Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2004
Перевод Антон Нестеров
Август Кляйнзалер[1]
Сочинение стихов (прошу не путать это занятие с потугами на сочинение стихов и тем паче — с производством продукта, который стихами лишь прикидывается) по самой своей сути сопряжено с одиночеством и отдает патологией. А учитывая, что сила, стоящая за поэтом, не что иное, как Эрос, — занятия поэзией с неизбежностью разрушают или опустошают стихотворца. Можно без особого риска провоцировать молодых людей лепетать что-то невнятное, подражая сезонной моде, и рядиться во взрослые одеяния — «вот какие мы большие!». Весьма скоро эти занятия набьют им оскомину, и они вернутся к своим компьютерным бродилкам и общепринятым шаблонам поведения. Но подталкивать на поэтическую стезю тех, у кого есть дар — или просто неодолимая склонность к поэзии, — все равно что подсаживать на сильнодействующий наркотик или вовлекать в любовную связь с маньяком. Наркотики или безумный роман оставят по себе массу сильных впечатлений и послужат довольно поучительным опытом, даже, может быть, подтолкнут писать стихи. Но, скорее всего, они же вас и убьют.
Тут нет поля для игры, вот в чем дело. Настоящих поэтов — в любой стране, в любую эпоху — слишком мало. Их не хватит, чтобы заполнить какой-нибудь светский салон — не говоря уж об университетской аудитории или спортивной арене. А если вам удалось-таки свести нескольких стоящих поэтов в том самом салончике — вряд ли из этого выйдет хоть что-то достойное внимания. Разве что весьма скоро вы почувствуете удушье: присутствующие настолько заняты собой, настолько одержимы паранойей и взвинчены, что, кажется, из помещения буквально выкачали воздух. Может, предложить им пропустить по рюмочке и они расслабятся? Бесполезно. Знаете, что бывает, если в камин плеснуть спирта?
Да, у поэтов бывает в жизни период — лет так до 35, — когда они не без пользы для себя общаются с одним-двумя единомышленниками, «обкатывая» в таких разговорах свои идеи и взгляды, критикуют сделанное. Но такие «союзы» — при том, что посторонних в них не пускают, — быстро перегорают: все кончается какой-нибудь жалкой неловкостью, если не гадостью, ибо нет двух поэтов в равной степени одаренных, в равной степени оригинальных; и со временем становится очевидно: один из партнеров необратимо ушел вперед, оставив другого прозябать там, где тот остановился. Искусство жестоко. И речь не о «подсиживании», столь обычном в жизни и карьере. Речь идет о таланте, а талант — либо он есть, либо его нет. Как в спорте, здесь не бывает справедливого воздаяния за усилия. Здесь не дают форы слабейшему — это не гольф. В искусстве нет скидок на пол, этническую принадлежность, расу. Всё, что встречает поэт на своем пути, будет пущено в дело: использовано, выжато — и оставлено в прошлом.
Поэзия совершенно бесполезна обществу. Поэты — не «антенны расы»[2], не те, «кем жив язык»[3]. Поэзия — не терапия. Пусть себе дети в школе сочиняют стишки — риска тут нет никакого, оно даже мило — как хоровое пение на уроках музыки или игра в ручеек на переменке. Возможно, из поэзии могут извлечь некую пользу потрепанные жизнью дяди и тети, сочиняя невнятные вирши о том, что им пришлось вынести, — при условии, что сии тексты будут храниться в закрытом на ключ ящике стола. Но я не припоминаю ни одного общества, где была бы распространена практика намеренного вовлечения молодых людей в занятия поэзией, для чего существовали бы некие формальные институции, пройдя которые юные адепты поэзии достигали бы поэтической зрелости, научались быть поэтами — и в конце получали бы соответствующий подтверждающий их статус сертификат[4].
Такого общества просто не существует. За исключением общества, в котором мы живем. «Призвание Америки — все ставить на деловую основу». И индустрия «CreativeWriting» — феномен чисто американский. Феномен, породивший целую популяцию не отягощенных иными занятиями упертых молодых людей в возрасте от 25 до 35 лет, у которых на руках удостоверение, что они — «патентованные поэты», закончившие специальные курсы, — и теперь эти «вьюноши» с остервенением и пронырливостью сетевых торговцев, ищущих, где бы добыть стартовый капитал, принялись изо всех сил друг с другом соперничать, превратив соперничество в свое призвание. Не знаю, право, отражается ли эта их деятельность на чем-либо кроме публикаций, распределения премий, признания и, возможно, конкуренции за преподавательские места в колледжах. Но я точно знаю, что этих поэтов — тысячи, и если кто-то из них озабочен тем, как бы написать хоть одно стоящее стихотворение, то вряд ли их наберется с дюжину, а остальные думают лишь о том, как бы продать все, что тоннами выходит из-под их пера, — и продать по максимальной цене. Типично американский подход, и тут воистину «Боже, храни Америку».
Когда на вас извергаются тысячи тонн специфического продукта — будто прорвало канализацию, — не стоит удивляться, что в воздухе разлит некий нездоровый запах. Фактически именно выпускники курсов «CreativeWriting» и их циничные наставники, эти повитухи бездарности, ответственны — будем называть вещи своими именами — за повисший в воздухе аромат, а в результате — поэзию больше не считают за литературу, литература — это романы, пьесы, а поэзия — это мир в себе, интересный только тем, кто непосредственно в нем вращается и делает на этом свой маленький бизнес. И стоит ли удивляться, что серьезный читатель, когда-то интересовавшийся поэзией наряду с прозой, документалистикой, сочинениями по истории, биографиями, исключил стихи из круга серьезного чтения? То, что он видит на страницах литературных журналов, — дерьмо.
Для поэзии утрата читателя означает если не летальный исход, то катастрофу. И худшего времени для этой коллизии трудно представить: питательная среда существования современной поэзии — город, но растущая плата за жилье гонит горожан в пригороды, обрекая на своего рода изоляцию; прибавьте к этому уход подрастающего поколения в «виртуальное заэкранье», — скоро наши дети пропадут там, как Алиса в Зазеркалье, — для этого поколения язык постепенно теряет свой устный характер, звучание — то, что составляло саму плоть и кровь стиха.
Среда отравлена, а это влечет за собой целый ряд патологий. Одно из главных проявлений патологического состояния поэзии – глубокое отчаянье серьезных поэтов или тех, кто ревностно пытается овладеть искусством поэзии. Каналы взаимодействия с читателем перерезаны или пережаты, привратники, допускающие в «поэтическое собрание», — либо ограниченные невежды, либо мошенники, либо то и другое сразу, квалифицированная аудитория — почти отсутствует, а что до эрзац-аудитории «CreativeWriting», то она не обладает необходимыми навыками чтения, одержима недоброжелательностью и при этом не способна хотя бы в минимальной степени уловить, что на самом деле происходит в пространстве стихотворения, стоящего наособицу от гималаев чепухи, заслонившей собой «поэтический пейзаж».
Молодым поэтам недостает решительности, сил и таланта, и они стремятся укрыться в резервациях, сбиться в кучку — так что вскоре даже их облик и манера одеваться становятся униформой группы. Сторонники «Поэзии языка» — по большей части студенты, подвизающиеся в изучении истории искусства, архитектуры, или мученики Я-З-Ы-К-А — напоминают своим обликом контингент концлагеря. Кто из них играет при этом роль охранников, а кто — заключенных, по виду определить невозможно: одинаково изможденные, стриженные под бобрик, на лицах — очечки без оправы и выражение неизбывной серьезности. Они вечно чем-то раздражены: по их мнению, суровость и нелицеприятность идут рука об руку с неприятием и ниспровержением таких буржуазных ценностей, как синтаксическая структура предложения и внешняя референция высказывания. Ничем не лучше выглядят и «Новые формалисты»[5], разве что у их поэтесс стрижки посимпатичнее. Что до поэтов из этого лагеря — как и их антагонисты, отстаивающие постмодернизм, они привыкли на все смотреть с мрачным подозрением. (Да и как не быть угрюмым, когда ты пытаешься изгнать свободный стих из современной культуры: та еще работенка!) Но «Новым формалистам» свойственна и некая отличительная черта, запечатленная в самом облике этих поэтов: их отличают нахмуренные брови и сморщенный нос, будто они вошли в помещение, где кто-то испортил воздух, да только они никак не сообразят, кого же это угораздило. Есть еще «Нью-йоркская школа» — эти кругами ходят вокруг церкви Святого Марка[6], всем своим видом выражая почтение и трепет, будто пришли на поклонение ко Гробу Господню. Затруднюсь сказать, насколько есть что-то общее в выражении лица у членов этой группы, однако они вовсе не стремятся демонстрировать свою неприязнь по отношению к «антагонистам». На выгороженной этими поэтами «священной территории» продолжает бытовать традиция некой насмешливой веселости и поверхностности, чего не избежали даже самые воинственные из «охранителей традиции».
Что же в итоге? Увы: слушатели «CreativeWriting» из Айовы шлют e-mail за e-mail’ом стипендиатам программы Уоллеса Стайнера в Стэнфорде[7], которые, как и они, презирают стипендиатов фонда Брауна, — последних, в свою очередь, начисто игнорируют хьюстонцы. Следить за этим — увольте! В конце концов, весьма скоро все они займутся зарабатыванием денег, нарожают детей, а о годах, отданных «CreativeWriting», будут говорить шепотом — как мои родители о годах своей юности, когда они состояли членами Партии (коммунистической, разумеется). Я же хочу только одного. Пусть все эти «юные дарования» заткнутся и разбредутся по домам. Но что с того? Посмотрите на горизонт. На подходе новые орды. Они еще многочисленнее, еще бездарнее — и еще агрессивнее.