе и братьев Баррос, два тура. С них причитается в следующий рас.
Среда, 22, св. Леи, монахини. Свидание в 19, Кларита.
Четверг, 23, св. Викториана, мученика. Свидание в “Ла Криолье”, Амалия, достать машину.
Суббота, 25, Благовещение Пресвятой Девы Марии. Вдова, в 2 ночи.
Воскресенье, 26, Светлое Воскресение Христово, Пасха. Обещал пойти на мессу с мамой и Селиной, 10 час. (на носилках?).
Четверг, 30, Блж. Амадея. Свидание в “Ла Криолье”, Амалия, просить машину у Перико. Отменить, грипп, просить Панчо придупредить Амалию. Нет, Панчо опасно, пусть ждет толстуха сидя — авось не устанет.
Апрель
Вторник, 4, св. Исидора, мученика. Получил зарплату за вычетом аванса. Опа-на!
Четверг, 6, св. Целестина, мученика. Не ходил на работу, грипп, постель, слабость.
Пятница, 7, св. Альберта, мученика. Не ходил на работу, грипп, постель.
Понедельник, 10, св. Терентия, епископа. Не ходил на работу, грипп, вставал с постели.
Вторник, 11, Льва I, папы римского. Опять под ярмо.
Четверг, 20, св. Адальгисы, девы. Взял в клубе на кону 120 песо!
Суббота, 22, св. Ансельма, епископа. Взять Панчо на кон “Ла Криолья”, братья Баррос грозят отыграться.
Воскресенье, 23, св. Адальберта, мученика. Подойти к концу мессы, просить прощения Клариты.
С Кларитой завязал, пусть ее родная бабушка уламывает. Клянусь честью в верности вдове, по кличке тихая.
Четверг, 27, Свв. Иды и Зиты. Пропустил свидание с вдовой, из-за гулянки “Ла Криолья”, Панчо лопух заблевал стол. Не забыть просить прощения вдовы, по кличке добрая.
Июль
Пятница, 7, св. Риты. 20.15 приходит поезд из Б-А со студентками на каникулы. Окинуть взглядом.
Суббота, 8, св. Адриана, мученика. Танцы Частный клуб. Занять бабки Панчо кон “Ла Криолья”. Он продул. Я записал в плюс на пульке в клубе.
Воскресенье, 9, св. Прокопия. Пропустил свидание — месса, непростительно. Самую красивую девчонку на свете продинамил гнустный паршивец. Целый день дома взаперти, предлог кашель. Скажу без дураков: кайф — спать до двенадцати!
Понедельник, 10, св. Феликса, мученика. Я видел ее! поверила в сказку про сестру — спасибо, Селина! “Видно, что ты серьезный парень, предпочитаешь остаться в воскресенье дома, чтобы вылечить простуду и пойти на работу в понедельник”. Видно, что ты очаровашка…
Четверг, 13, св. Анаклета, папы римского. Уже три дня ее не вижу. Свидание вдова 23 час. 30 мин.
Пятница, 14, св. Бонавентуры. Спасибо, Святой Бонавентура! Я встретил ее после молебна. Мабель, Мабель, Мабель, Мабель. В 22 встреча с Селиной и ее братиком (покорный слуга) для похода в кино. Самый непонятный фильм за всю мою жизнь.
Суббота, 15, св. Генриха, императора. Интимные танцы в доме Мабель, прощание в парадном. Весь мир мой.
Воскресенье, 16, Пресвятой Девы Кармельской. Уехала в свой Буэнос-Айрес. Могу записаться в монашки и поступить в интернат. Кто мне мешает? Это мое призвание.
………………………….
Сентябрь
Вторник, 10, св. Казимира, мученика. Осталось 10 дней.
Среда, 11, св. Германа, короля. Осталось 9 дней.
Четверг, 12, св. Серафима, епископа. Осталось 8 дней.
Пятница, 13, св. Эдуарда, короля. Осталось 7 дней.
Суббота, 14, св. Каллиста, епископа. Осталось 6 дней. Нагрели меня на 97 песо в “Ла Криолье”.
Воскресенье, 15, св. Терезы, девы. Выполнить обещание, пойти к мессе. Осталось 5 дней.
Понедельник, 16, св. Галла, мученика. Осталось 4 дня. Свидание Амалия в “Ла Криолье”, достать машину у Перико.
Вторник, 17, св. Эдувихис, мученицы. Осталось 3 дня.
Среда, 18, св. Луки, евангелиста. Послезавтра…
Четверг, 19, св. Петра Алькантарского. Завтра!
Пятница, 20, св. Ирины, девы. Поезд из Буэнос-Айреса прибывает в 20 час. 15 мин.
Она еще краше, чем тогда!!! Мы поздоровались за руку. При мамаше.
Суббота, 21, св. Матфея, апостола. День Весны. День Студентов. Как долго ты не идешь! Поездка на пикник в поместье Ла Карола.
Встреча 7.30 у кондитерской “Ла Модерна”. Селина принесет еду… Я САМЫЙ СЧАСЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ И ОБЕЩАЮ ПЕРЕД БОГОМ ВЕСТИ СЕБЯ КАК НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА, КЛЯНУСЬ НИКОМУ ОБ ЭТОМ НЕ РАССКАЗЫВАТЬ И ЖЕНИТЬСЯ НА НЕЙ.
Воскресенье, 22, св. Маврикия, мученика. Отбытие поезда в 10 час. 30 мин. Как далеко еще декабрь… Она послала мне воздушный поцелуй при матери. Сейчас она, наверно, уже в училище.
Эпизод четвертый
Под звуки танго в зал влетают тени,
Воспоминаниями сердце опьяняют,
Танцуй со мной, избавь от дум, сомнений,
Атласным блеском мой наряд сияет.
Омеро Манци
В четверг, 23 апреля 1937 года, солнце взошло в 5 час. 50 мин. Дул легкий северный ветер, на небе наблюдалась частичная облачность, температура составляла 14 градусов по Цельсию. Нелида Энрикета Фернандес спала до 7.45, пока ее не разбудила мать. Волосы Нелиды были разделены на пряди, накрученные на бумажные полоски и забранные черной, обтягивающей голову сеточкой. Черная комбинация заменяла ночную рубашку. Девушка надела старые сандалии без задников. Ей потребовалось 37 минут на создание повседневной прически и подкрашивание лица, включая перерывы на пять порций мате, принесенных матерью. Причесываясь, она подумала о вчерашних препирательствах с кассиршей магазина, о неприемлемости завтраков, состоящих из кофе с молоком и хлеба с маслом, о слабости в желудке, которую она ощутит к одиннадцати часам утра, о целесообразности того, чтобы носить в кармане пакетик с мятными пастилками, о неизменно бодрой и стремительной походке на обратном пути домой в полдень, о привычном сопротивлении Хуану Карлосу прошлой ночью у дверей ее дома и о необходимости смыть пятна грязи с белых туфель при помощи соответствующей жидкости. Нанося макияж, она подумала о том, насколько обольстительно ее лицо, а также о различных суждениях по поводу положительного и отрицательного эффекта наложения теней на круги под глазами. В 8.30 она вышла из дома. На ней было форменное платье из синей хлопчатобумажной ткани, застегнутое спереди, с круглым воротником и длинными рукавами. В 8.42 она вошла в магазин “Аргентинское — недорого”. В 8.45 она стояла на своем месте за упаковочным столом, рядом с кассиршей и ее кассовым аппаратом. Остальные служащие, общим числом двадцать семь, также занялись приведением в порядок своих рабочих мест. В 9 часов открылись двери для посетителей. Упаковщица приступила к своей работе в 9.15 — завернула полторы дюжины пуговиц для мужского костюма. С 11 до 12 ей пришлось поторапливаться, чтобы не задерживать покупателей. Двери закрылись в 12 часов, последний клиент вышел в 12.07. В 12.21 Нелида вошла в свой дом, вымыла руки, заметила, что отец — точивший в дальнем сарае садовые ножницы — видел, как она пришла, и наклонил голову, не поздоровавшись. Она села за стол, спиной к дровяной печи. Отец подошел вымыть руки в раковине, занятой грязной кастрюлей, и упрекнул ее за то, что накануне она рассталась с Хуаном Карлосом почти в полночь, проговорив с ним у дверей, несмотря на студеный ветер, с 22.00. Нелида съела суп не отвечая, мать подала ей отварной картофель и жареную печенку. Каждый выпил по три четверти стакана вина. Нелида сказала, что кассирша не поздоровалась с ней, войдя в магазин, затем оторвала несколько ягод от грозди винограда и пошла к себе прилечь. Подумала о заведующем магазином, о жестком пристежном воротничке, который он носит постоянно, о продавщице, слывшей его любовницей, о том, что неплохо бы застать их в подвале в компрометирующей ситуации, чтобы заверить их в полной своей надежности и чтобы они почувствовали себя обязанными, о докторе Аскеро и его милом медицинском халатике с короткими рукавами и завязочками на спине, о том, насколько он непрезентабелен без халата, о пеньюаре из импортного китайского шелка сеньоры Аскеро, о серой рабочей одежде служанки Гузки, о фасаде дома доктора Аскеро с цоколем черного мрамора метровой высоты, контрастирующим с побелкой остальной части стены, о кирпичном фасаде дома Хуана Карлоса и о дворике с пальмами, который виден с улицы, о крахмальном воротничке полосатой рубашки Хуана Карлоса, который жалуется, что тот натирает ему шею, о просьбе поцеловать его в натертое место, о ее неуступчивости, о последовавшей за этим возне, о возможности того, что Хуан Карлос бросит ее, если удостоверится, что в ее жизни был другой мужчина, о возможности скрыть это от Хуана Карлоса, чтобы он удостоверился в этом лишь за несколько недель до свадьбы, о возможности того, что Хуан Карлос удостоверится в этом в свадебную ночь, о возможности того, что Хуан Карлос задушит ее в свадебную ночь, о запахе дезинфекции в консультации доктора Аскеро, о машине защитного цвета доктора Аскеро, о больной, которую они спасли тогда на ферме, о солнечном свете, бьющем в окно и не дающем ей заснуть, об усилиях, которых стоит подняться с кровати и закрыть жалюзи, об облегчении, которое чувствуют глаза, когда комната погружена в полумрак. В 13.30 мать разбудила ее, принеся мате с сахаром, к 14 часам она вновь привела себя в порядок, в 14.13 уже входила в магазин, разгоряченная быстрой ходьбой. В 14.15, как положено, встала за свой упаковочный стол. С удивлением обнаружила недостаточный запас бумаги в среднем рулоне, поискала глазами заведующего, не увидела его, замерла, подумав, что заведующий может пройти мимо и не застать ее на месте, пока она будет ходить за требуемым запасом в подвал. Кассирши на скамеечке еще не было, Нелида бегом спустилась в подвал и не нашла запасного рулона. На обратном пути она столкнулась с заведующим, который немедля поднес руку к поясу и с суровым видом извлек карманные часы. Он заявил Нелиде, что та поздно явилась на рабочее место. Нелида ответила, что ходила кое за чем в подвал, но не нашла, дойдя до своего места, она указала на заканчивающийся рулон бумаги. Заведующий в ответ сказал, что бумаги хватит на весь день, а если она закончится, то можно использовать большой рулон и рассчитывать ширину рулона по длине нужного свертка. Не глядя на Нелиду, он добавил, что следует применять изобретательность, а главное — находиться на рабочем месте в положенный час. Последние слова он бросил уже через плечо, удаляясь, не желая слышать ее ответа. В 14.30 двери магазина открылись. Легче всего она управлялась с отрезами ткани и изделиями из отдела “Мелкая галантерея”, труднее — со шляпами. Обычно товаром, который Нелида паковала с большим удовольствием, была дюжина позвякивающих пуговиц, пришитых к квадратикам картона и предлагавшихся по специальной цене; боялась же она горшков с растениями из нового дополнительного отдела “Вечнозеленый питомник”. Обменялась любезными словами с покупательницей, благодарно наблюдавшей, как бережно упаковывает она шляпку, стараясь не сломать на ней перо. Кассирша вмешалась в разговор с льстивыми замечаниями, а когда покупательница ушла, кассирша впервые за весь день взглянула на Нелиду и сказала ей, что заведующий противный. В 18.55 двери магазина начали закрывать, а в 19.10 вышла последняя покупательница со свертком, в котором находилась застежка “молния” и соответствующий чек. Перед уходом Нелида с безучастным видом сказала заведующему, что в подвале не осталось запасной бумаги для среднего рулона, и вышла, не дожидаясь ответа. На улице веял приятный ветерок, и она подумала, что позднее у дверей ее дома будет не так холодно. Проходя мимо бара “Ла Уньон”, она с кажущимся безразличием посмотрела внутрь. Увидела взлохмаченную голову Хуана Карлоса, сидевшего спиной за столиком на четверых, где шла игра в кости. Она на миг остановилась в надежде, что Хуан Карлос обернется. Не удержалась от желания взглянуть на другие столики. Доктор Аскеро пил аперитив с приятелем и смотрел на нее. Нелида покраснела и продолжила свой путь. Мать вытирала пол в ванной и сказала, что горячей воды осталось мало, потому что отец только что помылся. Нелида мрачно осведомилась, хорошо ли вымыта ванна. Мать, в свою очередь, спросила, не считает ли она ее старой чумичкой с окраины, и напомнила, что всегда готовила чистую ванну к ее возвращению из магазина. Нелида с отвращением коснулась куска хозяйственного мыла, который ей предстояло использовать для личной гигиены. Погрузилась в наполовину налитую ванну. Из воды виднелась только ее голова, когда она подумала о новом товаре из отдела “Изысканные подарки”: коробочке овальной формы из бесцветного целлофана, полной полупрозрачных таблеток изумрудно-зеленого оттенка для ароматизации воды в ванне. Она встревожилась, что от дешевого мыла на коже может остаться запах дезинфекции; из крана уже текла холодная вода, когда она закончила ополаскиваться. Вытершись, она понюхала руки и успокоилась, подумала о том, что Хуан Карлос больше не захотел ходить в клуб на танцы воскресными вечерами, предпочитая водить ее в кино, подумала, что у нее нет подруг в клубе, подумала о Селине, о ее зеленых глазах, подумала о котах с зелеными глазами, подумала о возможности завести дружбу с котом, подружиться с кошкой, почесывать ей спину, подумала о старой шелудивой кошке, как вылечить ее от парши, носить ей еду, выбрать самую красивую тарелку в кухонном шкафу и налить в нее свежего молока для старой шелудивой кошки, подумала о том, что мать Хуана Карлоса, возвращаясь с церковной службы, вяло поздоровалась с ними, когда они выходили из кино в воскресенье, подумала о естественной смерти или гибели от несчастного случая жены Аскеро, о возможности того, что Аскеро посватается к ней, чтобы сочетаться вторым браком, о возможности выйти замуж за Аскеро и оставить его после медового месяца, о свидании, которое она назначит Хуану Карлосу в горном приюте среди снегов Науэль-Уапи, Аскеро в поезде: в шелковом халате он выходит из туалета и направляется по коридору к купе, тихо стучит в дверь костяшками пальцев, тщетно ждет ответа, открывает дверь и обнаруживает письмо, в котором говорится, что она сошла на предыдущей станции и пусть он ее не разыскивает, тем временем Хуан Карлос спешит на свидание и добирается до приюта, он застает ее в черных брюках и черном свитере с высоким горлом, распущенные светлые волосы с платиновым отливом, они обнимаются, Нелида наконец отдается своей настоящей любви. Нелида подумала о возможности не вытирать пол в ванной. Одевшись, она его вытерла. Мать съела остатки жареной печенки, Нелида — шницель с салатом из латука и вареных яиц. По своей вечерней привычке отец за стол не садился. В 20.30 они настроились на радиостанцию, передававшую программу испанских песен. Не отрываясь от передачи, мать убрала со стола, Нелида протерла клеенку влажной тряпкой, поставила корзинку для рукоделия и взяла платье, на котором оставалось обметать петли. В 21.00 закончилась испанская передача и началась программа сельских баллад. В 21.20 Нелида принялась поправлять прическу и макияж. В 21.48 устроилась у входа в дом, рядом с дверью. В 22.05 увидела за квартал Хуана Карлоса. В 22.20 Нелида и Хуан Карлос заметили, что свет в спальне родителей уже погас. Они сошли с тротуара и сделали несколько шагов к дому. Нелида по обыкновению оперлась спиной о металлическую колонну, подпиравшую навес из листового железа. Привычно закрыв глаза, она ощутила губами первый поцелуй этой ночи. Про себя она неожиданно решила, что, если старая нищенка с церковной паперти вложит ей в руку кинжал, она с удовольствием убьет Селину. Хуан Карлос вновь поцеловал ее, на этот раз сильно стиснув в объятиях. На Нелиду обрушились ласки, новые поцелуи, комплименты и различные по интенсивности объятия. С закрытыми глазами она спросила Хуана Карлоса, удается ли ему отдыхать в дни отпуска, а также, что он делал сегодня днем, прежде чем пойти в бар. Ответа не последовало. Нелида открыла глаза, ощутив, что он отпускает ее и делает шаг к изгороди из кустов лигуструма, старательно подстриженной отцом. Нелида открыла глаза еще шире, увидев, что Хуан Карлос протягивает руку и срывает ветку, затем она сказала, что всегда делилась с ним всем, что делает, и не видит причины, почему он не может поступать так же. Хуан Карлос возразил, что мужчинам приходится кое о чем умалчивать. Нелида залюбовалась его пышной шевелюрой с непокорными вихрами, которые отливали металлом в белом свете лампочки городского освещения, висевшей посреди улицы, и почему-то подумала о пустошах, заросших кустарником и частым бурьяном и озаренных ночью лампочками городского освещения; Нелида всмотрелась в его светлые глаза, не зеленые, как у Селины, а светло-карие, и почему-то подумала о восхитительных кувшинах меда; Хуан Карлос закрыл глаза, когда она погладила его растрепанные волосы, и Нелида, увидев густые, изогнутые дугой ресницы, почему-то подумала о распростертых крыльях кондора; Нелида посмотрела на его прямой нос, тонкие усы, полные губы, попросила показать зубы и почему-то подумала о виденных в учебниках домах стародавних времен, с белыми балюстрадами и высокими, изящными, тенистыми колоннадами; Нелида поглядела на кадык, выпирающий между двумя крепкими мышцами шеи, на широкие плечи и почему-то подумала об узловатых и несокрушимых исполинах дикой пампы: омбу и кебрачо были ее любимыми деревьями. В 23.20 Нелида позволила ему просунуть руку под блузку. В 23.30 Хуан Карлос распрощался, упрекнув ее в эгоизме. В 23.47 Нелида закончила делить волосы на многочисленные пряди, накрутив их на бумагу. Перед сном она подумала, что у Хуана Карлоса идеальное лицо.
В уже упомянутый четверг, 23 апреля 1937 года, Хуан Карлос Хасинто Эусебио Этчепаре проснулся в 9.30, когда его мать постучала в дверь и вошла в комнату. Хуан Карлос не ответил на ласковые слова матери. Чашка чая осталась на ночном столике. Хуан Карлос закутался в халат и отправился чистить зубы. Неприятный привкус во рту прошел. Хуан Карлос вернулся в комнату, чай был едва теплый, он позвал мать и попросил его подогреть. В 9.55 выпил в постели чашку обжигающего чая, уверенный, что тепло будет полезно для груди. Подумал о возможности постоянно пить что-нибудь очень горячее и кутаться в теплые одежды, в ногах держать грелку с горячей водой, голову обмотать шерстяным шарфом, оставив открытыми только нос и рот, чтобы покончить со слабостью дыхательного аппарата. Подумал о возможности терпеть удушье, лежа в постели долгие дни и недели, пока сухое тепло не поможет справиться с влажностью в легких: от влажности и холода из легких постоянно выделялась мокрота. Он снова уснул, ему приснились красноватые кирпичи, яма, где перемешивают материалы для изготовления кирпичей, яма с горящей известью, мягкие сырые кирпичи, кирпичи в процессе обжига, несокрушимые затвердевшие кирпичи, кирпичи под открытым небом на строительстве нового полицейского участка, Панчо показывал ему кучу негодного битого кирпича, который возвращается в печь для измельчения и повторного обжига, Панчо объяснял, что на стройке ничего не выбрасывается. Мать разбудила его в 12.00, Хуан Карлос взмок от пота. Встав, он почувствовал крайнюю слабость. Спросил у матери, есть ли горячая вода для душа и сильно ли у него отросла щетина, если идти на прием к врачу небритым. Мать сказала в ответ, чтобы он побрился немедленно, и что следовало бы это делать каждый день, как только он встает, и что прошлой ночью он лег очень поздно, и что такого парня, как он, девушки все равно будут любить, даже если он не побреется перед самым свиданием. Еще добавила, что, когда он вернется на работу в муниципальную управу, ему придется привыкнуть вставать раньше и бриться, ведь именно на работе он должен предстать во всей красе, а не где-то там женихаясь. В эту минуту пришла Селина в белом халате учительницы и со стопкой тетрадей под мышкой, мать переглянулась с ней и спросила Хуана Карлоса, где он пропадал прошлой ночью до трех часов утра и не проигрался ли он. Хуан Карлос ответил, что не играл. Мать сказала, что тогда он, видно, был с Нелидой. Хуан Карлос подтвердил. Мать спросила, как это возможно, чтобы родители разрешали ей беседовать на улице до трех часов утра, и, не получив ответа, попросила Хуана Карлоса, если он хочет ополоснуться и побриться перед обедом, сделать это быстрее. В 12.55 Хуан Карлос вышел из ванной: он принял душ, но не побрился. Войдя в столовую, ощутил приближение знакомого жара. Мать и Селина сидели за столом. Хуан Карлос взялся за свой стул, подумал, не вернуться ли в спальню и лечь, женщины взглянули на него, Хуан Карлос сел. Тыквенный суп, затем жареное мясо и пюре. Перед Хуаном Карлосом лежал толстый и сочный бифштекс, слегка прожаренный, по его вкусу. Начав резать мясо, Хуан Карлос ощутил, как лоб покрылся испариной. Мать посоветовала ему лечь, ведь это опасно — вспотеть и потом остыть. Хуан Карлос не ответил и ушел к себе в комнату. Несколько минут спустя ему принесли еду на подносе в постель. Хуан Карлос сказал, что бифштекс холодный. Его отнесли снова на плиту, Селина подогрела его несколько секунд с каждой стороны, стараясь не передержать. Хуан Карлос счел мясо пережаренным. Мать и Селина стояли в комнате, глядя на него, ожидая приказаний. Хуан Карлос попросил их пойти и закончить обед. Нехотя доел свою порцию. Когда мать вошла с десертом — печеным яблоком, он уже чувствовал себя лучше и сказал, что перед серией простуд и бронхитов иногда ощущал сильный жар после душа, так что зря и он, и остальные члены семьи придумывают всякое. Обед пошел ему на пользу. Мать и сестра спали после обеда, он вышел на улицу в той же одежде, в какой обедал, — серые фланелевые брюки, рубашка из тонкой шерстяной ткани в голубую клетку, синий свитер с длинными рукавами, сверху темно-коричневая кожаная куртка на молнии. Эта куртка, в каких обычно ходят богатые землевладельцы, вызвала на улице неоднозначную реакцию. Хуан Карлос улыбнулся, довольный, заметив презрительный взгляд хозяина булочной, который беседовал на тротуаре с поставщиком. Солнце слегка прогревало воздух, но в тени было холодно. Хуан Карлос перешел на солнечную сторону и расстегнул куртку. В 14.48 он зашел в “Ла Уньон”, бар высшего разряда. За одним из столиков пил кофе седой человек, который радостно приветствовал его, помахав вошедшему рукой. Хуан Карлос согласился съездить с ним на скотный двор в нескольких километрах от города, но прежде заказал кофе и позвонил по телефону: стараясь, чтобы его никто не услышал, он под выдуманным предлогом отменил у медсестры назначенный прием. Хуан Карлос представил себе, что, возможно, врач после осмотра скажет, что неделя отдыха пошла ему на пользу; что отдых продлят и тогда ему не придется выходить на работу на следующей неделе; что врач предпишет ему отдых в течение всей зимы, как уже намекал; что, возможно, откроется невероятная путаница в рентгене: тот снимок с небольшим пятном в правом легком был вовсе не его, а какого-то бедолаги, обреченного на смерть через пару-тройку лет без женщин и кутежей. В 15.50 Хуан Карлос прогуливался на солнышке по участку, прилегавшему к загону, где его приятель беседовал с пеонами. Земля была светло- и темно-коричневого цвета, вокруг искусственного водоема росли невысокие ромашки с зеленым стеблем и бело-желтыми цветами. Хуан Карлос вспомнил, как в детстве ему постоянно запрещали жевать цветки ромашки, потому что они, мол, ядовитые. В 16.15 солнце светило слабее, и Хуан Карлос подумал: сходи он на прием, к этому времени врач уже сказал бы ему о состоянии его здоровья. В 16.30 приятель остановил машину у строящегося полицейского участка и высадил Хуана Карлоса. Они простились до встречи в баре, позднее. Хуан Карлос прошел на стройку и спросил у электрика, где Панчо. В будущем дворе полицейского участка трое рабочих штукатурили двери уборной и душевых для младшего состава. Панчо крикнул ему, что до конца рабочего дня осталось всего пятнадцать минут. Хуан Карлос пожал плечами, Панчо согнул руку в неприличном жесте и снова взялся за работу, но через пару секунд подбежал с озорным видом и угостил друга его самой вожделенной игрушкой — сигаретой. Хуан Карлос курил на тротуаре, смакуя каждую затяжку. Девочка, почти подросток, прошла мимо и взглянула на него. В 16.55 два друга зашли в кабачок у железнодорожной станции, единственное место, куда Панчо решался войти в комбинезоне. Хуан Карлос спросил, готов ли он ради продления жизни отказаться от женщин, выпивки и курева. В ответ Панчо попросил не заводить эту тему снова и выпил рюмочку граппы. Хуан Карлос сказал, что спрашивает серьезно. Панчо не ответил. Хуан Карлос собирался сказать еще что-то, но промолчал: мол, если ему заказана такая жизнь, как у здоровых, то лучше умереть, но даже если его не лишат женщин и сигарет, он все равно предпочтет умереть, коли взамен придется вкалывать как скотина с утра до вечера за гроши и потом возвращаться в хибару и мыться под струей холодной воды из насоса. Хуан Карлос попросил еще сигаретку. Панчо дал без возражений. Хуан Карлос в знак благодарности заказал еще граппы. Панчо поинтересовался, удалось ли ему хорошенько рассмотреть днем строительную площадку. Хуан Карлос спросил Панчо, встречался ли он тоже с какой-нибудь женщиной прошлой ночью. Панчо сказал, что теперь конец месяца и у него нет денег сходить в “Ла Криолью”. Хуан Карлос обещал сходить с ним туда вместе первого числа и посоветовал тем временем приударить за Гузкой, служанкой доктора Аскеро. Панчо спросил, почему ее зовут Гузкой, Хуан Карлос ответил, что в детстве у нее задница оттопыривалась и задиралась, как куриная гузка; на хуторе, где она жила у тетки, ее так и прозвали. В 17.40 они завершили обсуждение Гузки тем, что Хуан Карлос посоветовал Панчо торопиться и подвалить к ней, пока его не обскакали. В 18.00 Хуан Карлос вошел один в бар “Ла Уньон”, подметив, что никто из посетителей не кашляет. За столом у окна сидели агроном Перетти, торговец Хуарес и ветеринар Ролья: соответственно рогоносец, неудачник и скряга, подумал Хуан Карлос. За соседним столом располагались три банковских служащих: мелкая шушера, подумал Хуан Карлос. За третьим столом — доктор Аскеро и часовщик-ювелир Ройг: сукин сын с псиным запахом изо рта и сплетник-подлиза, подумал Хуан Карлос. Он направился к дальнему столу, где его ждали для игры в покер, тут сидели в кружок три помещика-скотовода: еще рогоносец, опять рогоносец и везучий пьянчужка, подумал Хуан Карлос. Его сильно донимал жар, но стоило снять куртку, как ощущение прошло; он оценил возможность выиграть, как в прошлый раз, чтобы покрыть все расходы на бар и кино за две недели отпуска, и сосредоточился на игре. Час спустя у него запершило в горле, он сдержал кашель и поискал взглядом официанта: вторую чашку кофе никак не несли. Он ощутил холод в ногах, выше поясницы тело покрылось жаркой испариной, пришлось расстегнуть ворот. Официант принес кофе. Раздражение в горле усилилось. Хуан Карлос быстро извлек из обертки куски сахара и, не дожидаясь, пока они растворятся, залпом осушил чашку. Украдкой нащупал горячий, но еще сухой лоб, подумал: виной всему, наверно, мерзлое парадное у дома Нене. Только тогда вспомнил, что она, должно быть, уже прошла мимо по улице. В 20.15, проиграв несколько сентаво, он вернулся домой и прошел прямо в ванную. Побрился, взяв особое мыло, кисть и кувшин с кипятком, которые подала ему мать. В 20.40 сели за стол. Селина рассказала, что мать Мабель в полном отчаянии, у них нет служанки и ей приходится работать без передышки именно теперь, когда у скотоводов идут торги, а жених Мабель наезжает в Вальехос и постоянно гостит в доме. По окончании ужина Селина сыграла пьесу из нового альбома под названием “Лучшие мелодии Хосе Мохика и Альфонсо Ортиса Тирадо”, полученного из Буэнос-Айреса. Хуан Карлос напомнил, что теперь время закурить ту единственную сигарету, которую врач разрешил ему выкуривать ежедневно. Тогда мать, как о чем-то незначительном, спросила, что сказал сегодня врач. Хуан Карлос ответил, что непредвиденные обстоятельства вынудили врача отлучиться из консультации до самого вечера. В 22.00 он вышел из дома, прошел два квартала по земляным улицам и встретился с Нелидой. Убедившись, что родители спят, они поцеловались и обнялись в саду. Хуан Карлос по обыкновению просил Нелиду ему уступить. Нелида по обыкновению ответила отказом. Хуан Карлос вспомнил, что Нелида была Королевой весны 1936 года, поцеловал ее снова, крепко сжав в объятиях, и подумал о тех уловках, которые действуют безотказно, ведь перед ними не могли устоять многие другие девушки. Однако Хуан Карлос не дал своим рукам опуститься ниже установленной черты — талии Нене. Чуть не сказал ей, что он вовсе не дурак, только придуривается: “ты, приятель, полегче, болезнь у тебя нешуточная, не переборщи по женской части, а то загнешься, попробуй сократить норму, я больше не буду повторять, в следующий раз, как врач семьи, просто скажу твоей матери”. Поддавшись порыву, Хуан Карлос внезапно взял ее руку и плавно потянул вниз, к ширинке, но не прижал. Это был первый маневр из его обычной стратегии. Рука Нене слабо сопротивлялась. Хуан Карлос засомневался, подумал, не растут ли в саду у Нене лесные ромашки, кто-то говорил, будто они ядовитые, правда, что ли? этой зимой в парадном будет жутко холодно, удастся ли его тайный план до начала холодов? всю зиму ночи напролет в этом парадном? подумал о колибри, который порхает с одного венчика на другой и из каждого пьет нектар, бывают капли нектара на цветах ромашки? они вроде сухие. Он подумал, что ему всего двадцать два года, а вести себя приходится по-стариковски. Резко выпустив Нелиду, он шагнул к живой изгороди. В ярости сорвал ветку. В 23.20 он счел необходимым погладить грудь Нелиды, запустив руку под блузку и бюстгальтер, дабы у девушки не угас к нему интерес. В 23.30 они простились. В 23.46 Хуан Карлос подошел к стройке полицейского участка. В окнах окрестных домов света не было, на улицах — никого. В квартале от него маячила парочка, они двигались в его сторону. Пять минут спустя они прошли мимо, свернули за угол и исчезли. Хуан Карлос снова посмотрел по сторонам, кругом не было ни одной живой души. Настала полночь, час свидания. Сердце его забилось сильнее, он пересек улицу и прошел на стройку. Идти было легче, чем прошлой ночью: он помнил подробности двора, виденные при свете дня. Подумал: чтобы забраться на почти трехметровую стену, старику понадобилась бы лестница, куда ему лезть по лесам, как некоторым. Вскарабкавшись на стену, прикинул: старик не смог бы с ходу перепрыгнуть в соседний двор. Почему-то вспомнилась девочка, почти подросток, которая посмотрела на него сегодня с вызовом. Он решил когда-нибудь выследить ее, девочка жила на ферме где-то за городом. Хуан Карлос вытер испачканные в пыли руки о помещичью куртку и приготовился к прыжку.
Эпизод пятый
…на зависть звездам они сверкают,
я жизни без них не чаю.
Альфредо Ле Пера
В уже упомянутый четверг, 23 апреля 1937 года, Мария Мабель Саэнс, известная всем как Мабель, открыла глаза в 7.00 утра, когда прозвенел звонок ее будильника швейцарской марки. Не в силах удержаться, она закрыла их и снова заснула. В 7.15 кухарка постучала в дверь и сказала, что завтрак на столе. Мабель ощущала, как все ее нервы расслаблены, притуплены, окутаны медово-кисельной оболочкой, прикосновения и звуки долетают приглушенными, в голове теплая приятная пустота. Нюх обострен; уткнувшись в белую льняную подушку, нос встрепенулся первым, запах миндального масла, следов бриллиантина на подушке, запах отзывается трепетом в груди и растекается по телу до самых конечностей. В 7.25 она выпила почти остывший кофе с молоком, сидя одна в столовой, не хотела, чтобы кухарка его подогревала, однако потребовала свежих, хрустящих гренок, намазала их маслом. В 7.46 она вошла в школу № 1, подведомственную Управлению образования провинции Буэнос-Айрес. В 7.55 зазвонил колокол для построения на линейку во дворе. Мабель стала во главе шеренги учеников пятого “Б” класса. Директриса школы сказала: “Доброе утро, дети”, ученики ответили: “Доброе утро, госпожа директор”. В 8.01 вновь зазвонил колокол, и каждая из групп направилась в свой класс. Первый час Мабель посвятила уроку истории, теме “Инки”. Колокол звонил на перемену три раза: в 9.00, 10.00 и 11.00 часов; колокол прозвонил об окончании занятий ровно в полдень. К этому времени Мабель выполнила свой утренний план: объяснила новые задачи на процент, коэффициент и капитал; чтобы не носить домой общие тетради, исправила задания во время урока, пока ученики решали дополнительные задачки по арифметике в черновых тетрадях; на одной из переменок предупредила Селину, что, возможно, зайдет к ней после обеда, и избежала общения с учениками-переростками, сидевшими на задних партах. В 12.20 пришла домой, сильно проголодавшись, мать спросила, не может ли она подождать до 14.00 часов, чтобы пообедать с отцом и, возможно, со своим женихом Сесилом, когда те вернутся с аукциона скотоводов. У Мабель был готов ответ. Кухарка отварила ей отдельно порцию равиоли и подала с куриным бульоном. Мать не могла к ней присоединиться, поскольку хотела вымыться и переодеться, все утро она против обыкновения убиралась. После равиоли Мабель попробовала жареную курицу, но отказалась от десерта. Заявила, что должна пойти готовиться к урокам испанского с помощью Селины; останься она дома, пришлось бы заниматься Сесилом чуть ли не до вечера, учитывая обед и послеобеденный коньяк. В 13.45 Мабель вошла в дом семьи Этчепаре без стука. Выполняя просьбу Мабель, Селина провела ее прямо в свою комнату. У Мабель отяжелели веки, и она с трудом слушала сетования Селины: Хуан Карлос скверно обращается с матерью и сестрой, наверняка по наущению Нене, и не бережется, прошлой ночью он гулял с этой вертихвосткой до трех часов, так недолго и туберкулез подцепить. Мабель сказала, что прошлой ночью спала меньше четырех часов — пришлось заниматься Сесилом, пока тот беседовал с отцом; может, подруга позволит ей остаться и поспать у нее во время сиесты. Селина уступила ей кровать и прилегла на диванных подушках на полу. Мабель закрыла глаза в 14.10 и продолжала спать, когда часы с маятником показывали 17.00. Селина разбудила ее и предложила чаю. Мабель отказалась и побежала домой, она обещала матери сходить с ней в кино на вечерний сеанс. Дойдя до угла своего дома, она увидела, как отец и Сесил беседуют у дверей и собираются сесть в автомобиль. Боясь, что ее заметят, Мабель вошла в магазин на углу. В оправдание своего присутствия купила большую коробку печенья, поколебавшись при выборе между двумя любимыми марками: с дамами в стиле рококо на картинке и с изящной современной парой в праздничных костюмах. В 17.15 она пришла домой, выполнив свой дневной план: улизнуть от отца, который заставил бы ее заниматься Сесилом, и восстановить силы, выспавшись во время сиесты. Несмотря на спешку, мать и дочь распечатали коробку с печеньем и в 18.05 вошли в кинотеатр “Андалузский”, единственный кинематограф в городе, которым ведало Испанское общество взаимопомощи. В фойе, украшенном мозаикой в народном стиле, Мабель увидела афиши фильма, подметила, что герои одеты по моде как минимум трехлетней давности, и с разочарованием убедилась, что американские картины доходят до Вальехоса с опозданием; это была роскошная комедия, которая разворачивается в восхитительной обстановке: просторные залы с лестницами черного мрамора, поблескивающими хромированными столбиками, обитые белым атласом кресла, белые атласные портьеры, ковры с длинным белым ворсом, столы и стулья с хромированными ножками, среди которых ходит пленительная нью-йоркская блондинка — машинистка, которая соблазняет своего молодцеватого босса и всяческими уловками вынуждает его развестись с изысканной супругой. Под конец она его теряет, но встречает старика-банкира, который просит ее руки и увозит в Париж. В последней сцене машинистка появляется у парижского особняка: она выходит из шикарного белого лимузина с белым датским догом, укутанная в боа из воздушных белых перьев, и обменивается многозначительными взглядами с шофером — статным юношей в черной униформе и черных сапогах. Мабель подумала об интимной близости богатой бывшей машинистки с шофером, о возможности того, что шофер сильно простужен и они решили любить друг друга страстно, но без поцелуев, нечеловеческое усилие, чтобы не целоваться, они могут ласкать друг друга, но не целоваться, всю ночь они обнимаются, но не в силах выкинуть из головы эту мысль, так хочется целоваться, зарок не целоваться, чтобы не заразиться, ночь за ночью одна и та же мука, и ночь за ночью охваченные страстью их фигуры в темноте сияют, словно хромированные, хромированное сердце дает трещину, и брызжет алая кровь, она растекается и заливает белый атлас, белые портьеры, белые перья: когда хромированный металл уже не в силах сдержать неистовую кровь, уста сближаются и каждую ночь блаженствуют в запретном поцелуе. В 19.57 Мабель с матерью вернулись домой. В 20.35 вошли отец и Сесил, довольные тем, что все подготовлено для завтрашнего аукциона, последнего на осенней ярмарке. Сесил поцеловал Мабель в щеку. Выпили вермута на аперитив. В 21.00 сели за стол. Съели сардины с картофелем и майонезом, затем мясо по-португальски, сыр и мороженое. Говорили главным образом отец и Сесил, обсуждая утренние торги и виды на завтрашний день, пытаясь предвосхитить общий итог недели. Когда настало время кофе и коньяка, они направились к креслам в гостиную, но тут отец выразил свои сомнения по поводу цены на быка херефордской породы и увлек Сесила в кабинет. Мабель подала им чашки и рюмки. Сами они с матерью уселись в гостиной и обсудили фильм. В 22.30 Мабель и Сесил остались одни в гостиной, сидя на том же диване. Сесил нежно поцеловал ее несколько раз и погладил по голове. Он говорил ей о том, что очень устал, об отдыхе, который ожидает его в усадьбе по окончании ярмарки, о полученных недавно из Англии книгах по истории, которые он прочтет: его любимым чтением было все, связанное с историей Англии. Он удалился в 23.05, выпив, пока сидел с Мабель, три рюмки коньяка, которые добавились к двум рюмкам, выпитым в кабинете, двум вермутам на аперитив и трем бокалам красного вина, осушенным за обедом. Мабель вздохнула с облегчением и посмотрела, открыта ли дверь в спальню родителей. Дверь была закрыта. Она унесла бутылку коньяка в свою комнату и спрятала под подушкой. Вернулась в столовую, открыла сервант и достала две коньячные рюмки, которые присовокупила к спрятанной бутылке. Пошла в ванную и восстановила макияж. Надушилась французским лосьоном, который ценила больше всего. Надела целомудренную батистовую рубашку с короткими рукавами, взяла два журнала, приоткрыла окно, поставила бутылку и рюмки и легла. В 23.37 она устроилась поудобнее, готовая приступить к чтению журналов “Женский мир” и “Элегантный Париж”. Начала с последнего. Быстро пролистав страницы, посвященные моделям для спорта и повседневной одежде, продолжала думать о Сесиле, минуты, проведенные в его обществе, казались ей нескончаемыми, это ее тревожило. Через несколько страниц шли модели для коктейлей. Мабель просмотрела их, но тоже не заинтересовалась. Далее ее внимание привлекла небольшая заметка: язык духов. Французская специалистка рекомендовала утром свежие лавандовые ароматы, способные оживить интерес мужчины к женщине; для дневных часов — во время прогулок по музеям и перерыва на чай — более сладкие запахи, навевающие чары, которые следует усилить к началу коктейля, переходящего в ужин при свете канделябров в ночном клубе, — теперь уже с преобладанием иного экстракта, напоенного мускусом, вобравшего в себя все благоухание утопающего в жасминах балкона, на который, укрываясь от огней и интриг светских салонов, выходила роковая женщина прошлого, — то есть благоухание, сконденсированное ныне в капле экстракта “Ампир ноктюрн” для современной женщины. За этой страницей следовали коллекции мехов и праздничные наряды. Мабель остановилась на длинном черном платье до пят, с широкой юбкой, отороченной черно-бурой лисицей. Вспомнила, что Сесил собирался в будущем устраивать в своей усадьбе торжественные приемы. Завершала раздел статья о гармоничном сочетании мехов и драгоценностей. Аквамарины и аметисты рекомендовались для светлой норки, для шиншиллы -исключительно бриллианты, а для темно-коричневой норки — кольца и серьги с изумрудами, ограненными в форме крупного прямоугольника. Мабель дважды прочитала статью. Решила как-нибудь завести разговор о камнях в присутствии Сесила. Подумала о том, что у Сесила нет сестры, а его мать когда-нибудь умрет в своем доме в Северном Камберленде, Англия. Она посмотрела на будильник, тот показывал 23.52. Она погасила свет, встала, открыла окно и посмотрела в направлении смоковницы. Двор был погружен в почти беспросветную тьму.
В уже упомянутый четверг, 23 апреля 1937 года, Франсиско Каталино Паэс, известный также как Панчо, проснулся по обыкновению в 5.30 утра, хотя день еще не занялся. Будильника у него не было. Из-за новолуния небо чернело мглой, в глубине участка, на котором стояла хижина, находился гидравлический насос. Панчо смочил лицо и волосы, прополоскал рот. Спал он для удобства без майки, воздух снаружи был студеный, и Панчо зашел в комнату надеть комбинезон. На большой кровати спали две его сестры, на брезентовой раскладушке в углу — брат. То ли дело кровать у Панчо — с эластичной пружиной и набивным матрасом. Пол в доме был земляной, стены из необожженного кирпича, крыша из листового железа. Во второй комнате, дополнявшей дом, спали родители с младшим братом семи лет. Панчо был старшим из сыновей. Кухня еще строилась. Панчо начал ее сооружать из строительных материалов для современного жилья, правда подержанных. Он зажег уголь в жаровне и сварил мате с молоком. Поискал хлеб, но не нашел. Разбудил мать; на дне мешка, наполненного тыквами, лежали две галеты, припрятанные для Панчо. Галеты были белые, из муки с добавлением жира, зубы у Панчо были квадратные и крупные, но в пятнах, потемневшие от соленой воды из насоса. Панчо подумал, что Хуан Карлос еще только засыпает глубоким сном и может спать до полудня, но он нездоров, в отличие от Панчо. Подумал об учительнице, которая должна подняться в 7.00 не выспавшись, Хуан Карлос говорил, что она самая красивая в городе, особенно в купальнике. Но она чернявая. А вот другая — блондинка и белая. Мать спросила, не отсырели ли галеты. Панчо сказал, что нет, и посмотрел на ее темное лицо индианки, на ее смоляные волосы, прямые, непокорные, с проседью. Через проволочную изгородь клуба Панчо видел Мабель в купальнике, но она чернявая. У другой ноги белые, она ходила в магазин без чулок. Панчо попробовал расчесать редким гребнем спутанную копну черных вьющихся волос, гребень застревал. Мать сказала, что волосы у него густые, как у нее, как у местных, и кудрявые, как у его валенсийца-отца. Но черные глаза достались в наследство не от индейских предков, а от мавров, которые заняли Валенсию много веков назад. Мать попросила его напрячь мускулы руки и пощупала их, сын был не очень высокий, но зато сильный, мать почему-то подумала о медвежатах из цирка, выступавшего проездом в Вальехосе, и протянула сыну еще одну чашку мате, сваренного с молоком. Панчо подумал, что Нене отдыхала всю ночь, что ее комната находится впритык к родительской и никто не может войти туда незамеченным. Панчо подумал о девушках из бара-магазина “Ла Криолья”; частокол за гидравлическим насосом, отделявший их участок от соседнего, покосился, почернел от мха. Панчо невольно поискал, на чем бы остановить взгляд, на востоке вставало солнце, в вышине виднелись багряные облака, ближе к солнцу они розовели и желтели, а дальше раскинулось желтеющее небо, выше оно отливало розовым, еще выше — багрянцем, хижина заслоняла противоположный край горизонта, который пока густел чернотой, но позже подернулся синим, а когда Панчо направился к строящемуся новому полицейскому участку, небосклон уже голубел с обеих сторон. Кое-где соседки в лачугах уже поднялись, подметали дворы, пили мате. А у той, другой, не было жестких волос, растущих чуть не от самых бровей, — волосы у нее были мягкие, светлые, дивные натуральные локоны; и волоски не торчали на щеках, над верхней губой, на подбородке, — кожа была белая, глянцевая; и межбровье не срослось по-совиному, белки глаз не желтоватые — брови едва обозначились двумя изогнутыми ниточками, глаза светлые, голубые? — нос с небольшой горбинкой, а губы розоватые; и была она не низкорослая, коренастая, круглая, но высокая, как он сам, ее талию он мог бы обхватить крепкими ручищами каменщика, талия, устремляясь вверх, расцветала белым бюстом, а книзу переходила в бедра идеальной формы, неужели лобок у белокурых женщин почти безволосый? в “Ла Криолье” была одна крашеная блондинка, но лобок у нее был темный, — Панчо почему-то представил себе, как Нене спит, слегка раздвинув ноги, и лобок у нее гладкий, как у маленькой девочки, а в магазин летом она ходила без чулок; Нене не носила сандалии-альпаргаты — на ногах у нее были туфли с высоким каблуком; она не потела — ей не приходилось драить до блеска дом, как служанкам; Нене не была неотесанной индианкой — она говорила, как артистка на радио, и в словах не забывала произносить положенные окончания. В 6.45 Панчо пришел на стройку. Нарядчик отправил его с двумя другими рабочими разгружать грузовик, набитый кирпичами, и перетаскивать их во двор, где строились помещения для младшего состава. В 8.07 нарядчик велел ему копать траншею в форме буквы “г” у задней стены. Панчо пришлось приналечь на лопату, товарищи засмеялись и сказали, что ему достался кусок туфовой почвы, самой твердой земли в пампе. Белые ноги Нене, смуглые бедра девушек из “Ла Криольи”, черный лобок Мабель, темный зад Гузки, Нене, Гузка, белый и безволосый лобок Нене, туфовая пыль забивалась в ноздри, оседала в горле. В 11.45 нарядчик ударил палкой по старой сковороде, объявляя перерыв. Панчо вымыл лицо под краном и попытался одолеть свою жесткую гриву с помощью расчески. По пути домой он сделал крюк в два квартала, чтобы пройти мимо дома доктора Аскеро. Гузки нигде не было видно. Панчо прошагал одиннадцать кварталов до своего дома. Старшая сестра подала ему на обед похлебку из картошки, тыквы и кусков мяса. Панчо спросил о ее ревматизме, пусть скажет, когда она снова сможет работать, и он переговорит с начальником строительства, хозяином печи для обжига кирпича и Хуаном Карлосом и предложит ее в качестве прислуги. В 13.25 Панчо вернулся на стройку. Нарядчик не взглянул на часы и отправил его раньше срока на рытье траншеи. У Панчо не было часов, он повиновался, хотя и был уверен, что начинать еще рано, но все же взял лопату и воткнул ее в твердый туф. Подумал, что нарядчик хорошо о нем отзывался в присутствии начальника строительства и комиссара полиции. В 14.35 нарядчик отправил его в старый участок за одной из решеток для тюремной камеры, которые были недавно получены из Буэнос-Айреса и хранились в кабинете заместителя комиссара. Панчо набрался храбрости и заговорил с последним о своем стремлении поступить в полицию унтер-офицером. Чиновник ответил, что им требуются такие крепкие парни, как он, но необходимо иметь кое-какие сбережения для учебы на шестимесячных курсах в столице провинции. Панчо спросил, надо ли платить за курсы. Чиновник пояснил, что курсы бесплатные и в течение шести месяцев учебы без жалованья обеспечивается пища и кров, однако комиссариат Вальехоса может направлять кандидатов, если получит добро из столицы, все зависит от столицы. Панчо подхватил решетку, будто без особых усилий. Опасаясь, что заместитель комиссара выйдет на улицу смотреть ему вслед, он преодолел расстояние в два квартала, не останавливаясь на отдых. В 16.32 он с радостью приветствовал своего друга Хуана Карлоса, который пришел навестить его. В 16.45 нарядчик снова ударил в сковороду. Панчо всмотрелся в лицо Хуана Карлоса, ища признаки болезни и признаки выздоровления. Когда они сидели в кабачке, Панчо посоветовал ему быть осторожнее, а то застукают в чужом доме, — почему он не удовольствуется Нене? Хуан Карлос ответил, что как только добьется своего, с Нене будет кончено, и просил Панчо поклясться, что тот никому ничего не скажет: Мабель обещала уговорить англичанина взять его управляющим двух поместий. Хуан Карлос добавил, что один хозяин не может находиться одновременно в двух поместьях, а управляющий — это как бы хозяин одного из двух поместий. Панчо спросил, останется ли он с Нене, если получит эту работу. Хуан Карлос ответил, что вопрос этот он задает потому, что ничего не смыслит в женщинах. Панчо силился что-то понять, но свел все к шутке. Хуан Карлос сказал, что Нене такая же, как все, если с ней по-хорошему — важничает, если по-плохому — идет напролом. Главное — чтобы Мабель ревновала и не забывала об услуге, которой он от нее ждет. В 18.23 Панчо помылся за хижиной под струей холодной воды из насоса. В 19.05 медленным, тяжелым шагом домой пришли мать и старшая сестра. После обеда у сестры сильно разболелась поясница, и обе женщины ходили в больницу за каким-нибудь лекарством. Врач снова им объяснил, что ревматизм возник вследствие пятилетней работы прачкой, когда руки постоянно находились в холодной воде, и что сестра может вернуться к работе, но не в качестве прачки, и пусть старается как можно меньше мочить руки. В 20.05 уже была разогрета обеденная похлебка, и все вместе поели. Панчо больше молчал, а в 20.30 неспешно направился в центр города. В кабачке, наверное, уже сидели его товарищи по стройке. Панчо подумал о нецелесообразности того, чтобы начальники из полиции увидели его в кабачке. Подумал о целесообразности того, чтобы его увидели прогуливающимся с Хуаном Карлосом, служащим муниципальной управы. С фермы птичника-итальянца вышла девушка, несущая двух щипаных цыплят. Это была Гузка. Он прибавил шагу и незаметно догнал ее. Они шагали почти вровень. Панчо почтительно пожелал ей доброго вечера. Гузка ответила тем же. Панчо спросил, почем итальянец продает цыплят. Гузка ответила вполголоса и добавила, что должна поторапливаться, потому что ее ждет хозяйка. Панчо попросил разрешения проводить ее до колледжа сестер-монахинь. Гузка нетвердо сказала “да”, затем “нет”. Панчо проводил ее и выяснил, что в воскресенье вечером Гузка пойдет на гулянья, которые устраивают под открытым небом в Галисийском парке по случаю окончания сезона. Следуя наставлениям друга, Панчо посоветовал ей сменить хозяев и наняться в дом Саэнсов. Гузя ответила, что нехорошо бросать хозяйку. На углу, у колледжа монахинь, Панчо подумал о возможности пройти три километра через заросли чертополоха до бара-магазина “Ла Криолья”. Он хотел навестить тамошних подружек, закрыть глаза и думать о другой. Но в одиночку это был слишком дальний путь, вдвоем с Хуаном Карлосом он бы решился. Дело было не в нехватке денег, как он солгал другу. Он подобрал с земли срезанную ветку эвкалипта, ощутил ее гибкость, взяв за оба конца, Панчо слегка согнул ее, прут поддался, Панчо нажал сильнее, прут еще поддался и начал трещать. Ветка была вовсе не шершавая, как кирпичи, а гладкая; и не тяжелая, как решетка у заместителя комиссара, а совсем легкая; ветка лишилась коричневой коры, и ее ровная поверхность блестела светло-зеленым, Панчо надавил сильнее, прут трещал, Панчо слегка ослабил дугу, а затем опять решительно надавил, прут вновь затрещал и сломался. В 21.47 Панчо вернулся домой. Все собрались в комнате матери и слушали по радио певца танго. Панчо хотел спать и не присоединился к родным. Он лег, подумал о том, что сестра вряд ли найдет работу служанки, если не сможет мочить руки в воде, стирая белье или моя посуду, а в столице провинции полгода без жалованья будут тянуться долго. Он посмотрел на раскладушку брата, без матраса. Подумал, что у него-то кровать с эластичной пружиной и набивным матрасом; правда, она обошлась ему больше чем в месячную зарплату, из прихоти он не захотел покупать подержанную кровать. Жаль, что так потратился, зато брат спал на раскладушке, а он нет. Несколько минут спустя он уснул.
В уже упомянутый четверг, 23 апреля 1937 года, Антония Хосефа Рамирес, также прозванная одними Гузкой, а другими Гузей, проснулась от щебета птиц, гнездившихся на рожковом дереве во дворе. Первое, что она увидела, была куча вещей, громоздившихся в ее комнате: бутылки с отбеливателем, большие оплетенные бутыли с вином, бочонок портвейна, связки чеснока, висящие на стене, мешки с картошкой, луком, банки с керосином и куски мыла. Ее спальня также служила кладовой. Вместо ванной комнаты она пользовалась старой уборной и раковиной для стирки в глубине двора. В 6.35 она вымыла лицо, шею и подмышки. Затем помазалась красноватой жидкостью от пота, купленной для нее хозяйкой. Прежде чем надеть серый халат с длинными рукавами, она помахала руками, как птица крыльями, чтобы под мышками просохли красные капли: хозяйка предупредила, что иначе можно прожечь одежду. Зажгла дровяную печь и выпила чашку кофе с молоком, съев хлеба с маслом. До 7.45 стирала майки, трусы и рубашки хозяина. Разбудила хозяйку и приготовила завтрак для супругов Аскеро и их детей. Накрыла стол в малой столовой, примыкавшей к кухне. Приготовила тосты. Вымыла посуду после завтрака. Подмела и вытерла пыль в консультации, приемной, детской спальне, большой спальне, гостиной, столовой и, наконец, подмела тротуар. Дважды ее отвлекала хозяйка: пришлось сходить в мясную лавку — забрать заказ, сделанный по телефону, и в магазин — за сыром, чтобы потом его натереть. Кто-то из детей разлил стакан молока в зале для приема, и хозяйка предложила заодно окатить мозаичный пол из ведра и наскоро пройтись по нему воском. В 11.30 хозяйка снова оторвала ее от дел, велев накрыть к обеду, пока она будет мыться. В 12.00 хозяйка и двое ее детей, мальчик и девочка, сели за стол. В 12.30 все трое направились в школу, где хозяйка работала учительницей, а дети учились. Тем временем Гузя убрала в ванной, оборудованной всеми современными удобствами. В 13.10 пришел из больницы хозяин, и Гузя подала ему обед, приготовленный хозяйкой. Хозяин посмотрел на ее ноги, и Гузя по обыкновению держалась от него подальше. В 13.45 Гузя села за стол и съела обильные остатки обеда. В 15.06 она закончила мыть посуду и убирать кухню. Когда хозяин бывал дома, труд становился особо тягостным, поскольку нельзя было петь во время работы, тогда как по утрам она напевала разные мелодии, в основном танго, милонги и танго-романсы, услышанные в фильмах с ее любимой актрисой-певицей. Она освежилась водой из раковины на задворках и прилегла отдохнуть. Подумала о советах хозяйки. По словам той, служанкам не следовало разрешать провожать себя на улице или танцевать более одного танца на народном гулянье с парнями из других социальных слоев. Особенно им надлежало сторониться студентов, банковских служащих, коммивояжеров, владельцев торговых лавок и работников магазинов. Известно, что те обычно ухаживали за девушками из приличных семей — “прикидываясь сущими праведниками, Гузя”, — чтобы затем в темноте соблазнять служанок, наиболее беззащитных по причине их невежества. Сеньора Аскеро забыла включить в список женатых мужчин. Рекомендовала же она любого хорошего, работящего парня, причем определяла этими словами разного рода рабочих. Гузя подумала об аргентинском фильме, виденном в прошлую пятницу, с ее любимой актрисой-певицей, — о служанке из пансиона, которая влюбляется в жильца-студента, будущего адвоката. Как ей удалось добиться его любви? Девушке пришлось много выстрадать, чтобы достичь этого, и тут Гузя поняла очень важную вещь: девушка вовсе не собиралась завлечь его, он полюбил ее, видя, какая она добрая и самоотверженная, даже выдавала себя за мать ребенка другой незамужней девушки, дочери хозяйки пансиона. Позже студент получает диплом адвоката и защищает ее перед лицом правосудия, потому что девушка хотела оставить чужого ребенка у себя, привязавшись к нему, как мать, но под конец все устраивается. Гузя решила, что, если кто-нибудь из другого, высокого социального слоя в один прекрасный день предложит ей сочетаться браком, она не будет столь глупа, чтобы отказаться, но сама не станет подталкивать к этому. К тому же есть немало хороших и работящих парней, которые ей нравятся: Мингито — разносчик хлеба, Аурелио — крестьянин, Панчо — каменщик, Чиче — газетчик. Но завтра она, наверно, не сможет пойти, как обычно, на киносеанс из цикла “Народные пятницы”, потому что хозяева пригласили на ужин гостей. С досады Гузя схватила сандалию и с силой швырнула ее о полку. Бутылка с отбеливателем упала и разбилась. Гузя собрала осколки, вытерла пол и снова легла на кровать. В 16.00 поднялась и накрыла стол — полдник для хозяйки и детей. Позвала пожилую сеньору, которая помогала хозяину как медсестра, и по обыкновению предложила ей чашку чаю. В 17.28 домыла посуду после полдника и сходила напротив в магазин “Аргентинское — недорого”, забрала кухонные полотенца, заказанные хозяйкой. Нене спросила, как они ладят с новой медсестрой, после ее ухода уже сменилось три. Гузя подумала о старой школьной парте, она сидела в четвертом ряду с теперешней служанкой главы муниципальной управы, во втором ряду — Нене с Келой Родригес, в первом ряду — Мабель Саэнс и Селина Этчепаре. Мабель и Кела были уже на выданье. Женится ли брат Селины на Нене, несмотря на эту историю с Аскеро? Раньше Нене отдавала ей старые платья. Сколько человек в Вальехосе знают о случившемся? Гузя подумала, что надо попросить у Нене еще какую-нибудь старую вещь. Нене отдала ей столько красивых ношеных вещей, а она в благодарность разве вела себя хорошо? Но Селина обещала рекомендовать ее матери Мабель на место прислуги, у них уже есть кухарка, и работать придется меньше, да и доктор Аскеро больше не будет заглядываться на ее ноги. Звенел звонок на перемену, и Мабель, Селина и Нене бежали прыгать со скакалкой, раз, два, три, четыре, сто прыжков до следующего звонка: Нене упаковала полотенца и посмотрела на нее, но они не поговорили, как раньше. Да, Нене дала ей рекомендацию в дом Аскеро, ее взяли служанкой благодаря медсестре, благодаря Нене, благодаря школьной подруге, и еще ведь немало ношеных вещей в подарок — свитер, платье, пальто, туфли, — это всё когда Нене работала у доктора Аскеро. Гузя вышла из магазина, так и не попросив старой одежды у упаковщицы. В 17.50 принялась гладить сорочки, постиранные утром. В 19.53 накрыла стол для ужина, приготовленного хозяйкой. В 20.21 отправилась на ферму к птичнику за цыплятами, которых тот слал в подарок хозяину. В 20.40 Панчо-каменщик подошел и заговорил с ней. Гузя постаралась скрыть свое волнение. На Панчо была рубашка с короткими рукавами, обнажавшими мускулистые руки, покрытые густыми волосами, под расстегнутым воротом рубашки виднелась грудь, поросшая такими же волосами. Гузя невольно подумала о страшной горилле с очень густыми, но четко очерченными бровями, изогнутыми дугой ресницами и усами, частично закрывающими крупную пасть. Хозяйка не рассердится, увидев, как она танцует с ним на гуляньях, Гузя шла рядом с каменщиком, время от времени поправляя прическу, волосы у Гузи росли чуть не от самых бровей, прямые, густые, смоляного цвета. В 20.52 она прошла одна мимо кинотеатра “Андалузский”, где на завтра в цикле “Народные пятницы” объявляли комедийный аргентинский фильм. Хотя это картина не с ее любимой актрисой-певицей, она все равно пойдет на сеанс со служанкой главы муниципальной управы, как и каждую пятницу, пять сентаво дамы и десять кавалеры, а что, если гости на ужине задержатся и она не сможет пойти в кино? — теперь ей было почти все равно, а праздник в воскресенье? — на гулянья придет Панчо, который уже выразил желание пригласить ее на танец. Гузя невольно подумала о птицах с рожкового дерева во дворе, они, наверное, уже свернулись в комочки у себя в гнездах, прижавшись потеплее друг к дружке. Гузе захотелось скорее оказаться в своей постели, укутаться потеплее: как-то морозной ночью хозяйка зашла в ее комнату в поисках портвейна из бочонка, чтобы угостить приятелей мужа, и, увидев Гузю в кровати, спросила, нужно ли ей еще одно одеяло. Гузе захотелось оказаться в своей постели, укутавшись потеплее, если хозяйка зайдет к ней в комнату, она расскажет о встрече с Панчо. В 21.20 она села поесть остатки ужина. В 22.15 закончила мыть тарелки и кухню. Гузя подумала, что день выдался легкий, не пришлось стирать шторы или чистить скребком деревянные полы. В 22.25 хозяин послал ее купить пачку сигарет в баре. В 23.02 она легла спать и подумала, что если выйдет замуж за Панчо, то согласится жить в доме с одной комнатой и крышей из листового железа, но не допустит, чтобы в спальне хранились неположенные предметы: потребует от Панчо построить хотя бы навес для хранения бутылок с отбеливателем, оплетенных бутылей, бочонков, мешков с картошкой, связок чеснока и банок с керосином. Внезапно она вспомнила, что Панчо дружит с братом Селины, а брат Селины ухаживает за Нене. Подумала, что поступила скверно по отношению к Нене, не выполнила обещанного. Гузя сложила ладони и попросила прощения у Бога. Вспомнила слова Нене: “Если ты меня подведешь, Бог тебя покарает”.
Эпизод шестой
…невольную слезу
не мог я удержать.
Альфредо Ле Пера
ТАБОР ЦЫГАНСКОГО ЦИРКА, КОРОНЕЛЬ-ВАЛЬЕХОС, СУББОТА, 25 АПРЕЛЯ 1937 ГОДА
Я тебя не знаю, ты сюда пришел, и бедная цыганка все тебе расскажет за одно песо. Ты мне только присылай всех друзей, а я тебе все верно нагадаю. Скажу, что было, что есть и что будет. Только что будет? Ну ладно, скажу только, что будет; про настоящее птенчики у меня хотя бы спрашивают, когда залетают в шатер: любит ли их пташка? Или ты такой красавчик, что тебя это не заботит? Мол, все равно она твоя. За ту же цену, ну, этого я тебе сказать не могу, ты красавец, но уж больно нетерпеливый, карты сами скажут. Хотя тебя мало волнует, любит она или нет, ты же знаешь, что второго такого, как ты, ей вряд ли сыскать, все вы такие, кто родился красавчиком, и про смерть тебе тоже неинтересно, ты ведь не старик, да и видно, что здоров, наверняка хочешь знать, заведутся ли у тебя деньжата, все деньги, какие пожелаешь. Правда же, угадала, даже не начав раскладывать карты? Расскажу, что будет, но ты сначала ответь: тебе все рассказывать или только хорошее? Вот ты записной красавчик, и куртка у тебя кожаная такая дорогая, может, накинешь бедной цыганке еще пятьдесят сентаво? Тогда я тебе скажу и хорошее, и плохое. Ну-ка, сними левой рукой. А теперь, снова левой рукой, разбей колоду на три части: прошлое, настоящее и будущее, а теперь открываем и смотрим… король червей, вверх ногами, гляди: корона у него натянута по самые глаза, чтобы не свалилась, и бархатный плащ тяжелый, зато теплый, брюнетистый мужчина, уже наполовину старик, он тебя не любит, вечно тебе вредит, а больше всего в жизни ты любишь, если не ошибаюсь… купюры, так вот именно этого ты от него не дождешься, а тут рядом у нас тоже вверх тормашками дама пик, гляди, как она руку держит, что-то собирается тебе дать, только ты поосторожней, а то она перевернута, да и сама закутана в этот лоскут, шитый золотом, ткань-то алая, а тут видишь: у рукавов фиолетовая подкладка, это к трауру, а волосы? — ни блондинка, ни брюнетка, ни рыжая, ты не знаешь такую, с голым черепом? не вижу у нее волос, — хоть повезло, что рядом, как положено, пиковая двойка, смотри, тут даже не пики, а острые красивенькие синие шпажки, и серебряная рукоять к тебе повернута — выпадает тебе дорога посуху, — так ты не знаешь женщину, крашеную или в парике, которая недавно ездила куда-то? помоги, а то я не разберу, почему у нее лысая голова… Да, знаю, у карты волосы черные, но когда ты снимал колоду, я увидела ее безволосую. Если не знаешь ни одну с лысой головой, значит, поедешь ты, придется тебе отправиться в путь, чтобы спастись от старика с безволосой, которые что-то против тебя замышляют. Если бы она была безглазая, тогда я сказала бы, что это Беда, которая бежит за тобой и догоняет, ей все одно, старые ли, молодые или деточки, красавцы или неказистые, Беда слепа, но все же странно, что дама червей выходит безволосая, чуть не безносая. Дай-ка перетасую, только не смотри на карты, пока я мешаю, а то мертвецы из-за тебя наплачутся. Не знаешь, кто этот старик-брюнет? Значит, отец девушки, с которой ты гуляешь, не хочет тебя в доме, а Лысая ему помогает, девушка — блондинка или брюнетка? Ты уверен, что она красится в черный цвет или носит черный парик? Теперь снова разбей на три части левой рукой. Двойка треф, как две дубинки, смотри, прямо черные занозы, плохая карта — кто-то тебя предаст, только не старик и не Лысая, — правда, рядом выпал пиковый туз, не перевернутый, тебе повезло, и серебряная рукоять целиком повернута к тебе, и ремни, гляди-ка, вот бы такую цыганскому барону, знаешь, красавчик, у барона ничего нет, кроме этих грязных шатров, вот бы ему подарить такую шпагу, — да, от кого ты меньше всего ждешь, тот обойдется с тобой грязно и подло, но когда тебе будет совсем невмоготу, окажется, что нет худа без добра, — тут и появится любящая тебя блондинка: вот она, бубновая дама, ножку выставляет, делает знаки правой рукой — да, дружок, принесет она тебе удачу, но ты будь осторожен, не нравятся мне блондинки, это совет сам по себе, карты здесь ни при чем, но у блондинок белое тело, и ты уже думаешь, что сердце у них белое, она протягивает тебе в руке сердце, ты собираешься его разглядеть, постой, я вижу, как она вырывает его из груди и отдает тебе, никогда не выпускай гнилое сердце блондинки, держи его покрепче! некий дух рассказывал мне, как у блондинки сердце разбилось, точно яйцо, и оттуда вылетела большая страшная птица, — но дамочка, хоть и блондинка, поможет тебе, так говорят карты, хоть мне она не нравится Нет, линия жизни будет потом, это когда ты последний раз снимешь и выберешь тринадцать карт, а сейчас снова подруби на три части, как раньше Семерка червей — свадьба! шли угощенье, красавчик, хотя не знаю, ты ли этот суженый, лучше бы не ты, потому как кубки на карте перевернуты, вино льется на пол, а жаль, вино я люблю, красавчик, оно полезно для здоровья, но если проливается на пол, то воняет противно, так это ты женишься? нет, потому что рядом я вижу старую женщину, даму треф, у нее в правой руке дубинка, но это для твоей защиты, и шестерка бубен. Нет, красавчик, шестерка бубен к деньгам, когда она выпадает одна, а если с этой дамой, то деньжата прибирают к рукам покойники, остается только Искренность. До чего тебе по вкусу эти шесть желтых кругляшек, думаешь, это золотые монеты, но если они идут вместе с дамой или валетом, значит, дама или валет делают тебе добро, денег они тебе не дают, поскольку у них особо нечем разжиться, но чем они тебя могут одарить, это искренностью, а значит, золотом души Нет, это не твоя мать, она пожилая, но не любит тебя как сына, хотя и добрая, да уж, красавчик, женщины у тебя кругом, это, поди, из-за куртки, или из-за форсу, красавчик? гляди, какой ты весь из себя смачный, может, пойдешь с нашим цирком, а то бы барон мигом нас поженил, это я тебе просто от удовольствия говорю, а теперь сними еще разок
Ну вот, сейчас и линия жизни выйдет, выбери тринадцать из этой россыпи карт, только не открывай, не то покойники тебя невзлюбят, одна цыганка вечно открывала карты, и покойники подмешали ей яду в тарелку, а то когда живой открывает карту раньше срока… с неба может свалиться мертвец
Ну да, летит прямиком в ад, потому что, если перевернешь карту раньше срока, мертвецу будет искушение, и он посмотрит с неба и увидит на земле голое тело, когда кто-то купается, и его снова одолеют дурные грешные мысли, и святые отправят его в преисподнюю, и там он сгорит по твоей вине
Теперь открывай по очереди и клади рядком, пятерка пик это к сплетням, злые языки режут, как острые бритвы, режут и кромсают, — но тебе-то какое дело, пятерка пик губит как раз женщин, а тебе, чем больше болтают, тем лучше, разве не так? — а двойка бубен это жениховство — первый раз вижу, чтоб ты влюблялся, ведь карта любви тебе не выпала ни одна, гнусный паршивец, столько женщин, и ни одной не любишь, — только вот не вижу, какую ты полюбишь, вроде не похожа ни на одну из выпавших, а если это одна из тех бесстыдниц, то жизнь ее очень изменила, красавчик, не узнаю ее Нет, бубновая двойка тоже не к деньгам, это жениховство, две большие бубны, как золотые сердечки, оба одинаковые, и вовсе не две крупные монеты, как тебе бы хотелось, — нет, красавчик! зачем ты выбрал такую плохую карту, четверка треф это к тяжелой болезни, но если она идет вместе с дамой, или валетом, или королем, тогда ты спасен, погоди, сейчас возьму цыганского порошка, теперь возьми порошка из мешочка и открой еще карту… красавчик, четверка бубен это к слезам, может, еще обойдется, может, это для другого, поторопись, решайся и открой следующую… Да нет же, говорю тебе, из бубен единственные карты к деньгам — это туз и шестерка, тебе они не выпадают, если какая цыганка сказала тебе иначе, это она наплела, чтобы ты остался доволен, а ты меня просил говорить и хорошее, и плохое. А теперь молчи и открывай следующую карту Трефовый валет! ты спасен, вынь у меня кинжал из сердца, красавчик, тебя-то я спасла, а самой себе еще накличу Беду и Слезы, ну-ка посыпь этого порошка мне на шею и плечи, подожди, расстегну кофту, живей… тебе что, противно?.. неужто ты тот самый демон, о котором меня предупреждала покойная Улитка, ну-ка дай этот пепел, побыстрее, какая тебе разница, ну пепел, пусть даже и человеческий, да нет, это пепел собачий… спасибо… спасибо, красавчик, а то покойная Улитка советовала мне остерегаться демонов, ведь ты и сам не заметишь, как он уже пробрался к тебе внутрь, чтобы попасть в мой шатер, такое с каждым может случиться Болезнь? какая? дай-ка посмотрю, четверка треф, не знаю только, может, ее подхватит какой-то брюнет, валет треф — очень сильный человек, да и неплохой открой еще карту… шестерка треф, гляди, какие дубинки с новыми, нежными побегами и эти шипы, да еще и перевернутая! это карта поцелуев, ласки, полубезумной любви, и ведь перевернутая, это, наверно, та, что тебя предает, ну-ка открой следующую карту… Ворон, не показывай мне Ворона! ах, не показывай мне твою смерть, ведь это не ты… будь осторожен, кто-то умрет насильственной смертью, шестерка пик после трефовой масти — это к смерти с воплями и криком, тебя кто-нибудь хочет убить? ну-ка открой еще карту… опять дама червей! но теперь она выпала прямо, не перевернутая Как это не выпадала? еще как выпадала! Лысая, я тебе говорила — она тебя преследует Да, ты прав, то была дама пик, стара я стала, видишь, красавчик, оттого я тебе и не люба… так кто эта дама червей? вроде брюнетка, и даже недурная, но если тебе повезет, то это она отдаст концы, быстро давай еще карту! пиковый туз вверх ногами, посмотри, мой милый, посмотри мне в глаза, дай заглянуть в твои глаза поглубже, может, я что пойму, иногда мне приходится смотреть в кувшин с водой, или с вином, или в стекло, все равно куда, лишь бы отражалось, как в зеркале, не знаю… слишком много дурных карт вместе, если бы туз пик выпал не перевернутый, ты бы уже был вне опасности, но полоса невезения еще не кончилась, дай загляну тебе в глаза, обожаю светло-карие глаза, но я ничего не вижу, только сама и отражаюсь, ты бы видел, красавчик, какая я была раньше красотка, когда в шатер заходил такой птенчик, как ты, я всегда ставила сторожить у входа цыганку, вдруг закричу, никто передо мной не мог устоять!.. тяни другую карту, только не забывай, что кто-то умрет насильственной смертью, будь осторожен, не лезь на рожон, вижу кровь, слышу крик раненного насмерть, тяни еще карту… ну вот, наконец что-то хорошее, тройка червей это к радости, после стольких невзгод получишь большую радость, открывай дальше! …двойка пик, снова дорога Да нет, глупыш, это не дорога на тот свет, дорога эта посуху, да и не дальняя, все пройдет удачно, давай еще карту, всего две осталось!.. пятерка червей и не перевернутая, карта хорошая, это к твоим долгим разговорам с кем-то, причем вы договоритесь, это уже предпоследняя карта, блондинчик ты мой ненаглядный, значит, в старости ты будешь счастлив, и в хорошей компании, а теперь, золотой мой светлокудрый, прикоснись к золе, опусти кончики пяти пальцев правой руки в мешочек… ведь последняя карта с крутым нравом… выбирай… открывай… …Дама треф! старуха! … и опять выпала не перевернутая, вот красота, мой птенчик, значит, умрешь ты в старости подле жены, которая будет такой же старой, как ты, ведь трефовая дама — старуха, такая же, как я…Ну что, доволен? Разве это дорого, за полтора песо всю жизнь твою до мелочи перебрали? Нет, это тебе спасибо, присылай дружков, пусть все будут как ты, ах, душа моя горит, рвется вон из тела!…………………………….
………………………………………………………………………………………….
Дама пик плешивая, у меня хоть одна шавка плешивая умерла? та сучка, что я сожгла, была с шерстью, уголек, пепелюшка, Лысая, или это Ложь брюхатой девчонки, которая вовсе и не брюхата, или это Месть какой-нибудь злой девчонки, …нет, лысая башка мерзнет, волосы не греют облысевшую голову, а лысая голова никого не любит, совсем как этот красавчик, не захотел со мной остаться, ведь он никого не любит, ни меня, ни других, голова вроде здоровая, а все одно пропадет — вся гнилая изнутри… вот именно, голова была здоровая, но дьявол вынудил ее открыть рот и плюнул внутрь, дама дура, не знает, что плевок дьявола — сплошной гной… вот у нее все волосы и выпали.
НАРОДНЫЕ ГУЛЯНЬЯ, СОСТОЯВШИЕСЯ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 26 АПРЕЛЯ 1937 ГОДА, В ГАЛИСИЙСКОМ ПАРКЕ, ИХ ХОД И ПОСЛЕДСТВИЯ
Время открытия: 18 час. 30 мин.
Стоимость входных билетов: кавалеры — один песо, дамы — двадцать сентаво.
Первое танцевальное произведение, исполненное ансамблем “Лос Армоникос”: танго “Дон Жуан”.
Дама, снискавшая наибольшее восхищение в течение вечера: Ракель Родригес.
Преобладающий аромат: исходил от листьев эвкалиптов, которые окружают Галисийский парк.
Украшение, которым блистало большинство дам: шелковая лента, надетая на манер головной повязки и оттеняющая перманентную завивку волос.
Цветок, которым многие кавалеры предпочли украсить петлицу пиджака: гвоздика.
Танцевальное произведение, которому рукоплескали больше всех: вальс “От души”.
Танцевальное произведение в самом быстром темпе: пасодобль “Ларец”.
Танцевальное произведение в самом медленном темпе: хабанера “Ты”.
Кульминационный момент вечера: присутствие на открытой площадке восьмидесяти двух пар во время исполнения вальса “От души”.
Наиболее тревожный момент, пережитый собравшимися: порыв ветра в 21.04, неверно истолкованный как предвестие возможного ливня.
Сигнал, предупреждавший об окончании вечера: два кратковременных отключения света в 23.30.
Время закрытия ворот: 23.45.
Дама, настроенная наиболее мечтательно из всех собравшихся: Антония Хосефа Рамирес, также известная как Гузка или Гузя.
Спутница Гузи: ее лучшая подруга, служанка главы муниципальной управы.
Первый танец, исполненный Гузей: ранчера “Моя милашка живет на ранчо”, в паре с кавалером Доминго Хилано, также известным как Мингито-корешок.
Кавалер, явившийся на гулянья с намерением вторгнуться в жизнь Гузи: Франсиско Каталино Паэс, известный также как Панчо.
Первый танец, исполненный Гузей и Панчо: танго “Парень из Энтре-Риос”.
Первый танец, который Гузя и Панчо исполнили, прижавшись щека к щеке: хабанера “Ты”.
Напитки, выпитые Гузей и оплаченные Панчо: два оранжада.
Условие, поставленное Панчо для разговора об очень важном для обоих деле: возможность проводить ее до дома без подруги.
Условие, поставленное Гузей: сначала проводить подругу до дома главы управы, откуда они проследуют до дома доктора Аскеро вдвоем с Панчо.
Место, назначенное Гузей для разговора: у входной двери дома доктора Аскеро.
Обстоятельство, вызвавшее досаду Панчо: тот факт, что дом главы управы находится в асфальтированном и хорошо освещенном районе городка, всего в двух кварталах от жилья доктора Аскеро, вдали от той зоны земляных улиц, засаженной деревьями и темной, где расположен Галисийский парк.
Дама, обеспокоенная при виде того, как Гузя удаляется в обществе Панчо по направлению к дому доктора Аскеро: служанка главы муниципальной управы.
Метеорологические условия, облегчившие исполнение намерений Панчо: приятная, слегка прохладная температура — 18 градусов по Цельсию, безлуние.
Случайное обстоятельство, облегчившее исполнение данных намерений: приближение бродячего пса грозного вида, который напугал Гузю и позволил Панчо явить бесспорный образец храбрости, пробудивший в Гузе чувство защищенности и горячей признательности.
Другое случайное обстоятельство: наличие по соседству строительной площадки, добраться до которой можно было, отклонившись лишь на квартал от прямого маршрута.
Важное дело, о котором Панчо заговорил с Гузей, как было обещано: желание быть в ее обществе, желание, по его словам, обуревающее его днем и ночью.
Довод, с помощью которого Панчо уговорил Гузю пройти через стройку нового полицейского участка: необходимость поговорить еще немного, причем не у входной двери дома доктора Аскеро, во избежание пересудов.
Преобладающие мысли Панчо, с Гузей в темноте: пастбище, чертополох, который надо вырубать, придет нарядчик, бери лопату, Панчо, корчуй траву мотыгой, такая темень, что даже кошки нас не увидят, Хуан Карлос прыгает через стену на задах, не лезет через заросли, “когда ты с телкой один и вас никто не видит, попусту не болтай, какой от этого толк? только лажанешься”, корни чертополоха в земле, потрескавшейся от засухи, земля в пыли, чуть не от самых бровей растут у тебя эти жесткие смоляные волосы, а по корням чертополоха я как вдарю, с корнем вырву, корень волосистый с комьями земли, не растет чертополох на туфовой почве, волосы у Гузи поприятней корней чертополоха, их можно погладить, и без комьев земли, до чего Гузя чистенькая, руки коричневые, а ноги еще темнее, ноги у нее волосатые? нет, только легкий пушок, ходит в магазин без чулок, а если потрогать, тело у Нене, наверно, нежное-нежное, не даешь себя поцеловать? даже целоваться не умеет, у нее маленькие усики, лапки черные, лицом черна, поласкать ее, что ли, малость? полегче, бедная чернушка, кирпичи передаю другому рабочему, выгружаем из грузовика по два кирпича, передаю три кирпича, царапаюсь, они сухие, как туф, “следует снять с Вас отпечатки пальцев”, а намазанный палец в вербовочной книжке не отпечатывался, “у Вас уж и отпечатков пальцев не осталось, все стерлось от кирпича”, только на мизинце, самом ленивом пальце, поглаживаю тебя, такую гладенькую, “если не полезешь напролом, она подумает, что ты дурила”, скажу, что люблю ее правда-правда, может, поверит, что она красивая, мол, мне говорили, что она такая работящая, мол, дом хозяйки содержит в чистоте, что еще я могу сказать этой бедняге? ну и тихоня эта чернушка, совсем не просекает, даже жаль обманывать, “если сразу не завалишь…”, думает, я ее люблю, думает, завтра на ней женюсь, усики у чернушки, мягкий пушок, да я волок решетку больше двух кварталов, захочу — так тебя сдавлю, что кости переломаю, смотри, какая у меня силища, но я тебя не ударю, это чтобы защищать тебя от собак, тихоня моя чернушка, будешь вякать, не поздоровится, гляди, какой я сильный…
Преобладающие мысли Гузи, с Панчо в темноте: хозяйка меня не видит, подруге не скажу, с банковскими я не танцевала, со студентами не танцевала, ни с кем не танцевала из тех, что Вы сказали, чтобы я никогда не танцевала, Панчо не из таких, которые поухаживают за другими, а потом пристают к служанкам, он хороший и работящий, если хозяйка что велит, меня уговаривать не надо, хватаю метлу двумя руками и принимаюсь мести, метелкой смахиваю пыль с мебели, мокрой тряпкой с мылом протираю полы, мыло и доска в раковине для стирки, он купил билет за один песо для кавалеров, до чего прохладная апельсиновка, а я вошла, как дама, и заплатила двадцать сентаво, девушки, когда идут на танцы, даже если они простые служанки, берут билеты для дам, как работница магазина, или девочки-помощницы у портнихи, или сеньориты, которые работают учительницами, у него на руках мозоли, так щекочет своими заскорузлыми мозолями, а здорово он шуганул собаку! если хозяин когда ко мне пристанет, я побегу и позову Панчо, забыл вставить щетинки из китового уса в воротник, кончики оттопыриваются, увижу его в следующий раз, дам щетинки хозяина, ой, до чего щекотно, и целует так сильно, он и правда меня любит? аж гусиная кожа выступает, так сильно он меня целует и так тихонько гладит…
Новые чувства, испытанные Гузей ночью 26 апреля 1937 года после прощания с Панчо у входной двери дома доктора Аскеро: желание увидеть Панчо на одной из темных улиц следующей ночью, без щетинок китового уса в воротнике рубашки, чтобы вставить щетинки, взятые у доктора Аскеро.
Путь слезинок Гузи: ее щеки, ее шея, щеки Панчо, платок Панчо, воротник рубашки Панчо, чертополох, сухая земля пастбища, рукава платья Гузи, подушка Гузи.
Цветы, преждевременно увядшие в ночь воскресенья, 26 апреля 1937 года, из-за резкого понижения температуры: белые лилии и розовые кусты в саду доктора Аскеро, и некоторые дикие цветы, росшие в канавах, в окрестностях Коронеля-Вальехоса.
Непострадавшие ночные насекомые: тараканы строительной площадки, пауки с паутиной, сплетенной меж неоштукатуренных кирпичей, и жесткокрылые, которые вились вокруг лампочки, висевшей посреди улицы и входившей в систему городского освещения.
Д-р Хуан Хосе Мальбран,
Коронель-Вальехос, пров. Буэнос-Айрес
23 августа 1937 года
Д-ру Марио Эухенио Бонифаци
Пансионат-лечебница “Сан-Роке”
Коскин, пров. Кордова
Уважаемый коллега!
Прежде всего прошу извинить меня за задержку с ответом, которая, поверьте, объяснялась стремлением собрать больше информации о случае Этчепаре. Должен признаться, что не понимаю реакции молодого человека, я знаю его с самого рождения и считал, что у него сильный характер, упрямый, конечно, но всегда для своей пользы. Не знаю, почему он не выполняет курса лечения. Также не знаю, чем объяснить эту спешку с возвращением. Причиной может быть и какая-нибудь история с юбками, не исключаю. Только вспоминаю любопытную подробность в этой связи: о тяжелом состоянии Этчепаре я узнал из анонимки, написанной явно женщиной, там печатными буквами, выдававшими женскую повадку, сообщалось, что Хуан Карлос не желает являться в мою консультацию, стремясь скрыть свое недомогание, что он харкал кровью в ее присутствии и что я должен удалить его от общения с дорогими ему людьми, о чем сами они заявить не осмеливаются. Примечательным в анонимке был курьезный факт, сообщалось, что Этчепаре чувствует себя действительно плохо с часу до трех ночи.
Как бы то ни было, думаю, Вам теперь недолго им заниматься, поскольку из беседы, которую я вчера имел с матерью, следует, что они не в состоянии нести расходы по его санаторному лечению далее середины сентября. Оставляю на Ваше усмотрение, сообщить эту весть Этчепаре уже сейчас или позднее. Для Вашего сведения, мать — вдова, у нее почти нет денег, только чтобы жить скромно. У него самого нет сбережений, а отпуск предоставлен ему без сохранения содержания. Мать еще сказала, что парень никогда ничего не давал в дом из своей получки, так что вряд ли он хочет покинуть Коскин поскорее, чтобы сберечь деньги матери. Похоже, это ему безразлично. Я действительно не понимаю, почему он не воспользуется лечением.
Остаюсь всегда к Вашим услугам, с сердечным приветом
Хуан Хосе Мальбран,
врач клиники.
Эпизод седьмой
…все, все вдруг озарилось
Альфредо Ле Пера
Коскин, суббота, 3 июля 1937 года
Дорогая моя!
Как видишь, выполняю обещанное, конечно, еще немного и срок бы у меня вышел, завтра кончается неделя. Ну а ты, как там? наверняка уже и не вспоминаешь о нижеподписавшемся, сама видишь, вроде тебе и простыни было мало, чтобы утереть слезы и сопельки в день прощания, а нынче вечером стоит мне зазеваться, как ты сразу побежишь на танцульки. А вообще ты не сильно и рыдала, так, пролила пару крокодильих слезинок, что для женщины в конечном счете особого труда не составляет.
Сладкая моя, чем ты занимаешься в этот субботний час? даже интересно, — спишь после обеда? укрывшись потеплее? вот бы стать твоей падушкой, чтобы быть к тебе ближе. Грелкой с горячей водой мне бы не хотелось, а то вдруг ты еще окажешься грязнуля и соня. Нет, лучше без всяких вывертов, лучше уж падушкой, и как станешь со мной советоваться, и чего я только ни узнаю, одна старая цыганка меня предупреждала: не доверяй блондинкам, — о чем ты будешь советоваться с падушкой? Если спросишь у нее, кто тебя любит, она ответит, что я, ну и ахинею несут эти падушки… Ладно, крошка, оставлю тебя на время, так как звонят к чаю, это мне кстати, хоть отдохну немного, а то засел за письма сразу после обеда.
Ну вот я и вернулся, ты бы видела, как меня тут холят и лелеют, выпил две чашки чая с тремя разными тортами, ты у нас сластена, так что чувствовала бы себя здесь в своей стихии. Завтра, в воскресенье пойдешь в кино? кто тебе купит шоколадки?
Блондиночка моя, теперь выполняю обещание и рассказываю, как выглядит это место. Знаешь, если хочешь, даром тебе его отдам. Все очень красиво, только скукотища тут смертная. Пансионат весь белый с крышей из красной черепицы, как и почти все дома в Коскине. Городишко маленький, и ночью, когда кто-то из этих чахоточных кашляет, слышно за два километра, такая стоит тишина. Еще есть река, она течет с острых вершин сьерры, ты бы видела, я на днях нанял двуколку и поехал в Ла-Фальду, там вода холодная и все поросло деревьями, но когда вода доходит до Коскина, она нагревается, ведь тут все сухо и ничего не растет, ни чертапалох, ни растения, так жарит солнце. Этот абзац я написал одинаково во всех письмах, а то еще мозги судорогой сведет от такого усилия мысли.
Ну что еще? Говорят, на следующей неделе с началом июльских каникул приедет много туристов, но вроде здесь, в городке, никто ночевать не остается, боятся заразится, а ведь они самые гнилые, прости за выражение. Знаешь, долго это не продлится, потому что такие деньги тратятся, и все из предосторожности, какая еще предосторожность, да если бы все сделали себе рентген, Вальехос разом обезлюдел, все бы сюда примчались. Ладно, все ради мамани, лишь бы ее сынок вылечился. И ты, блондиночка, лучше веди себя осторожней, а то я выставил надежные дазоры, так что давай без подвохов, все равно же узнаю, думаешь, нет? Если расфуфыришься, нацепишь цацки и пойдешь гулять с каким-нибудь местным фраером, я в один момент про все узнаю. Нет, правда, грязной игры я не прощаю, ты этого, пожалуйста, никогда не забывай.
Куколка моя, бумага кончается, больше о здешней жизни рассказывать не буду, сама представляешь: еда и отдых.
Что до медсестер, они здесь все пуленепробиваемые, самая младшая ходила в школу еще с Сармьенто.
Целую тебя, пока не скажешь “хватит”,
Хуан Карлос.
Ну ладно, отвечай с обратной почтой, как и обещано, я здесь скучаю больше, чем ты думаешь. Не меньше трех страниц, как в моем письме.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и спрашивает у молоденькой медсестры, в какой комнате живет старик, сидевший напротив него за столом, когда они пили чай в зимней столовой. Дверь комнаты номер четырнадцать отворяется, и старый профессор латыни и греческого приглашает гостя войти. Он показывает фотографии своей супруги, детей и внуков. Касается своего восьмилетнего пребывания в пансионате, неизменного характера своей болезни и того, что не знаком ни с одним из трех своих внуков по различным причинам, главным образом материальным. Наконец, он берет черновики гостя и, как обещал, проверяет орфографию всех трех писем: первого — на семи страницах, — адресованного сеньорите, второго — на трех страницах, — адресованного семье, и третьего — также на трех страницах, — адресованного другой сеньорите.
Коскин, суббота, 27 июля 1937 года
Дорогая моя!
Передо мной лежит твое письмо, сколько я его ждал, оно помечено 8-м числом, четвергом, но штамп почты Вальехоса от 10-го, почему ты так долго не опускала его в ящик? Как видишь, я стою с вентовкой наготове.
Сначала пришло письмо от сестры, ты бы видела, до чего вонючее письмецо, полторы страницы, написанные во время урока, пока ученики рисовали рисунок, небось изобразили ее с короткими ножками? я на нее зол. Маманя обещала писать обязательно, а теперь дала задний ход, у нее, мол, рука сильно дрожит и ей стыдно слать мне каракули. Но это же почерк моей родной мамани, неважно, что каракули. Сестра ее критикует и держит в страхе.
Дело в том, что за почти двадцать дней, что я здесь, не получил ничего, кроме этого письма и теперь вот твоего. А сейчас давай я опущу вентовку и положу ее на стол, чтобы освободить руки, в эту минуту я глажу падушечками пальцев твой загривочек, а если позволишь, расстегну пуговичку блузки сзади и проведу рукой вдоль твоей спины, и почешу твою нежную, как мимоза, кожицу.
Какое красивое письмо ты мне прислала… это правда — все, что ты мне пишешь?
У меня тут всегда одно и то же, не описываю тебе в подробностях, что мы делаем целыми днями, не люблю об этом. Ты бы видела, что творится в нашем санатории, пансионатом тут и не пахло — брехня все это. Люди даже умирают, я не хотел этому верить, но на днях одна девчонка лет семнадцати, которая давно не появлялась в столовой, умерла в своей комнате. И мне здесь приходится все это терпеть, я тут по-настоящему заболею, столько себе крови порчу. Если дать им во все соваться, тогда мне каюк, держат тебя на коротком поводке, кругом столько врачей, что в голове у них полная каша и они уже не помнят, тяжелый ты больной или кто, и в итоге всех стригут под одну гребенку, чтобы не промахнуться, лечат тебя, словно ты прям завтра собираешься откинуть копыта. Поэтому я их упреждаю и не говорю им всего, что делаю, ведь по сути я особо ничего и не делаю. В общем, вода в реке Коскин тепленькая, а в сиесту и подавно лучше всего, но по распорядку ты должен спать в тихий час или для полного кайфа залечь в шезлонге на зимнем балконе под кордовским одиялом, тяжеленным, как три наших, на солнце. Так что мое юркое тельце сматывается и купается в реке. Плаваю, как Адам, плавки-то я с собой не захватил, да и полотенце выносить нельзя, так что приходится сохнуть прямо на солнце. Если выйдешь из пансионата с полотенцем, швийцар сразу засечет. Солнце в горах что надо, если ветра нет, обсохнешь и даже не дрожишь, отряхнешь воду, как собака, и чао. Какой мне может быть от этого вред? Хуже — спать в сиесту, а то потом ночью будешь ворочаться в кровати без сна, и такие мысли в голову лезут, что лучше не вспоминать.
Об этом я говорю одной тебе, мамане ничего не пишу, но мне здесь совсем невмоготу, потому что тут никто не вылечивается. С кем ни заговоришь, никто не скажет, что думает вернуться домой, только и думают, что о расходах, ведь пансионат — самое дорогое место в Коскине. Они без конца говорят, что надо перебраться в частный пансион и лечиться на стороне или снять домик и привезти семью. В Коскине есть еще больница, на днях мне чего-то в башку втемяшилось, и я пошел на нее взглянуть, вот такие дела, чего тут от скуки не придумаешь, жизнь моя. От души люблю называть тебя “жизнь моя”, вот такие дела, когда мы снова увидимся, ты поможешь забыть мне все, что я здесь видел, ведь ты иное дело, ты другая.
Я тебе расскажу про больницу для бедных, расскажу, чтобы ты знала, что это такое, только обещай потом никогда не поднимать эту тему, ты ведь здоровая и даже представить себе не можешь, как все зайдутся в кашле — просто оглохнуть можно. В пансионате иногда слышен кашель в столовой, но, к счастью, там крутят пластинки или радио играет, пока мы едим.
Я первый раз вышел к больнице, когда шел купаться на реку. Но дул свежий ветер, тогда я начал кружить по округе, чтобы не идти на тихий час, а когда опомнился, был уже высоко в горах, у самой больницы. У больного, который лежит у двери, в палате для тяжелых, никого не было, и мы с ним разговорились. Он рассказал о себе, как они там гуляют, что каждому выдают пижаму и купальный халат, потом подошли еще двое поговорить. Приняли меня за врача-стажера, и я их не стал разубеждать.
Меня туда уже не тянет, но из жалости все-таки хожу, чтобы поговорить с этим бедолагой с первой кровати, и ты мне не поверишь, но с каждым моим приходом туда всегда есть кто-то новенький, понимаешь, что я имею в виду? и ведь никто не вылечивается совсем, жизнь моя, если кровать освобождается, значит, кто-то умер, да, не пугайся, туда поступают только очень тяжелые больные, поэтому они и умирают.
А теперь забудь обо всем этом, тебя это не касается, ты здоровая, тебя и пуля не возьмет, такая ты крепкая, совсем как алмазик, которым в скобяной лавке режут стекло, хотя алмазы бесцветные, как стакан без вина, нет, лучше полнехонькая вина, румяненькая, как рубин, жизнь моя ненаглядная. Пиши скорей, будь паинькой и не забудь сразу бросить письмо в ящик, не как в этот раз.
Жду тебя с нитерпением и крепко целую
твой Хуан Карлос.
Ну вот: забыл тебе сказать, что в пансионате у меня есть добрый друг, в следующем письме расскажу о нем.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед и поднимается с шезлонга. Направляется в комнату номер четырнадцать. В коридоре обменивается почти неуловимым заговорщицким взглядом с молоденькой медсестрой. Больной из четырнадцатой комнаты встречает его приветливо. Незамедлительно приступает к исправлению орфографии всех трех писем: первого — на полстраницы, — адресованного сеньорите, второго — на двух страницах, — адресованного сестре, и третьего — на шести страницах, — адресованного другой сеньорите. Затем происходит продолжительная беседа, в ходе которой гость рассказывает почти полностью историю своей жизни.
Коскин, 10 августа 1937 года
Моя жизнь!
На днях пришли вместе твое второе письмо и второе письмо от сестры. Ясно, что разница огромная… так что твое письмо я прочел раз восемьдесят, а письмо сестры — два раза, и чао, кого видал, того не помню. Сразу видно, когда тебе пишут по обязательству. Но, жизнь моя, пусть хоть так пишут, ты не поверишь, если я тебе скажу, что эти четыре письма — единственные, которые я получил с момента приезда сюда, что случилось с людьми? боятся заразиться по почте? Уверяю тебя, они дорого за это заплатят. Права была маманя: когда тебе худо, все от тебя отварачиваются. Я тебе когда-нибудь рассказывал о моем отце?
Так вот, у отца вместе с другим братом было большое поле в сорока километрах от Вальехоса, оно еще дедушке принадлежало. Отец был бухгалтером, с университетским дипломом, закончил в Буэнос-Айресе, понимаешь? не простым был товароведом, как я. Конечно, отец поехал учиться в столицу, потому что его послал дедушка, он видел, что у отца светлая голова по части цифр, а другой брат был скотина, так и остался пасти коров. Ну вот, дедушка умер, и отец продолжал учебу, а тот тем временем его обскакал, топай, мол, по шпалам, продал поле, почти все себе прикарманил и слинял с земной поверхности, пока мы не узнали, что теперь он где-то в Тандиле, и поместье у него — закачаешься! Но он еще свое получит.
Бедному отцу пришлось это стерпеть, и он обосновался в Вальехосе, не то чтобы жил он плохо, работы у него было навалом, и я не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался, но маманя, когда он умер от сердечной нидостаточности, ревела как безумная. Помню, после ночи бдения у гроба утром позвонили в дверь, было часов восемь утра, а маманя слышала поезд из Буэнос-Айреса, он тогда приходил в половине восьмого. Мы все сидели в полном молчании, и послышался шум паровоза и свисток поезда, который прибывал из столицы и шел дальше в Пампу. Видно, маманя подумала, что брат отца может приехать этим поездом, но как? если ему никто не сообщил… Ну в общем через какое-то время позвонили в дверь, и маманя побежала в сарай и схватила ружье: была уверена, что заявится этот подонок, и хотела его убить.
Но это пришли из похоронной конторы — заколотить гроб. Тут маманя принялась кричать и кататься по полу, бедная мать, все повторяла, что у отца сердечная нидостаточность случилась из-за брата-прохвоста, столько он ему крови попортил, и вот теперь сын и дочь остались без земли, которая им полагалась, что отец был слишком благородным и не протестовал, не подавал в суд на это жульничество, но теперь приходится страдать жене и детям. По ночам, когда мне не спится, всякий раз в голову лезет это.
Как все теперь далеко, да? И ты тоже далеко, рубинчик мой. А теперь я должен объяснить, почему не написал тебе сразу, почему выждал несколько дней… Я столько думал о тебе, о других вещах, думал о том, что теперь, когда я далеко, я начинаю кое-что понимать… Хочу написать тебе об этом, но рука как будто сама застопоривается, что со мной, моя блондиночка? неужели мне стыдно обманывать? не знаю, чувствовал ли я раньше то же самое, может быть, чувствовал и не замечал, но сейчас я чувствую, как сильно тебя люблю.
Если бы ты могла быть поближе, если бы я увидел, как ты приезжаешь на микроавтобусе из Кордовы, кажется, ты бы сразу вылечила мой кашель, одной лишь радостью. И почему это невозможно? все из-за этих проклятых денег, ведь будь у меня лишние деньжата, сразу бы послал тебе переводом, чтобы ты приехала сюда с твоей мамой провести несколько дней. Жизнь моя, я без тебя скучаю, пока не получил твое письмо, мне было не по себе, все боялся заболеть по-настоящему, но теперь, всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность. Как мы будем с тобой счастливы, рубин ты мой бесценный, я выпью все винцо, которое у тебя внутри, напьюсь вдребадан, веселенькая выйдет пьянка, все равно потом ты дашь мне поспать в сиесту рядышком с тобой, на виду у твоей матери, не бойся, пусть сидит нас охраняет, как там твой отец? никто не тобчет его цветы теперь, когда я в отъезде?
Ну хорошо, любовь моя, напиши мне скорее красивое письмо, из тех, как ты умеешь, шли поскорее, не обдумывай его долго, как я.
Люблю тебя по-настоящему
Хуан Карлос.
Ну вот: опять забыл рассказать, что тебе шлет привет один очень хороший сеньор, он здесь, как я, на лечении. Я взял на себя смелость и показал твои письма, они ему очень понравились, учти, он человек сильно образованный, бывший профессор университета. Мне-то он говорит, что я пишу, как осел безголовый.
Под солнцем на балконе он собирает черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и направляется в комнату номер четырнадцать. Он любезно встречен, и после того, как в его присутствии исправлено единственное имеющееся письмо, гость вынужден удалиться в свою комнату в связи с внезапным приступом сильного кашля, сопровождающимся обильным потовыделением. Обитатель четырнадцатой комнаты задумывается над положением своего юного друга и над возможными последствиями его состояния.
ВОПРОСЫ, СФОРМУЛИРОВАННЫЕ ОБИТАТЕЛЕМ ЧЕТЫРНАДЦАТОЙ КОМНАТЫ ПОСЛЕ РАЗМЫШЛЕНИЙ О ПОЛОЖЕНИИ СВОЕГО ДРУГА:
отважился бы Хуан Карлос, знай он о тяжести своего недуга, вынудить женщину связать с ним свою жизнь узами брака?
осознает ли Хуан Карлос тяжесть своего недуга?
согласилась бы Нене, будь она девственницей, выйти замуж за больного туберкулезом?
согласилась бы Нене, не будь она девственницей, выйти замуж за больного туберкулезом?
если Хуан Карлос все-таки чувствует к Нене нечто новое и именно по этой причине хочет предложить ей сочетаться браком по возвращении в Вальехос, почему он так часто вспоминает о неловкости Нене в тот далекий день, когда она угостила его наполненным до краев бокалом домашней настойки, водруженным на десертную тарелочку?
почему он несчетное число раз повторял, что Мабель скверная эгоистка, но умеет одеться и подать чай безукоризненным образом?
Эпизод восьмой
Вдалеке огни мерцают,
все сильнее их сиянье,
к ним лежит мой путь обратный.
Те же огоньки сияли,
бледным светом озаряли
горький час моей тоски.
Альфредо Ле Пера
Коскин, 19 августа 1937 года
Жизнь моя!
Получил твое письмо в полдень, прямо перед тем, как пойти в столовую, и вот уже отвечаю. Сегодня я ничего не стыжусь, выскажу тебе все, что чувствую, я так доволен, что хочется прыгнуть с этого балкона вниз, в сад, уже давно хочется, здесь очень высоко, но сегодня я уверен, что приземлился бы в лучшем виде и побежал, как заправский кот, без единой сломанной косточки.
Ты скажешь, что я недобрый, но в твоем письме мне очень понравилось, как заведующий отчитывал тебя за то, что ты часто ходишь в туалет, прячешься, когда тебя неудержимо тянет плакать из жалости ко мне. Глупышка, тебе не надо плакать, но неужели ты так меня любишь?
Сегодня я даю обещание и буду выполнять все указания врачей, а то на днях они меня прописочивали, и раз мы с тобой в разлуке, пусть будет веская причина, так что когда ты снова увидишь меня в Вальехосе, мы будем уверены, что я излечился полностью и мне не придется больше сюда возвращаться, по сути место неплохое, но вдали от тебя, это и плохо. Тогда ты должна обещать мне одну вещь: что будешь терпеть и перестанешь плакать украдкой, даже если мне придется остаться здесь до конца года, но уж будь уверена: когда я отсюда выйду, значит, я и правда вылечился. Выходит дороговато, но здоровье ценнее всего. Вернувшись в Вальехос, заживем новой жизнью, и навеки вместе — ты меня принимаешь? Ну, начинай строить планы.
Сказать правду, по части лечения я валял дурака, но с сегодняшнего дня все будет иначе, труднее всего отказаться от купанья, не ходить на реку, ведь об этом прознал врач и чуть было не вытолкал меня взашей из кабинета. Но теперь я так доволен, это уж точно, вспоминаю день, когда отец разрешил мне поехать за пять лиг на велосипеде до того поля, которое раньше было дедушкиным. Я столько о нем слышал, что хотел посмотреть, какое оно, мне было лет девять или десять примерно, и когда я приехал, то встретил другого мальчика возле построенной незадолго до этого центральной усадьбы. Мальчик катался на жеребеночке один, потому что ему запрещали играть с пеонами, это был сын хозяина, и он стал играть со мной, и выпросил у меня половину котлет, которые мне приготовила маманя. А когда его позвали обедать, нянька заметила, что он уже ел, и провела меня в дом, чтобы я тоже подкрепился. Наверное, поняли, что я не какой-нибудь приблудный оборвыш, и посадили меня за стол, сначала отвели помыть руки, и мать
Под солнцем на балконе он прерывает письмо, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и направляется в комнату номер четырнадцать. Он радушно и тепло встречен. По обыкновению он отдает черновик, но теперь просит о другом: не столько проверить орфографию, сколько помочь в составлении данного письма. Он намеревается послать прекрасно написанное любовное письмо, и его просьба принята с воодушевлением. Профессор незамедлительно предлагает составить письмо, в котором девушка сравнивается с Летой, и подробно объясняет, что речь идет о мифической реке, расположенной у выхода из Чистилища, где души после очищения смывают дурные воспоминания, прежде чем воспарить на пути в Рай. Юноша язвительно смеется и отвергает предложение, сочтя его “слишком литературным”. Его собеседник обижается и говорит, что больному человеку следует с недоверием относиться к обещаниям женщин, если они много чего обещают, не исключается возможность того, что ими движет жалость, а не любовь. Юноша опускает глаза и просит разрешения удалиться и отдохнуть в своей комнате, пока будет составлена новая редакция письма. Дойдя до двери, он поднимает взгляд и смотрит старику в глаза. Тот пользуется случаем и добавляет, что это несправедливо — обрекать девушку на подобную судьбу. Улегшись в кровать, юноша пытается заснуть в соответствии с тихим часом, предписанным врачами. Отдых его оказывается весьма относительным, нервное состояние позволяет добиться лишь тревожного сна, нарушаемого частыми кошмарами.
Образы и слова, проносившиеся в голове Хуана Карлоса, пока он спал: печь для обжига кирпича, человеческие кости с засохшей коркой и подтеками жира, жаровня посреди поля, туша жарится на медленном огне, селяне, собирающие уголь и сухие ветки для поддержания огня, селянин, которому поручено следить за приготовлением мяса, выпивает целую бутылку вина и засыпает, отчего мясо подгорает и пересушивается, ветер раздувает уголья и пламя стреляет искрами, мертвец насажен на вертел над огнем, вертикальный кол пронзает его сердце и втыкается в землю, другой штырь протыкает ребра и поддерживает его руки крестообразно, мертвец шевелится и стонет, он сгорает до костей, отчасти покрытых сухой и опаленной шкуркой, человеческие кости вымазаны черным жиром, длинный темный коридор, карцер без окон, женские руки, держащие мокрую тряпку и мыло, таз, полный теплой воды, видимая со спины женщина направляется к реке набрать в таз еще воды, Нене стирает руками тряпку и взбивает белоснежную пену, бережно моет кости, упавшие в золу жаровни, “подумайте, Хуан Карлос, как прекрасна эта идея реки Леты, где остаются дурные воспоминания, души движутся вперед нетвердым шагом, все напоминает им о прошлых терзаниях, им мерещится боль там, где ее нет, ведь она у них внутри, и на своем пути они расплескивают ее, пачкая все вокруг”, шприц с толстой иглой погружается меж ребер мужественной и широкой груди, больной не страдает благодаря анестезии и признателен медсестре Нене, внезапно юноша вскрикивает от боли, так как другая рука делает ему укол в шею, Нене сдирает корку с костей, и кто-то благодарит ее за это, доктор Аскеро зажимает Нене в коридоре больницы и силой задирает ей юбки, другой коридор, длиннее, погружен во тьму, и там, на полу, разбросаны кости, Нене берет метлу и осторожно подметает, стараясь не повредить костей, Нене — единственная, кто жив, “души выходят из этих черных искупительных пещер, и светлые ангелы указывают им на реку с прозрачными водами. Души несмело приближаются”, кости полые и невесомые, поднимается ветер и увлекает их вверх, кости летают в воздухе, ветер несет их с пылью, листьями и прочим сором, “наконец, души умащены водами, пелена страданий все скрывала от их незрячего взора, но теперь они возводят очи горе и впервые видят лик неба. Хуан Карлос, сорвите пелену ваших страданий, возможно, она скрывает от вас самые лучезарные небеса”, долетает дым сжигаемого мусора, сильный ветер вихрем взметает мусор и уносит вдаль, ветер срывает крыши домов и выворачивает с корнем деревья, в воздухе кружат листы железа, среди зарослей чертополоха раскиданы кости, застоялое озеро, вода загнила, кто-то просит у Нене стакан воды, Нене не слышит — она далеко, кто-то просит Нене, пожалуйста, принести стакан воды, а то жажда невыносима, Нене не слышит, кто-то просит Нене поменять наволочку, Нене разглядывает пятна крови на подушке, кто-то спрашивает Нене, противно ли ей это, больной уверяет Нене, что он не кашлял и что наволочка забрызгана красной краской, Нене не желает этому верить, кто-то говорит Нене, что речь идет о красной краске или томатном соусе, вовсе не о крови, какая-то женщина сдерживает смех, но это не Нене, неведомая женщина смеется над медсестринским фартуком Нене с большими пятнами крови, кто-то спрашивает Нене, правда ли, что ее фартук был запачкан кровью, красной краской или томатным соусом, когда она работала медсестрой, Нене несет стакан воды жаждущему больному, больной обещает ей не купаться больше в реке, больной обещает своей матери бриться перед работой и есть все блюда, которые ему подают, поезд из Буэнос-Айреса приходит студеным утром на станцию Коронеля-Вальехоса, поезд приходит, но еще ночь, Хуан Карлос лежит мертвый в гробу, мать Хуана Карлоса слышит гудки паровоза и переглядывается с Селиной, Хуан Карлос рассказывает, что, кашляя, он захлебнулся собственной кровью и потому подушка, на которой он лежит в гробу, запачкана кровью, мать и сестра идут в сарай, Хуан Карлос, захлебываясь кровью, пытается крикнуть им, чтобы они не убивали дядю, чтобы не искали ружье, дядя стучит в дверь, Хуан Карлос пытается предупредить его о грозящей опасности, дядя входит, и Хуан Карлос замечает, что он очень похож на обитателя четырнадцатой комнаты, Хуан Карлос уверяет своего дядю, что он во многом исправился и бреется утром и что он очень трудолюбив, у дяди в руке какие-то документы, и у Хуана Карлоса рождается надежда, что это бумаги, по которым он станет хозяином дядиных поместий, Хуан Карлос скрывает от дяди свои мысли и предлагает себя в качестве управляющего, дядя не отвечает, но улыбается доброй улыбкой и удаляется отдыхать в четырнадцатую комнату, Хуан Карлос думает, что, когда дядя проснется, он расскажет ему, что мать и сестра всегда отзывались о нем плохо, дядя возвращается очень быстро, и Хуан Карлос упрекает его за то, что он поселился в четырнадцатой комнате, а не остался в своем поместье, Хуан Карлос слышит шаги, мать и сестра приближаются с ружьем, Хуан Карлос тщетно пытается предупредить дядю о грозящей опасности, Хуан Карлос лежит мертвый в гробу и не может ничего сделать, у ружья толстое дуло, и голова обитателя четырнадцатой комнаты разлетается на кусочки, как яичная скорлупа, пятна — это пятна крови, Хуан Карлос думает, что ему не придется никому лгать и он всем скажет, что это пятна крови, а не красной краски или томатного соуса.
Коскин, 31 августа 1937 года
Моя жизнь!
Сегодня я ждал твое письмо, но оно не пришло. Все равно сажусь тебе писать, потому что я получил письмо из дома и немного растерян. Похоже, мне придется вернуться в Вальехос, а потом приехать сюда для завиршения лечения как можно скорее. К тому же маманя хочет, чтобы я лично переговорил с жильцами обоих домов и попробовал поднять квартирную плату.
Сказать тебе кое-что? Врач сказал, что я иду на поправку, теперь я во всем его слушаюсь.
Целую тебя очень крепко
Хуан Карлос.
Он берет лист, написанный без предварительного черновика, помещает его в конверт и поспешно отдает швейцару, прежде чем в 16.00 заберут ежедневную порцию писем. Температура воздуха для этого времени года высокая, погода стоит безветренная. Он думает о теплой воде в реке. Направляется в комнату номер четырнадцать, чтобы предложить партию в карты как развлечение, пока не настало время чая.
Коскин, 9 сентября 1937 года
Жизнь моя!
Возможно, я приеду раньше, чем ты получишь эти строки, но мне все равно необходимо немного с тобой поговорить. Что-то мне нехорошо, я имею в виду — на душе.
А сейчас я прошу тебя, причем очень серьезно, пожалуйста, не говори никому, даже у себя дома, что я возвращаюсь не долечившись. Я до последней минуты надеялся, что сестра и маманя смогут все уладить без меня, но не тут-то было. В управе не хотят продлевать отпуск, чего им стоит, все равно ведь без сохранения содержания.
Думаю, если все улажу, то вернусь сюда как можно скорее. Вот видишь, блондинка ты моя светлая, чуть поговорил с тобой, и мне уже лучше, — каково будет, когда я тебя увижу! Сегодня был один из худших дней моей жизни.
До скоренького, целую тебя и обнимаю
Хуан Карлос.
Под солнцем на балконе он собирает черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и оглядывается вокруг в поисках чего-нибудь, чем порадовать взгляд. Ничего не находит. Думает о том, что этой ночью будет дежурить молоденькая медсестра Матильде, которая с готовностью приходит по первому зову пациентов. Ему ужасно хочется сигарету. Он окидывает взглядом небо. Оно безоблачно, и погода стоит безветренная. Хотя близится время чая, он решает пойти искупаться в реке, к тому же это будет одна из последних возможностей поплавать, поскольку его отъезд уже назначен и остается три дня.
УПРАВЛЕНИЕ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
ПРОВИНЦИИ БУЭНОС-АЙРЕС
Районная больница округа Коронель-Вальехос
Дата: 11 июня 1937 года
Отделение: общее клиническое
Врач: д-р Хуан Хосе Мальбран
Пациент: Антония Хосефа Рамирес
Диагноз: беременность, течение нормальное.
Симптомы: последняя менструация — вторая неделя апреля, тошнота, головокружение, общая клиническая картина — подтверждающая.
Примечания: поступление в родильное отделение намечено на последнюю неделю января. Пациентка проживает по адресу: улица Альберти, 468, в качестве домашней прислуги г-на Антонио Саэнса, не замужем, имени предполагаемого отца не сообщила.
Передать дубликат карточки в родильное отделение
Полиция провинции Буэнос-Айрес
Участок или отделение: Коронель-Вальехос
Дело направлено в: местный архив
Дата: 29 июля 1937 года.
Текст: Настоящим подтверждается посадка на пассажирский поезд, следующий в федеральную столицу указанного числа в 19 час. 15 мин., перечисленных ниже кандидатов в унтер-офицеры: Нарсисо Анхеля Бермудеса, Франсиско Каталино Паэса и Федерико Куэльо. Следуют в сопровождении старшего капрала Ромуальдо Кастаньоса, имеющего при себе требуемую документацию, а именно, вербовочную книжку и регистрационный лист каждого из кандидатов. Старшему капралу Кастаньосу поручено сопровождать их во время пересадки с вокзала Онсе Западной железной дороги на вокзал Конститусьон Южной железной дороги, откуда они первым отбывающим поездом проследуют в город Ла-Плата, где обязаны немедленно явиться в расположение дивизиона № 2 провинциальной полиции. Начало курсов продолжительностью шесть месяцев намечено на 1 августа.
Бенито Хайме Гарсиа,
заместитель комиссара.
Управление земледелия и животноводства
провинции Буэнос-Айрес
Ла-Плата, 12 сентября 1937 года
Административный ордер
Подача иска — копия для архива
Сегодняшним числом представлены в третий отдел свидетельство о продаже и протокол, составленный в присутствии комиссара Коронеля-Вальехоса по заявлению г-на Сесила Браф-Кройдна, проживающего по адресу: поместье “Парсифаль”, округ Коронель-Вальехос, в отношении г-на Антонио Саэнса, аукциониста, проживающего по адресу: ул. Альберти, № 468, Коронель-Вальехос, который обвиняется в том, что продал первому скот с дефектами, ведущими к аннуляции сделки, а именно: клещом и карбункулом.
…автобус, ухаб, облако пыли, окно, поле, проволочная ограда, коровы, пастбище, шофер, фуражка, окно, лошадь, ранчо, телеграфный столб, столб телефонной компании, спинка переднего сиденья, ноги, стрелка на брюках, ухаб, сиденья, “в этом автобусе запрещено курить”, жевательная резинка, окно, поле, коровы, пастбище, початки кукурузы, клевер, двуколка, ферма, склад, дом, бар-магазин “Ла Криолья”, поле подсолнухов, спортплощадки Частного клуба, хижины, дома, окно, фонари, земля, асфальт, “Аукционист публичных торгов Антонио П. Саэнс”, “Консультация д-р Аскеро”, тротуар из плитки, огни, магазин “Аргентинское — недорого”, Банк провинции, Транспортная компания “Западная стрела”, тормоза, ноги, судороги, шляпа, пончо, чемодан, сестра, объятие, пухлые щеки, ветер, пончо, холод, кашель, три квартала, чемодан, магазин “Аргентинское — недорого”, “Консультация д-р Аскеро”, бар “Ла Уньон”, пот, подмышки, ноги, пах, зуд, соседи, тротуар, входная дверь открыта, мать, черная косынка, объятие, слезы, парадное, прихожая, чемодан, пыль, пончо, кашель, бронзовый загар, прибавил пять кило, Коскин, управа, повышение квартплаты, разрешение на отпуск, пансионат, смета, врач, диагноз, лечение, рентген, комната, кровать, ночной столик, печурка, платяной шкаф, ванная, горячая вода, ванна, туалет, унитаз, вешалка, полотенце, обогреватель, зеркало, туберкулезник, атлет, половой орган, бронзовый загар, пот, зуд, судороги, кран, струя, горячая вода, мыло, пена, аромат, Нене, медсестра Матильде, Нене, Мабель, Нене, Нене, Нене, обручальное кольцо, теплая вода, деревянная решетка, шлепанцы, капли воды, полотенце, обогреватель, пламя, озноб, нижнее белье, бритва, мыло, щетина, одеколон, расческа, чуб, стол, мать, сестра, тарелки, салфетка, новости Вальехоса, карбункул, карбункул, скандал, Мабель, англичанин, обвинение, банкротство, Мабель, суп, ложка, наперсточки, карбункул, афера, хлеб, ложка мясного экстракта в супе, расстроенная помолвка, поместье, поместья, вино, содовая, вода, бифштекс с пюре, хлеб, вино, мать, разрешение на отпуск, жалованье, смета, пикник, Мабель, стоны, слезы, нож, вилка, бифштекс, пюре, вино, банкротство, работа учительницы, мошенничество, стыд, девочка моя, пикник, объятие, поцелуй, боль, кровь, трава, пухлые щеки, губы, слезы во рту, англичанин, заявление, мошенничество, банкротство, бесчестье, нищета, пюре, печеное яблоко, сироп, мать, сестра, кофе, четверть десятого вечера, холод, пончо, тротуар, ветер, земляные улицы, угол, парадное, лигуструм, блондинка, Нене, моя невеста, мать, отец, кухня, стол, клеенка, Коскин, лечение, выздоровление, управа, моя работа, планы, замыслы, отец-садовник, тротуар, парадное, Нене, отец, цветы, лигуструм, земляная улица, неоштукатуренный дом, работа упаковщицы, белая кожа, губы, холод, ветер, парадное, свет на кухне, мать на кухне, обещания женщин, “ты не долечился? но осталось немного, я уверена, к концу года ты вылечишься совсем, очень утомительной была поездка в автобусе?”, комната номер четырнадцать, старик, у тебя хватит духу выйти замуж за больного? “меня ничто не пугает, но этого лучше не… убери руку, Хуан Карлос”, доктор Аскеро, сестра, сплетня, “лучше в ночь свадьбы, тогда мы еще несколько месяцев будем вести себя хорошо, и ты уже вылечишься, но я боюсь, что нас увидят в этом парадном, и потом, ты так же будешь любить меня? подождем еще немного, пока они заснут, Хуан Карлос, только запомни: ты меня сам об этом попросил”, меня выгонят из управы? ее выгонят из школы?, одни в маленькой хижинке, хлеб и жареный лук, нет, если ты сама меня не попросишь, я и до руки твоей не дотронусь, попроси сама, Нене, докажи, что ты любишь меня навеки, тебя ведь ничто не пугает, “нет, дорогой, если я попрошу тебя об этом, ты скажешь, что я гулящая, ни за что, и могут войти папа с мамой, а я боюсь, Хуан Карлос, ну почему мужчины такие? тебе недостаточно держать меня в объятиях?”, парадное, лигуструм, ветер, холод, “Хуан Карлос, не сердись, не уходи!”, угол, асфальтированные улицы, фонари, тротуары, дома, закрытые окна, запертые двери, углы, темнота, стройка, новый полицейский участок, достроенный вход, замок, цепь, Мабель, Мабель, Мабель! я так хочу тебя видеть, завтра, днем, когда будет светло, я скажу тебе, что я вернулся… потому что я уже вылечился! и мне не важно, что у вас банкротство, ведь нет худа без добра? вот счастье, что я вернулся! фонарь, тротуар, асфальт, ветер, холод, темнота, стройка, достроенный вход, замок, цепь, нет худа без добра.
ГУБКИ СИНИЕ, ЛИЛОВЫЕ, ЧЕРНЫЕ
Эпизод девятый
Если был я слаб, если был я слеп,
Умоляю тебя — пойми:
Ничего на свете дороже нет
Безоглядной любви.
Альфредо Ле Пера
Краткое изложение: По возвращении из Коскина Хуан Карлос Этчепаре тщетно пытался повидаться с Марией Мабель Саэнс, так как девушка уехала, предварительно испросив разрешения школьного совета. Ей немедленно был предоставлен отпуск с сохранением содержания. Родители провожали ее на железнодорожной станции и стояли на перроне, пока поезд не скрылся из виду, в направлении Буэнос-Айреса. Чуть позднее, в ходе бесед между д-ром Мальбраном и главой муниципальной управы была решена судьба Хуана Карлоса: молодой человек был не в состоянии вернуться к работе, но также невозможно было и продлить ему отпуск. Он был уволен без долгих разговоров, и этот факт незамедлительно вызвал отклик в доме Нелиды Энрикеты Фернандес, где среди прочих послышались следующие обвинения: “Я как отец Нене имею право задать ему эти вопросы!”, “Если вы не можете вернуться к работе, значит, вы больны!”, “Как вы смеете приближаться к моей дочери, если вы нездоровы?!”, “У вас что, совести нет? а если вы ее мне заразите?”, Хуан Карлос обиделся, убежденный, что какому-то садовнику не пристало его отчитывать. Но дни в баре тянулись бесконечно, и, не решаясь посвятить кого-либо в свои беды, он скучал без Панчо. Хуан Карлос хотел, чтобы его друг бросил курсы, которые проводились в столице провинции, вернулся и составил ему компанию, и, как-то беседуя с комиссаром за партией в покер, как бы невзначай намекнул на беременность служанки Саэнсов.
День 27 января 1938 года
Устроив передышку в суматохе дня, в 12.48 Нелида Энрикета Фернандес вытерла губы салфеткой, сложила ее и поднялась из-за стола, намереваясь поспать час после обеда. У себя в комнате она сняла туфли и синюю хлопчатобумажную униформу. Убрала покрывало и легла поверх простыни. Воздух прогрелся до 39 градусов в тени. Она нашла удобное положение, на боку. Подушка мешала, и она отпихнула ее в сторону. Повернулась на живот. Несмотря на снятые туфли, ноги гудели, кожа между пальцами воспалилась, отчасти разъедаемая едким потом; под большим пальцем правой ноги начинало стихать жжение свежей мозоли. Рукой она поправила шпильки, чтобы освободить шею от жара, накопившегося в копне волос, которую она приподняла выше. Шея увлажнилась слоем почти незаметной испарины, с виска скатилась круглая капля пота, затем еще одна. Бретельки бюстгальтера и комбинации, также увлажненные, врезались в кожу; она приспустила их с плеча. Пришлось прижать руки к телу, чтобы не порвались швы. Капли, выступившие под мышками, размазались, выступили новые. Она подтянула бретельки на место и легла на спину, раскинув руки в стороны. Волосы под мышками были выбриты, и кожа покраснела из-за применения жидкостей от пота. Спина, касаясь постели, нагревала простыни и матрас. Нелида сползла к краю кровати в поисках более прохладной полоски ткани. Все сильнее ощущалось неприятное жжение потной кожи. Дыхание стало затрудненным, ей казалось, что воздух медленно наполняет ее грудь тяжестью. Горло пересохло, стало трудно глотать. В висках стучало все сильнее, возможно, под воздействием двух стаканов вина с лимоном и льдом, которые она выпила за обедом. От болезненной тяжести в глазах жгло веки, она подумала, что слезы неудержимым потоком вот-вот зальют лицо. Что-то давило все сильнее, будто камень, в середине груди.
Чего в эту минуту она желала больше всего?
В эту минуту она больше всего желала, чтобы Хуан Карлос вновь получил место в управе.
Чего в эту минуту она больше всего боялась?
В эту минуту она больше всего боялась, что кто-нибудь не преминет известить молодого аукциониста публичных торгов, прибывшего недавно в Вальехос (с которым она столько танцевала на рождественском празднике), о ее сомнительной былой связи с д-ром Аскеро.
Уже упомянутого 27 января 1938 года, устроив передышку в суматохе дня, в 21.30 Хуан Карлос Этчепаре приготовился выкурить единственную ежедневную сигарету, сидя в саду своего дома. Перед заходом солнца мать полила клумбы и дорожки, выложенные гравием; напоенный свежестью воздух поднимался вместе с бодрящим запахом влажной земли. Зажигалка вспыхнула маленьким язычком пламени, табак загорелся, взвилась струйка горячего белого дыма. Из более темного дыма, который выдохнул Хуан Карлос, образовалась прозрачная гора, за ней виднелись клумбы с кольцом гиацинтов вокруг пальмы, четыре клумбы, четыре пальмы, в глубине курятник и стена, за стеной — эвкалипты в большом дворе, огороженном старыми железяками, дальше не было видно гор. Плоская пампа, ветер и пыль, за пыльным облаком ему едва удалось разглядеть ее вдали, шла машина с отцом и матерью, машина рванула, подняв, в свою очередь, еще один вихрь пыли. Сигарета сгорела до окурка, он бросил ее в клумбу. Правая рука механически нащупала пачку в кармане рубашки. Выкурить еще одну? Зарплата учительницы составляла от 125 до 200 песо, отпуск с сохранением содержания было трудно получить без содействия главы муниципальной управы, друга г-на Саэнса. 250 песо в месяц достаточно для оплаты пансионата и покрытия мелких личных расходов, — даже отпуска без сохранения содержания не дадут? Документ об увольнении служащего Этчепаре подписан главой управы, и.о. секретаря и казначеем муниципалитета; горячий дым второй сигареты наполнял грудь приятным ощущением.
Чего в эту минуту он желал больше всего?
В эту минуту он больше всего желал каким-нибудь образом раздобыть денег и оставить городок для продолжения лечения в самом дорогом санатории Коскина.
Чего в эту минуту он больше всего боялся?
В эту минуту он больше всего боялся умереть.
Уже упомянутого 27 января 1938 года, устроив передышку в суматохе дня, в 17.30 по возвращении из парикмахерской, где она подверглась утомительной процедуре химической завивки, Мария Мабель Саэнс попросила у тети утреннюю газету и удалилась в свою комнату отдохнуть. Сняла уличную одежду и накинула легкий домашний халат. Поставила электрический вентилятор на ночной столик и прикрыла жалюзи, оставив достаточно света для чтения киноафиши, опубликованной в газете. Лучше всего выбрать зал с кондиционером и там вместе с тетей, такой же любительницей кино, укрыться от удушливого зноя города Буэнос-Айреса. Труднее всего — спуститься в пышущую жаром подземку, которая за десять минут доставит их в самый центр города, где высятся главные кинозалы с кондиционированием воздуха. Она принялась искать специальный раздел, листая газету с первой страницы. На второй странице кинотеатров не было, также и на третьей, на четвертой, пятой, шестой, седьмой, восьмой, она ощутила растущее нервное раздражение, решила листать газету от конца к началу, но на последней странице и на предпоследней были только объявления о недвижимости, также и на следующей от конца, и дальше, и дальше. Раздражение достигло критической точки, она скомкала газету и с силой швырнула ее в вентилятор. Она отнесла высокую степень нервозности за счет долгих часов, проведенных в парикмахерской под сушилкой. Всхлипнув без слез, уткнулась лицом в подушку и задумалась. Почему она так нервозна, независимо от того, ходит в парикмахерскую или нет? Виной тому долгие дни безделья и бессонные ночи, недвижно проведенные в постели. Успокоившись, она разгладила газетные листы и возобновила поиск искомой страницы. Кондиционер имелся в кинематографе “Опера”: “Шпион-улан” с Джорджем Сандерсом и Долорес дель Рио; еще кондиционер в “Гран Рексе”: “За кулисами”, с двумя любимыми актрисами — Кэтрин Хепбёрн и Джинджер Роджерс, но есть ли билеты на премьеру?; в “Монументале” “Три аргентинца в Париже”, отечественные фильмы она смотрела только в Вальехосе, от нечего делать, в ролях: Флоренсио Парравичини, Ирма Кордоба и Уго дель Карриль; в “Гранд Кино Флорида” европейская программа, “Тайна мадам Помпадур”, немецкая картина с Кати фон Надь и Вилли Эйхбергом и “Невинная Сюзанна” с Анри Гара и Мег Леммонье; еще сдвоенная программа в “Розмари”: “Саратога” с Джин Харлоу — “платиновая блондинка в своей лучшей роли, посмертно” и “Знай меру” с Элис Фей, Доном Амече и братьями Риц. Какой кинотеатр, по мнению тети, привлекал самую изысканную публику? В “Амбассадоре” (кондиционер): “Метро Голдвин Майер” представляет великолепную комедию положений с романтической путаницей, в главных ролях Луиза Райнер, Вильям Пауэлл и Морин О’Сэлливен, — “Канделябры императора”. Ни одной премьеры с Робертом Тейлором? Нет.
Чего в эту минуту она желала больше всего?
В эту минуту она больше всего желала увидеть, как в дверь ее комнаты тайком проникает Роберт Тейлор или, за его неимением, Тайрон Пауэр, с букетом красных роз в руке и сладострастными намерениями во взгляде.
Чего в эту минуту она больше всего боялась?
В эту минуту она больше всего боялась, что отец проиграет процесс, возбужденный ненавистным ее бывшим женихом Сесилом, и это нанесет существенный ущерб материальному и социальному положению семейства Саэнсов.
Уже упомянутого 27 января 1938 года, устроив передышку в суматохе дня, в 17 часов 45 минут Франсиско Каталино Паэс повалился на убогую казарменную койку. Учебные упражнения по стрельбе в тире на сегодняшний день закончились, он снова отличился, как и на теоретических занятиях, которые проходили по утрам. Плотная, особо обработанная ткань рабочей гимнастерки прилипла к мокрому от пота телу. Он решил побаловать себя и направился в умывальную общей спальни. Вода из душа текла холодная, но не такая, как вода в насосе за хижиной. Да и качать не требовалось, вода текла сама, в изобилии, стоило лишь открыть кран, лей — не жалей. Сегодня вечером можно было пойти в увольнение, но ему нельзя пропускать ужин в казарме и тратить деньги на трамвай, а центр города Ла-Плата располагался далеко. И все же он достал из шкафа новенькую форму унтер-офицера полиции и провел подушечками пальцев по габардину кителя и брюк, по сверкающей коже сапог, по золоченым нитям погон, по металлическим пуговицам — все как одна одинаковые, без заводского брака, начищенные, пришитые к габардину сложенной вдвое нитью. Он неспешно оделся, боясь порвать какой-нибудь шов или поцарапать поверхность сапог. Он был в спальне один, все уже ушли. Пошел в умывальную и тщательно оглядел унтер-офицера в зеркале. Исчезновение лихих деревенских усов и военная стрижка с бритыми висками меняли его облик, обнаруживая почти отроческие черты. Фуражка, напротив, подчеркивала силу взгляда, глаза настоящего мужчины, с бороздками морщин в уголках: он обычно щурился, выдерживая ледяную струю воды из насоса, и ловя пару кирпичей, которые передавали каменщики, разгружая грузовик, и втыкая изо всех сил мотыгу или лопату в туфовую землю, и замечая в случайном зеркале на улице, что дареные брюки мало того что изношены, но еще велики или малы. Он снял фуражку с сияющим козырьком, снова надел ее, пробуя слегка заломить тулью.
Чего в эту минуту он желал больше всего?
В эту минуту он больше всего желал пройтись по главным улицам Вальехоса в своей новенькой форме.
Чего в эту минуту он больше всего боялся?
В эту минуту он больше всего боялся, что Гузя заявит в полицейский участок Вальехоса, что он отец ребенка, который должен вот-вот родиться.
Уже упомянутого 27 января 1938 года, устроив передышку в суматохе дня, в 23.30 Антония Хосефа Рамирес отдыхала на носилках родильного отделения районной больницы округа Коронель-Вальехос. Она была срочно доставлена часом раньше, прошагав с сильными приступами боли четыре квартала от своей хижины до первого дома с телефоном. Ее тетя, как обычно, работала прислугой в одном из домов в центре города и возвращалась поздно. Медсестра считала, что это ложная тревога, но ждала, пока врач вернется с осмотра в отделении первой помощи и обследует роженицу, прежде чем решит, положить ее или отправить обратно домой. Медсестра входила и выходила, оставляя дверь открытой. Гузя приподнялась и увидела во дворе, освещенном тусклой лампочкой, несколько мужчин, наверняка мужей лежавших девушек, и седовласых старух, наверняка матерей или свекровей, ожидавших новостей с минуты на минуту. Панчо находился далеко, но так лучше для всех: он готовился на унтер-офицера, вернувшись, будет хорошо зарабатывать, он уехал 29 июля, вот уже почти полгода, как она его не видела, и ведь она выполнила обещание, никому ничего не сказала. Когда он закрепится на своем месте, они смогут все уладить, — но почему он не ответил на ее письма? они потерялись? у нее такой корявый почерк, что почтальоны не сумели его разобрать? Один из парней во дворе походил на Панчо, может, только из-за густых усов и длинных вьющихся волос, он волновался, прохаживался и курил. Гузя неудержимо захотела с силой схватить большую руку Панчо, и тогда он нежно поцеловал бы ее, и Гузя ощутила бы щекотанье густых усов и погладила его голову, длинные вьющиеся волосы. Лампочка во дворе светила небольшая, и вокруг нее из-за жары вилось больше насекомых, чем обычно: оводов, мотыльков и жуков.
Чего в эту минуту она желала больше всего?
В эту минуту она больше всего желала, чтобы ребенок родился здоровым.
Чего в эту минуту она больше всего боялась?
В эту минуту она больше всего боялась, что Панчо вернется и отвергнет ее и ребенка.
Буэнос-Айрес, 10 ноября 1938 года
Дорогая Мабель!
Выполняю давнее обещание написать тебе — письмо, о котором ты столько говорила, плутовка. Прежде всего, желаю, чтобы эти строки застали тебя в добром здравии, как и твою семью. Кажется, мы дали это обещание в шестом классе, когда нам едва исполнилось двенадцать лет, а мы уже только и думали что о женихах. Что ж, мне первой выпало отправиться в свадебное путешествие, вот я и начинаю.
Прежде всего, огромное спасибо за чудесный подарок, какой красивый ночник, а белый тюль абажура просто прелесть, я себе как раз такой хотела на свадебное платье, но найти было невозможно, он, наверное, импортный. И даже излишне говорить, для меня этот подарок значил много больше: что, по сути, наша дружба никогда не прерывалась. И не то чтобы я была материалисткой или что еще, но ты ведь уже остановила меня на улице, поздравить от всего сердца, а мне и в голову не пришло, что мы опять становимся подругами, как раньше, но за день до свадьбы, когда принесли ночник, я все смотрела на него и позвала маму — показать, что моя школьная подруга вспомнила обо мне. И как ты чудно выбрала! Еще раз тысячу спасибо.
С чего начать? Из церкви мы вернулись к маме, подняли тост с немногими нашими родственниками и родителями мужа, приехавшими из Тренке-Лаукена, и около половины десятого я уже переоделась, обновила дорожный костюм, о котором я тебе говорила, и мы выехали на автомобиле, это полная развалюха, но еще ездит. До тех пор я была как бесчувственная, ведь сколько нервов стоило мне длинное платье, и чемоданы, которые не закрывались, и еще до последней минуты препиралась с мамой, она настаивала, чтобы я взяла свадебное платье в Буэнос-Айрес и здесь сфотографировалась. Правда, в итоге я ее послушала, но мы еще не сфотографировались, завтра с утра пойду узнавать цены по фотостудиям улицы Кальяо, извини, проспекта Кальяо, Масса жутко сердится, когда я путаюсь в названиях, там я видела очень хорошие дома. Как я говорила, всю церемонию в церкви и утром в загсе я ужасно переживала из-за платья, и прически, и тюлевой фаты, которая так плохо сидела на примерках, я ничего не чувствовала, сплошные нервы, и во рту пересохло, до смерти хотелось пить, но когда я надела дорожный костюм, нахлынуло странное чувство, а сев в автомобиль и простившись с мамой, я разволновалась так сильно, так сильно, Мабель, что заплакала, точно безумная. Он рвался у меня из груди, из самого сердца, этот плач. Когда машина тронулась, муж посмотрел мне в лицо и все смеялся, но он тоже был взволнован, видел, как его мать тоже плакала, бедная сеньора, видно, она очень добрая. Я опустила вуаль на шляпке и ответила шуткой, не хотела, чтобы он увидел меня с размазанной по щекам тушью. К счастью, грунтовая дорога была достаточно утрамбована дождем, и около двенадцати мы добрались до Линкольна. Там мы переночевали, а на следующий день после обеда продолжили путь в Буэнос-Айрес. Около семи вечера мы въехали в Буэнос-Айрес, прямо по проспекту Ривадавия, сколько огней! муж показывал мне кварталы, по которым мы проезжали, — Линьерс, Флорес, Кабальито, красивые названия, правда? Онсе — до нашего отеля, дивного, в четыре этажа, огромного, старого, но неплохо сохранившегося, он расположен на проспекте Кальяо, близехонько от самого Конгресса, ни много ни мало.
Я приезжала в Буэнос-Айрес всего дважды, один раз девочкой, а второй — когда бабушка легла в больницу почти при смерти. Мы были в трауре и никуда не ходили. Первое, что я теперь сделала, отнесла ей цветы, хотя мне это стоило пререканий с Массой, он все хочет делать по-своему, но он хороший, я не жалуюсь. В общем, что я тебе хочу сказать, — я здесь ничего не знала, почти. Понимаешь, отель жутко дорогой, но он того стоит, и мужу лучше находиться здесь, ведь ему нужно принимать деловых партнеров.
Поэтому мы и поехали в Буэнос-Айрес в медовый месяц, здесь он решит кое-какие дела, знаешь, может, это и не к добру, рассказывать до окончания дела, но я больше не могу терпеть. Оказывается, Массе Вальехос не нравится ни капельки. Говорит, что никогда не видел городка, где столько злых языков и гнусных завистников, как в Вальехосе, по его словам, Тренке-Лаукен более провинциальный, зато люди там лучше. Но куда он хочет перебраться жить, так это… сюда. Ни много ни мало! Представляешь, какой мне толстячок достался, с амбициями. У него тут друзья-земляки, дела у них идут неплохо, да и мы здесь тоже чего-нибудь добьемся. Пока что мы решили остаться еще на неделю и не делать задуманных для дома покупок, все равно благодаря подаркам у нас уже есть чудесные украшения для дома, главное — хорошо их расположить.
Ты скажешь, что я тебе рассказываю все что угодно, только не про медовый месяц. Прежде всего, Мабель, парень он очень, ну просто очень добрый. Этим я не хочу сказать, что он бесхарактерный, но думает он только о будущем и о том, как обеспечить нам все удобства, и всегда заботлив, покупает то, что мне нравится, и чтобы по дому мне не приходилось много работать, а когда у него выдается свободный вечер, ведь утром он всегда отправляется по делам, так вот, вечером мы ходим смотреть холодильники, патефон мы уже выбрали, и если я его уговорю, в первую очередь купим вентилятор, который я присмотрела, малюсенький такой, из последних новинок, весь кремовый. И как подумаю, что не надо больше ходить на работу в магазин, даже не верится, ущипни меня, Мабель, я хоть пойму, что мне это не снится.
Конечно, по возвращении в Вальехос меня ждет куча дел, ведь из-за поспешной свадьбы, представляю, что там в Вальехосе болтают, у них, наверно, на языках уже мозоли, так вот, в спешке я даже новые шторы у себя в комнате не повесила. Ах, какие гнусные, чего они только не наговорят, что у Массы ни кола, ни двора, что жить мы будем у мамы. Но мы им покажем, и если они ждут новостей раньше девяти месяцев, получат, будет им новость — переезд в столицу, а не выйдет, тоже ничего, у нас есть на примете коттеджик, снимем в городке, на асфальтовой улице. Я тебе сообщаю эти секретные подробности, поскольку ты и твоя семья на себе испытали людскую подлость за те месяцы, что длилась эта досадная история, я потому тебе и говорю, что ты можешь меня понять.
Мой муж спрашивает, что бы я предпочла в Буэнос-Айресе — квартиру в центре или домик с патио на окраине. Ах, Мабель, я так очарована, что хотела бы остаться в центре. Ну ладно, расскажу, что я делаю утром. Завтрак Масса заказывает в номер, и если начистоту, здесь-то и наступает момент, с которым мне трудней всего свыкнуться: что он с утра застает меня с заспанной физиономией, такая злость берет! Ну вот, он уходит, а я шью шторы, знаешь, если мы недолго пробудем у мамы, не важно, у нее останутся, хорошо бы ее чем-нибудь порадовать, ты же знаешь, папе сильно нездоровится. Ладно, не будем о грустном. Как было сказано, я шью шторы для моей бывшей девичьей комнаты, нашла дивную ткань, совсем недорогую, так что купила ее и делаю шторы. К обеду я привожу себя в порядок, и, если удается не дать Массе заснуть в сиесту, когда он свободен, мы выходим на прогулку, как я уже говорила, а если я остаюсь одна, то обследую все достопримечательности столицы, которые хочу посмотреть. А это проще простого, я уже запоминаю названия улиц, сама добралась до Кабильдо, Башни англичан, небоскреба, стоящего напротив, до вокзала Ретиро, порта, даже поднялась на военный корабль, который был открыт для посещения. Завтра ознакомлюсь с вокзалом Конститусьон, а мой муж (представляешь, никак не привыкну говорить “мой муж”), так вот, мой муж обещал сводить меня в район Боки, одна я не пойду, а то там много хулиганья. В семь я всегда жду его в отеле, он иногда приходит с каким-нибудь бизнесменом, и мы отправляемся выпить аперитив. На этой неделе, к счастью, я сообразила спросить в отеле, можно ли нам пансион без ужина, чтобы ужинать где-то еще, и добилась своего. Знаешь, это была удачная идея, потому что когда ужин у тебя в отеле оплачен, а кормят там очень вкусно, мы наедались от пуза, и ты сама понимаешь, каковы мужчины в медовый месяц, так что он уже никуда не хотел идти.
В общем, Мабель, с понедельника, когда мы стали есть вне отеля, дело пошло иначе, ведь если платишь сам, уже не набрасываешься на еду, точно с голодухи, как в отеле, наедаешься, но полегче. Ну вот, и я его прогуливаю всегда поближе к обелиску, идем себе, словно нехотя, фланируем не спеша, и не успеет наш сеньор Масса опомниться, как он уже у обелиска. А там ресторанов — ешь не хочу, теперь ты понимаешь, к чему я клоню? Мы заканчиваем ужинать около половины десятого прямо в центре квартала с театрами и кино, и тут уж ему не отвертеться. В понедельник театральные труппы отдыхали, и мы пошли в кино, дивный фильм, “Алжир”, с Чарльзом Бойером и новой девушкой, не помню, как ее зовут, но это самая божественная женщина, какую я видела в жизни, и заодно я познакомилась с кинотеатром “Опера”, о котором ты столько упоминала. Ах, ты была права, такая роскошь, что не верится, войдя, я увидела по сторонам эти дворцовые балконы, невероятно роскошные, с ухоженными растениями, и цветные витражи, а над экраном — та самая радуга, я онемела, тут муж толкает меня локтем и показывает на потолок… я чуть не вскрикнула: сияют звезды и летят облака, прямо настоящее небо! Фильм был хороший, но я все равно время от времени поглядывала наверх, а облака так и летали в течение всего сеанса. Недаром они так дорого берут.
Во вторник я сумела уговорить Массу сводить меня в эстрадный театр, мы попали в “Майпо”, давали “Гуд-бай, обелиск”, у меня тут программа, роли исполняют Пепе Ариас, его жена Аида Оливер, я о ней не знала, она ведь не снимается в кино, очень хорошая танцовщица, София Босан — бесподобная, Алисия Баррье и эта чернявая красотка, которая всегда играет злодеек, Виктория Куэнка. Так странно было видеть их живьем! Но я очень пожалела, что пошла, сплошь сальные шутки, я не знала, куда деться от стыда. Вдобавок ко всему рассказывали анекдоты про молодоженов, я аж взмокла от пота. Потом, в среду, мы видели в Национальном театре в исполнении труппы Муиньо-Алиппи “Папину усадьбу”, очень хорошая пьеса, с деревенским праздником под конец, в программе написано “восемьдесят человек на сцене”, думаю, так оно и есть. Мужу столько говорили о куклах Подрекки, что вчера вечером мы пошли, но это было в местном театре “Феникс”, в квартале Флорес, который находится на пути в Вальехос. Нет сил рассказывать, Мабель, до чего тоскливо было думать, что через несколько дней мы отправимся по этому пути… до конца. Вот неблагодарная, скажешь ты, всю жизнь жила в Вальехосе, а теперь не хочешь возвращаться. Но, Мабель, что дал мне Вальехос? — одни разочарования. Я сохранила тебе программу кукол, просто божественно, расскажу, когда вернусь. А сегодня вечером, не поверишь, знаешь кто дебютирует в театре “Смарт” в спектакле под названием “Женщины”? Сама Меча Ортис, ни много ни мало. Я сразу вспомнила о тебе, ведь это единственная аргентинская актриса, которую ты признаешь. Если достанем билеты, пойдем сегодня же вечером, из отеля звонили по телефону, им бронировать не хотят, но если я не попаду — умру. Служитель из швейцарской говорит, что туда пойдут актрисы кино, это важная премьера.
Да, Мабель, хорошо бы нам посмотреть ее вместе, желаю тебе здоровья, а твой папа пусть особо не переживает из-за происходящего, бизнес есть бизнес, говорит Масса. Поэтому, говорит, вечером надо веселиться и обо всем забыть, конечно, будь его воля, он бы оставался ужинать в гостинице, а потом сразу на боковую, но я теперь исхитряюсь, не упускаю вечера, чтобы посмотреть столько всего, что есть в этом безумном Буэнос-Айресе. Завтра Масса собирается пойти на Камилу Кирогу в “Сломанных крыльях”, ему очень нравятся жестокие драмы. Мне не так, этого и в жизни хватает, правда?
Как видишь, я слово выполнила, крепко тебя целую, и до свиданьица.
Нене.
Она смотрит на наручные часы, подаренные отцом в день помолвки, и убеждается, что до прихода мужа остается несколько часов. С удовольствием думает обо всем, что могла бы делать совершенно свободно, без всякого присмотра, в таком городе, как Буэнос-Айрес. Берет газету и ищет адрес театра “Смарт”. Невольно ее взгляд останавливается на заголовках первой полосы: “ИТАЛИЯ И ВЕЛИКОБРИТАНИЯ НЕ МОГУТ ДОГОВОРИТЬСЯ О ВЫВОДЕ ДОБРОВОЛЬЦЕВ ИЗ ИСПАНИИ — Лондон считает недостаточным отъезд 10 тысяч солдат по приказу Муссолини. Лондон (Рейтер). В течение вчерашнего дня…” Она думает, что отец обязательно прочтет эту новость, когда газета придет в Вальехос на следующий день. Он болен и читает все вести из Испании. Может, радость от ее удачного замужества поможет ему перенести болезнь. В замке слышится щелканье, она с удовольствием думает, что это, наверное, горничная, ее компания так приятна, идет сменить полотенца, как обычно в этот час, единственная женщина, с кем она, вечно окруженная мужчинами, может беседовать в Буэнос-Айресе. Однако появляется муж, он улыбается и развязывает галстук. Взглянув на него и убедившись, что он собирается раздеться и, возможно, поспать в сиесту, она, не теряя времени, просит у него две таблетки аспирина, чтобы унять сильную головную боль. Он достает из кармана бумажник, где всегда предусмотрительно держит пакетик с аспирином.
Эпизод десятый
Большие синие глаза ее открылись,
Моей неслыханной тоске не удивились,
Покорно молвила она с усмешкой горькой:
“Да, это жизнь”, — и навсегда ушла.
Альфредо Ле Пера
— Алло…
— Это Гузя!
— Алло? Кто говорит?
— Это Гузя! Госпожи Нене у вас нет?
— Да, но кто говорит?
— Это Гузя! Гузка. Это Нене говорит?
— Это я, как поживаешь, Гузя? Уже половина одиннадцатого ночи, ты меня напугала.
— Я приехала в Буэнос-Айрес работать, ты меня помнишь?
— Как же не помнить, ты с малышом?
— Нет, я его оставила у тети в Вальехосе, она больше не работает служанкой, стирает белье на заказ, как я раньше, целый день сидит у себя дома и присматривает за малышом.
— Сколько уже твоему крошке?
— Да недавно, я его неделю не вижу, но я не смогу тут без моего малюточки, госпожа Нене.
— Нет, я спрашиваю, сколько ему, год уже исполнился?
— Ну да, как год исполнится, что я здесь, поеду его навестить…
— Ты меня не понимаешь, откуда ты говоришь?
— Я по телефону из бара на углу, тут такой гвалт стоит.
— Заткни ухо рукой, так лучше услышишь, попробуй.
— Да, я вас всегда слушаюсь, госпожа Нене.
— Гузя, не называй меня госпожой, глупышка.
— Но вы же теперь замужем.
— Слушай, так сколько твоему малышу?
— Ему скоро год и три месяца.
— А назвали-то его как?
— Панчито, думаете, нехорошо, что я дала ему это имя? Ну вы знаете почему…
— Откуда мне знать, Гузя… А его ты больше не видела?
— Он строит дом там же, где у него хижина, сам строит, ты ведь знаешь, Нене, Панчо очень работящий, он, прежде чем жениться или чего еще, хочет построить дом, все вкалывает, как лошадь, заканчивает службу и сразу идет к хижине строить дом.
— А он тебе что-нибудь обещал, когда его закончит?
— Нет, ничего, он теперь со мной не желает и разговаривать, мол, я всюду рассказывала, что он отец ребенка. Я ведь ему поклялась, что никому ничего не скажу, пока его не возьмут в полицию на постоянно.
— А ты и правда рассказывала?
— Ни я, ни тетя ничего не рассказывали. А вы не ждете прибавления в семье?
— Что-то вроде того… ну ты мне про Вальехос расскажи, маму мою не видела?
— Да, видела на улице, она шла с вашим папой, он все такой же худой, что с ним, что он так медленно ходит?
— Он очень болен, Гузя, похоже, он скоро нас покинет. У него рак, бедненький мой папа. Гузя, он очень худой?
— Да, бедный сеньор, кожа да кости.
— Куда они шли, не знаешь?
— Вроде к врачу… И твоя мама дала мне твой телефон.
— А, это она.
— И просила, что, может, вы ответите, собираетесь ли выслать ей денег или нет. Твоя мама сказала, что ты купила гарнитур для гостиной и потому не хочешь слать ей денег.
— А Селину ты не видела? с кем она водится?
— Не знаю, есть ли у нее кто, поговаривают, что по вечерам она всегда стоит у дверей дома, и обязательно кто-нибудь проходит и останавливается с ней поболтать.
— Но наверняка что-нибудь известно?
— Все говорят, что Селина беспутная, но никто не заделал ей ребенка. Если ей сделают ребенка, люди потом перестанут с ней здороваться, как это было со мной.
— А Хуана Карлоса не видела?
— Видела, он вечно без дела шляется. Нигде не работает. И говорят, он снова спутался с вдовой Ди Карло. Ты не знала?
— Кто тебе сказал?
— Да… все поговаривают. Можно я к тебе как-нибудь приду в гости?
— Да, Гузя, ты обязательно должна как-нибудь навестить меня, но без звонка не приходи.
— Ага, я тебе позвоню, если только меня не выгонят из-за того, что со мной случилось.
— Ты о чем?
— Ну, что я не замужем, а уже с ребенком.
— Не будь глупенькой, Гузя, а то я рассержусь от твоих слов. Вот только когда придешь, я тебе кое-что расскажу про этого бесстыдника.
— Какого — Хуана Карлоса? или доктора Аскеро?
— Нет, про нахала, который забацал тебе ребенка.
— Думаете, он сделал это по злому умыслу? может, он боится, что его выгонят из полиции, если он женится на такой, как я?
— Я тебе открою глаза, Гузя. Ты мне позвони на следующей неделе, и мы поговорим. До встречи на днях, Гузя, позвони мне.
— Да, сеньора, я вам позвоню.
— Пока, Гузя.
— Большое спасибо, сеньора.
Сидя на кровати, Нене затихает на миг, надеясь услышать шаги мужа за закрытой дверью. Стоит почти полная тишина, на улице трамвай бежит по рельсам. Она отворяет дверь и зовет мужа. Ответа нет. Она идет в кухню и застает его там за чтением газеты. Корит за то, что не ответил. Он, в свою очередь, жалуется, что она всегда донимает его при чтении газеты.
— Алло…
— Это Гузя.
— Ну, что скажешь?
— Это кто говорит? Нене?
— Да, как дела? ты откуда говоришь?
— С того же телефона в баре, а как ваш муж?
— Хорошо. В прошлый раз мы о стольких вещах переговорили, а ты мне даже не сказала, где же ты работаешь.
— На заводе, Нене. Мне не нравится, я хочу вернуться в Вальехос.
— Ты где живешь?
— В комнате, с подругой тети, которая меня сюда и позвала. Она уже с прошлого года работает на мыловаренном заводе. Вы не хотите взять меня в служанки?
— Ты имеешь в виду, в мой дом? Нет, когда у меня родится ребенок, мне понадобится помощь, а сейчас нет. Муж даже не приходит обедать в рабочие дни.
— Хотите, я зайду к вам в гости?
— Не сегодня, Гузя, а то мне надо уйти. Но как-нибудь приходи, хоть дом поглядишь. Жаль, что мама не может посмотреть мой дом, с новым гарнитуром в столовой и гостиной, мало у кого в Вальехосе есть такой дом, как у меня, мама его себе даже не представляет.
— Сегодня, в воскресенье, Тереса пошла гулять с такой же старой теткой, как она, которая меня недолюбливает, они меня приглашали, но та, другая, все смеется, что я не умею переходить улицу, так что я лучше побуду одна.
— Муж ушел на стадион смотреть матч, а потом будет видно, может, он меня сводит куда-нибудь, а то бы я тебя позвала в гости.
— А сейчас нельзя, на минуточку? Во сколько он придет?
— Да нет, Гузя, а то он увидит тебя здесь и подумает, что я уже достаточно развлеклась в воскресенье, и не захочет выйти в город.
— Куда он тебя поведет?
— В кино или в театр, а главное, мне не придется готовить ужин, такая тоска — готовить каждый вечер, а потом сразу на боковую.
— А ваш дом где? далеко оттуда, где я? Если вы хотите сюда прийти, то это комната, перед которой стоит большая кадка с держидеревом, тут большие деревья во дворе… а еще мы варим мате. Я вам дам черенок держидерева.
— Нет, Гузя, благодарю тебя, но муж не хочет, чтобы я выходила одна.
— А я тебе все расскажу про барышню Мабель…
— Что с ней?
— Ничего, но еще до моего отъезда к ней в гости заявился жених, приехал из Буэнос-Айреса ее навестить. Он коротышка, ростом с барышню Мабель, она теперь вынуждена ходить на низком каблуке.
— Они помолвлены?
— Нет, а то она бы уже раззвонила, ведь после этой передряги с доном Саэнсом им теперь не до ухаживаний. А хочешь, я тебе расскажу кое-что о докторе Аскеро?
— Гузя! Я уже и не вспоминаю об этом нахале.
— А твой муж ничего тебе не сказал?
— О чем?
— Ну… ни о чем.
— Расскажи мне еще о Мабель, кто у нее жених?
— Когда барышня Мабель была здесь в Буэнос-Айресе, сеньора рассказывала мне, что она познакомилась с парнем, который за ней ухаживал, но барышне Мабель он не нравился — очень уж бесхарактерный.
— Не помнишь, парень был учителем?
— Да, вроде бы да, Мабель говорила, что у него женская работа… А я, пока могла давать малышу грудь, оставалась в Вальехосе, сколько меня тетя ни уговаривала, я не хотела приезжать. Укутан ли он там в тепленькое теперь, когда начинаются холода?
— Конечно, как же иначе…
— Нене, так хочется увидеть Панчито. Ты когда его видела?
— Когда ему был месяц.
— И больше ты к нам в хижину не приходила, ни ты, ни барышня Мабель больше не приходили, я тебя все ждала, а ты больше ни разу не пришла. А твой муж — куда тебя поведет?
— Не знаю, Гузя. Я даже не уверена, что мы куда-то пойдем, ты мне звони поскорее, Гузя, в другой день, ладно?
— А ты выслала денег твоей маме или нет? Я ведь тебе ничего не сказала, а мне твоя мама все рассказала.
— О чем?
— Что ты сначала обещала ей послать денег на лечение твоего папы в платном санатории, а теперь они вынуждены ходить в больницу.
— Но мама сказала, что его и в больнице неплохо приняли, а я при всем желании не могу, так потратилась на гостиную. Все равно она потом по своей прихоти снова перевела его в санаторий, ты этого не знаешь, ну и что в итоге, пусть берет деньги с книжки, разве сбережения не для этого? на случай необходимости.
— Она сказала, что ты плохо обходишься с твоим папой и что она больше не будет тебе писать. Она тебе написала?
— Ну да, написала.
— А когда я тебя увижу?
— Позвони мне на днях. Пока, Гузя.
— Пока.
Несмотря на головную боль и на растущую досаду, она собирается застелить постель уже второй раз за день, как и каждое воскресенье. Муж разбирает постель после обеда во все воскресные и праздничные дни, чтобы полежать перед походом на футбольный матч, а это вызывает споры, связанные не только с беспорядком и необходимостью перестилать постель. Нене размышляет и пробует смириться, подумав, что, к счастью, он приходит обедать только по воскресеньям и в праздники.
— Алло…
— Это Гузя! это ты?
— Да, как ты там? …ах, Гузя, как я тебе благодарна за то, что ты мне принесла, я так жалела, что меня не было в тот вечер, по случайности вышла, ты знаешь, я мало выхожу из дому. Но я же тебе сказала — позвони перед приходом.
— Я чтобы сделать тебе сюрприз. Понравился черенок?
— Да, не успела я войти, сразу его увидела. Потом консьержка мне рассказала, как открыла тебе дверь.
— Она не хотела открывать дверь, ни за что не хотела, но я ей объяснила, что это нежная веточка, и если неправильно посадить, то она точно засохнет. Нравится, где я ее посадила?
— Да, и она вроде хорошо принялась.
— Я уезжаю в Вальехос. Завтра еду.
— Почему? что случилось? не вздумай говорить маме, что видела мой дом!
— Я уже накопила на билет и сегодня последний день отработала на заводе.
— А что ты там будешь делать? снова стирать?
— Нет, барышня Мабель говорила с моей тетей, мол, если я хочу вернуться, она возьмет меня снова, они теперь не могут держать служанку и кухарку, мы с ее матерью будем все делать. И разрешают мне навещать Панчито каждый вечер.
— А здесь ты не подыскала себе жениха?
— Нет, я боюсь связываться с незнакомыми мужчинами.
— Ты маме расскажешь, что приходила ко мне домой?
— Если не хочешь, ничего не расскажу.
— В котором часу отходит завтра поезд? Если хочешь, я принесу тебе кое-что из моей ношеной одежды.
— В десять утра отходит. Но лучше, если найдешь что-то новое для Панчито. Ему нужнее.
— Ну, времени у меня будет немного, если что найду — куплю. Но завтра непременно увижусь с тобой на вокзале. В половине десятого буду там. Ты приходи раньше, хоть займешь место получше.
— Обязательно приходи, а если что из старого для меня есть, тоже не забудь.
— Гузя, обещай, что ты Мабель тоже не расскажешь, что видела мой дом.
— Обещаю, а может, у тебя есть шарфик для Панчито, теперь ведь холодно?
— Посмотрю. Пока, Гузя, у меня дела.
— Хорошо, до завтра.
— Пока, и приходи пораньше.
— Пока.
Она снова жалеет, что заказала белый телефон, вечно он захватан грязными пальцами. К тому же в этой комнате ей необходим стул, чтобы не садиться непременно на кровать каждый раз, когда она подходит к телефону. Она решает начистить фурнитуру спального гарнитура сегодня же. По пути в кухню проходит через комнату, отведенную под столовую, где стоит лишь картонная коробка, в которой находится ночник с абажуром из белого тюля. В маленькой передней при входе, отведенной под гостиную, тоже нет мебели: она оглядывает пустое пространство, задаваясь вопросом: а наберется ли у нее когда-нибудь достаточно денег, чтобы купить все за наличные и тем самым избежать дополнительной выплаты процентов, которую предполагает покупка в рассрочку.
— Раз уж вы там, не сорвете ли мне несколько фиг? бархатистая зеленая кожица, внутри сладкая мякоть с красноватыми зернышками, я разорву их зубами
— Добрый день, я вас не заметил. ножка, крашеные ногти высовываются из шлепанца, худые ноги, крутые бедра
— Добрый день.
— Извините, что хожу по стене, если мы не поставим антенну, то не сможем слушать радио, и заключенные меня жалобами замучат. заключенные никогда не видят ни одной женщины
— Да и вы не прочь послушать, только не отнекивайтесь… дешевка, метис чумазый, шея и уши блестят, пытается отмыться добела
— Чего мне отнекиваться… Вам только самые спелые или еще и недозрелые? моя габардиновая форма и сапоги блестящие
— Нет, только созревшие, я на днях приду с палкой и собью те, что потемнеют. съем их одну за другой и развалюсь в саду, и пускай меня кусают твари мелкие в траве
— Вы меня позовите, я приставлю лестницу с другой стороны и сразу заберусь на стену. залезу, прыгну, влезу, слезу, ее поглажу
А если вы будете заняты? или вы только и делаете что слушаете радио? у одной служанки родился внебрачный ребенок
— Я ж не виноват, что тут не бывает ни одной кражи. меткий выстрел, снесу полчерепушки
— Тогда я приду и заявлю, что у меня цыплят воруют. белые длинные перья, черные, желтые, коричневые перья, не хвост, а радуга, и перьями набит матрас, мягчайший, прогибается
— Вам не поверят.
— Почему?
— Потому что у вас через стену полицейский участок, курятничек-то под присмотром. белая курочка для петушка, нет петуха в загоне, в курятник ночью заберется ловкий лис
— И на том спасибо, правда… Жаль, что муравьев нельзя посадить за решетку, смотрите, как они мне розы загубили… нежная бархатистость, розоватые свежие лепестки, они раскрываются, мужчина их гладит, вдыхает аромат, срывает розу
— Что вы им сыплете?
— Яд для муравьев. черные, мелкие, злые, детина чумазый, с ручищами каменщика, он Гузю силой взял? О Хуане Карлосе ничего не знаете, вы же были его приятелем?
— Да, он написал мне письмо… Хуан Карлос спрашивает про одну малышку
— Он сам никогда не берегся, и вы ему составляли славную компанию, если не ошибаюсь… кто из двоих больше мужчина? кто из двоих сильнее?
— Хуан Карлос был моим лучшим другом и всегда таким для меня останется. у каменщика дом из камня, а школьная учительница — телка тоже ведь не каменная?
— Он где? в том же шикарном санатории, что и раньше? щурил светло-карие глаза, меня целуя
— Нет, думаю, в пансионе, а к врачу ходит частному.
— Тот санаторий был страшно дорогой.
— Да, вроде бы… Вот эти тоже рвать?
— Эти… да, они уже вполне созрели для еды, да и вы тоже угощайтесь. зубы желто-коричневые
— Их трудно чистить. прочищу я тебя, кожица зеленая, красноватая сладкая мякоть
— Боюсь, вы упадете.
— Не упаду, я вам кину по одной, ловите… Вот так… очень хорошо… лопнула? куры шарахаются, кудахчут, машут крыльями, бьются о проволочную сетку и обдирают крылья, лисы уходят через любую щель в стене
— Подождите, я съем одну… Расскажите, как вы подружились с Хуаном Карлосом. простой метис, туземец, тот был белый, руки не такие мощные, спина не такая широкая
— Как-то, мы были еще пацанами, я предложил ему подраться. у лисиц нора никогда не знаешь где, лисья нора
— А в полиции-то вы давно?
— Пока учился в школе в Ла-Плате, пока приехал сюда, — уже года полтора.
— А девушкам, наверно, нравится форма, да? Гузя возвращается из Буэнос-Айреса, метис как прыгнет через стену и снова изнасилует ее?
— Да нет, это брехня. А кто вам сказал? белые — это да, а местные девки все чумазые и волосатые
— Я знаю, некоторые девушки питают слабость к форме. Когда я училась в Буэнос-Айресе, мои подруги всегда влюблялись в курсантов. курсант, не какой-нибудь задрипанный унтер-офицер
— А вы нет? да, да, да, да
— да, я тоже. Нет, я вела себя хорошо, как праведница. Да вы не беспокойтесь, у меня есть жених, и всерьез. славный парень, пигмей по сравнению с этим чумазым детиной
— Какой? тот, что приезжал летом из столицы? я недоростка уложу одной левой
— Он, какой же еще…
— Мужичонка метр с кепкой… лиса хитрющая, где твой тайничок?
— Он должен быть по вкусу мне, не вам.
— Нарвать вам еще фиг?
— Ну ладно, вот тех, что повыше. не уходи еще…
— а ее мать? где она? Но я не достаю. Мне бы лучше спуститься к вам во двор и влезть на дерево, хотите?
— Нет, если мама увидит, она меня заругает, но если как-нибудь в другой раз на дежурстве в участке вам нечем будет заняться, можете спуститься и залезть на дерево, но когда мама может увидеть, лучше не надо. мама не скажет ничего, ничего, ничего, а Гузя приедет через несколько дней
— А ваша мама всегда дома или нет? лису поймаю я за хвост
— Да, мама всегда дома, она почти не выходит.
— Так… когда я смогу спуститься? ночью, ночью…
— ночью, ночью… Не знаю, мама всегда дома.
— Она не спит в сиесту?
— Нет, не спит в сиесту.
— Но ночью она должна спать… перепрыгну через стену бесшумно, куры не проснутся
— Да, но ночью плохо видно, чтоб лезть на дерево. крепкий парень в два счета залезет на смоковницу
— Ничего, увижу…
— Но вы не разберете, какая фига спелая, а какая — зеленая. приди, приди
— Разберу, я их пощупаю, спелые ведь мягче и истекают медовой капелькой, я, пожалуй, сам их все съем, если приду этой ночью. Во сколько засыпает ваша мама? поймал ее, уже не выпущу
— Часам к двенадцати наверняка уже заснет… он Гузю силой взял? неужели у него такая силища? Гузя приедет и застукает меня с метисом с окраины
— Значит, я в этот час сегодня ночью обязательно приду. невеста коротышки
— А антенну вы уже поставили? до смерти хочется поцеловать настоящего мужчину, как твой друг
— Это никуда не денется, сначала я съем фигу. иду по улице у всех на виду со школьной учительницей
Эпизод одиннадцатый
Она ушла безмолвно, без упреков,
Душа ее истерзана тоской…
Альфредо Ле Пера
Июнь 1939 года
Белые платки, все трусы и майки, белые рубашки — сюда. Эту белую рубашку нет, она шелковая, но все остальные сюда, разок намылить, и в таз, струйку отбеливателя. Белых простыней нет ни одной, белая комбинация, осторожно — она шелковая: расползется на куски, если я положу ее в отбеливатель. Голубая рубашка, цветные платки, салфетки в клеточку — в этот большой таз, сначала трусы и майки, они не цветные, белые платки и этот лифчик, как я переживу сегодня, не видя моего малыша? но это для его же блага, вот пакость, до чего холодная вода. Разок намылить, и в корыто, тетя стирает на улице водой из насоса и коченеет от холода, но здесь, в прачечной у барышни Мабель, закроешь дверь, и ветер не дует, если завтра, когда приду, он будет спать, разбужу моего родненького Панчито!.. завтра к вечеру все сделаю, а потом поездом всю ночь из Буэнос-Айреса до Вальехоса? как далеко был Буэнос-Айрес от моего сыночка! завтра все сделаю и пройду пешком пятнадцать кварталов, дам ему поиграть с мячом, а как вернусь, вымою посуду после ужина сеньоре, сеньору и барышне Мабель: Панчито — вылитый отец, за стеной Франсиско Каталино Паэс в форме, чем он занят? сурово наказывает заключенного, и все в страхе затихают, пока он не закончит работать, наденет шинель, а за углом его ждет сюрприз. Эту прищепку за край комбинации, тут повешу за второй конец, другой прищепкой белую шелковую рубашку, только бы не касалась платков в клеточку, завтра они уже высохнут, не замерзну на углу в новом платье? но развешанное в прачечной белье не почернеет от пыли. Как тебя зовут? — спросят Панчито, — “меня зовут Франсиско Рамирес, я буду учиться на унтер-офицера”, когда отец состарится, он передаст работу унтер-офицера сыну. А однажды на улице иду я с Панчито, он уже сам будет ходить, неужели так и не перестанет косолапить? веду за руку, все клопики косолапят, а потом подрастают и ноги выпрямляются, его отца я встречу случайно и, если он будет идти по противоположной стороне, перейду и покажу малыша, конечно, он ему понравится! вылитый отец, и тогда мы поженимся в любой день, без праздника, зачем тратиться? так Панчо увидит, что я уже вернулась из Буэнос-Айреса, а утром после шестичасовой мессы в церкви никого нет, через маленькую дверь в глубине входят Панчо, я, посаженые мать и отец, сеньора и сеньору я попрошу быть посажеными родителями, барышня Мабель с утра работает в школе, “…и гаучо с тоской сказал: не плачь, мой конь, хозяюшку теперь нам не вернуть…”, это грустное танго, когда девушка умирает, гаучо остается один со своим конем и никак не привыкнет к этому, “… за чистоту безгрешную Господь забрал ее…”, только не говорится, что у него остался сын, у Панчо останется Панчито, если я умру, у кого в хижине? у него или у моей тети? мы в комнате одни, а на эту прищепку я повешу голубую рубашку за один рукав, цветные платки уже развешаны, так что осталась только другая белая шелковая рубашка, и если я умру, он останется один с Панчито, но так грустить он не будет, все же я оставила ему такого здорового и красивого сына, “…вошел он молча в хижину и две свечи зажег, Пречистой Деве горькие мольбы свои изрек: скажи, чтоб не забыла и помнила меня, еще скажи, заступница, по ней страдаю я, за чистоту безгрешную Господь забрал ее…”, и я вижу, как он плачет и молится за меня, — я все ему прощаю! ведь правда, Дева Пречистая, я должна его простить? а белье из отбеливателя я выну, когда вернусь с улицы, последний раз прополощу, и готово: правда, если я умру, он может жениться на другой, но он хотя бы сначала выполнит свой долг и женится на мне, и если я умру, это не его вина, это воля Божья, так грустит гаучо, только конь у него и остался, “…и две свечи зажег, Пречистой Деве горькие мольбы свои изрек…”, как-нибудь помолюсь за Нене, чтобы была счастлива и родила много детей, пришла-таки проводить меня к поезду с отрезом ткани, красивенький шелк на лето, на углу, с квадратным вырезом, как барышня Мабель, будет Панчито плакать, что я не пришла сегодня его проведать? это для твоего блага, маменькин любимчик, посмотри на маму в зеркале, нравится, как на ней сидит новое платье? “…в цеху работала я рук не покладая, о танцах никогда не помышляя…”, эти, в Буэнос-Айресе в цеху, зарабатывают больше, все равно, пусть смеются надо мной, им же хуже, “…но вот однажды юноша влюбленный на танго пригласил меня смущенно…”, он, верно, был брюнет, когда Панчо так меня прижимает, то больше не выпустит никогда… почему парень бросил эту девушку из цеха? гребень в волосах, тогда ветер не разлохматит меня, на углу холодно, надеть старое пальто? “…вскружило голову мне танго в то мгновенье, в порыве страсти душа моя сдалась, и в сердце трепетном неясное волненье — мечта волшебная внезапно родилась…”, каждый шаг, перебивка, он ставит ногу вперед и толкает мою, я танго не очень умею танцевать, я все шла назад, он вперед, а мне приходилось идти назад, его ноги толкали мои ноги назад, и когда он ненадолго замирал, чтобы потом снова начать под музыку, какое счастье, что он меня не отпускал, а то вдруг как остановится среди танца, и я могла бы упасть, но он меня держал, парень бросил девушку из цеха, потому что у нее не было нового платья! “…как эта песня гармонична, ее звучанье мелодично, мечтою радостною манит… и сердце ранит…”, сердце истекает кровью, девушка из цеха могла умереть и оставить сына одного, она плачет все ночи, как я? нет, она не умирает и не оставляет сына одного, от слез никто еще не умирал, “как музыка меня пленяет, и ритмом властным увлекает, а жизнь несчастная мотает, в скитаньях без конца…”, из цеха ее выгонят, и она уйдет в служанки, “…всему виной проклятый танец танго, меня учил ему коварный ухажер, теперь меня он бросит, окаянный, оставит несмываемый позор…”, рукава обтрепанные и лацкан, если надену пальто, тогда не видно, что платье новое, “…а жизнь несчастная мотает, в скитаньях без конца…”, пусть мается, лентяйка! откуда фабричным в Буэнос-Айресе знать, что такое работа, думают, раз они столичные, значит, выше служанок, никогда не уйду из дома барышни Мабель! она мне каждый вечер разрешает навещать моего малыша, а когда я вернусь с улицы, белье в бадье уже отбелится, кофейные пятна хорошо выведутся? а не сойдут, я их потру опять с мылом, вот везенье, что я вспомнила об этом гребне, гнусный, противный ветер! в семь часов Панчо завернет за угол, как каждый день, и обрадуется, увидев меня после долгого перерыва, только не говори, что я плохая, что не пришла ждать сюда раньше, я просто хотела обновить платье, вот уже две недели, как я приехала из Буэнос-Айреса! тебе кто-то сказал или ты ничего не знал? отрез мне подарила Нене, помнишь ее? и Панчо просит, чтобы я показала малыша, а я скажу, что не могу пойти к тете, потому что не закончила полоскать белое белье, но если он хочет, может сам пойти, там моя тетя с Панчито, ему нравится имя? очень нравится, что я назвала малыша его именем, не дай Бог мне на этом углу подхватить воспаление легких, а если бы я принесла Панчито? укутала бы шарфиком, который мне дала Нене Фернандес, он бы и не замерз, и отец бы его увидел, и мы пошли бы в церковь, я ведь скажу, что он не крещен, а Панчо поверит, и мы пойдем в церковь его крестить, а там уж он решится и мы поженимся. Форма, сапоги и фуражка, но толстый — комиссар! неужели уже семь часов? идет меня арестовать? мол, сына родила незамужняя, а отрез ткани мне подарили, подумает, что я украла? комиссар заходит в кондитерскую! а если однажды он меня арестует, я ему расскажу про все дома, где работала, и пусть поговорит с моей хозяйкой и барышней Мабель, почему так долго не выходит Панчо? “…я увидала на прогулке однажды девочку слепую, и рядом бабушку седую, они сидели на скамье…”, видна нижняя юбка? барышня Мабель не сказала мне, что платье неровно подшито! “…пред ее незрячим взором резво девочки играли, громко, весело визжали, к ним прислушалась она…”, играла Селина, Мабель, Нене, они до шестого класса так и прыгали на перемене со скакалкой, “…почему, моя старушка, объясни мне, почему? — горько, жалобно спросила: — поиграть я не могу?…”, у моей тети волосы на ногах и усики, если бреет — еще больше растут, и руки смуглые, и вены варикозные, зеленые, но есть одна служанка, у главы муниципальной управы, она белая, а Панчо тоже смуглый, как все, кто живет в хижинах на окраине, “…ах, дитя мое, бедняжка, дай тебя поцеловать, дай тебя я пожалею, подойди сюда скорее, будем мы с тобой играть…”, а отец слепенькой девочки? однажды он проходил по площади и взглянул на нее с презрением, а старушка такая дряхлая, у нее нет сил пронзить ножом этого злодея, но добрая женщина помогла старушке, “…и с тех пор, когда гуляла, с бабушкой меня искала, эта девочка слепая в нетерпении своем… счастлива была бедняжка, прибегала и ласкалась, лучезарно улыбалась, и играли мы втроем…”, и вот мы поженимся, малыш лежит в белой кроватке, а отец добирается усталый до постели, он работал унтер-офицером, а потом рыл яму, чтобы начать стену для ванной в домике, он умывается холодной водой из насоса, потом у него будет свой душ, и Панчо валится на кровать усталый, но чисто вымытый, а Панчито в кроватке сам встает и смотрит, держась за перильца, ничего, что хижина без кухни! сначала пусть Панчо доставит себе удовольствие и построит ванную из материалов, когда сможет, сделает кухню, а я помою тарелки, кастрюли на улице, брошу, если останутся, все объедки курам, приду в комнату, вконец усталая, а они там вдвоем играют, “…но однажды, вспоминаю, как старушка та, рыдая, что бедняжка умирает, прибежала мне сказать, я склонилась над кроваткой, слышу — крошка повторяет: с кем же будешь ты играть?…”, и эта добрая женщина, которая играет со слепенькой, однажды встречает отца слепой девочки и спрашивает, за что он ее не любит, а человек этот — плохой или хороший? “…ах, бедняжечка, слепая! как тебя не вспоминать, доченька моя родная, тоже ведь была слепая… тоже не могла играть…”, детка мой, не заболей… ешь всю картошку, что тебе дает старая тетя, ешь, малышик мой, картошку, тогда не заболеешь в такой холод… пусть лучше ослепну я, чем мой малыш, пойду и брызну себе в глаза чистого отбеливателя, ослепну, и Панчо станет меня жалко и он женится на мне, тетя готовит еду, “…счастьем засияли, зеркалом сверкали, радостью лучились ясные глаза…”, отбеливатель жжет, когда попадает в глаза, “…мраком наказали, солнце отобрали, бросили осколки битого стекла…”, разлетаются вдребезги окна? гусиная кожа, потому что пришла без пальто, “…очи мне затмили черные туманы, в мраке затерялся, слыша голос твой… темнотой объятый, одинокий странник, я могу лишь плакать, плакать над тобой…”, а слепые плачут? текут слезы у тех, у кого нет глаза? а у кого стеклянный глаз? “…но неугасимо сотни звезд сияют, в сердце озаряют память о тебе…”, я не оставлю тебя, Гузя, обещаю, что никогда тебя не брошу, я каменщик и добрый, “…дарят мне надежду нового рассвета, в ночи безысходной, в полной слепоте…”, он воспользуется тем, что я слепая, и приведет другую, белее кожей, служанку главы муниципальной управы, и скажет, что это старуха, “…счастьем засияли, зеркалом сверкали, радостью лучились, ясные глаза… мраком наказали, солнце отобрали, бросили осколки битого стекла…”, летят битые стекла, острый осколок, и у девушки из цеха выступает кровь: большой осколок стекла словно нож врезался в ее тело, прошел меж ребер — и надвое рассек ее сердце! ударом ножа я отсекла крыло у ощипанного цыпленка, голову, ножки, вытащила желудочек и сердце, маленькое сердце у цыпленка, а когда чистила курицу, вспорола ножом, а внутри было полно яичек, вареные, с маслом и солью они нравятся матери барышни Мабель, сердце курицы больше сердца цыпленка? и ничего, если ты не попросишь у меня прощения, я знаю, ты можешь мечтать о большем, о другой девушке, не о служанке, а если он пройдет и не посмотрит на меня? а если рассердится и плюнет в меня? сапоги и фуражка… это он идет! в новой шинели! а у меня платье неровно подшито! Панчо, пожалуйста, смотри на меня только сверху, квадратный вырез и короткие рукава, не смотри на оборку, она неровно подшита, и видно нижнюю юбку, почему он переходит на другую сторону? он меня не увидел? еще как увидел, Панчо! вошел в кондитерскую! он приятель комиссара? наш сыночек ослепнет! и я хватаю отбеливатель, и лью на себя, и вся обжигаюсь, так мне и надо, я плохая, не уберегла моего малыша, без отца и слепенького, однажды он выпал из кроватки, не знал, куда ступить косолапыми ножками, и разбил себе лобик, головка раскололась надвое, и он у меня умер, вот оно, наказание! отец раскается очень поздно, останется один и вернется в хижину, и если найдется зажженная свеча, он помолится Пречистой Деве, жена у него умерла, и сын умер, белье, поди, уже отбелилось, пора вытащить его из бадьи? нет, наверно, надо еще подождать, сходить проведать малыша? и сразу вернусь бегом, пятнадцать кварталов обратно — вытащить белье из отбеливателя! сегодня у нас совсем не будет времени поиграть, потому что я провозилась, клопик мой, но завтра вечером мама тебя укутает новым шарфиком и поведет на площадь, увидишь, как ездят машинки, ты ведь любишь на них смотреть, как-нибудь приведу тебя поглядеть на канареек в клетке у Мабель, а потом, когда мне заплатят, куплю тебе ботиночки, обувной магазин закрывается в половине восьмого? а твой папа со мной не поздоровался, потому что торопился, он шел в обувной магазин, чтобы сделать нам сюрприз? ты столько ходишь без ботиночек, что, боюсь, так навсегда и останешься у меня косолапым, хотя все клопики, такие как ты, косолапят, пока им не исполнится два года, Панчито, сколько еще кварталов мне осталось, чтобы тебя поцеловать! клопик мой, ты у нас без отца? обещаю, когда мне заплатят, куплю тебе ботиночки, и если мы попадемся на глаза твоему папе, а он пройдет и при всех посмотрит на тебя с презрением… может, он испугался, что я ударю его ножом, вот и перешел к кондитерской?.. большим ножом я отрезала крыло ощипанного цыпленка, горло, ножки, вытащила желудочек и сердце, чтобы обжарить в масле в глубокой сковородке, все кусочки надо бросить в сковородку уже нарезанные, с цыпленком для жарки — другое дело, я гоняюсь за ним по курятнику, ловлю, беру за шею и одним ударом ножа отсекаю голову, он еще какое-то время машет крыльями, когда я отрубила ему голову, и глаз моргает, я выщипываю все перья и изо всех сил снова бью ножом, чтобы разрубить грудку, выскребаю всю эту мерзость внутри, которую выбрасывают, и промываю под краном струей холодной воды…
Июнь 1939 года
…спелая фига, зеленая кожица совсем безвкусная, под ней красная мякоть с каплями сладкого сока, съел вдоволь, от пуза, полочка со всеми куклами, волосы натуральные, глаза закрываются, захочу — выверну им руки, ноги, отверну голову, сделаю им больно, ночью куклы не могут кричать, три вымпела, деревянный крест и бронзовый Христос, портретная рамка, комод, платяной шкаф, наволочка надушена, моя черная голова на белой подушке, простыня вышита ненастоящими цветочками, и прошитая тесьма связывает их от одного края кровати до другого, одеяло из шерсти, состриженной с какой-нибудь тихой овцы, она дает барану подойти к себе ближе: кукла в натуральную величину хорошенько укуталась, разбужу ее в любой момент, в темноте волосы и черный рот, куклы сидят на полочке, не шелохнутся, согну их, отверну им голову, руки, ноги, кричать они не могут, а то придет отец и увидит меня, выверну им одну руку, выверну другую руку, они больше не могут выносить боль, но если закричат, их засекут, а я, весь черный, метис, замарал ей вышитые простыни? мараю, точно сажей, твои губы, и уши, и все тело с двенадцати ночи до трех, до четырех утра, замарал тебе совесть? совесть тебя не гложет? носки пропотевшие, а где майка? беру тряпкой гуталин и при дневном свете смазываю всю кожу сапога, щетка, гуталин подсох, сапоги начищены до блеска, и пояс начищаю, это она должна мне чистить, лентяйка, дрыхнет кукла, волосы натуральные и глаза закрываются, проснись, я ухожу, закрой окно, когда я спрыгну, вот ведь холодина, луна и звезды, двор, сапоги будут блестеть, ну и ротик у тебя, со вкусом карамелек ассорти, лимонных, медовых, эвкалиптовых, завтра дашь мне еще карамелек, этой ночью жабы примерзнут в лужах, вода замерзнет в трубах, и они полопаются. Под луной блестят сапоги! жабы, лужа, виноградная лоза, служанка спит, клумбы, кусты роз, муравьи, роса, изморозь, смоковница, земля, трава, стена, под луной блестят погоны, металлические пуговицы, кошка, я дрожу, от холода, там кошка… ничего нет… кто ступает по сухой листве? …это я от холода дрожу, бояться я никого не боюсь… кошка бродит… не подходи ко мне! …я подумал, ты кошка, и в руке твоей что-то блестит, острые кошачьи когти?большой кухонный нож.
Коскин, 28 июня 1939 года
Дорогая!
Тебе покажется странным, что я отвечаю так скоро. Сегодня я получил твое письмо с этой дурной вестью и не мог поверить, бедный парень. Мы с ним очень дружили, хотя в свое время он был лишь чумазым оборванцем. Но ты не сообщаешь никаких деталей, прошу тебя, в ответном письме напиши, как все случилось. Представляю, какой в городке перипалох.
Здорово, что появился человек, который заинтересовался домом, не упусти его, продавай и скорее приезжай ко мне. Я еще не узнавал здесь цены на нидвижимость, ленив я, что поделаешь, но ты наверняка сможешь купить что-то приличное, и мы будем вместе. Этот задрипанный пансион так мне надоел.
Сама видишь, как бывает в жизни, этот бедный парень, здоровья ему было не занимать, а теперь он мертв. Уверяю, мне намного лучше, сегодня спал часа четыре после обеда, и, когда проснулся, простыни были совершенно сухие, а сон мог быть ужасный и с кошмарами из-за этой новости, я ведь чем больше нервничаю, тем больше потею, но сегодня не так. Видно, что вылечиваюсь.
Пышка, целую тебя и обнимаю
Хуан Карлос.
Он кладет ручку, поднимается и открывает окно, чтобы проветрить спертый воздух в комнате. Отражается в стекле и улыбается без всякой причины. Смотрит на свои наручные часы, уже пять вечера и небо черно, во мраке не различить гор. Он думает о мертвецах и о том, что они, возможно, наблюдают за делами живых. Думает о мертвом друге, который — как знать? — смотрит на него из неведомого места. Думает о том, что мертвый друг может заметить, как весть об убийстве обрадовала, а вовсе не опечалила его.
Эпизод двенадцатый
…стоит, как верный часовой
моей любовной клятвы.
Альфредо Ле Пера
Полиция провинции Буэнос-Айрес
Участок или отделение: Коронель-Вальехос
Дело направлено в: суд первой инстанции Управления юстиции провинции Буэнос-Айрес и местный архив
Дата: 17 июня 1939 года
Предварительный протокол (выдержки)
Семнадцатого числа июня месяца одна тысяча девятьсот тридцать девятого года нижеподписавшееся должностное лицо, комиссар Селедонио Горостиага, при участии заместителя комиссара Бенито Хайме Гарсиа, заверяющего подлинность сего в законном порядке, констатирует, что в силу настоящего протокола заведено предварительное следственное дело по факту кровавого происшествия, в результате которого лишился жизни бывший сотрудник данного отделения, унтер-офицер полиции Франсиско Каталино Паэс.
Происшествие имело место на рассвете семнадцатого числа текущего месяца июня, согласно свидетельству дежурного капрала Доминго Лонати, услышавшего крики, когда он находился на кухне отделения, расположенной в заднем дворе здания. Крики доносились с соседнего участка, однако уточнить что-либо в данную минуту капралу не представлялось возможным, и он вышел во двор, поскольку окна были закрыты по причине низкой температуры, установившейся во всем округе Коронель-Вальехос в последние дни, но когда он вышел во двор, крики прекратились и едва были слышны стоны, которые также стихли. Капрал поднялся на стену, воспользовавшись тем, что к ней была приставлена лестница, и заглянул во двор участка, на котором размещается дом проживающего по соседству господина Антонио Саэнса. В указанном дворе растет большое фиговое дерево, полностью закрывавшее капралу видимость, однако он полагает, что видел движущиеся фигуры у двери прачечной данного дома. Капрал Лонати счел, что речь может идти о грызне животных, таких как собаки и кошки, и, невзирая на низкую температуру, остался как дозорный на стене. Через несколько минут он увидел, что в прачечной зажегся свет. Капрал заметил перемещение нескольких человек и тогда во весь голос предложил помощь, но никто не ответил, так как дверь прачечной была уже явно закрыта. Капрал Лонати счел за лучшее вернуться в помещение для дежурных на случай, если зазвонит телефон, и действительно, не успел он дойти до дежурной, как раздался звонок. Это был господин Саэнс, который обращался за помощью в полицию, поскольку унтер-офицер Паэс лежал возле дома г-на Саэнса совершенно бездыханный, как это позднее констатировал судебный врач д-р Хуан Хосе Мальбран.
Далее капрал Лонати позвал нижеподписавшегося, комиссара Селедонио Горостиагу, проживающего на верхнем этаже здания полицейского отделения, и вместе они отправились по месту жительства г-на Саэнса. Вышеозначенный ждал их, облаченный в нижнее белье для сна и домашний халат, равно как и его супруга, донья Агустина Барраса де Саэнс и их дочь сеньорита Мария Мабель Саэнс. Их сон был нарушен криками унтер-офицера Паэса, раненного в саду служанкой Антонией Хосефой Рамирес, которая в дальнейшем именуется “обвиняемой”.
[…констатировал, что тело не имеет признаков жизни, и в законном порядке объявил о его насильственной смерти. С помощью капрала санитар доставил носилки, имевшиеся в машине “скорой помощи”, до упомянутого сада. Прежде чем труп сдвинули с места, нижеподписавшемуся пришлось применить власть, так как судебный врач настаивал на поднятии трупа, препятствуя нижеподписавшемуся принять сперва необходимые меры предосторожности, в частности, отобразить в кратких записях положение трупа в точном месте его падения, а также взять на заметку состояние, в котором находились окружающие растения, в данном случае — розовые кусты. Санитар Лаунеро, практически выказывая неповиновение властям, уронил носилки на клумбу, повредив растения, но, как ранее уже заметил нижеподписавшийся, кусты роз, окаймлявшие дорожку с левой стороны, оставались нетронутыми до вмешательства санитара, тогда как кусты справа были повреждены убитым при падении. Из этого следует, что никакой борьбы не было, нападение на унтер-офицера совершено спереди, но внезапно, иначе невозможно объяснить, почему он не успел вытащить револьвер из кобуры, хотя правой рукой он и схватился за рукоять револьвера, так и не сумев его вынуть в силу непредвиденных обстоятельств.]
[…к сему заместитель комиссара, заверяющий подлинность настоящего следственного протокола, желает дополнить, что данное обстоятельство свидетельствует о следующем: первое ранение получено в брюшную полость, тогда как удар в сердце был нанесен, когда убитый уже находился на земле…]
[…удар кухонным ножом с заточенным лезвием длиной двадцать восемь сантиметров, который прошел меж ребер прямо в сердце, причем такой удар женщина могла бы нанести, только если жертва находилась не в вертикальном, а в горизонтальном положении, что позволяло женщине вонзить лезвие сверху вниз в тело, которое к тому времени было уже беззащитным.]
[…где она и лежала на кровати без сознания. Рядом с ней находилась сеньорита Саэнс. На обвиняемой была надета лишь нижняя юбка и белье, на нижней юбке виднелись остатки кровавых пятен, замытых водой, но, как пояснила сеньорита Саэнс, когда они услышали крики, то обнаружили стоящую над убитым обвиняемую, которая размахивала оружием и что-то бормотала. Вслед за этим она потеряла сознание и была препровождена к постели сеньоритой Саэнс, которой к тому времени уже пришли на помощь ее родители. Они уложили обвиняемую на кровать и замыли пятна крови губкой. Поскольку тело ее переохладилось, они укрыли ее одеялами и незамедлительно стали звонить врачу, а затем в полицию, после чего…]
[Согласно заявлению сеньориты Саэнс, обвиняемая жаловалась ей за несколько дней до этого, что убитый (который перестал с ней разговаривать с того момента, как узнал о беременности) подошел к ней на улице и потребовал оставить открытой дверь во двор с тем, чтобы прийти к ней ночью, на что обвиняемая отреагировала презрительно, так как в связи с отсутствием у убитого интереса к сыну она затаила на него большую злобу. Однако прояснить подробности происшедшего этой ночью не представлялось возможным, так как обвиняемая была обнаружена в саду в состоянии нервного шока и не дала никаких объяснений.
Вслед за этим потребовалось вмешательство д-ра Мальбрана, который осмотрел обвиняемую и не обнаружил у нее следов сексуального насилия, но порекомендовал не будить ее, дабы она пришла в себя естественным образом. Тогда было принято решение оставить в комнате капрала Лонати, а сеньорита Саэнс также присматривала за обвиняемой, сидя у ее кровати.
Далее потребовалось обследовать расположение комнат, в результате чего сделано заключение, что во двор имеется доступ через единственную дверь, по обе стороны от которой располагаются два окна: справа окно комнаты сеньориты Саэнс, слева — окно прачечной дома, причем из обоих окон виден сад, который заканчивается у стены, граничащей с полицейским участком. По словам г-на Саэнса, данная дверь, выходящая во двор, обыкновенно закрывалась на засов, но неоднократно оставалась открытой, особенно после того, как состоялось торжественное открытие нового здания отделения полиции, что придавало обитателям дома ощущение безопасности.]
[Лишь в восемь тридцать утра вчерашнего дня, то есть семнадцатого числа, обвиняемая проснулась и получила помощь от сеньориты Саэнс. В девять сорок пять д-р Мальбран счел, что обвиняемая в состоянии отвечать на вопросы полиции. В ходе вышеозначенного допроса сняты следующие показания.
Антония Хосефа Рамирес, двадцати четырех лет, созналась в том, что убила унтер-офицера полиции Франсиско Каталино Паэса кухонным ножом. Признание неоднократно прерывалось приступами рыданий, и каждый раз сеньорите Саэнс приходилось удерживать обвиняемую от ее постоянных попыток удариться головой о стену. Сеньорита Саэнс, которой обвиняемая изложила события, как только проснулась, помогла ей заполнить пробелы, то и дело возникавшие в ее памяти. События стремительно разыгрались в ночь на семнадцатое число, когда обвиняемая увидела, как убитый входит в ее комнату, одетый в унтер-офицерскую форму. Пригрозив ей револьвером, он потребовал, чтобы та отдалась ему там же, несмотря на близость хозяев. Обвиняемая, исполненная злобы за то, что была брошена с внебрачным ребенком после того, как ее обольстили, прибегнув к пустым обещаниям, воспротивилась, сославшись на то, что боится разбудить хозяев, и, как своевременно заметила сеньорита Саэнс, у сеньориты Саэнс имелось обыкновение подниматься среди ночи из-за приступов изжоги и направляться в кухню. Деталь: данная кухня сообщается с комнатой служанки без посредства двери, их разделяет только занавеска черной ткани, поскольку указанная комната первоначально была построена как кладовая. Под этим предлогом обвиняемая уговаривала убитого выйти во двор, где она сделала бы все, что он прикажет. Он не соглашался, но в конечном итоге обвиняемая пригрозила ему, что станет кричать. Тогда убитый, несмотря на опьянение — данное обстоятельство было выявлено в результате вскрытия, — согласился, и вместе они направились во двор. Но прежде им пришлось пройти через кухню, и именно там обвиняемая по пути украдкой взяла нож и спрятала его. Убитый хотел отвести ее за дом, намереваясь вновь над ней надругаться. Когда обвиняемая, уже будучи во дворе, сочла, что подходящий момент наступил, она пригрозила ножом в попытке отпугнуть, однако Паэс, находясь в нетрезвом состоянии, не придал значения угрозе, напротив…]
[…проведено исследование записи о рождении мальчика Франсиско Рамиреса, родившегося 28 января 1938 года в районной больнице Коронеля-Вальехоса, где в графе “отец” записано “неизвестен”. Вслед за этим немедленно была вызвана тетя обвиняемой, сеньорита Аугуста Рамирес, сорока одного года, не замужем, род занятий — прачка. Она под присягой заявила, что не однажды получала от Паэса деньги на содержание ребенка, и добавила, что многократно, а точнее каждый раз, при встрече с убитым приводила ему ребенка, чтобы тот виделся с ним при условии, поставленном убитым, что она ничего не скажет матери ребенка о том, что он с ним виделся. По утверждению вышеупомянутой прачки, он был весьма ласков с сыном, поскольку тот очень на него похож, и они встречались рано утром в отдаленных районах поселка, поскольку убитый боялся, что его увидят с ребенком. Данный убитый угрожал прачке, что перестанет давать ей денег, если она расскажет обвиняемой, что он видится с ребенком. Однажды убитый явился с резиновым мячом в подарок для ребенка и поставил условие, что прачка скажет, что она купила мяч на данные им деньги, но прачка предпочла сказать обвиняемой, что она нашла мяч на улице в канаве, поскольку обвиняемая с неодобрением отнеслась бы к такой трате.]
[…в доме соседей прачки и препровожден, вместе с резиновым мячом, в здание полицейского отделения для осмотра заверяющим подлинность сего офицером и нижеподписавшимся. Засвидетельствовано разительное сходство с убитым. Касательно мяча, в результате экстренного расследования подтвердилось, что он был приобретен в баре-магазине “Ла Криолья” убитым неустановленного числа в период с декабря прошлого по январь текущего года, вероятно, по случаю Дня волхвов, согласно показаниям под присягой хозяина торгового заведения г-на Камило Понса.
Далее были запрошены сведения о нравственном облике обвиняемой у ряда соседей, а также у прежних хозяев, учительницы начальной школы госпожи…]
[Тем не менее любопытное замечание капрала Лонати ставит под сомнение непредумышленность кровавого происшествия: он вспоминает, что видел, как бывший унтер-офицер Паэс перелез через стену в направлении участка, принадлежащего г-ну Саэнсу, другой ночью, за несколько дней до этого, а также вспоминает отдельные шутки или остроты бывшего унтер-офицера о неких тайных забавах в часы дежурства, причем шутки эти сам он никогда не пояснял и никто не пытался прояснить. Из этого следует, что убитый мог посещать обвиняемую и раньше, а это разрушило бы алиби последней, хотя можно также заключить, что убитый перебирался через стену, но неизменно находил запертой дверь, открывающую доступ в комнаты, пока жестоко не поплатился, обнаружив ее открытой вчера на рассвете.
В помещениях полицейского участка также не удалось найти посуду от алкогольного напитка, употребленного убитым, которому…]
Настоящие сведения представляются нам полными в связи с информацией, собранной по интересующему нас делу. Обвиняемая содержится в настоящее время под наблюдением врача в камере № 8 данного полицейского отделения в режиме изоляции, если не считать необходимых приходов и уходов судебного врача.
Удостоверяют под присягой настоящие показания в законном порядке
Селедонио Горостиага,
Бенито Хайме Гарсиа,
комиссар
заместитель комиссара
Полиция провинции Буэнос-Айрес
Участок или отделение: Коронель-Вальехос
Дело направлено в: местный архив
Дата: 19 июня 1939 года
Задержаны несовершеннолетние Селестино Паэс, семнадцати, и Ромуальдо Антонио Паэс, четырнадцати лет, оба братья покойного унтер-офицера данного полицейского отделения Франсиско Каталино Паэса, за то, что бросали камни в обвиняемую в совершении убийства Антонию Хосефу Рамирес в тот момент, когда она в сопровождении сотрудника Арсенио Линареса садилась в поезд, следующий до города Мерседес, где ее ожидает суд за совершение убийства. Один камень попал в подсудимую и стал причиной ранения в основании черепа, хотя и не в тяжелой форме, однако ей немедленно была оказана первая медицинская помощь службой самого поезда, который отправился с опозданием вследствие того, что указанные несовершеннолетние спрятались за одним из вагонов. После их поимки поезд отправился в путь. Оба несовершеннолетние переданы в распоряжение мирового судьи округа Коронель-Вальехос.
Бенито Хайме Гарсиа,
уполномоченный заместитель комиссара
— Можно? фу, с души воротит
— Да, проходите, пожалуйста. Я вас ждала, ишь как расфуфырилась, пигалица
— Какие у вас цветы красивые… а дом — гадость мерзопакостная
— Это единственное, что мне будет жалко оставить, если я уеду из Вальехоса…чего уставилась на пол? ну разбита мозаика, а сама-то разоделась в пух и прах: пальто из дорогой шерсти, фетровая шляпа
— Ужасно холодно, правда? у нее и печки-то нет, голь перекатная
— Да, простите, что в доме так холодно, идите сюда, мы перейдем в залу. Ну, ведьма, попробуй найди грязь…смотри, какая чистота
— Знаете, я вполне могу пройти на кухню, если там потеплее… печки нет, и зоб уже болтается, ей небось лет сорок пять, и мешки под глазами
— Ладно, если вам все равно, там все чистенько, к счастью. думала застать меня по уши в грязи, — у, карлица! карла злобная! сколько ни напяливай на себя шляпу, выше не станешь
— Много дров уходит на печку в кухне? небось целыми днями вылизывает, голытьба позорная
— Немало, но поскольку я целые дни провожу здесь, ничего страшного. да, я простая, а тебе-то что?
— Получили письмо от дочери? толстухи
— Да, у нее все прекрасно, спасибо. подцепила мужа, не в пример тебе
— Куда она там переехала, в Чарлоне? три лачуги в пыльной глухомани
— Да, у парня в Чарлоне свое дело. Чарлоне, конечно, крохотный, да? зато она замужем, замужем, не в девках, как сама знаешь кто…
— Вы правильно поступаете, уезжая из Вальехоса, что вам тут делать, одной? и с такой репутацией
— Да, вот дочь уехала, что мне тут одной делать. когда любишь, к чему терять время в одиночку…
— Сколько лет, как вы овдовели? что в ней нашел брат? она такая заурядная, плохо одета
— Уже скоро двенадцать лет. Девочке было восемь лет, когда он умер. Я много в жизни выстрадала, сеньорита Селина. теперь мой черед пожить в свое удовольствие, вот так-то…
— Сколько вам было, когда умер ваш супруг? признавайся
— Что ж ей сказать? Девочке было восемь… нет, нет, нет, не дождешься
— Знаете, сеньора, как я передавала, у меня к вам очень важный разговор. ишь выпендрилась — стрижка “а-ля гарсон”, аж противно, и с такими кольцами в ушах — жуткая дешевка
— Да, говорите со всей откровенностью. помоги мне, Боже, такая на все способна
— Знаете, прежде всего, обещайте, пожалуйста, никому об этом не рассказывать. помучаешься, тварь, что не можешь растрепать об этом соседкам, на всю твою воронью слободку
— Клянусь самым святым на свете. Господь меня не покарает за то, что клянусь?
— Кем? если поклянешься моим братом, плюну тебе в морду
— Хуаном Карлосом не осмелюсь. Счастьем моей дочери.
— Ладно. Понимаете, я получила письмо от брата, где он пишет, что вы собираетесь сделать.
— Что же он пишет? чего ей надо? будет угрожать, что расскажет все моей девочке?
— Зачем повторять снова? ну что — съела?
— А вдруг он вам пишет не всю правду, я не хочу сказать, что он может лгать, но так, на всякий случай, чтобы не было недоразумений. на всякий случай
— Он пишет, мол, вы узнали, что мы с мамой, не ты — дрянь немытая, не в состоянии посылать впредь столько денег в Кордову на новый курс лечения, и пансион, в котором он теперь живет, плоховат, а самый лучший стоит таких денег, что не подступишься, в общем, что вы ему написали, как собираетесь продать этот дом и переехать в Коскин, чтобы купить там домик и взять его на пансион. как тебя брат терпит, карга старая, вечно на высоком каблуке, а чулки-то драные
— Да, все правда, и если я смогу, возьму кого-нибудь на пансион по-настоящему, чтоб возместить расходы.
— Маму коробит от всего этого. что приходится якшаться со всякой рванью
— Почему? разве это не для блага сына? у всех этих дамочек ледяное сердце
— Да, но она страдает, что не в состоянии помочь ему, как хотела бы.
— Лучше бы выслали ему немного денег, чем столько пальто и шляп разводить. Но ведь нельзя же быть такой гордячкой, это нехорошо.
— Мама не гордячка, вам не следовало бы так говорить. Просто мама была воспитана, чтобы жить в довольстве, и теперь она расстроена, это ведь естественно, не так ли? получила? так тебе и надо!
— как ты смеешь оскорблять меня, сучка… Да, матери — они такие.
— Ну вот, в общем, мама, и я тоже, мы хотели бы просить вас об одной вещи.
— Слушаю. они мне все погубят? лишат меня моей любви?
— Вы будете продавать мебель, объявите распродажу?
— я спасена? Нет, за нее ничего не выручишь, и потом, если придется покупать новую мебель в Коскине, выйдет втридорога. К тому же не знаю, есть ли там вообще мебельный магазин, представляете, если придется заказывать аж в самой Кордове?
— Мы с мамой так и думали, что вы повезете отсюда.
— Да, повезу отсюда. У меня уже и предложение по дому есть, знаете? ничто, ничто меня не остановит
— В общем, мама, и я тоже, мы просим вас об одном: вы не встретите никаких возражений с нашей стороны, но мы просим вас никому не говорить, что вы едете в Коскин. нахалка, сойтись с парнем младше себя
— Не беспокойтесь, я сама не собиралась никому говорить, и дочери тоже не всё. Сами знаете, какие тут длинные языки. Слышали, что говорят про Мабель… вот тебе, на, она твоя подружка
— ты на что намекаешь, и еще зоб развесила? Я в это не верю. Девушка из приличной семьи, как Мабель, не могла спутаться с этим метисом.
— все вы шлюхи, а ты хуже прочих. Возможно, это и выдумки. Но, кажется, в показаниях она сама себе противоречила.
— Наверное, волновалась… Итак, вернемся к нашему делу, пусть даже вы не скажете про Коскин, люди догадаются, если вы не будете осторожнее. Например, мебель не стоит отправлять отсюда.
— А как же мне сделать?
— Если вы отправите мебель через здешнюю транспортную фирму, все сразу об этом узнают. Пошлите мебель отсюда на адрес вашей дочери в Чарлоне, а оттуда в Коскин. И во всем принимайте те же меры предосторожности.
— Хуана Карлоса тебе у меня не отнять. Какие еще предосторожности?
— Во всем. Тогда никто не узнает, что вы там с моим братом. Вы должны понять, что для нашей семьи это стыд и позор. вот я тебе и сказала
— нет, стыдно воровать. Если Господь послал эту болезнь вашему брату, значит, на то была воля Божья, и стыд здесь не поможет.
— Но вы обещаете мне поступить так с мебелью и с купчей на дом? Вам следует для всех формальностей давать адрес вашей дочери в Чарлоне. Обещаете?
— Обещаю. а ты, шлендра, лезешь в машину к коммивояжерам, карлица гадкая, какое право имеешь ты говорить со мной таким тоном?
Эпизод тринадцатый
…часы летят, их не вернуть назад.
Альфредо Ле Пера
Дело было осенним вечером. На этой улице Буэнос-Айреса деревья росли под наклоном. Почему? Высокие многоквартирные дома по обе стороны тротуара заслоняли солнечные лучи, и ветви тянулись согбенные, словно умоляя, к середине мостовой… в поисках света. Мабель шла на чаепитие к подруге, подняла глаза к вековым кронам, увидела, как мощные стволы склоняются, унижаясь.
Вероятно, смутное предчувствие охватило ее горло шелковой перчаткой, Мабель сжала в руках букет роз и вдохнула сладкий аромат, — почему ей вдруг подумалось, что осень пришла в город навеки и никогда его не покинет? Фасад многоквартирного здания показался ей роскошным, однако отсутствие ковра у входа успокоило: здание, в котором ей весьма скоро предстояло жить, напротив, располагало этим важнейшим элементом для определения категории дома. В лифте все же висело зеркало, и она пристально осмотрела свой макияж через тонкую вуаль шляпки черного фетра, украшенной гроздью целлофановых вишенок. Напоследок она пригладила мех лисьих хвостов, накинутых на плечи.
Третий этаж, квартира “Б”, с высокой прической и густыми тенями на глазах открывшая дверь подруга Нене показалась ей несколько постаревшей.
— Мабель, как я рада тебя видеть! — и они дважды поцеловались в каждую щечку.
— Нене! ах, что за Божий ангелочек, и уже ходит, сокровище! — она целовала ребенка и заметила дальше, в манеже, младшего сына подруги, — а у меньшего — дивное личико!
— Нет… Мабель… вовсе они и не дивные, правда ведь не красавцы? — искренне сказала мать.
— Нет, чудные, такие бутузы, такие курносенькие, сколько маленькому?
— Малявке восемь месяцев, а большенькому уже исполнилось полтора года… хорошо хоть, что мальчики, да? и не так уж важно, что не красивые… — Нене почувствовала себя несчастной, ей нечем похвастать, кроме двух малопривлекательных детей.
— Ой, они у тебя прямо подряд… ты времени зря не теряла, а?
— Ах, знаешь, я так боялась, что дни у тебя пролетят и ты не успеешь меня навестить, как идут приготовления?
— Что называется — в сумасшедшей беготне, и это при том, что я не шью длинного платья и банкет мы не устраиваем!.. У тебя такой очаровательный дом, — голос Мабель задрожал от притворства.
— Думаешь?
— Разве такое может не нравиться? как только вернусь после медового месяца, обязательно приходи взглянуть на наше гнездышко, конечно, у меня квартирка такая малюсенькая.
— Поди, конфетка, — возразила Нене, ставя в вазу благоухающие розы, которые она обожала, — а ты, наверно, забыла принести мне фото твоего жениха?
Обе подумали об идеальном лице Хуана Карлоса и несколько секунд избегали смотреть друг другу в глаза.
— Нет, зачем, он нескладный коротышка…
— До смерти хочется с ним познакомиться, ведь почему-то ты за него выходишь, ушлая. Он, наверно, очень интересный мужчина. Покажи мне фото коротышки… — не успела Нене закончить последнюю фразу, как пожалела, что произнесла ее.
— Удобные эти кресла, нет, милый, чулки ты мне не трогай!
— Луисито! не смей, а то получишь а-та-та… подожди, сейчас я дам тебе пирожное, — и Нене направилась в кухню, чтобы согреть воду для чая.
— Ты Луисито, а твоего братика как зовут? — улыбнулась Мабель ребенку, пытаясь отыскать в его чертах какое-нибудь бесспорное сходство с мужем Нене.
— Мабель, иди, я покажу тебе дом.
Оказавшись вдвоем на кухне, женщины не смогли устоять перед нахлынувшими воспоминаниями. Столько вечеров провели они на той, другой кухне Нене, пока за окном завывал пыльный ветер пампы.
— Знаешь, Нене, хорошо бы сейчас выпить мате, как в старые времена… сколько мы уже не пили мате вместе?
— Тыщу лет, Мабель. Примерно с той поры, как я стала Королевой весны… а теперь у нас апрель 41-го…
Обе умолкли.
— Нене, говорят: любая ушедшая пора лучше была. Разве это не правда?
Они вновь умолкли. Обе нашли ответ на этот вопрос. Один и тот же: да, прошлое было лучше, ибо тогда обе они верили в любовь. Безмолвие сменилось тишиной. Угасающий свет сумерек просачивался через слуховое окно и окрашивал стены лиловым. Мабель, не будучи хозяйкой дома, но не в силах больше выдержать унылую тоску, без спроса зажгла лампочку, свисавшую с потолка. И спросила:
— Ты счастлива?
Нене ощутила, что соперник, превосходящий ее хитростью, совершил внезапное нападение. Она не знала, что ответить, собиралась сказать “грех жаловаться”, или “всегда есть свои ‘но’”, или “да, вот у меня два сыночка”, однако предпочла пожать плечами и загадочно улыбнуться.
— Видно, что ты счастлива, у тебя семья, какую поискать…
— Да, грех жаловаться. Мне бы, конечно, хотелось квартиру побольше, чтобы взять служанку с проживанием, а то укладывать ее спать в гостиной слишком уж несподручно. А знаешь, сколько возни с этими ребятишками? Сейчас начнется зима, и пойдут простуды… — Нене предпочла умолчать о своих прочих жалобах: что она еще не бывала ни в одном ночном клубе, что никогда не летала на самолете, что ласки мужа для нее не… ласки.
— Но они такие крепыши… Ты часто выходишь в город?
— Нет, куда я пойду с этими двумя, если они без конца ревут-хнычут? или писают-какают. Заведи детей, сама увидишь.
— Не будь у тебя их, ты бы о них мечтала, не жалуйся, — прибавила Мабель с лукавством, так как и сама не стремилась к этой рутинной жизни матери и жены, но разве предпочтительнее сидеть незамужней в городке, оставаясь мишенью для злословия?
— Ну а ты про себя-то расскажи… много детей хочешь?
— Мы с Густаво договорились, что не будем заводить детей, пока он не доучится. Ему осталось мало предметов, но он все никак не сдаст, и еще он…
— А что он там изучает?
— Будет доктором экономических наук.
Нене подумала, насколько солиднее, чем аукционист публичных торгов, смотрелся бы доктор экономических наук.
— Мабель, расскажи мне что-нибудь про Вальехос.
— Ну, свежих новостей у меня нет никаких, я ведь уже больше месяца в Буэнос-Айресе, с этими приготовлениями.
— Хуан Карлос все еще в Кордове? — Нене почувствовала, как краска заливает щеки.
— Да, похоже, ему лучше. — Мабель взглянула на голубое пламя газовой конфорки.
— А Селина?
— Так, более-менее. Чего об этом говорить, можешь себе представить. Она пошла дурным путем, известно: с коммивояжерами связываться — гиблое дело. Ты по вечерам никакую постановку не слушаешь?
— Нет, а есть какая-нибудь симпатичная?
— Божественная! в пять, не слушаешь?
— Нет, никогда, — Нене вспомнила, что подруга всегда раньше нее узнавала, какой теперь лучший фильм, лучшая актриса, лучший герой-любовник, лучшая радиопостановка, почему она всегда давала себя обыграть?
— Я уже пропустила много глав, но по возможности слушаю.
— Жаль, сегодня опять пропустишь. — Нене собиралась поговорить с Мабель обстоятельно, предаться воспоминаниям — осмелится ли она вновь вернуться к теме Хуана Карлоса?
— У тебя нет приемника?
— Есть, но уже шестой час.
— Нет, еще только без десяти пять.
— Тогда можем послушать, если хочешь. — Нене вспомнила, что как хозяйка дома обязана угождать гостье.
— Вот здорово! ты не сердишься? Мы все равно можем продолжать разговор.
— Да, чудесно, как называется пьеса?
— ”Раненый капитан”, осталось всего четыре дня до окончания, а на следующий месяц анонсировали “Забытое обещание”. Хочешь, расскажу тебе с начала?
— Да, только потом не забудь рассказать мне про Гузю. Как она?
— Лучше некуда. Ну ладно, расскажу, что там было в начале, а то уже скоро пять и ты ничего не поймешь, а потом ты наверняка сама станешь слушать дальше.
— Только поторапливайся.
— В общем, дело происходит во время войны четырнадцатого года, капитан французской армии, молодой человек, из очень аристократической семьи, которого ранило где-то на границе с Германией, и когда он приходит в себя в окопе, рядом с ним лежит убитый немецкий солдат, и он слышит, что это место занято немцами, тогда он снимает форму с убитого и выдает себя за немца. А весь этот район Франции оказался занят немцами, и они продвигаются к одной из ближних деревень, и проходят через какую-то ферму, и просят еды. Фермер — грубый и недалекий крестьянин, но его жена, очень красивая женщина, дает немцам все, лишь бы они продолжали свой путь, но тут она видит его и узнает. Оказывается, она была девушкой из деревни, расположенной неподалеку от замка, в котором жил этот юноша, и когда он еще только начинал свою военную карьеру и приезжал на отдых в замок, он всегда встречался с ней в лесах, ведь это была его настоящая любовь юности.
— Но что это была за девушка? серьезная или вертихвостка?
— Понимаешь, она влюбилась в него еще девочкой, когда он убегал из замка на ручей купаться и они собирали цветы, а уже став старше, она ему наверняка отдалась.
— Тогда поделом ей. Если отдалась.
— Нет, в сущности, он ее любит по-настоящему, но поскольку она из деревенских, он идет на поводу у родных, которые хотят устроить ему брак по расчету с другой, благородной девицей. Послушай, Нене, мы вроде собирались пить мате?
— Ой, за разговором я и забыла, сейчас подоспеет чай, или ты хочешь мате? А он благородную любит или нет?
— Ну… это молоденькая девушка, которая тоже очень его любит, она такая утонченная, должна ему нравиться. Оставь, будем пить чай…
— Но по-настоящему он может любить только одну.
Мабель предпочла не отвечать. Нене включила радио, Мабель посмотрела на нее и уже не через пелену вуали своей шляпки, а через пелену обманчивой видимости смогла разглядеть сердце Нене. Сомнений не было: если эта дура считала невозможным любить более одного мужчины, значит, ей не удалось полюбить мужа, потому что Хуана Карлоса-то она любила.
— И он возвращается к ней из расчета.
— Нет, он ее любит на свой манер, Нене, но по-настоящему.
— Как это — на свой манер?
— Да, просто для него родина прежде всего, он очень заслуженный капитан, с медалями. А потом идет другая часть, где ее деверь, предатель, понимаешь? брат грубого мужа, он шпионит на немцев, приходит на ферму и обнаруживает парня, спрятанного в амбаре, и тот вынужден убить шпиона и закапывает его ночью в саду, а пес не лает, потому что девушка приучила его любить пленника.
— “Ваш лучший друг, станция ЛР-7 из Буэнос-Айреса… представляет… Вечерний радиотеатр…”
— Я пока налью чай… а то дети проголодались.
— Да, только обязательно слушай, дай сделаю громче.
Послышались первые звуки мелодии, исполняемой на скрипке. Вслед за тем громкость музыки убавилась, уступив место хорошо поставленному голосу диктора: “В то морозное зимнее утро Пьер разглядел из своего укрытия на чердаке амбара перекрестный огонь первых выстрелов. Две армии сражались в нескольких километрах от фермы. Если бы только он мог прийти на помощь своим, пронеслось у него в голове. Внезапно в амбаре раздался какой-то шум, Пьер замер на своей подстилке из сена.
— Пьер, это я, не бойся…
— Мари… так рано.
— Пьер, не бойся…
— Единственное, чего я боюсь, это грезить, пробудиться и больше не увидеть тебя… там… твой силуэт в дверном проеме, а за тобою — мерцанье розоватое души…”
— Мабель, скажи, ведь самое прекрасное, когда ты влюблена.
— Т-с-с!
— “Пьер… тебе не холодно? Пашни побелели от инея, но мы можем спокойно разговаривать, он ушел в селение.
— Почему так рано? разве он не ходит всегда в полдень?
— Он боится, что позже не получится, если сражение затянется. Поэтому я пришла сейчас сменить тебе повязку.
— Мари, дай взглянуть на тебя… Что у тебя с глазами, ты случаем не плакала?
— Пьер, ты что говоришь. Мне некогда плакать.
— А если б выдалось время?
— Если б выдалось… я плакала бы безмолвно.
— Как сегодня.
— Пьер, дай сменю тебе повязку, да, вот так, тогда я смогу снять кусок холста, пропитанный настоем трав, посмотрим, помогло ли это незатейливое полевое средство.
Мари принялась снимать повязку, которой была обмотана грудь ее возлюбленного. Как в полях Франции разворачивалось сражение, так и в сердце Мари бились две противоборствующие силы: прежде всего ей хотелось увидеть, что рана зарубцевалась, благополучно увенчав ее неустанные заботы, хотя она не очень верила в целебную силу этих жалких полевых трав; однако если рана зажила… Пьер скорее всего покинет это место, удалится, и, возможно, навсегда.
— Сколько раз я обматывала повязкой твою грудь, тебе не больно, пока я снимаю?
— Нет, Мари, ты не можешь причинить мне боль, ты слишком нежна для этого.
— Что за глупости ты говоришь! Я до сих пор помню твои вопли в тот день, когда промывала рану.
— Мари… зато из твоих уст я никогда не слышал жалоб. Скажи, какие чувства ты испытала бы, погибни я в сражении?
— Пьер, не говори так, мои руки дрожат, и я могу сделать тебе больно… Осталось лишь снять кусок холста, пропитанный настоем трав. Не шевелись.
Перед глазами Мари предстало — без повязок — решение Судьбы”.
Вслед за ритмичной и современной музыкальной заставкой послышалось рекламное объявление, посвященное зубной пасте, обладающей длительным гигиеническим действием.
— Тебе нравится, Нене?
— Да, постановка хорошая, но она играет не очень. — Нене побоялась хвалить работу исполнительницы женской роли, памятуя о том, что Мабели не нравились аргентинские актрисы.
— Ты что, она изумительна, мне нравится, — возразила Мабель, вспоминая, что Нене никогда не умела судить о кино, театре и радио.
— Она впервые отдалась ему в амбаре или еще раньше, будучи не замужем?
— Нене, конечно раньше! не видишь, что это давняя любовь?
— Ясно, она не может тешить себя иллюзиями, раз уже ему отдалась, я-то подумала: если бы она не отдалась ему раньше, когда они были молоденькими, а в амбаре он лежал раненый и между ними ничего не могло случиться, тогда он вернулся бы к ней охотнее.
— Это здесь ни при чем, если любит — значит, любит…
— Ты уверена? Как же ей добиться, чтоб он вернулся за ней после войны?
— Это зависит от мужчины, если он рыцарь и держит слово… Молчи, уже начинается.
“Перед ее глазами предстало — без повязок — предначертание судьбы. Мари увидела с радостью, изумлением, болью… что рана затянулась. Бальзам возымел свое действие, а сильный от природы организм Пьера сделал остальное. Но если бы Мари решила… этот рубец мог вновь разойтись, стоило ей только слегка вонзить ногти в новую, свежую, еще прозрачную кожицу, соединявшую края зияющей раны.
— Мари, скажи, я выздоровел?.. почему ты не отвечаешь?
— Пьер…
— Да, скажи скорее, я могу присоединиться к моим войскам?
— Пьер… ты можешь отправляться в путь, рана закрылась.
— Я отправляюсь! мой долг сражаться за наших, потом я вернусь и, если надо, готов с ним сразиться грудь с грудью… и тебя освободить.
— Нет, только не это, он лютый, подлый зверь, способный вероломно напасть сзади”.
— Мабель, почему она вышла за такого гнусного мужа?
— Не знаю, я пропустила много глав, наверное, она боялась остаться в девах и одна.
— Она была сиротой?
— Даже будь у нее родители, она, видно, хотела завести свой дом, ну дай послушать.
— “Как ты можешь быть столь уверен, что непременно вернешься?”
Вслед за ритмичной и современной музыкальной заставкой послышалось рекламное объявление, посвященное туалетному мылу, производимому той же фирмой, что рекламировала уже воспетую ранее зубную пасту.
— Нене, я тебя убью, из-за тебя не расслышала, нет… это я в шутку, съем-ка я трубочку с кремом! раздамся как бочка.
— А Гузя? как поживает?
— Лучше некуда, не захотела возвращаться к нам работать, на меня больше и не взглянула, после всего, что я для нее сделала…
— А на что она живет?
— Стирает на заказ в своей хижине, вместе с тетей. У соседа умерла жена, у него дом с собственным участком, они ему готовят, смотрят за детьми, не бедствуют. Но какая Гузя неблагодарная, вот люди, чем больше им добра делаешь, тем хуже…
Далее рассказчик обрисовал положение французских войск. Они были окружены, обречены постепенно терять силы. Если бы Пьер добрался до своих, он лишь пополнил бы списки убитых. Но хитроумный капитан задумал в высшей степени дерзкий маневр: он переоденется в форму противника и будет сеять смятение в рядах немцев. Мари между тем противостояла мужу.
— Мабель, ты была бы способна на такую жертву?
— Не знаю, думаю, я бы расковыряла его рану, тогда бы он не пошел снова воевать.
— Конечно, если бы он догадался, он бы навеки ее возненавидел. Бывает, оказываешься между двух огней, правда?
— Знаешь, Нене, мне кажется, все уже расписано, я фаталистка, можешь ломать себе голову, придумывать, планировать всякое, а потом все выходит наоборот.
— Думаешь? По-моему, надо идти ва-банк, хоть раз в жизни. Я вечно буду жалеть, что не сумела рискнуть.
— Чем, Нене? выйти замуж за больного человека?
— Зачем ты это говоришь? зачем поднимаешь эту тему, если я говорила о другом?
— Не сердись, Нене, но кто мог подумать, что Хуан Карлос кончит этим?
— Теперь он больше печется о здоровье?
— Ты с ума сошла. Он только и делает, что увивается за женщинами. Не пойму только, как они не боятся заразиться.
— Ну… кто-то, видно, не знает. Раз Хуан Карлос такой красавец…
— Да все они распутные.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Тебе лучше знать!
— О чем? — Нене почувствовала, как перед ней вот-вот разверзнется бездна, голова пошла кругом, ноги подкосились.
— Ни о чем, видно, что ты…
— Ах, Мабель, что ты хочешь сказать?
— У тебя с Хуаном Карлосом не было… ну, этого, сама знаешь.
— Ты ужасна, Мабель, в краску меня вгоняешь, разумеется, ничего не было. Но я его любила, не отрицаю, я имею в виду, как жениха.
— Слушай, успокойся, до чего ты нервная.
— Но ты что-то хотела сказать. — Головокружение неодолимо охватило ее, она жаждала узнать, что скрывается в глубине той бездонной пропасти.
— Что похоже, когда у женщин бывает что-то с Хуаном Карлосом, они потом не хотят с ним расставаться.
— Ну, он очень красивый парень, Мабель. И такой обольстительный.
— Ах, ты не желаешь понять.
— Если французские войска перейдут в наступление, нам лучше уйти отсюда, жена. И поскорее, с этими тюками сена и этими формами для сыров. Ты день ото дня все нерасторопнее и даже дрожишь от страха, дура набитая!
— Куда мы пойдем?
— К моему брату, не понимаю, почему он не вернулся сюда.
— Нет, только не к нему, нет.
— Не смей перечить, а то сейчас получишь оплеуху, ты знаешь, какая у меня тяжелая рука”.
— Она что, дает себя бить? вот глупая!
— Ну… Мабель, может, она ради детей, у нее есть дети?
— Вроде есть. Я убью всякого, кто осмелится поднять на меня руку.
— Мабель, до чего мерзавцы эти мужчины…
— Не все, дорогая.
— Я имею в виду, мужчины, которые распускают руки.
Рассказчик простился со слушателями до завтра, прервав бурную сцену — неистовую перепалку Мари и ее мужа. За этим последовала музыкальная заставка и, наконец, еще одно, совместное восхваление уже упомянутых зубной пасты и мыла.
— Но все-таки, Мабель, чего это я не хочу понять из сказанного тобой о Хуане Карлосе? — Нене продолжала игру, устремляясь к собственной погибели.
— Что женщины не хотели с ним расставаться… из-за того, что бывает в постели.
— Нет, Мабель, я не согласна. Женщины в него влюбляются потому, что он очень красивый парень. А что бывает в постели, как ты говоришь, здесь ни при чем. Ведь, сказать по правде, когда погашен свет, уже не разглядеть, красивый муж или нет, все они одинаковы.
— Все одинаковы? Значит, Нене, ты не знаешь, что нет двух одинаковых.
Нене подумала о д-ре Аскеро и о своем муже, не смогла провести сравнение, моменты сладострастия с ненавистным врачом были мимолетны и сопряжены с неудобствами.
— Мабель, тебе-то откуда знать, ты ведь незамужняя…
— Ах, Нене, все мои однокашницы уже замужем, и с ними, детка, у меня полная доверительность, и они мне все рассказывают.
— Да ты-то что знаешь про Хуана Карлоса, ничего ты не знаешь.
— Нене, разве ты не знаешь, чем славился Хуан Карлос?
— Чем?
Мабель сделала непристойное движение, показав руками по горизонтали расстояние длиной примерно в тридцать сантиметров.
— Мабель! ты меня прямо в краску вгоняешь, — и Нене почувствовала, как все ее страхи кошмарным образом подтвердились. Страхи, которые закрались ей в душу с самой свадебной ночи, — она много бы отдала, чтобы забыть грязный жест, который только что видела!
— А это, похоже, имеет большое значение, Нене, для счастья женщины.
— Муж мне сказал, что нет.
— Может, он тебе зубы заговаривал… Глупышка, я смеюсь, мне не это рассказали про Хуана Карлоса, это я тебе так, в шутку сказала. На самом деле мне рассказали другое.
— Что?
— Извини, Нене, но когда мне это рассказали, я поклялась, что никогда, никогда никому этого не скажу. Так что не могу тебе рассказать, уж извини.
— Мабель, это нехорошо. Начала — так заканчивай.
Мабель отвернулась.
— Прости, если уж я дала клятву, то держу ее.
Мабель делила пирожное надвое вилкой, Нене увидела, как вилка обернулась трезубцем, на лбу Мабель выросли два рога дьявола, а под столом извилистый хвост обвился вокруг ножки стула. Нене сделала усилие и отхлебнула глоток чая: откровенно дьявольское видение рассеялось, и хозяйка дома внезапно придумала, как частично расквитаться с подругой за удары, нанесенные во время встречи; глядя пристально ей в глаза, она неожиданно спросила:
— Мабель, а ты действительно влюблена в своего жениха?
Мабель заколебалась, краткие секунды, пока она подыскивала ответ, выдали ее игру, комедия счастья окончилась. Нене с глубоким удовлетворением убедилась, что это был разговор двух шарлатанок.
— Нене… ну и вопросик…
— Я знаю, что ты его любишь, но иногда по глупости всякое спросишь.
— Конечно, я его люблю, — но это было не так. Мабель подумала, что со временем, возможно, научится любить его, а вдруг ласки жениха не заставят ее забыть ласки других мужчин? как будет ласкать ее жених? для этого ей придется дождаться свадебной ночи, ибо познать это раньше было бы слишком рискованным. Мужчины…
— А ты, Нене, любишь мужа больше сейчас, чем до свадьбы?
Чай — без сахара. Пирожные — с кремом. Нене сказала, что ей нравятся новомодные болеро и центральноамериканские певцы, которые их исполняют. Мабель высказала свое одобрение. Нене добавила, что просто в восторге от них, такое впечатление, что слова написаны для всех женщин и в то же время для каждой в отдельности. Мабель подтвердила, что такое происходит, потому что в болеро звучит немало верных истин.
В семь вечера Мабель надо было уходить. Она сожалела, что уходит, не повидав мужа подруги — задержавшегося по делам в конторе — и, следовательно, не оценив, насколько его обезобразило бремя набранных килограммов. Нене обследовала скатерть на столе — ее так нелегко стирать и гладить — и удостоверилась, что она чиста, без единого пятнышка. Затем осмотрела обитые атласом кресла, они также не запачкались, и незамедлительно принялась надевать на них соответствующие чехлы.
Мабель вышла на улицу, уже стемнело. Как она и планировала, следовало воспользоваться свободным временем до ужина, чтобы оглядеть витрины большого магазина, расположенного в районе Нене, и сравнить цены. Мабель задумалась, она всегда была такая организованная, никогда не теряла времени даром — и чего она добилась всей этой расчетливостью и точностью? Может, лучше было отдаться первому же импульсу, может, любой мужчина, который повстречается на этой улице, способен принести ей больше счастья, чем ее сомнительный жених. А если сесть на поезд, следующий в Кордову? там в горах находится тот, кто любил ее однажды, заставив трепетать, как ни один другой. На этой улице Буэнос-Айреса деревья росли под наклоном, как днем, так и ночью. Что за напрасное унижение, ведь теперь вечер, солнца нет, к чему сгибаться? Или эти деревья совсем забыли о достоинстве и самолюбии?
Нене, в свою очередь, закончила надевать чехлы на кресла и убрала со стола. Складывая скатерть, она обнаружила, что искра от сигареты Мабель, единственной курильщицы, прожгла ткань.
— Что за неопрятная эгоистка! — тихо прошипела Нене, а ей неудержимо хотелось кататься по полу, испустить душераздирающий вопль, но на глазах у двух своих детей она лишь заткнула руками уши, силясь заглушить навязчивый голос Мабель Саэнс: “…а это, похоже, имеет большое значение, Нене, разве ты не знаешь, чем славился Хуан Карлос? …глупышка, я смеюсь. На самом деле мне рассказали другое… но когда мне это рассказали, я поклялась… поклялась… поклялась, что никогда, никогда никому не скажу. А это, Нене, я тебе так, в шутку сказала. НА САМОМ ДЕЛЕ МНЕ РАССКАЗАЛИ ДРУГОЕ”.
Деревья, которые сгибаются днем и ночью, изумительные вышитые полотна, которые может уничтожить маленькая искра от сигареты, крестьянки, которые влюбляются однажды в лесах Франции, влюбляются в кого не следует. Судьбы…
Эпизод четырнадцатый
… и ласточки полет однажды оборвется.
Альфредо Ле Пера
Падре, я должна сознаться во многих грехах Да, больше двух лет, я не решалась прийти Потому что мне предстоит принять таинство брака, это и побудило меня прийти Да, помогите мне, святой отец, ведь чувство стыда мне ничего не даст. Падре, помогите мне исповедаться во всем, что я совершила Я солгала, солгала моему будущему мужу Что имела связь только с одним мужчиной, с парнем, который собирался на мне жениться и потом заболел, а это неправда, я его обманула. Что мне делать, падре? Но если я скажу ему об этом, он будет страдать, и пользы от этого никому не будет Но если правда приносит одни лишь страдания, все равно ее надо говорить? Я сделаю это, святой отец, но мне надо покаяться и в другой лжи: я солгала, ужасно солгала…Нет, святой отец, в грехе сладострастия я уже исповедалась, от этого греха я очистилась, другой падре священник отпустил мне этот грех Я солгала перед правосудием В суде первой инстанции провинции Буэнос-Айрес Нет! этого я сделать не могу, падре Нет, правда причинит лишь новые страдания мне и всем остальным Падре, я вам все расскажу, да, вам я расскажу все Да, святой отец Почему, святой отец? Я жила с родителями в провинциальном городке, и по ночам в мою комнату приходил мужчина, который работал в полицейском участке Нет, падре, я не была в него влюблена Помогите мне, падре, я не знаю, зачем это делала Да, падре, чтобы забыть другого Да, падре, другого я любила, но он был болен, и я с ним рассталась, потому что боялась заразиться Он скрывал, что харкает кровью Я сделала для него доброе дело, святой отец, вам не кажется? Рядом с ним? Не знаю, падре. Я и правда любила его, но, увидев, что он болен, разлюбила. Падре, я должна быть искренна, иначе для чего я здесь? ведь так? Ну, я хотела завести дом, семью и быть счастлива, падре, я не виновата в том, что разлюбила его! Да, святой отец, я слаба и прошу прощения Этот мужчина, что я вам говорила, приходил ко мне в комнату Нет, не больной, а тот, полицейский Нет, больной не был полицейским. И как-то жаркой ночью я оставила окно открытым и увидела, что он смотрит на меня из сада: он залез ко мне домой Нет, у меня не было сил прогнать его, и он стал приходить, когда ему вздумается, что мне делать, падре, чтобы заслужить прощение? Нет, я солгала правосудию по другой причине. Дело в том, что этот парень был отцом внебрачного ребенка моей служанки, которая вернулась из Буэнос-Айреса, когда я поддалась искушению с ним Нет, она вернулась потому, что я позвала ее, точнее — моя мама Нет, она работала у нас раньше, когда забеременела Нет, ему я ничего не могла сказать, потому что тогда еще не была с ним знакома, я с ним познакомилась потом, когда он стал работать в полиции Нет, не на процессе, я с ним познакомилась раньше, во время процесса его уже не было в живых, это был процесс по делу о его убийстве Да, я начну с начала. Когда приехала обратно служанка
Из Буэнос-Айреса, потому что ее позвала моя мама, я поняла, что мы рискуем, ведь она могла нас увидеть Нет, не мама, ее комната была далеко, — служанка! она же ненавидела парня. Тогда я сказала ему, что боюсь, но он продолжал ко мне ходить. Служанка услышала шум как-то ночью, но ничего не поняла, но в другой раз ночью она услышала тот же шум и вышла во двор. Тогда она увидела, как он перелезает через стену, уже на обратном пути в полицейский участок, и услышала, как тихо закрылось мое окно.
Да, тогда уже была зима. Она все поняла и следующей ночью осталась во дворе, несмотря на жуткий холод, дожидаться, пока он выйдет от меня. Он уходил до рассвета. В ту роковую ночь я заснула, он меня разбудил, уже готовый прыгнуть из окна в сад, чтобы я закрыла окно. Это было той памятной зимой 39-го года, когда стояли жуткие холода. Я устраивалась поудобнее, чтобы спать дальше, когда услышала, что кто-то страшно кричит от боли. Я вскочила и открыла окно. Крики уже стихли, служанка отважилась дождаться его и дважды ударила ножом Да, я позвала папу с мамой, я, естественно, боялась, что служанка придет и убьет меня.
Но я увидела, как папа пошел и приблизился к ней, стоявшей на коленях рядом с ним, упавшим замертво, с кухонным ножом, воткнутым в сердце. Она была неподвижна, папа подошел к ней и попросил вынуть нож и отдать ему. Та подчинилась, и папа, стараясь не испачкаться, взял нож за лезвие двумя пальцами и отвел ее за руку внутрь дома. Мама спросила ее, что она сделала, а служанка была как очумелая, ни на что не реагировала. Мама попросила меня принести духи и спирт, чтобы дать ей понюхать. Я до смерти перепугалась, что папа с мамой догадаются, что произошло. В ванной я увидела пузырек с таблетками снотворного — “люминала” Я взяла две таблетки и понесла их, зажав в кулаке. Маме я сказала, что ничего не могу найти, потому что у мамы действительно мания все прятать и я зачастую не могу чего-то найти, тогда она сама пошла за духами и спиртом. Я запихнула таблетки в рот служанке и заставила их проглотить. Но те застряли в горле, мама вернулась и дала ей стакан воды, но не поняла, в чем дело, и это при том, что мама у меня очень сообразительная. Вскоре служанка заснула. Когда полиция спросила меня, что произошло, не знаю, как я набралась смелости… и солгала им. Сказала, что парень хотел насильно овладеть служанкой и что она защищалась ножом. Ах, падре, я ведь не раз представляла себе все это, воображала, что такое может произойти, а он меня не слушал Нет, служанка проснулась только на следующее утро, я провела всю ночь возле нее и врачу столько всего наговорила, что он не дал отправить ее в полицию, а охранять ее остался капрал, который то и дело ходил на кухню поесть. Не знаю, замечали ли вы, что полицейские и врачи привыкли к несчастьям и не теряют самообладания. И все эти церковники, простите, священники тоже умеют держать себя в руках. Когда бедняжка проснулась, я сказала, что, если она расскажет правду, ее приговорят к пожизненному заключению и она больше не увидит сына. Я втолковывала ей, пока до нее не дошло, чтобы она ни в коем случае не говорила, что парень был у меня в комнате, а будто он перелез через стену, чтобы увидеть ее и снова над ней надругаться, что теперь ей нет смысла мне мстить, лучше самой спасаться, чтобы потом, так сказать, полностью посвятить себя заботам о своем малыше, и я ей четко разъяснила все, что ей надо изложить в показаниях. Она смотрела на меня, не говоря ни слова. И все вышло прекрасно. Она поняла: надо лгать, чтобы ее отпустили. И все поверили, что это было в порядке самообороны. Правду знали только она, адвокат да я и, разумеется, мертвый парень
Который умер Какой больной? Нет, тот, про которого я говорила, не умер, он еще жив, бедный парень, я говорю про другого которого убила служанка! Нет, падре, что это даст?
Но зачем, если бедняжка сделала это просто по своему невежеству? Вы думаете, Бог ее не простил? А Бог не может покарать ее как-то иначе? ее обязательно должно покарать правосудие? Да, падре, вы правы, правду нельзя скрывать Хорошо, святой отец, обещаю, я расскажу всю правду, к кому мне пойти? Нет, я не помню имени судьи Кажется, он умер не от первого удара ножом, от второго
Возможно, он жил еще несколько секунд И Бог прощает даже за одну секунду раскаяния? Тогда я это сделаю, падре, раз это сократит его страдания в Чистилище Падре, вы думаете, у него была эта секунда раскаяния? ведь если этого не случилось, он попал в ад, и там ему никто не поможет, сколько бы мы, живые, ни молились за него
Что именно? А что я могу для него сделать?
Да, они очень бедны Ему, наверное, года три-четыре Да, в этих трущобах они становятся ворами, злодеями Это когда он достигнет школьного возраста Да, обещаю
Пока смогу? Да, святой отец, обещаю и то и другое: пойти и рассказать всю правду и позаботиться об образовании этого бедняжечки
Да, падре, я раскаялась Во всем Десять “Отче наш” и десять “Радуйся, Мария”, и два Розария Богородице каждый вечер Да, падре, я понимаю, знаю, что я слаба Да, но чем я виновата, если разлюбила его? Я должна была выйти за больного парня, даже если не любила его? разве это не грех — выйти за мужчину не по любви? разве это не обмануть его? разве обманывать — не грех?
Да, я убеждена Спасибо, падре, обещаю Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
В субботний день, 18 апреля 1947 года, в 15 часов Хуан Карлос Хасинто Эусебио Этчепаре ушел из жизни. Рядом с ним находились его мать и сестра, которых он приехал навестить, как и каждый год, на Святую неделю, поскольку начало осени было рекомендовано врачами как пора, наиболее благоприятная для его кратких приездов в Коронель-Вальехос. В течение четырех последних дней он не покидал комнаты по причине сильнейшего физического истощения. В полдень он пообедал с большим, чем обычно, аппетитом, но острая боль в груди пробудила его от сиесты, он криками позвал мать и несколько мгновений спустя перестал дышать, задохнувшись от легочного кровотечения. Д-р Мальбран прибыл через десять минут и констатировал смерть.
В уже упомянутый субботний день, 18 апреля 1947 года, в 15 часов Нелида Энрикета Фернандес де Масса протерла тряпкой с мыльной водой пол в кухне своей квартиры в федеральной столице. Она закончила мытье тарелок и кухонной посуды, использованной во время обеда, довольная, что поступила по-своему, несмотря на возражения мужа. Тот лишний раз посетовал на то, что служанка не выходит по субботам, и просил жену оставить мытье тарелок на после сиесты. Нене сказала в ответ, что застывший холодный жир отмывается намного труднее, и он мрачно продолжал пререкания, ссылаясь на то, что позднее от ее прихода в спальню он проснется и не сможет заснуть снова, а это ему столь необходимо для успокоения нервов. Напоследок Нене ответила, что во избежание неудобств, закончив с кухней, она ляжет на кровать кого-то из детей.
В уже упомянутый субботний день, 18 апреля 1947 года, в 15 часов Мария Мабель Саэнс де Каталано, воспользовавшись присутствием матери, приехавшей в федеральную столицу, чтобы вместе отметить Святую неделю, доверила ей мытье посуды и повела двухлетнюю дочь на площадь греться на солнце. Как она и опасалась, расположенный на углу магазин товаров для мужчин, где работал молодой человек, который был ей так симпатичен, оказался закрытым.
В уже упомянутый субботний день, 18 апреля 1947 года, в 15 часов останки Франсиско Каталино Паэса покоились в общей могиле кладбища Коронеля-Вальехоса. От него оставался лишь скелет, заваленный другими трупами в различных стадиях разложения, на самом свежем из которых еще сохранялось полотно, в какое их заворачивают, прежде чем опустить в могилу через узкий проем. Отверстие было закрыто деревянной крышкой, которую посетители кладбища, особенно дети, обычно отодвигали, чтобы заглянуть внутрь. Полотно постепенно истлевало от соприкосновения с гниющей массой, и по прошествии какого-то времени обнажались голые кости. Общая могила находилась в глубине кладбища и граничила с самыми бедными земляными могилами; жестяная табличка гласила “Оссуарий”, и вокруг росли различные виды чертополоха. Кладбище, весьма удаленное от города, было спланировано в форме прямоугольника и по всему периметру окаймлялось кипарисами. Ближайшая смоковница росла на ферме, расположенной на расстоянии чуть более километра, и именно в это время года была усеяна спелыми плодами.
В уже упомянутый субботний день, 18 апреля 1947 года, в 15 часов Антония Хосефа Рамирес решила зарезать рыжего цыпленка из курятника, потому что рябой, которого она сперва отложила со связанными ногами в углу загона, был несколько тощ, а клиентка заказала ей цыпленка помясистее. Она попросила босоногую девочку семи лет догнать и поймать его. Это была младшая дочь вдовца, с которым Гузя сожительствовала около двух лет, он жил по соседству с хижиной ее тетки. Гузя не хотела отвлекать старшего мальчика двенадцати лет, который вскапывал огород, а два средних ребенка, одиннадцати и девяти лет, работали в городе посыльными соответственно в магазине и в кабачке. Ее собственный сын, Франсиско Рамирес, которому исполнилось девять лет, подрабатывал разносчиком газет. Таким образом, Гузе пришлось обратиться к младшей девочке, поскольку сама она уже была на сносях и не могла бегать за домашними животными.
Гроб, в котором лежали останки Хуана Карлоса Хасинто Эусебио Этчепаре, установили в одной из ниш белой стены, возведенной для этих целей на кладбище Коронеля-Вальехоса, неподалеку от главного входа, несколькими месяцами раньше. Ниши в стене располагались четырьмя горизонтальными рядами, гроб поставили в третьем ряду, который котировался по самой высокой цене, поскольку надписи находились на уровне глаз того, кто приходил к месту захоронения. Занятых ниш было немного.
Плиту белого мрамора украшали две стеклянные вазы, которые поддерживались мощными бронзовыми лапами, привернутыми к мрамору. На барельефной надписи были выбиты имя, даты рождения и смерти покойного, здесь же из-за недостатка места слегка теснились четыре бронзовые памятные таблички, исполненные по разным эскизам.
Табличка, установленная в левом верхнем углу, имела форму открытой книги, лежащей на ветвях омелы, и на ее страницах горельефом выступали волнистые буквы: “ХУАН КАРЛОС! ДРУЖБА была девизом твоей жизни. Да сопровождает тебя в последнем пристанище это заверение в бескорыстной привязанности. Твой высокий дух товарищества навсегда останется в памяти одноклассников из школы № 1, и мы надеемся, что великое горе от твоей утраты не даст нам забыть счастья от знакомства с тобой… Память о тебе — это четки, бусинки которых начинаются и заканчиваются в бесконечности”.
Табличка, установленная в правом верхнем углу, имела прямоугольную форму. Рядом с рельефным факелом красовалась надпись, расположенная прямыми параллельными строками: “ХУАН КАРЛОС Х. Э. ЭТЧЕПАРЕ, Да почиет в мире. Скончался 18-4-1947. Наша жизнь есть сон, подлинное пробуждение — это смерть, которая всех уравняет. Начальство, товарищи и подруги из Муниципальной управы, в знак памяти”.
Табличка, установленная в левом нижнем углу, была квадратной, ее единственным украшением являлся крест: “ХУАНКА! с твоим уходом я не только потеряла любимого брата, но и лучшего друга в этом отныне скудном моем бытии. Неувядаемая память о тебе сохранится в храме моего сердца, и вечным подношеньем ему станет ладан моих слез… Да будет твоя добрая душа из потустороннего мира навеки наставницей твоей сестренки БОГ ТАК ХОТЕЛ СЕЛИНА”.
На оставшейся табличке, установленной в правом нижнем углу, изображалась фигура ангела с закрытыми глазами и руками, скрещенными на груди, который парил на облаке, озаренном лучами свыше. Надпись гласила: “Тихо! мой сыночек спит Мама”.
…он всегда смотрел на меня, когда я проходила мимо бара по пути домой, выполнив поручения… Радуйся, Мария, благодати полная; Господь с Тобою, благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, моли о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь… Пусть пойдет дождь и не засохнет трава, пусть бабушка выздоровеет, пусть не нападает больше саранча, все поедающая, и не будет больше вредителей и саранчи, в тринадцать лет, Святая Мария, Матерь Божия, откуда мне было знать, что такое мужчины! и с тех пор я каждый день молила, чтобы он умер, от всего сердца прошу прощения, каюсь, что желала смерти этому бедному парню, который умер вчера, я так его ненавидела, уже столько лет! 14 сентября 1937 года, девять лет исполнилось, мама, а я тебе так и не рассказала, но обещай, что будешь добра со мной, когда я тебе скажу, я никому и никогда не могла этого рассказать! он всегда смотрел на меня, если я шла мимо бара, а сегодня я прежде всего прошу здоровья для родных, пусть фруктовые деревья польет дождь, пусть взойдут семена, пусть урожай в этом году будет побольше, чем в прошлом, знаешь, мама, выполнив поручения, проходя мимо бара, если он не видел, я смотрела на него, но однажды его уже не было, и прошло не знаю сколько месяцев, и соседка видела, как он сошел с экспресса, такой загорелый! где он был столько времени? …в пять часов зимой темно, как ночью, на темной улице, в квартале от бара, неужели он за мной идет? “ты ведь с хутора, что за железной дорогой, правда? уже стала барышней”, и заговорил со мной… что был на прогулке в поместье, знаешь, мама, он приехал за день до этого экспрессом, и ему было очень горько, говорил, из-за сильного разочарования… на углу дома, мы прошли много кварталов, и уже на пустыре он все рассказывал про Весенний бал и был уверен, что я стану Королевой весны, когда мне исполнится пятнадцать лет, он был очень расстроен в тот вечер, поругался с Нене, помнишь ее, мама? она работала упаковщицей в магазине “Аргентинское — недорого”, уже много лет она здесь не живет. “Как мне горько”, говорил этот парень, а больше я ничего не помню, вся точно вспыхнула? опьянела? заснула? у него было доброе лицо, мама, ты не помнишь? мне было тринадцать лет, когда я вошла, ты рассердилась, что я пришла так поздно, я поскорее почистила тебе картошку, мелко нарезала лук и очистила чеснок, порезала его на кусочки, ты смотрела на меня, мама, разве не помнишь, что я вошла в дом вся дрожа? я ведь бежала скорее, а то было поздно, и сказала маме неправду, а вдруг мама очень расстроится, когда я ей все расскажу? этот парень, что умер вчера, взял меня обманом, понимаешь, мама? сделал со мной самое плохое, что может сделать девушке парень, лишил меня чести навсегда, ты мне не поверишь? у неба я прежде всего прошу здоровья для всей семьи, а если я смогу потерпеть и не сказать ничего маме, будет гораздо лучше, в пять вечера на другой день я снова прошла там, хотела спросить о многом… правда ли, что он совсем разругался с Нене… но он со мной не поздоровался, не пошел за мной и никогда больше со мной не заговаривал, мама, только раз он шел со мной рядом! и чего ему приспичило, поганцу, пусть подохнет! …Радуйся, Мария Пречистая, я желала ему смерти, и кто-то услышал? …я хотела бы очиститься от греха, он не виноват, это я поддалась искушению, лишь бы не из-за меня умер этот парень! мама, я тебе ничего не расскажу, зачем? ты огорчишься, как я, если Бог мне поможет, я буду молчать. Что же стряслось в тот день с этим парнем? “как мне горько”, повторял он, шагая рядом, но после того дня он со мной больше никогда не говорил…
Господь души моей, помоги мне в эту минуту, от меня ушел мой сыночек, и нет больше сил выносить это горе, я умру тоже, и прошу, возьми его в твое царствие, а то он не успел исповедаться, и у него, наверное, куча грехов, но послушай, Боже мой милый, я буду молиться тебе до самой смерти, и Святейшей Матери Божьей, обожаемой Деве Марии, ей знакомо это горе — потерять молодого сына, мой сын не был святым, как твой, Матерь Иисусова, но он не был плохим, я всегда ему говорила, чтобы чаще ходил на мессу, чтобы причащался, и хуже всего, что он был такой… ребенок, вечно его тянуло развлекаться, погулять с девочками, они больше виноваты, Дева Святая, мы обе женщины и не можем осуждать парня за то, что он такой, мужчины все таковы, разве не правда? а виноваты во всем дурные женщины… и мне не дано этого знать, но Богу с высоты все видно, и он наверняка знает правду об этих деньгах, Дева Кармельская, милая, ты Покровительница нашей церкви, помоги мне в эту минуту, а то я боюсь, что мой сын не упокоился, что он страдает, из-за тех денег, что взял в этой гнусной управе, и после он ни разу не исповедался, хоть бы в Кордове разок сходил на исповедь, но я его спросила, а он… ведь сущий ребенок… ответил, что нет. Может, он просто не хотел уступить? а в Кордове столько красивых часовенок, так сказал мне мой мальчик, в какую-нибудь он, наверное, зашел помолиться и попросить прощения, но не хотел меня порадовать, сказал неправду, будто в церковь больше не ходил, и я боюсь, что Бог его отвергнет как вора, а на самом деле какая-нибудь дурная женщина, видно, искушала его, подбивая на это, все равно сестра потихоньку все вернула, украденное и возвращенное — так и останется грехом? Дева Кармельская, милая, поговори с Нашим Господом, объясни ему, что моего бедного сыночка ослепила злоба, оттого что ему не дали разрешение на отпуск, и он воспользовался небрежностью, забрал деньги, вонючие песо, которые клянчила у него какая-нибудь из этих… Дева Кармельская, милая, не знаю, была ли и ты матерью, как Дева Мария, тогда ты поймешь, что я чувствую от одной мысли, что в эти минуты с ним происходит что-то нехорошее, он уже столько намучился с кашлем и одышкой на этом свете, Дева милая, неужели он и на том свете будет дальше мучиться?
Бог, Отец Всемогущий, Творец неба и земли, молюсь за упокоение моего усопшего мужа, он уже давно оставил меня одну на этом свете, я очень любила его, а потом мне пришлось пережить столько разочарований, Господи, моя жизнь сложилась бы совсем иначе, не останься я одна. Но такова была твоя воля, может, мне было суждено в страдании осознать все, что я потеряла, и теперь я знаю, хороший человек — самое ценное на свете. Он теперь, должно быть, в твоем святом царствии, молю тебя, помоги моей дочери стать доброй женой и матерью, она очень хорошая, пусть всегда такой и остается, она пошла в отца, такая же добрая, и оба мои внука пусть растут здоровыми и добрыми, как я молю тебя о том каждый день. Для себя я не прошу ничего, если пансион продадут, пусть продается, мне это не важно, если пойдет с молотка — пусть, все равно мне опостылело жить в горах, только прошу здоровья, тогда я смогу работать и не стану обузой для дочери, ни к чему ей знать, что я оказалась на улице… Прошу о здоровье, а если пансион продадут с молотка, пусть хоть останется что-то после выплаты по закладной, и я отдам это моей девочке, что-то ей полагается из того немногого, что оставил ее отец… Мне стыдно просить еще об одном, за этого бедного парня, с которым я жила в грехе и которого больше нет. Я прощаю его, Боже мой, у него в голове гулял ветер, я не хочу держать на него зла, он уже умер и никому не сможет навредить, а я ни на что не жалуюсь, готова все вынести, если я совершила глупость, значит, буду терпеть, заслужила такое наказание. Ведь одно дело — выбросить на ветер мое, но разбазарить то, что принадлежало моей девочке, этого я себе не прощу. Если я знала, что он не умеет обращаться с деньгами, зачем послушала его и заложила то, что принадлежит и моей девочке? Я ничего не прошу для себя, только здоровья, чтобы не быть обузой для моего зятя, тогда я смогу работать кем угодно. Прошу лишь за мою дочь, чтобы она была в порядке, и за детей, и за этого бедного парня, пусть покоится с миром, ведь я на него и правда не держу никакого зла.
Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избавь нас от зла. Аминь. Но я не могу смириться, Иисус, он ведь ни в чем не виноват, все произошло по чужой вине, мой брат был хорошим человеком, а теперь мы с мамой остались одни, и когда болезнь приходит по воле судьбы — дело иное, но если кто-то ее провоцирует, тогда я не могу с этим смириться: если бы эта женщина не искушала его раз за разом… этого бы не случилось. Иисус Христос, я прошу, чтобы справедливость восторжествовала, пусть эта женщина получит по заслугам, слабый, простуженный юноша, а она вынуждала его простаивать в этом парадном бесконечными часами, до самого рассвета, заставляя оставаться своими коварными уловками! молю, пусть эта женщина скорее получит по заслугам, иначе я не смогу жить дальше, так я ее ненавижу, а еще я уверена, что это из-за нее он совершил кражу в управе, это она его подговорила! чтобы убежать с ним, поэтому они сделали вид, что поругались, и пусть не попадается мне на пути, а то я за себя не отвечаю, да не допустят этого небеса! даже знать не хочу, где она, жива или умерла! но пусть не попадается мне на пути, иначе я ее растерзаю…
Эпизод пятнадцатый
… синеют под глазами темные круги,
волан на юбке в сумраке лиловом.
Агустин Лара
Коронель-Вальехос, 21 августа 1947 года
Дорогая Нене!
Надеюсь, эти строки застанут тебя в добром здравии. Прежде всего прошу меня простить за то, что так долго не отвечала на твои письма, но ты прекрасно можешь представить себе причину, когда речь идет о человеке моих лет. Недомогание, детка, не позволяет мне заняться всем, чем мне хотелось бы, и с каждым разом все меньше.
Дело в том, что я была немного простужена и не могла сходить на почту, а доверяться никому не хотелось, так что я лишь несколько дней назад достала твои письма из ящика, приходится особо остерегаться Селины, как бы она не заподозрила. И я так печалюсь, зная, что ты тоже горюешь, ведь безвинный мальчик нас покинул, а виновница жива, но я думаю, пусть сама судьба позаботится и эта порочная женщина получит по заслугам, не будем больше думать о том, кто это мог быть, к чему срывать с нее маску? — зло уже совершилось.
Лучше будем переписываться и рассказывать друг другу о наших делах, сближаясь все больше и больше. Что тебе сказать, моя дорогая, жизнь моя кончена, поддерживают меня только такие подруги, как ты, по доброте своей вспоминают обо мне, вспоминают также Хуана Карлоса, царство ему небесное.
В твоем последнем по дате письме я чувствую легкую обиду, но теперь ты сама убедишься, что я не писала тебе по причине нездоровья. Я очень хотела бы, чтобы твоя семейная жизнь наладилась, — что там происходит между вами двумя? Может, я с моим опытом могу дать тебе совет. Думаю, можно быть счастливой даже с человеком, которого не любишь, главное — уметь понимать и прощать. У него какой-нибудь ужасный недостаток? я имею в виду недостатки характера. Мне тоже бывает тоскливо по вечерам — часы, которым нет конца! — с четырех до восьми, с начала сумерек до ужина, я тогда пытаюсь занять себя какой-нибудь ерундой, штопкой или легким шитьем. А дети не делают твою жизнь счастливее? они тебя в чем-то разочаровали?
Прости, что я во все лезу, но поскольку я испытываю к тебе все большую нежность, я хотела бы узнать о твоей жизни и попытаться помочь тебе, хотя бы молитвами.
Извини также, что заставила тебя ждать моего ответа. Пожалуйста, пиши мне скорее, с большой нежностью
Леонор Сальдивар де Этчепаре.
Постскриптум: забыла поблагодарить тебя за напоминание о желании Хуана Карлоса, чтобы его кремировали. Мы должны забыть всякий эгоизм и исполнить его волю, даже если это не согласуется с нашими верованиями, не так ли?
Прежде чем надписать конверт, она смотрит на мать, сидящую за шитьем в кресле на расстоянии нескольких метров. Шитье идет размеренно, признаков усталости не видно, а это позволяет предположить, что пожилая женщина останется сидеть еще несколько минут. Прежде чем мать что-то заметит, она спешно надписывает конверт и выходит по направлению к почте, сказав матери, что идет в аптеку.
Коронель-Вальехос, 10 сентября 1947 года
Драгоценная моя Нене!
Какая радость получить твое нежное письмецо! Рада узнать, что ты простила меня за задержку с письмом, благодарю за то, что ты доверительно рассказываешь мне о своих проблемах: мне тоже необходимо кому-то довериться, Нене, потому что дочь очень меня беспокоит. Дело в том, что приехал д-р Маренго, молодой врач из Буэнос-Айреса, он здесь работает в новом санатории, очень симпатичный молодой человек с большим будущим, и такой красавец, что все девушки за ним гоняются, ну вот, на днях он приходил просить руки Селины. Но мы его не знаем, и я так обеспокоена, что попросила несколько месяцев, хотя бы месяцы траура, чтобы принять решение. Селина очень послушная и приняла мои условия. Ты считаешь, я правильно поступила? Хоть бы он оказался хорошим парнем, тогда Селине досталась бы одна из лучших партий в городе.
Умоляю тебя, не переживай по поводу кремации Хуана Карлоса, если это произойдет, мы сообщим тебе в нужный момент. Такова была его воля, и ее надо исполнить, как бы это кого-то ни огорчало. Знаю, ты сейчас переживаешь нелегкое время, — как трудно быть матерью мальчиков! Но ты ничего не пишешь о своем муже, даже ни разу его не упоминаешь, происходит что-то неприятное? Знай, что мне ты можешь довериться.
В прошлом письме я забыла сказать, что сейчас разыскиваю и сортирую все найденные письма Хуана Карлоса, так что можешь быть спокойна: очень скоро я тебе их пришлю.
Теперь хочу попросить тебя об одном одолжении, будь столь любезна, дай мне, пожалуйста, адрес конторы твоего мужа, а то здесь госпожа де Пьяджо собирается скоро в столицу, хочет купить земельный участок, а я ей сказала, что твой муж аукционист. Ей будет спокойнее иметь дело со знакомым. Заранее тебе благодарна.
Рассказывать больше нечего, так что прощаюсь до следующего письма. Мне так необходимы новости о тебе, особенно теперь, когда я думаю, что дочь покинет дом, — может, в твоем лице я нашла еще одну дочь? Напиши также, что ты думаешь о возможном замужестве (о помолвке они и знать не хотят) с этим молодым человеком, хотя ты и не общаешься с Селиной, я знаю, ты добрая и порадуешься за нее, ведь правда? замужем за врачом! Об этом все девушки мечтают.
Обнимаю тебя и целую,
Леонор Сальдивар де Этчепаре
Пока она писала в одной ночной рубашке, тело ее замерзло и теперь дрожит. Она думает о болезни брата, начавшейся с простуды. Мать спит на соседней кровати. Она прячет конверт в одну из папок с работами учеников. Ложится и нащупывает ногами грелку с горячей водой. На следующий день на обратном пути из школы она зайдет на почту и отправит письмо.
Коронель-Вальехос, 26 сентября 1947 года
Сеньор!
Шлю вам эти письма, чтобы вы узнали, кто ваша супруга. Она мне причинила много зла, и я не допущу, чтобы она поступила так же с вами или с кем бы то ни было, не понеся заслуженного наказания.
Кто я — не столь важно, хотя вам будет нетрудно догадаться. Она думает, что всегда будет, как ей хочется, но кто-то должен выложить ей все начистоту.
Приветствует вас с уважением
Истинная подруга
Дверь заперта на ключ, струя из крана с холодной водой заглушает все звуки. Сидя на краю ванны, она пишет адрес на конверте для деловых писем: “Г-ну Донато Хосе Масса, агентство недвижимости БАСИ., ул. Сармьенто, 873, 4-й этаж, федеральная столица”. Она берет два письма с обращением “Дорогая донья Леонор!” и подписью “Нене”. Из первого письма подчеркивает следующий абзац:
“Порой слышишь, как мои мальчики несут весь этот невинный вздор, и замечаешь то, о чем никогда не задумывалась. Младший вечно донимает вопросами, то и дело спрашивает меня и брата, а какое животное нравится нам больше всего, а какой дом нравится нам больше всего, а какой автомобиль, какой пулемет, или револьвер, или винтовка, а на днях он вдруг мне говорит (мы были одни — в школе свирепствует грипп, и у него простуда), вдруг, “мамочка, а что тебе больше всего понравилось на свете, из всего-всего”, и я сразу подумала об одном, конечно, я не могла ему сказать: лицо Хуана Карлоса. Потому что для меня самое прекрасное, что я видела в жизни, это лицо Хуана Карлоса, царство ему небесное. А мои дети до того невзрачные, малютками они были хорошенькие, а теперь глазки у них маленькие, нос мясистый, все больше походят на отца, мне даже кажется, такие неказистые, что невозможно их любить. Если по улице идет мамаша с красивым ребенком, меня аж злость берет… Когда дети идут впереди меня, даже лучше, порой стыдно, что они у меня такие вышли”.
Из второго письма она подчеркивает следующее:
“…и едва заслышу шаги в коридоре, тут же хочется умереть. Что я ни делаю, все ему не так, — а сам-то, чем он такой идеальный? Не знаю, что с ним, видно, понимает, что я его не люблю, вот и тянет из меня душу… Донья Леонор, клянусь, я делаю все возможное, чтобы скрыть, как он мне противен, но, конечно, когда он не дает житья мне или мальчикам, здесь уж я желаю ему смерти. Не знаю, как там Бог решает, кому суждено умереть, а кто будет жить дальше. Как вы, наверно, страдаете, что вас постигла смерть сына.
Правда ли, когда чего-то хочешь, то не добьешься, если скажешь про это другому? Но вам я все равно расскажу, ведь это как рассказать самой себе. Ну вот, в общем, дети, когда видят белую лошадь, всегда приговаривают “белая лошадка, пусть мне повезет” и загадывают про себя два желания, а вчера я шла с ярмарки и увидела белую лошадь и загадала два желания. Бог их для меня не исполнит, если я скажу? Значит, во-первых, я просила, если на том свете после Страшного суда Бог меня простит, ведь Хуана Карлоса он простит обязательно, тогда пусть я смогу соединиться с ним в другой жизни. И второе, я просила, чтобы мальчики по мере того, как будут подрастать, становились красивее, тогда я смогу любить их больше, я не говорю красивые, как Хуан Карлос, но хоть не такие уродливые, как их отец. Когда мы только поженились, он был не так безобразен, но с годами растолстел, не узнать. Но ведь никогда не знаешь, какими вырастут дети, да? тут ты не можешь быть уверена.
Будь Вы хоть поближе, мы могли бы изливать друг другу душу. Единственное, что меня утешает, — однажды все это кончится, потому что я умру, ведь в этом я могу быть уверена, да? однажды все это кончится, потому что я умру”.
Она снова складывает оба письма и вместе с письмом, написанным ею самой, помещает в заранее приготовленный конверт для деловой переписки. Берет другой конверт того же размера и пишет адрес: “Г-же Нелиде Фернандес де Масса, ул. Ольерос, 4328, 2-й Б, федеральная столица”. Берет шесть писем с обращением “Дорогая моя!” и т. д. и с подписью “Хуан Карлос”. Помещает их во второй конверт и на этом считает свою задачу законченной. Выходит из ванной с двумя конвертами, спрятанными на груди под купальным халатом.
— Ты что так долго?
— Выщипывала брови. Тебе только рукава остались?
— Да, затопи печку, детка. Мне холодно.
— Мама, уже весна.
— Какое мне дело до календаря! Мне холодно.
— Мам, мне кое-что сказали… и меня это очень обрадовало.
— Что такое?
— Мне сказали, что у этой мерзавки Нене большие нелады с мужем.
— Кто тебе сказал?
— О причастных умалчивают.
— Деточка, не надо так, расскажи.
— Нет, меня заставили поклясться, что я ничего не скажу, довольствуйся услышанным.
— Как она там живет? знает, что Хуан Карлос умер?
— Да, мама, должна знать.
— Могла бы хоть написать, выразить соболезнование, Мабель написала. Может, у нее много возни с детьми, сколько у нее? двое?
— Да, мама, два мальчика.
— Значит, она никогда не останется одна. Всегда будет в доме мужчина… Не понимаю я матери Нене, сидеть здесь в Вальехосе, имея в Буэнос-Айресе двух внуков. Выйди ты замуж, все было бы иначе…
— Мама, опять ты за свое. Я тебе еще кое-что скажу, только ты не сердись.
— Не буду сердиться, говори.
— Нене прислала соболезнование, но я тебе не показывала, чтобы ты не вспоминала о прошлых делах.
— Значит, вспомнила, бедняжка.
— Да, мама, вспомнила.
— Ах… будь у меня внуки, я бы жила иначе… Сына у меня Бог забрал, а дочь хоть бы не осталась одна, если я умру, ты прекрасно знаешь, о чем я буду беспокоиться…
— Мама…
— Да, мама-мама, тебе надо бы побойчее с ребятами, столько знакомых и одни лишь друзья. Пококетничай немного.
— Что поделаешь, если я не в их вкусе…
— А этот доктор Маренго? не ты ли мне говорила, что он тебя часто приглашал танцевать?
— Да, но только как друг.
— Доченька, мне тут донесли, что видели тебя в его машине, почему ты не сказала?
— Нет, пустяки, это было незадолго до того, что стряслось с Хуаном Карлосом. Кажется, шел дождь и он меня подвез после службы в церкви.
— Так хочу с ним познакомиться, говорят, он очень симпатичный.
— Да, мама, но он уже помолвлен, девушка из Буэнос-Айреса…
— Детка, ну зачем ты так?
— Ты меня выводишь из себя, мам.
— Ты очень нервная, такая молодая девушка и такая нервная.
— Я уже не такая молодая, и хватит!
— Ну будет тебе, доченька, не сердись… Не запирайся у себя снова…
— Добрый день, меня к вам направили из пансионата “Сан-Роке”, это здесь жил господин Хуан Карлос Этчепаре?
— Да, что вы хотели?
— А мы с вами случайно не знакомы?
— Не знаю… Вы кто?
— Сеньора де Масса и два моих сына.
— Вы Нене. Не помните меня?
— Не может быть… Эльза Ди Карло…
— Да, я хозяйка пансиона. Вы останетесь в Коскине на несколько дней?
— Не знаем… вряд ли… мы оставили чемоданы на автобусной станции.
— У меня есть комната с двумя кроватями, да вы присаживайтесь, сеньора. Как вы разыскали мой дом?
— Меня направили из пансионата, я пошла туда и спросила, где жил Хуан Карлос последние годы.
— Знаете, сеньора, если хотите, я поставлю еще кроватку в этой комнате, и вам будет удобно втроем, ваш муж с вами не приехал?
— Нет, он остался в Буэнос-Айресе. Но думаю, мы продолжим путь в Ла-Фальду сегодня же, микроавтобус будет?
— Да, но вам придется поторопиться. Он отходит через полчаса.
— Да, лучше нам уехать на нем.
— Какие чудные мальчики, вижу, вам в жизни все удалось, они разве не ходят в школу? у вас на много дней поездка?
— Мальчики, погуляйте во дворе, мне надо переговорить с сеньорой.
— Вы знаете, что Хуан Карлос умер в Вальехосе. Уехал отсюда в конце марта на несколько дней к семье и больше не вернулся…
— Да, знаю, уже полгода, как он умер. А вы здесь давно?
— Да, несколько лет, завела пансион, и он приехал сюда. Семья посылала ему очень мало, и если хватало на оплату пансиона, то на лечение уже не оставалось. Поэтому я открыла пансион, но даже не представляла, во что впутываюсь. Конца и края не видно этой работе в пансионе… Как странно, каникулы в октябре, вы правильно поступили, теперь мало народа, и погода стоит ни холодная, ни жаркая.
— Хуан Карлос вспоминал обо мне?
— Да, иногда он произносил ваше имя.
— …А вас он любил?
— Не задавайте мне такие вопросы, Нене.
— Вы ведь знаете, я его любила всей душой…
— Да, но никто не имеет права задавать мне вопросы, я женщина, которая сама зарабатывает себе на хлеб и ничего ни у кого не просит. А вы замужняя сеньора, у которой все есть, так что сами знаете. Я не хочу говорить о Хуане Карлосе, мир праху его.
— Я больше не замужняя сеньора. Я рассталась с мужем, потому и приехала сюда.
— Я не знала… а почему вы приехали сюда?
— Хуан Карлос в письмах всегда описывал Коскин, хотелось узнать это место, поговорить с кем-нибудь, кто мог бы рассказать о нем.
— Он очень исхудал, Нене. И был неисправим, вечно пропадал в баре, а под конец доставил мне кучу хлопот, хотя и нехорошо так говорить… Он много играл, под конец только это его и отвлекало, вы даже не представляете, сколько мне приходится пахать здесь, в пансионе, надо везде поспевать, Нене, иначе кухарка слишком много расходует, я и уборку делаю, и покупки, в общем, приходится, как говорится, везде поспевать. Если вы хотите получать хоть какую-то прибыль от пансиона, хозяйке надо везде поспевать. Я, наверное, постарела, не так ли?
— Ну, столько лет прошло.
— Как я сожалею по поводу вашего мужа… что случилось? вы можете мне сказать?
— Такое бывает… Это произошло две недели назад, совсем недавно, вот я и приехала сюда. Но из дома он сам ушел, так что мне незачем беспокоиться.
— В этом замешана другая женщина?
— Нет, но он понял, что между нами уже все кончено. Теперь он раскаивается, пришел к поезду проводить нас, но, по-моему, так лучше. Хотя мальчики пропустят несколько дней занятий, но лучше было приехать сюда, иначе я бы жалела, да и с ним опять бы дала слабину.
— А мальчики? не будут ли они страдать без отца?
— Хуже, если они будут видеть, как мы целыми днями грыземся, точно кошка с собакой.
— Вам лучше знать, что делать.
— Единственный человек, кого я любила в своей жизни, был Хуан Карлос.
— Особенно в последний год он сильно мучился, бедный парень… Мне приходилось вставать среди ночи и менять ему простыни, мокрые от пота, и давать ему чистую смену белья, и все время кормить, он мог проголодаться в любую минуту, а потом половина оставалась на тарелке. Но здесь главное — не распускать служанок, эти кордовские такие необязательные, а мне больше всего требовалась прачка, столько белья приходилось менять и простыней, что одной никак не управиться, Нене, а оставлять ему те же простыни мне казалось неподобающим, что ли. Бывало, я по многу раз на день меняла ему простыни. Хотите, покажу его комнату? У него была отдельная комната, с небольшой тахтой, хотите взглянуть?
— Ну что ж…
— А вас, Нене, он частенько вспоминал.
— А еще кого?
— Мабель. Ее он тоже часто вспоминал.
— Да?
— Но ее он совсем не любил, говорил, что она эгоистка. О вас же всегда отзывался хорошо, что вы единственная, на ком он думал жениться, это я говорю вам без всякой ревности, Нене, жизнь ведь по-всякому поворачивается, правда?
— А что еще он обо мне говорил?
— Ну, что вы хорошая девушка и что было время, когда он собирался на вас жениться.
— А вы не знаете, хотел ли он меня видеть, в последнее время? я имею в виду, по-дружески…
— Знаете… по правде сказать, я сердилась, когда он заговаривал о девушках, так что многого он мне не говорил… Ну пойдемте, покажу вам комнату, а то вам пора на станцию, еще опоздаете на микроавтобус.
— Не знаю, ехать или оставаться…
— Нет, лучше уезжайте, Нене, видите, какая милая белая комнатка? это была его кровать, верно ведь, не стоит ворошить прошлое? Вы уж не обессудьте…
— Он подолгу оставался в комнате?
— Когда плохо себя чувствовал… Дон Теодоро, остановитесь, пожалуйста! Вот, Нене, как раз такси подоспело, поедете?
— Да…
— Как я, наверное, постарела, правда, Нене?
— Нет, годы никого не щадят.
— Секундочку, дон Теодоро!
— Мальчики, едем, уже поздно.
— Вам повезло, здесь такси очень мало.
— Сеньора… я хотела бы остаться…
— Нет, лучше не надо, Нене, я больше не хочу говорить о прошлых делах, стараюсь забыть все, что было.
— Я хотела, чтобы вы мне еще рассказали…
— Нет, понимаете, мне очень горько, и к чему мне еще вас огорчать? …Минутку, дон Теодоро, сеньора уже идет… отвезите ее поскорее на станцию микроавтобусов…
…“- О вас же всегда отзывался хорошо, что вы единственная, на ком он думал жениться”… Отче наш, сущий на небесах, Ты должен это услышать, правда же, Ты этого не забудешь?, “ДО ЛА-ФАЛЬДЫ 40 КИЛОМЕТРОВ”, бреду без цели, куда? без цели… “- А что еще он обо мне говорил? — Ну, что вы хорошая девушка и что было время, когда он собирался на вас жениться”… на мне? вот именно, на мне, только его одного я в жизни и любила, “ВНИМАНИЕ! ЧЕРЕЗ 50 МЕТРОВ КРУТОЙ ПОВОРОТ”, а сердце кто предупредит? и хотя ничто не предвещает, вдали послышится трубный звук, и когда в голубом небе появятся добрые ангелы, с золотыми локонами и в тюлевых таких платьицах, “ЛУЧШЕЕ В КОРДОВЕ? МИНЕРАЛЬНАЯ ВОДА “ЛА СЕРРАНИТА”, лучшее на небесах? очень скоро ангелы мне это покажут, куда они меня несут? земля остается внизу, на земле затмение жизни, и к солнцу души летят, внезапно затмение солнца, и Божье небо чернеет. Вдали слышны звуки трубы, они возвещают, что тот, кто любил беззаветно, за самое дорогое существо вовсе не должен бояться? пространства бесконечный мрак, и ангелов со мною рядом нету… “ГРАППА МАРЦОТТО — ИЗБРАННИЦА АРГЕНТИНЫ”, а я чья избранница? я стану ею по смерти, если при жизни не была таковою? люди умерли, одеревенелые тела моих родственников внизу остались, кто себя хотел бы ущипнуть, чтоб от сна возможного очнуться, тщетно пробует коснуться кожи пальцами бесплотными, как вата, ведь вся плоть улетучилась! и во имя этой любви и ради его блага я предлагаю Богу обмен, “ВНИМАНИЕ! ЧЕРЕЗ 70 МЕТРОВ КРУТОЙ ПОВОРОТ”, если мне суждено спастись, пусть прежде спасется он, близко он или далеко? сквозь черные тучи проглядывает кладбище белое, кажется, я узнаю его… это земля пампы… с дикими цветами, что я когда-то собирала, чье странное веленье сюда меня вело? может, это кладбище неподалеку от Вальехоса? у скромной могилы стоит мой отец, он приближается ко мне и говорит, что во имя Хуана Карлоса и ради моего блага прощается со мной, поцеловав меня в лоб, он отходит в сторону, и под руку с мамой они неспешно удаляются, могу ли верить я глазам своим? ведь их шаги вздымают пыль, мертвецы вновь обрели багаж своей плоти? где я? кем я была? Бог освободил мою душу от всякого прегрешения и бремени? я израненная средь шипов жила, и любви минута мне неведома была, если Хуан Карлос подойдет, любимой назовет, как цветок кровоточащий он меня сорвет. Хуан Карлос, если б мог ты с Богом говорить, Он ответил бы, что я не в силах тебя забыть, …жизнь, с ее грязной посудой, пеленками и поцелуями другого, которых мне пришлось избегать, так жизнь пыталась любовь твою из сердца вырывать? ха-ха… но ты неизвестно куда теперь пойдешь, кого из подруг бывших ныне изберешь, эту старую тетку мне предпочтешь? или лучше пусть будет она, а не кто-то красивее меня? тихо! мир тускнеет, это он уверенной походкой идет, наконец он взору предстает… и на его прекрасном лице отражается желание искать… не найти, вот шагает он по улицам пустым, кого он ищет? я в страхе прячусь, куда свои шаги он направляет? проходят нарядные женщины, он смотрит на них и пропускает, где мы? почему он пришел за мной в магазин? форма так мне не идет, я ведь могла предположить: вдова в черном загораживает ему проход между двумя прилавками… он смотрит на нее… говорит: большое спасибо за твое самопожертвование… она не уступает дорогу… он нежно и твердо отстраняет ее… за прилавком возникает Селина, а за ней — Мабель, вся расфуфыренная! почему Мабель вместе с этой гадюкой? Селина пряталась, и потому демоны не могли ее разыскать! но там, где она ступает, земля дрожит, разверзается и их обеих окутывает столб черного пламени, сгинули! я не осмеливаюсь взглянуть на него… дрожат мои руки, да, я вся дрожу… зачем ты выбрал и надел сегодня эту куртку? папа смеялся над тобой… “помещик”… видишь, зря мы так переживали? видишь, в итоге мы вместе? ты считал эту болезнь преградой, но она оказалась лишь отклонением на пути, которое теперь нас соединило… твоя сестра так ненавидела меня… теперь она не в счет… твоя презрительная мать отдалилась… а гадкий Аскеро, разве это важно? все позади… в той жизни, мой муж? он был не злой… я никогда не любила его, мои дети? они воспевают Бога… в сонме ангелов звучит их нежный хор, моя мать? она ушла, и с нею мой отец: они оставили нам этот домик… Дай твои руки, приди, возьми мои, скоро посвежеет, день на исходе… я шторы новые из Буэнос-Айреса привезла… и ты прав, парадное навевает воспоминания, но будем благоразумны, пойдем внутрь, ведь тогда все началось… из-за простуды, а теперь у тебя остался лишь легкий кашель? Гляди, в этой комнатке я жила еще до замужества… мы можем провести здесь остаток жизни, жизнь в любви? что Богу угодно! Хуан Карлос, мы перед Богом, об этом возвещал нам Катехизис, это Воскресение, оно наступит вследствие Страшного суда, ты не рад? так вот, значит, что называется Воскресением плоти, но, может, мне это снится? как от сна очнуться без страданий? а если я себя ущипну? что? мои пальцы вовсе уже не из мягкой ваты, нет, хватит бояться, мои пальцы касаются моего тела, и это не сон, ведь от щипка я бы пробудилась, Бог возвращает нас к жизни во плоти, душой и телом! такова воля Божья, тебе стыдно? огонь в конфорках, наверно, мама готовила тогда, услышав зов ангельской трубы… Хуан Карлос, а у меня сюрпризы… за все годы, что мы в разлуке жили… я научилась готовить! да! могу сготовить, что больше всего тебе по вкусу, Хуан Карлос, ты просишь, чтоб я сегодня легла с тобою рядом? и сон после обеда чудесно восстановит наши силы, помнишь, в одном письме меня просил ты, чтоб я легла, не снимая формы? а это что за поцелуй? что это значит? тебе позволено меня поцеловать? Хуан Карлос! теперь я вижу ясно, я наконец все понимаю! …раз Боже сотворил тебя таким красивым, значит, он узрел твою добрую душу, вознаградив тебя, и, стоя на коленях, соединивши руки, мы смотрим ввысь, через оборки новых штор, подле этой скромной девичьей кроватки, наше гнездышко? и спросим у Нашего Господа Бога, объявляет ли он нас на веки вечные, меня твоей женой, тебя — моим мужем…
— Мам, я хочу писать!
— Еще немного, и приедем, потерпи, сыночек.
— Мама, я больше не могу!
— Мы скоро приедем в Ла-Фальду, только сойдем, сразу побежишь в туалет на станции… Потерпи немного.
— Мам, мне скучно.
— Смотрите в окно, глядите, какие красивые горы, видите, сколько всего красивого создал Господь?
Эпизод шестнадцатый
Понять,
что жизнь — лишь вздох,
что двадцать лет — ничто,
и чей-то взор
во тьме, мерцая, бродит,
тебя зовет и наконец находит.
Альфредо Ле Пера
ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОХОРОНАХ
НЕЛИДА ЭНРИКЕТА ФЕРНАНДЕС ДЕ МАССА, Да почиет в мире, скончалась 15 сентября 1968 года. Ее муж Донато Хосе Масса, сыновья Луис Альберто и Энрике Рубен; невестка Моника Сусана Шульц де Масса; внучка Мария Моника; будущая невестка Алисия Караччоло; свекор Луис Масса (отсутствующий), деверь Эстебан Франсиско Масса и золовка Клара Масса де Ириарте (отсутствующие); племянники и прочие родственники приглашают проститься с покойной на кладбище Чакарита сегодня в 16 час.
НЕЛИДА ЭНРИКЕТА ФЕРНАНДЕС ДЕ МАССА, Да почиет в мире, скончалась 15 сентября 1968 года. Фирма по операциям с недвижимостью “Масса и компания” приглашает проститься с покойной на кладбище Чакарита сегодня в 16 час.
В четверг, 15 сентября 1968 года, в 17 часов после долгой и тяжелой болезни в возрасте пятидесяти двух лет скончалась Нелида Энрикета Фернандес де Масса. Уже несколько месяцев она не покидала своей постели, но только в последние дни почувствовала близкий конец. За день до смерти она получила соборование, после чего попросила оставить ее наедине с мужем.
Из комнаты вышли ее старший сын, доктор медицины Луис Альберто Масса, и ее невестка, которая ухаживала за больной с тех пор, как в результате анализов у нее обнаружилась раковая опухоль позвоночника; сын и невестка проводили священника и служку до двери и затем направились в кухню, где двухлетняя внучка пила молоко с ванильным печеньем под присмотром служанки: та предложила им кофе, и они согласились.
Когда Нене осталась наедине с мужем, чувствуя облегчение от морфия, но все же в полузабытьи, она с трудом объяснила ему, что во время покупки в собственность квартиры, которую они занимали последние двенадцать лет, при встрече с нотариусом и оформлении ряда бумаг она тайно доверила ему конверт. Там содержались указания относительно ее последней воли и некоторые письма тридцатилетней давности. В документе в первую очередь говорилось, что она отказывается от кремации, и далее содержалось требование о том, чтобы в гробу ей на грудь под саван положили вышеупомянутую пачку писем.
Однако данное требование надлежало изменить в части, касающейся писем. Теперь она желала, чтобы в гробу ей в зажатую руку вложили другие предметы: прядь волос ее единственной внучки, маленькие детские наручные часы, полученные ее вторым сыном в подарок от нее по случаю первого причастия, и обручальное кольцо ее супруга. Тот спросил, почему она забирает кольцо, если это единственное, что останется от нее. Нене ответила, что хотела бы взять с собой что-то из его вещей и не знает, почему просит именно кольцо, но она очень его просит, пожалуйста. Кроме того, она хотела, чтобы сохраненные нотариусом письма были уничтожены, и супруг сам должен это сделать, ибо она опасалась, что кто-то молодой и бессовестный однажды прочтет их и будет насмехаться. Муж обещал удовлетворить все ее просьбы.
Вскоре в комнату вошел второй сын, инженер-строитель Энрике Рубен Масса, со своей невестой Алисией Караччоло. Нене повторила в их присутствии просьбу относительно наручных часов, опасаясь, что муж забудет. Затем она постепенно стала терять сознание и попросила позвать ее мать, умершую много лет назад. В себя она больше не приходила.
В уже упомянутый четверг, 15 сентября 1968 года, в 17 часов в нише кладбища Коронеля-Вальехоса, где покоились останки Хуана Карлоса Этчепаре, стояли, как обычно, две вазы, без цветов. Незадолго перед тем смотритель убрал два увядших букета. К прежним добавилась новая памятная табличка прямоугольной формы, с рельефным изображением восходящего или заходящего у самой кромки моря солнца и следующей надписью сбоку: “ХУАН КАРЛОС ТЫ ВЕСЬ ДОБРОТА Сегодня двадцать лет, как ты ушел от нас
твоя сестра тебя не забывает СЕЛИНА 18-4-1967”. Остальные ниши в стене были заняты, а сбоку выросли еще две стены; среди иных можно было прочесть следующие имена: Антонио Саэнс, Хуан Хосе Мальбран, Леонор Сальдивар де Этчепаре, Бенито Хайме Гарсиа, Лаура Поцци де Баньос, Селедонио Горостиага и пр.
В уже упомянутый четверг, 15 сентября 1968 года, в 17 часов Мария Мабель Саэнс де Каталано готовилась принять у себя дома последнего за день ученика. Каждый день после обеда, закончив работу учительницы утренней смены в частной школе квартала Кабальито, она давала на дому уроки для детей из начальных классов. Раздался звонок, и ее дочь Мария Лаура Каталано де Гарсиа Фернандес, двадцати четырех лет, открыла дверь. Вошла девочка-ученица, которая увидела в углу гостиной внука учительницы и спросила разрешения взять его на руки. Мабель посмотрела на своего внука Марсело Хуана, двух лет, с ортопедическими приспособлениями на левой ноге и левой руке, улыбающегося на руках ученицы. Его разбил детский паралич, и Мабель, несмотря на наличие пенсии за тридцатилетний труд в качестве учительницы государственной школы, работала по возможности с утра до ночи, стараясь помочь в оплате медицинских расходов. Внук лечился у лучших специалистов.
В уже упомянутый четверг, 15 сентября 1968 года, в 17 часов останки Франсиско Каталино Паэса покоились в общей могиле кладбища Коронеля-Вальехоса. От него оставался лишь скелет, заваленный другими трупами в различных стадиях разложения, на самом свежем из которых еще сохранялось полотно, в какое их заворачивают, прежде чем опустить в могилу через узкий проем. Отверстие было закрыто деревянной крышкой, которую посетители кладбища, особенно дети, обычно отодвигали, чтобы заглянуть внутрь. Полотно постепенно истлевало от соприкосновения с гниющей массой, и по прошествии какого-то времени обнажались голые кости. Общая могила находилась в глубине кладбища и граничила с самыми бедными земляными могилами; жестяная табличка гласила “Оссуарий”, и вокруг росли различные виды чертополоха. Кладбище, весьма удаленное от города, было спланировано в форме прямоугольника и по всему периметру окаймлялось кипарисами. Ближайшая смоковница росла на ферме, расположенной на расстоянии чуть более километра, и именно в это время года была усеяна светло-зелеными побегами.
В уже упомянутый четверг, 15 сентября 1968 года, в 17 часов Антония Хосефа Рамирес, вдова Лодьего, ехала в двуколке от своей фермы до торгового центра Коронеля-Вальехоса, расположенного в четырнадцати километрах. Ее сопровождала дочь Ана Мария Лодьего, двадцати одного года. Направлялись они в магазины, чтобы продолжить покупку приданого для девушки, которой вскоре предстояло выйти замуж за хозяина соседней молочной фермы. Гузя с большой радостью ехала в город, где жили четверо детей ее покойного мужа, уже имевшие собственных детей, которые звали ее бабушкой. Но с особым удовольствием она собиралась навестить своего сына Панчо, обосновавшегося в коттедже недавней постройки. Гузя спросила Ану Марию, где лучше покупать простыни и полотенца, в “Доме Паломеро” или в “Аргентинском — недорого”. Дочь ответила, что предпочитает покупать не самое дешевое, а то, что больше понравится, на простынях и полотенцах она не хотела экономить. Гузя подумала о Нене, упаковщице, которую она не видела с тех пор, как та пришла провожать ее к поезду на вокзал в Буэнос-Айресе, тридцать лет назад? Подумала о том, что если бы Нене находилась в Вальехосе, она пригласила бы ее на свадьбу дочери. Затем подумала о Панчито, о сумке с овощами и коробке яиц, которые она везла в подарок. У Панчито новый дом, Ана Мария выходит замуж, с удовлетворением подумала Гузя. Сегодня вечером они поужинают у Панчито, и это не будет считаться обузой, потому что она везет хорошие гостинцы. Двуколку тряхнуло на дорожной выбоине. Гузя посмотрела на коробку с яйцами, дочь упрекнула ее за то, что она везет такое количество. Гузя подумала, что Ана Мария завидует Панчито из-за его дома: все складывалось хорошо с тех пор, как парень поступил на работу в механическую мастерскую. Хозяин его ценил, а дочь хозяина влюбилась в него. Конечно, Панчито считался у девушек городка видным парнем благодаря своей атлетической внешности и большим черным глазам и мог выбрать в жены более красивую девушку, но дочь хозяина оказалась очень домовитой. Красивой она не была и страдала дефектом зрения, однако ни один из трех очаровательных детей не родился с косоглазием, как мать. Дом Панчито был построен тестем в глубине участка, где у самого тротуара располагалась механическая мастерская. Как подарок к свадьбе дом был записан на имя молодоженов.
Вернувшись в квартиру после встречи с нотариусом, Донато Хосе Масса чувствовал себя ужасно усталым. В доме было темно. Служанка ушла, как обычно, в три часа дня, а младший сын должен был вернуться позднее. Несмотря на все уговоры, старший сын не согласился побыть в доме с женой и дочерью, как в последние месяцы болезни Нене. Пережить первый год будет труднее всего, — подумал сеньор Масса, — потом его холостой сын женится и приведет супругу в эту квартиру, слишком просторную для двух одиноких мужчин. Он зажег старый ночник с тюлевым абажуром и уселся на одном из диванов в гостиной. Диванный гарнитур, обитый французским атласом, не был защищен чехлами из гладкой ткани коричневого цвета. Во избежание порчи и износа Нене снимала чехлы только в особых случаях. Невестка сняла их в ночь бдения по усопшей и больше не надевала. Господин Масса держал в руке конверт. Он открыл его, внутри были две пачки писем: одна перевязана голубой лентой, другая перевязана розовой лентой. Он тотчас заметил, что письма с розовой лентой написаны почерком Нене… Он развязал пачку с голубой лентой и развернул одно из писем, но прочитал лишь несколько слов. Подумал, что Нене, без сомнения, осудила бы подобное любопытство. Он оглядел атласную обивку диванов, казавшуюся новой, пятна кофе и ликеров, появившиеся в ночь бдения, были почти незаметны. В доме стояла тишина. Он подумал, что после Нене в доме образовалась пустота, которую никто не заполнит. Он вспомнил о тех двух месяцах, когда они расстались из-за прискорбного инцидента много лет назад. Он не раскаивался, что переборол всяческую гордыню и отправился за ней в Кордову, где она укрылась с двумя детьми. Подойдя к печи для сжигания мусора, установленной на этаже сбоку от лифта, он сложил письма в конверт и бросил в черную трубу.
Письма, перевязанные розовой лентой, упали в огонь и сгорели не разлетевшись. Однако письма из второй пачки, уже не связанные голубой лентой, коробились от возгорания и разлетались по всей печи. Листы кружили и прежде чем почернеть от пламени и погибнуть, озарялись на мгновенье
“…завтра кончается неделя…” “…предупреждала: не доверяй блондинкам, о чем ты будешь советоваться с подушкой?..” “…пару крокодильих слезинок…” “… в кино? кто тебе купит шоколадки?..” “… давай без подвохов, все равно же узнаю…” “…целует тебя, пока не скажешь “хватит”, Хуан Карлос” “… я тут по-настоящему заболею, столько себе крови порчу…” “…если кровать освобождается, значит, кто-то умер…” “…клянусь, блондиночка моя, мне довольно один раз тебя поцеловать…” “…не говори никому, даже у себя дома, что я возвращаюсь, не долечившись…” “…сегодня я обещаю — отныне действительно буду хорошо себя вести…” “…куколка моя, бумага кончается…” “…теперь я чувствую, что так тебя люблю…”
“…видишь, блондинка моя светлая, чуть поговорил с тобой, и мне уже лучше, — каково будет, когда я тебя увижу…” “…люблю тебя, как никого не любил…” “… В Коскине есть еще больница…” “…если будет что новенькое, снова тебе напишу…” “…вода в реке тепленькая…” “…ты тоже далеко…” “…всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…”