Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2004
Значительным культурным событием уходящего года стал «Блумсдэй-100» — юбилейное чествование романа «Улисс» Джеймса Джойса. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию эссе, посвященное этому событию, и интервью с Е. Ю. Гениевой — одним из первых отечественных специалистов по творчеству Дж. Джойса, его постоянным публикатором.
Е.Тарасова[1]
«Улисс» forever[2]
В начале XX века ирландец Джеймс Джойс (1882-1941) еще не был широко известен, хотя к тому времени опубликовал и сборник стихов «Камерная музыка», и цикл новелл «Дублинцы», и роман «Портрет художника в юности». Но все изменилось в 1922 году, когда в Париже ограниченным тиражом вышел в свет новый роман ирландца — «Улисс». Он принес своему автору скандальную известность (дальнейшая публикация «порнографического» романа на долгие годы была запрещена во многих странах, в том числе, и в Ирландии) и всемирную славу. Возможно, даже литературное бессмертие. А ведь задумывал Джойс нечто совершенно иное и, вероятно, не столь сенсационное — небольшой рассказ об одном дне дублинского еврея Леопольда Блума (национальность была выбрана неслучайно — евреи в то время считались едва ли не иностранцами в католической Ирландии, и герой, согласно замыслу автора, находясь в самой гуще дублинской жизни, оставался сторонним наблюдателем). Под названием «День мистера Блума в Дублине» он должен был войти в уже упомянутый сборник «Дублинцы». Но вместо несостоявшегося рассказа один день мистера Блума («география» та же — Дублин), «блумсдэй»[3], увековечил семисотстраничный труд.
Джойс пошел наперекор существовавшей веками традиции и сделал предметом изображения в романе не какой-то особенный день в жизни героев, а просто день, в течение которого почти ничего не происходит, один день жизни. «Джойсоведы» не без основания заявляют, что один день Леопольда Блума — это одновременно и один день мира, в котором аккумулирована вся история человечества, вся история литературы от Гомера до современности. И даже ее будущее, поскольку новаторство ирландского автора, примененная им техника «потока сознания» задали направление развитию изящной словесности на долгие годы — без «Улисса» немыслим не только европейский модернизм, но и куда более близкий нам хронологически постмодернизм.
Блумсдэй, временная координата которого обозначена автором очень четко: 16 июня 1904 года, довольно скоро после выхода романа покинул пределы текста и стал датой общемирового значения.
Отмечать 16 июня придумал сам Джойс (у него были причины не только литературного характера, но об этом ниже), ежегодно устраивавший в этот день торжественный обед. Несколько лет спустя, в середине 20-х, для того чтобы разнообразить традицию, друзья писателя изобрели развлечение — гулять 16 июня по Дублину, следуя путем Блума. Позже к ним стали присоединяться и читатели романа. Широкое празднование Блумсдэя началось в 50-х — в то время, когда «Улисс» еще был запрещен в Ирландии, — с курьезного инцедента. 16 июня 1954 года группа известных ирландских писателей отправилась было по привычному маршруту… Но сбилась с дороги — уж слишком много попалось на пути пабов. Пьяный дебош городских интеллектуалов не остался незамеченным простыми дублинцами, и в результате Блумсдэй, что называется, «пошел в народ». В 1960-м состоялось первое ирландское издание романа, и вскоре день 16 июня получил статус официального праздника. Появился и обычай — ни один Блумсдэй в Ирландии не обходится без жареной бараньей почки, которую в романе Леопольд готовит на завтрак, паломничества по блумовским местам в компании актеров, одетых в костюмы начала века, и публичных чтений романа — на улице, по радио или телевидению.
Празднование проходит, несмотря на протесты потомков Джойса, давно выступающих против подобных мероприятий (не всегда безуспешно: Стефену Джойсу, внуку писателя, удалось запретить несколько изданий книги и ряд театральных постановок), и других поклонников «Улисса», заявляющих, что Блумсдэй упрощает роман, сводит его к площадному действу, хороводу ряженых на потребу публике. В этом, юбилейном, году Блумсдэй отмечали с особым размахом — фестивалем под названием «РиДжойс Дублин-2004», в рамках которого состоялись около сотни акций. К тому же, в течение всего лета ирландские телевизионные каналы транслировали программы и фильмы о Джойсе и его творении. Правда, кульминацию торжеств перенесли на 14 июня, чтобы Блумсдэй, как и в романе, пришелся на будни. Поэтому неизменные завтраки с почкой были сервированы в Дублине на О’Коннел-стрит (для всех желающих и совершенно бесплатно) двумя днями раньше.
Юбилейные торжества прошли и в других странах (территория праздника давно уже не ограничивается одной лишь Ирландией) — «блумомания» с одобрения и при поддержке министерства культуры Ирландской Республики завоевала почти полмира. К «джойсофилам» официально присоединились Бразилия, Китай, Австралия, Египет и Россия. «У нас» сцены из «Улисса» читали по радио, в столичной ВГБИЛ (Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы) была устроена выставка, посвященная писателю, а в театре «Школа драматического искусства» подготовили грандиозный перформанс: в течение суток актеры играли и читали «Улисса» одновременно во всех помещениях театра.
То, что происходит сейчас с «Улиссом», довольно часто сопровождает бытование популярного произведения, благодаря стараниям читателей, тесно связывающего словесность и действительность. Вероятно, День Блума — единственный международный праздник, посвященный произведению искусства, но есть и другие примеры, демонстрирующие способность литературы вырываться из переплета. «Бедная Лиза» Карамзина (поклонники повести еще в конце XVIII столетия собирались у водоема, где по воле автора утопилась героиня); «Приключения Шерлока Холмса», обеспечившие Бейкер-стрит неиссякающим до сих пор потоком «паломников»; «Мастер и Маргарита», на весь мир прославившие район Москвы в окрестностях Патриарших прудов и сделавшие его постоянным местом встреч ценителей творчества М. Булгакова; «Властелин колец» Дж. Р. Р. Толкина, почитатели которого уже давно перенесли место действия волшебной трилогии в реальный мир и проч. И все же Блумсдэй — событие исключительное, поскольку речь идет о популяризации произведения, чьи отношения с читателем складываются сложно. Несмотря на сюжетную простоту, «Улисс» — трудный текст, наполненный бесконечными литературными, религиозными, историческими, мифологическими аллюзиями, что превращает его чтение в настоящий подвиг. И подвиг этот готов совершить далеко не каждый.
Первое полное отечественное издание «Улисса» состоялось в «Иностранной литературе» в 1989 году. Перевод стал плодом совместных трудов В. Хинкиса и С. Хоружего, значительно переработавшего имеющийся вариант и завершившего работу после смерти своего коллеги. Комментировала роман Е. Ю. Гениева. Публикацию первого «эпизода» (так сам автор обозначил то, что традиционно именуется частями) в январском номере предваряло вступительное слово академика Д. С. Лихачева, очень точно сформулировавшего суть отношений читателя с этим текстом: «Мне кажется, не следует себя обманывать и думать, что Джойс найдет себе массового читателя. Он не найдет себе такого массового читателя. <…> Почему «Улисс» не может быть прочитан массовым читателем? Потому что не может быть и массового читателя, который бы мог подслушать наши мысли. Ведь мы все мыслим так, как пишет Джойс. <…> Но при этом очень важно помнить, что это мысли, поток мыслей, поток сознания, свойственный высокоинтеллектуальному человеку. Не следует думать, что каждый из нас способен мыслить как Джойс, <…> проза его потому и сложна, что это мысли, строй мыслей гениального человека».
Так как же, каким образом, благодаря чему, такая книга сумела преодолеть пределы довольно ограниченного литературного и окололитературного пространства и надежно закрепиться во внешней реальности? Не потому ли, например, что Джойс детально и подробно эту реальность описал? Писатель точно запечатлел на страницах «Улисса» едва ли не весь Дублин начала XX века и говорил, что, если город исчезнет с лица земли, его можно будет восстановить по книге. Интересный факт, свидетельствующий о «топографической дотошности» ирландца, приводит П. Вайль в книге «Гений места». Джойс создавал «Улисса» вдали от родины и прислал как-то из Триеста своей тетке открытку с вопросом: «Есть ли за сэндимаунтской церковью Звезды Морей деревья, видимые с берега?»[4]. Так важно ему было соблюсти точность в деталях! И благодарная реальность ответила взаимностью — сохранила «Улисса» даже для не слишком образованных потомков. Говорят, на улицах Дублина, в местах, описанных в романе, в дома и тротуары вделаны плиты с цитатами из книги. Волей-неволей прочитаешь. Но объясняет ли это и всемирную, внеирландскую увлеченность Блумсдэем?
Возможно, дело в другом. Дата «16 июня 1904» выбрана Джойсом неслучайно — считается, что таким образом он решил увековечить время своего первого свидания с Норой Барнакль, будущей миссис Джойс. И «Улисс», в первую очередь, — роман о любви, о жизни. Запечатлев один, ничем не замечательный день человеческого существования во всем его многообразии — от справления естественной нужды до философских размышлений, — Джойс как будто заключил в строки своего романа само бытие, бьющую ключом жизнь, так и норовящую вырваться и вырывающуюся из слишком узких для нее литературных рамок. И может быть, парадоксальный прорыв «Улисса» в мир — очередное доказательство тому, что реальность всегда могущественнее своего художественного отражения. Усложненная литературная форма не смогла скрыть истинного содержания романа и удержать заключенную в нем жизнь от слияния с вечным потоком бытия, частью которого она, несомненно, является.
Но есть и другой ответ. Вопреки логике, не терпящей замкнутых кругов в определениях, судьба «Улисса» сложилась так, потому что «Улисс» — это «Улисс». Гениальная книга, созданная, очевидно, гением. А ведь гений и его творение — всегда вне пространства, вне времени, вне контекста. Гениальность каким-то мистическим, не подвластным осознанию простых смертных образом в любые времена находит дорогу в мир, даже вопреки желанию последнего. Почему празднуют Блумсдэй? Потому что.
Екатерина Гениева о несостоявшемся священничестве и состоявшемся писательстве
«Иностранная Литература». В этом году мир довольно активно отмечал юбилейный Блумсдэй. Екатерина Юрьевна, свидетельствует ли это о том, что «Улисс», артефакт элитарной культуры, стал частью «маскульта», заинтересовал наконец широкую публику?
Екатерина Гениева. Я бы не сказала. Блумсдэй остается сугубо ирландским явлением. Несмотря на сложные отношения Джойса с его страной, которые можно определить расхожим понятием «любовь-ненависть», было достаточно и неприятия, и внутренней, чаадаевской, любви. Джойс — очередной блистательный пример ирландской литературы, которая на протяжении веков считалась английской, так как писалась на английском языке; по масштабам он сопоставим со Свифтом, Уайльдом, Голдсмитом. Все они оказали влияние очень глубинное почти сразу и до конца, думаю, не осознанное до сих пор. Таков и автор «Улисса». Это понимали его ученики, Хемингуэй и Фицджеральд, для которых он был мессией слова и революционером метода изображения жизни. Рассказы Хемингуэя, если с чем и можно сопоставить, так это с «Дублинцами» Джойса. После Джойса, по мнению этих писателей, все слова оказались мертвы. В этом смысле он явление сугубо ирландское и одновременно — всеевропейское, всемирное. И, конечно, дерзновенное изображение в литературе одного дня, 16 июня 1904 года, не могло остаться незамеченным в такой маленькой стране, как Ирландия, со всеми ее чаяниями, интересами и амбициями.
Официальное празднование Блумсдэя, публичные чтения «Улисса» начались не сразу после написания романа, ведь с момента его первой публикации шли бесконечные судебные процессы. Но когда роман разрешили, кто-то из радиорежиссеров додумался прочитать эту — почти по Белинскому — «энциклопедию» ирландской жизни на разные голоса за один день. Действо стало культовым, традиционным, ирландским.
В России начали отмечать Блумсдэй только в нынешнем году. По радио проходили чтения романа. Но сделать это совсем по-ирландски не удалось, так как в русском переводе текст «Улисса» «разбухает» и не умещается в пределы одного дня. Пришлось ограничиться отдельными фрагментами. Да я и не думаю, к вопросу о массовой культуре, что многие в состоянии прослушать весь текст целиком. Хотя радиослушателям было интересно. Но сказать, что «Улисс» проник в массы не совсем правильно. Интерес к нему в России, несомненно, сейчас больше и острее, чем на Западе, если не считать Ирландию. И нам только кажется, что стремление отметить Блумсдэй охватило весь мир.
«ИЛ». Как объяснить наше русское и, как оказывается, довольно специфическое отношение к этой книге?
Е. Г. Дело вот в чем… Мы ведь несчастная, хотя и великая страна, которая, опередив другие науки и культуры во многом, сами себя, как змея свой хвост, съели… Выгоняем писателей и ученых, а затем многое осваиваем снова, с самого начала. Что-то подобное приключилось и с «Улиссом». История советско-российской «джойсианы» достойна пера мастера детективного жанра. Ведь в нашей стране роман начали переводить практически сразу после выхода книги в свет. В 20-е годы в альманахе «Новинки Запада» был опубликован перевод некоторых фрагментов этого чрезвычайно сложного текста. Но потом всех, кто работал над переводом, посадили. В частности, моего родственника Игоря Романовича. Ему было всего 27 лет, и он никому ничего плохого не сделал. Просто занимался «Улиссом». И за это отправился в застенок… И когда в «Иностранной литературе» в 1989 году мы готовили публикацию «Улисса», то долго думали над тем, как лучше преподнести роман читателю, который знакомился с ним заново и будто впервые. Наша сегодняшняя страсть к книге Джойса связана с тем, что ее запрещали, изымали из библиотек. И еще. Джеймс Джойс был очень неприятным человеком. Его переписку с Норой Барнакль, недавно опубликованную, читать просто невозможно. Он был весь какой-то исковерканный, искореженный. Этому есть объяснения. Самонговорилосебетак: «Spoilt priest is a spoilt priest forever»[5]. Ведь он собирался стать священником, но не стал. От первоначальной идеи осталось иезуитское отличное математическое образование. Прибавьте непростую обстановку в семье, конфликт с фанатичной матерью. Не знаю, было ли это проявлением фрейдистского комплекса или нормальными человеческими отношениями, но самые проникновенные сцены «Улисса» — сцены, связанные с образом матери… Примеров подобной искореженности в нашей литературе масса. И Джойс — мировая фигура в том смысле, что сумел воплотить в книге этот дышащий мир. Как? Он был гением, судя по всему.
«ИЛ». С вашей точки зрения, празднование Блумсдэя отнюдь не свидетельствует о популярности романа. Тогда как он «живет» в наше время? Кто его читает, если читает вообще?
Е. Г. Я думаю, его читают просто образованные люди. И, конечно, писатели. Чего стоит одно то, что два человека, определившие движение отечественного поэтического слова, Анна Ахматова и Осип Мандельштам, внимательно читали роман и взяли для своих произведений эпиграфы из «Улисса». Все наши сегодняшние букеровские лауреаты, а также авторы популярных романов и детективов, складывается такое впечатление, читали «Улисса». Это не значит, что, например, Людмила Улицкая прочитала книгу и следом написала «Казус Кукоцкого». Конечно, не так примитивно. Но влияние Джойса очень глубокое и может быть неосознанное. Он действительно повлиял на огромное количество людей. Известно, что Сергей Эйзенштейн написал раскадровку и «Дублинцев», и «Улисса», но не закончил работу. А почти слепой Джойс, не видевший ничего на расстоянии более полутора метров, смотрел, прильнув к экрану, «Броненосец ▒Потёмкин’». Зачем? «Монтаж», — говорил он. Он читал произведения, которые шли после него, ему было интересно отслеживать свое влияние. Блумсдэй — библия современной литературы. Но обычный человек на сон грядущий этого читать не будет.
«ИЛ». Почему? Проблема только в форме этого произведения или и в его содержании тоже?
Е. Г. Давайте подумаем, о чем «Улисс»? О том, как три человека проводят один день, воплощающий весь мир и вечность. Но по-моему, это только канва. Смысл «Улисса» в том, что Джойс, подобно Диогену, ищет человека. И находит его в Блуме, который, в свою очередь, тоже ищет человека. У Леопольда Блума погиб ребенок, и он ищет того, кто заменит его, поможет забыть боль. И находит блестящего и умного Стивена. Встреча в «Цирцее» — встреча двух мятущихся душ. А Мэрион, чего ищет она? Как Стивен и Леопольд, она ищет человека. Того, кто способен согреть… Джойс намеренно удалял из текста все, что могло раскрыть его смысл. Так, в эпизоде «Циклопы» на вопрос одного из циклопов, что такое жизнь, Блум произносил в черновом варианте ключевую для всего романа фразу: «Это любовь между мужчиной и женщиной». И автор вычеркнул ее как слишком «объясняющую». Исследователи, как беспомощные слепые котята, довольно часто попадают в расставленные Джойсом ловушки и, оказавшись в плену джойсовского письма, ищут в романе то, что совершенно верно называется модернизмом, но пропускают то, ради чего умные ирландские режиссеры создают Блумсдэй, — вечную историю человеческой жизни.
«ИЛ». Джойс наполнил «Улисс» столькими загадками, что мы привычно относимся к роману как к шифру. Возможно ли в принципе «расшифровать» его до конца, так, чтобы он стал «прозрачным»?
Е. Г. Оригинальный английский текст никогда не станет прозрачным для тех читателей, для кого это не родной язык. Но перевод — другое дело. Ведь перевод — уже интерпретация или, воспользуюсь вашим определением, уже расшифровка.
«ИЛ». Вы сами комментировали джойсовский текст, но тем не менее задам вопрос о полезности этого жанра. Ведь для многих комментарии — «балласт», лишь утяжеляющий и без того непростой процесс знакомства с «Улиссом». Что, если публиковать роман по западному образцу: комментарии и текст отдельными изданиями?
Е. Г. Думаю, без специальных пояснений не удастся понять и половины. Вряд ли такое чтение имеет смысл. Я комментировала роман для того, чтобы читатель, окажись он, как и я когда-то, в Дублине впервые, попал в город, «знакомый до слез». Затем нужен и Блумсдэй. Ведь это игра, дань уважения, попытка пригласить к чтению.