Роман. Вступление А. Ливерганта
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2004
Перевод Е. Суриц
Согласно Бэрил Бейнбридж
Союз двух писателей, из которых один — автор, а другой — герой его книги, не нов и издавна — и в русской и в зарубежной литературе — “обречен на успех”.
Романизированные биографии, на обложке которых под именем М. Булгаков стоит имя господина де Мольера, под именем Ю. Тынянова — имена Пушкина, Вазир Мухтара или Кюхли, а под именем Моруа — имена Дизраэли, Бальзака или Монтеня, такие давно уже вошедшие в золотой фонд мировой классики романы, как “Лисы в винограднике” Лиона Фейхтвангера или “Лотта в Веймаре” Томаса Манна, даже сейчас, во времена, не самые к чтению располагающие, не залеживаются на полках книжных магазинов. И то сказать, кому как не писателю сочинять жизнеописание другого писателя? Ему, как говорится, и карты в руки.
Лучше всего “поддаются” романизированным биографиям те писатели (художники, ученые, музыканты, государственные деятели), которые прожили яркую, полную незабываемых событий жизнь, — вот почему литераторы с такой охотой берутся за жизнеописание Байрона, Караваджо, Петра Первого или Черчилля. Однако привлечь биографа может и великий человек вроде Гоголя, Свифта или Канта, чья жизнь довольно скудна на события и при этом есть в ней — как не быть — какие-то темные, неизведанные места, которые позволяют подменить документальное свидетельство художественным вымыслом.
Таким темным местом в жизни авторитетнейшего английского просветителя, законодателя литературных мод восемнадцатого столетия Сэмюэля Джонсона (1709-1784), равно талантливого лексикографа, публициста, критика, поэта, драматурга были его отношения с Эстер Трейл, женой его близкого приятеля пивовара Трейла, в чьем доме он часто и подолгу гостил. Известно, что Джонсон был очень привязан к семье Трейлов, к их детям, принимал участие в их воспитании, особенно же был расположен к миссис Трейл, с которой дружил, переписывался и которую, по своему обыкновению, обучал житейской мудрости. Сведений о том, что великого английского писателя и жену пивовара, мать восьмерых детей, связывали отношения более близкие, не существует или, во всяком случае, не сохранилось, и это, помимо естественного интереса к незаурядной личности доктора Джонсона, и явилось, надо полагать, творческим импульсом для современной английской писательницы Бэрил Бейнбридж.
Впрочем, пальма первенства в жизнеописании Сэмюэля Джонсона принадлежит вовсе не ей, хотя и тоже литератору. Первая, давно ставшая классической биография Джонсона сочинена более двухсот лет назад шотландским юристом и писателем, другом и почитателем автора прославленного “Словаря английского языка” Джеймсом Босуэллом (1740-1795), который многие годы “конспектировал” изречения своего кумира, открыв тем самым популярный жанр “бесед с великим человеком”, в котором написаны не менее знаменитые “Разговоры с Гëте” Эккермана или, скажем, Лидии Чуковской с Анной Ахматовой.
Джеймс Босуэлл и Бэрил Бейнбридж (награжденная, кажется, всеми возможными литературными премиями, кроме разве что одной из самых престижных в сегодняшней Англии премии Сэмюэля Джонсона за лучшее произведение в жанре non-fiction) идут, однако, путями совершенно разными. Вопреки названию, в “Жизни Сэмюэля Джонсона” Босуэлла суждениям великого человека, непревзойденного острослова, которого англичане и по сей день цитируют ничуть не реже, чем мы Пушкина или Грибоедова, уделяется места не в пример больше, чем его жизни; в “Согласно Куини”, напротив, в фокусе авторского внимания не взгляды почтенного классика, а его жизнь — последние, самые тяжелые и беспросветные годы жизни.
На страницах романа Бейнбридж, не раз, кстати сказать, отдававшей в своем творчестве дань истории, жизнеописанию известных людей и событий прошлого (в ее книгах фигурирует первооткрыватель Северного полюса капитан Скотт, описаны гибель “Титаника”, перипетии Крымской войны), доктор Джонсон мало похож на героя классического босуэлловского труда. Словно отталкиваясь от неустанного, хотя порой и трогательного славословия Джеймса Босуэлла, Бейнбридж рисует своего героя не живым памятником, третейским судьей, подавляющим умом и эрудицией своих собеседников, а сумасбродным, запальчивым стариком, который ведет себя так, “как будто рядом нет ни живой души”, человеком, по меткому выражению миссис Трейл, “припечатывающим свои сужденья”. Опускает Бейнбридж с небес на землю и прочих великих людей эпохи, друзей и соратников доктора. Признанный классик английской литературы и театра Оливер Голдсмит у Бейнбридж “слишком уж рисуется”, он то умен, то непроходимо глуп. Знаменитый исполнитель Гамлета и Отелло, переигравший все главные роли шекспировского репертуара Дэвид Гаррик на страницах романа большей частью фиглярствует; нелеп, карикатурен и Хогарт, пославший в подарок Эстер Трейл обезьянью лапку на серебряной подставке. Босуэлл же (выведен в “Согласно Куини” и он), по меткому выражению того же Голдсмита, и вовсе “не стоит разговора”. Джеймсу Босуэллу важнее было дать не портрет эпохи, на что он в сущности не претендовал, а портрет своего кумира. Читатель же книги Бейнбридж с первых страниц погружается в английский — столичный и провинциальный — быт восемнадцатого столетия, воссозданный писательницей весьма искусно и правдоподобно.
Согласно Куини, дочери женщины, которую вымышленный Джонсон страстно и безответно любит, и в самом Джонсоне, и в людях, его окружающих, трагизма, пожалуй, не меньше, чем эксцентрики. По версии Бейнбридж, Джонсон тяжко болен, ощущает себя неудачником, теряет ореол все знающего и все постигшего, все более проникается “тщетой людских желаний”, тогда как босуэлловский Джонсон выступает в литературных и житейских спорах в роли эдакого deus ex machina. У Бейнбридж, иными словами, Джонсон — живой человек, из плоти и крови; из плоти и крови и век Джонсона. Прочитавший роман едва ли узнает благопристойный, солидный, умиротворенный английский “век разума”. У Бейнбридж это, скорее, век безумия, век суеверий, пороков и чудовищных политических и литературных предрассудков, которые консерватор Джонсон, этот “Калибан от литературы”, как метко прозвал его один из современников, не только разделяет, но и нередко насаждает.
Именно таким — горьким, лишенным иллюзий, сугубо современным, несмотря на искусно архаизированную речь персонажей и тщательно выписанные старинные обычаи и нравы — постскриптумом к панегирику Босуэлла и читается Жизнь доктора Джонсона, согласно Бэрил Бейнбридж.
А. Ливергант