Рассказ. Перевод с английского М. Лорие. Вступление И. Бернштейн
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2004
Мы были очень бедны, но не так бедны, как солдаты. До войны все было иначе, но с тех пор как началась война, мы жили все беднее и беднее, а все-таки были не так бедны, как солдаты.
Солдаты стояли лагерем в долине возле нашего дома. Было это в конце года — кажется, тысяча семьсот восьмидесятого. Зима еще только-только начиналась, и в тот день, когда они пришли, снег запорошил всю долину, спускавшуюся к реке, которая видна была из нашего дома. Наш дом стоял на холме, высоко над долиной, и рекой, и заречными полями. Мать все, бывало, смотрела в долину. Она говорила, что когда вернется отец, мы увидим, как он едет вверх по долине от реки. Отец был капитаном, служил в 3-м Континентальном полку. Все это случилось еще до того, как его убили.
Солдаты пришли берегом реки по проселочной дороге и завернули в нашу долину, чтобы здесь расположиться лагерем. Это были бойцы Пенсильванских регулярных войск, все худые, кожа да кости, и с усталыми лицами. Мы побежали их встречать, и они махали нам в знак приветствия. Мне было совестно перед ними, такой я был толстый и здоровый.
Во главе колонны ехал верхом командир, а чуть позади него — адъютант. Увидев меня, командир пустил лошадь в галоп, подскакал ко мне, осадил лошадь и перегнулся через луку.
— Здорово, сынок, — сказал он.
Я ничего не ответил, потому что боялся, что он думает о том, какой я толстый, а сам он такой худой. Мундир на нем был разорван и весь в грязи, треуголка уныло обвисла. Но лицо его мне понравилось. Оно было худое, суровое, но небольшие синие глаза смотрели весело.
Однако мне не хотелось, чтобы он счел меня круглым дураком, и я лихо отдал ему честь.
— Так-так, — улыбнулся он, — из тебя выйдет хороший солдат. А сколько тебе лет?
— Десять, сэр.
— И как же тебя зовут?
— Бентли Корбатт, сэр.
— Ты, наверное, живешь в том большом доме на холме? А это твоя сестра?
— Да, сэр, — отвечал я, немного сконфуженный тем, что Энн такая маленькая. — Но у меня и еще есть, сэр.
— Еще один дом? — спросил он, по-прежнему улыбаясь.
— Нет, сэр. Еще одна сестра, она гораздо старше вот этой, Энн. А вы к нам не заедете, сэр?
— Пожалуй… Вы, значит, не за англичан?
— Что вы, сэр, — быстро сказал я, а потом добавил: — У меня отец служит в 3-м Континентальном полку. Он капитан, — закончил я гордо.
— Так, — сказал он, теперь уже без улыбки. Он задумчиво посмотрел на меня, потом перевел взгляд на наш дом. — Так, — повторил он. Потом продолжал: — Я генерал Уэйн. Ты, надеюсь, не откажешься познакомить меня с твоей матерью?
— Она умерла, сэр.
— Прошу прощенья. Тогда с твоей сестрой, раз она теперь хозяйка дома.
Я кивнул. Он наклонился, подхватил меня и посадил в седло впереди себя. Потом сделал знак адъютанту, тот посадил к себе Энн, и мы поехали к дому.
— Когда умерла твоя мать, сынок? — спросил он меня по дороге.
— Около трех недель, сэр, совсем недавно.
Я рассказал ему, как она все смотрела в долину.
— Отец, понимаете, еще не знает про нее. Сестра думает, что лучше ему не сообщать.
— Понятно. — Он серьезно кивнул головой, но синие глаза его были ласковые и веселые; они, кажется, никогда не теряли своего веселого блеска. Я изогнулся в седле, чтобы посмотреть, как войска втягиваются в долину. Солдаты уже шли через наш фруктовый сад, и многие нагибались на ходу и подбирали с земли гнилые яблоки. Он проследил за ними взглядом.
— Трудное это дело — война, особенно для солдат, верно? — Он словно и меня включал в их число.
— Не такое уж трудное, — ответил я спокойно, — для солдат.
Джейн поджидала нас на пороге, лицо у нее было очень серьезное, как всегда с тех пор, как умерла мать. Мы подъехали, и генерал спустил меня с седла прямо на ступеньку. Потом он спешился, отвесил Джейн учтивый поклон, сняв треуголку изящным жестом, точно она не была вся мятая и рваная.
— Мисс Корбатт? — осведомился генерал.
Джейн наклонила голову.
— Я — генерал Уэйн, Континентальная армия, Пенсильванские регулярные войска. У меня две тысячи солдат, которых я хотел бы разместить в этой долине — всего на несколько недель, надеюсь, но, возможно, и почти на всю зиму. Это, очевидно, ваша земля?
— Да. — Джейн сделала реверанс. — Да, это земля моего отца. Входите, пожалуйста. Мы поговорим в комнатах.
Генерал Уэйн переступил порог следом за Джейн, за ним шел его адъютант, а я шел за адъютантом. Энн попробовала было войти за мной, но я оттолкнул ее и сказал строго:
— Девчонкам здесь не место.
В гостиной меня не заметили, и я притаился в уголке. Джейн сидела на стуле, красивая как картинка, а оба военных стояли перед ней навытяжку.
— Видите ли, — говорил генерал Уэйн, — нам нельзя быть слишком далеко от англичан, и слишком близко тоже нельзя. Здесь для нас самое подходящее место.
— Кажется, я понимаю.
— Но вы знаете, что такое солдаты — две тысячи оголодавших солдат.
— У меня отец в армии, сэр.
— Ну, тогда спасибо. Вы храбрая девушка.
— Нет-нет, — быстро перебила его Джейн. — Благодарить меня не за что. Мне самой будет спокойнее, если рядом войска.
Генерал Уэйн улыбнулся печально.
— Едва ли. Не так уж приятно, когда твой дом превращают в поле сражения. Как ни взгляни, а война — жестокое дело.
— Я знаю, — сказала Джейн.
— Дом мы взяли бы под штаб-квартиру. Это значит — постой для меня и двух-трех офицеров. И комната, где заниматься делами.
Джейн кивнула.
— Я надеюсь, вам будет здесь удобно.
— Вы очень добры. А теперь разрешите откланяться и договоритесь, пожалуйста, обо всем с капитаном Джонсом.
Генерал вышел из комнаты, я за ним. Во дворе он с любопытством оглянулся на меня.
— Надо полагать, — сказал он задумчиво, — ты, когда вырастешь, тоже захочешь быть солдатом.
— Да, сэр.
Лицо его было очень серьезно, губы вытянуты в нитку. Одной рукой он взъерошил мои длинные волосы; другая то сжималась в кулак, то разжималась.
— Давай-ка, — заговорил он, — давай-ка я назначу тебя при себе особым адъютантом, чтобы помогать мне, если я за чем недогляжу.
Меня так и распирало от гордости, я был до того рад, что чуть не заорал во весь голос; но я сдержался, отдал ему честь и сказал только: “Очень хорошо, сэр”. И долго еще стоял, глядя ему вслед, пока он спускался в долину.
Я не мог сразу вернуться в дом. Мне нужно было побыть одному в своей славе; и я стоял тихо-тихо, глядя вдаль, туда, где река под лучами заходящего солнца казалась блестящей красной лентой. Постояв так немножко, я вошел в сени.
Из гостиной доносился смех Джейн, это меня удивило: со смерти матери она еще ни разу не смеялась. Я вошел — и правда, она стояла там с адъютантом и смеялась каким-то его словам. Увидев меня, она умолкла, а капитан Джонс шагнул ко мне, протягивая руку.
— Здравствуйте, сэр, — сказал я с достоинством, помня, что я теперь военный.
— Здравствуйте, — ответил он.
— Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у нас, Бентли, — сказала Джейн.
— Знаю.
Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
— Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни. Я всегда считал, что наш дом — скучное место, потому что мне не с кем было играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат — и в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек — черных, безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
А солдаты! Я подружился с многими из них до того, как явился книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня “лейтенант”, и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я таскал для них на кухне лепешки и хлеб — у нас у самих было не так уж много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того, что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые все были — смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье — и тогда все будет не в пример лучше.
Надвинулась зима, а солдаты всё стояли у нас в долине. Их подходило всё больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне: затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился, как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война — очень странная вещь, в ней многое непонятно.
В доме у нас стало людно. Гостиная служила генералу Уэйну штаб-квартирой, иногда он проводил там целые дни — писал, сидя за столом, принимал курьеров, отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет – значит, требует денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись вокруг этого. Целыми днями верховые подъезжали к дому и отъезжали, и не раз, проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
Наверно, капитан Джонс успел приглянуться нашей Джейн, да и неудивительно, ведь он столько времени проводил у нас в доме и такой был видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
Солдаты уже недели три жили в нашей долине, когда явился книгоноша. Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране, продавали на фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и сами писали книги, печатали их и продавали, вот как пастор Уимс — свои рассказы из жизни генерала Вашингтона.
Так вот, книгоноша появился однажды под вечер, приехал верхом, но не от реки, а по тропинке, что вела к нам из-за холмов. На нем было поношенное домотканое платье и старая широкополая шляпа, а к седлу с обеих сторон приторочены пачки книг. Он не стал подъезжать к дому, а остановился у сарая, и я побежал к нему поглядеть, что он привез. Я знал, что это книгоноша, и знал, что за войну они почти совсем перевелись.
— Эй, — закричал я, — эй, книгоноша, здравствуйте!
Он посмотрел на меня очень серьезно и сразу мне ужасно понравился. Глаза у него были маленькие, синие, блестящие, как у генерала Уэйна, длинные льняные волосы падали на плечи. Тогда он показался мне старым, как почти все взрослые, но едва ли ему было многим больше тридцати лет.
— Здравствуйте, сэр, — сказал он. Выговор у него был странный, но как будто знакомый. Я решил, что он приехал издалека, из самой глуши. — Как поживаете?
— Очень хорошо, — отвечал я. — А у вас есть книжки из Англии? Мы бы купили, хоть Джейн и говорит, что сейчас их нельзя читать.
— Почему же их сейчас нельзя читать? — спросил он.
— А у нас же, знаете, война.
— Да, это я знаю. Я сюда еле добрался из-за этих окаянных часовых.
Послушать его, так выходило, будто он не одобряет, что во время войны выставляют часовых. Потом взгляд его скользнул мимо меня, в долину. Он увидел, сколько там солдат и палаток, и сказал с удивленным видом:
— Ого, какой большой лагерь.
Я гордо кивнул головой.
— Да, тут чуть не все Пенсильванские регулярные войска.
Но ему, видно, не хотелось говорить об армии и о войне.
— Ты какие книги любишь? — спросил он, приглядываясь ко мне.
Тут я спохватился, какой я невежа.
— Зайдите в дом, — пригласил я его, — выпейте чего-нибудь, погрейтесь. Моя сестра, наверно, тоже захочет посмотреть ваши книги.
Он подхватил свой товар и пошел за мной на кухню, и пока Мэри, кухарка, ставила чайник на огонь, я побежал за Джейн. Джейн всегда радовалась, когда появлялся книгоноша, — все-таки живой человек.
— Простите, что мы принимаем вас в кухне, — сказала она, — но дом наш превратился в самый настоящий бивак. Я бы предложила вам чаю, да чая у нас теперь нет — вы сами знаете.
— Вы, наверно, очень лояльная семья? — спросил книгоноша.
— Мой отец служит в 3-м Континентальном, — тихо ответила Джейн.
Книгоноша посмотрел на нее, точно знал, о чем она думает – что, мол такому крепкому мужчине куда больше пристало бы служить в армии, чем разъезжать по дорогам со связкой книг. По губам его поползла улыбка, и он сказал:
— Кто-нибудь должен же продавать книги. Они нужны не меньше, чем война.
— Может быть, — сказала Джейн.
Тут меня позвала Энн, и мы с ней пошли в долину. Когда я вернулся, книгоноша показывал Джейн свой товар.
Книги были разложены на полу, а они с Джейн стояли на коленях, близко друг к другу, и в сумерках его льняные волосы красиво выделялись рядом с темными волосами Джейн. Когда я вошел, Джейн подняла голову.
— А ты не хочешь посмотреть книжки, Бентли?
— Я был в долине, — ответил я важно. — Там большое оживление. Думаю, войска скоро выступят, пожалуй, в конце этой недели, а то и раньше.
Книгоноша глядел на меня очень внимательно, у меня даже мелькнула мысль, что это странно, раз он совсем не интересуется войной. Но я тут же забыл об этом и стал разглядывать книжки вместе с Джейн. У него было много детских книг с разноцветными картинками, мы таких почти и не видели. И все их он, видно, прочел — я еще не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил о книгах. И о книгах для Джейн он тоже говорил, и я видел, что многое в нем нравится Джейн так же, как мне.
Я пообедал, и когда кончил обедать, Джейн все еще разговаривала с книгоношей о книгах и обо всяких других вещах. Тогда я вышел на крыльцо, где капитан Джонс курил трубку.
— Это что за оборванец? — спросил меня капитан Джонс.
— Да так, просто книгоноша.
— Ах, просто книгоноша?
— Да, — кивнул я и подсел к нему для компании.
В тот вечер я сидел на кухне и слушал книгоношу. Он рассказывал не про войну, как солдаты, а про далекие чужие страны. Я чувствовал, что понравился ему, а меня к нему тянуло так, как никогда еще не тянуло к постороннему человеку. Позже пришла Джейн и тоже подсела к огню, и тогда книгоноша стал больше обращаться к ней. Кое-что из его слов я запомнил.
— Египет… словно старинное запястье в песке. Там три огромные пирамиды, они стоят все вместе, и когда смотришь, как за ними садится солнце… — И все в том же роде. Казалось, нет той страны, где бы он не побывал, хотя как было попасть туда книгоноше — этого мы не могли себе представить.
— А война? — один раз спросила его Джейн.
— Я иногда думаю о войне, — отвечал он, — но не знаю, нужна она или нет. Эта новая страна такая большая, такая пустынная — к чему из-за нее воевать?
— Наша Америка — очень красивая страна, — сказала Джейн.
— Да, и в ней много красивых женщин.
Не знаю, рассердилась ли Джейн на эти слова, только она ничего не сказала.
— Страна храбрых мужчин и красивых женщин, — продолжал книгоноша. — Вон солдаты там, в долине, медленно умирают с голоду — разве я не знаю? Как ни безобразна война, все мы ради нее делаем больше, чем в человеческих силах.
— И все-таки вы не настолько в нее верите, чтобы идти воевать?
— И без меня достаточно льется крови.
— Может быть.
— Я люблю книги, — сказал книгоноша. — Когда-то я мечтал о просторном доме, где мог бы спокойно доживать свои дни, и чтобы вокруг было много-много книг… и мир. Я часто мечтал об этом.
— Я понимаю, — кивнула Джейн.
— О чем только не мечтаешь, правда?
Когда я пошел спать, Джейн все еще сидела и разговаривала с книгоношей. Она сказала: “Спокойной ночи, Бентли”, а книгоноша пожал мне руку и сказал: “Не увлекайся войной, малыш”.
Ночью мне снилось то, о чем рассказывал книгоноша. Его устроили ночевать в сарае, потому что в доме не было места, и я уже предвкушал, как увижу его утром.
На следующий день в лагере было и того оживленнее. Все утро шел снег, но солдаты, высыпав из палаток, и под снегом продолжали учение, и к ним прибавлялись все новые и новые. Дома генерал Уэйн бушевал так, что я не решался заглянуть в гостиную. Среди дня к крыльцу подъехал высокий усталый офицер с двумя адъютантами и больше часа пробыл у генерала Уэйна. Я слыхал, как часовые шептались, что это — генерал Вашингтон, но это был совсем не тот великий человек, о котором я столько слышал, а просто высокий усталый мужчина в залатанном мундире.
Я побрел в кухню поглядеть на книжки, и пока я там был, вошел сам книгоноша. Я обрадовался, что он еще не уехал. Мне хотелось, чтобы он очень понравился Джейн и она уговорила бы его погостить у нас недельки две. Я готов был без конца слушать его мягкий, баюкающий голос.
— Вот, почитай-ка это, — сказал он, протягивая мне книгу Мэлори про короля Артура, и я пристроился с ней к огню.
Прошло еще два дня, книгоноша гостил у нас, и я заметил, что Джейн проводит с ним все больше времени. А капитану Джонсу это было явно не по душе. Прежде я видел раз, как он обнимал Джейн, и когда Джейн говорила о нем, взгляд у нее делался какой-то странный, словно задумчивый. Даже теперь, когда у нас гостил книгоноша, Джейн становилась все печальнее по мере того, как войскам подходило время выступать.
— Но книгоноша останется у нас, — сказал я ей однажды.
— Да, — отвечала Джейн.
Войска должны были выступить на следующее утро. В тот день они начали сниматься с лагеря, и пушки укатили с нашей лужайки на дорогу, к реке. В гостиной генерал Уэйн заканчивал свои дела, и видно было, до чего он волнуется.
— Старый лис что-то задумал, — сказал мне один из часовых.
— Недаром он шушукался с генералом Вашингтоном, — добавил другой.
Мне тут делать было нечего, раз все были так заняты, и я отправился искать книгоношу. Я полез под крышу сарая, где он жил в каморке над сеновалом, решив подкрасться к нему потихоньку. В двери была щель, я заглянул в нее. Книгоноша сидел на полу и писал что-то, держа на колене тетрадку. Тогда я постучал. Он сразу насторожился. Бумагу, на которой писал, он сложил и засунул в щель между половицами, а письменные принадлежности закрыл сеном. Потом пошел к двери. Увидев, что это всего-навсего я, он как будто успокоился.
— Да, — сказал он, — я как раз хотел поговорить с твоей сестрой. Я скоро уезжаю, надо выяснить, какие книги она возьмет.
— Вы уезжаете?
— А тебе не хочется меня отпускать, паренек? Но всем нам рано или поздно надо отправляться в дорогу. Может, я еще когда-нибудь вернусь.
Я пошел вместе с книгоношей к дому, совсем забыв про бумагу. Потом вспомнил и под каким-то предлогом отстал от него. Не думая о том, что делаю, я бегом вернулся на сеновал, в его каморку. Теперь я весь дрожал от волнения, потому что твердо решил узнать, кто же такой наш книгоноша.
Я вытащил бумагу из щели и прочел:
”Ваше превосходительство!
Я сделал, что мог, однако обнаружил весьма немного. Сейчас здесь сосредоточено не менее трех тысяч войск при двадцати двух орудиях. В то утро, когда Вы получите это письмо, они выступят на север — возможно, на соединение с генералом Вашингтоном…”
Я пробовал читать дальше, но все расплывалось перед глазами. Сначала я плакал, и мне было очень стыдно; потом сообразил: нельзя, чтобы книгоноша застал меня здесь. Зажав бумагу в руке, я спустился с сеновала прямо в снег, и холодный воздух прояснил мне мозги. Все вокруг меня кружилось и падало.
— Почему именно он? — сказал я тихо.
Я пошел в кухню взглянуть на него еще раз, наверно для того, чтобы проверить, неужели это он, мой чудесный книгоноша. Я тихо отворил дверь. В кухне книгоноша целовал Джейн.
— Уходите отсюда, — прошептала она.
— Но ведь ты меня любишь, — сказал он.
— Не знаю… не знаю.
— Так я тебе скажу. Ты меня любишь, но очень уж много забрала в свою очаровательную головку. Я — оборванец, бродяга, который заворожил тебя своими рассказами, и глупо губить себя ради такого, как я. Но ты меня любишь.
— Да.
Джейн покачала головой, и я помню, что даже тогда подумал, какая Джейн молодчина.
— Нет, — сказала она. — Я не жалею. К чему жалеть? Я вас люблю, вот и все.
— Значит, ты понимаешь. За те несколько дней, что я пробыл здесь, ты поняла.
— Да, я поняла.
Лицо книгоноши было видно мне сбоку, я, кажется, никогда не видел такого печального лица. И такого красивого. Да еще эти его льняные волосы, спадавшие до плеч… Даже не пойму, как у меня хватило сил стоять и смотреть на все это, зная его тайну.
— Если бы ты знала все… но, слава богу, ты не знаешь. Слушай, Джейн. Я тебя поцеловал один раз. Больше я тебя не поцелую… если только не вернусь сюда когда-нибудь. Ты будешь ждать?
— Я вас люблю, — сказала Джейн. — Я знаю, что никогда никого не полюблю так, как вас.
Больше я не мог этого выдержать. Я ушел к себе и расплакался. Потом я вспомнил, что солдаты не плачут. Кажется, я вспомнил, что произведен в офицеры.
Генерала Уэйна я застал в гостиной и сразу увидел, что он не рад моему приходу, потому что очень занят. Но он кивнул мне.
— По какому делу, сэр? — осведомился он.
— Можно у вас спросить одну вещь?
Он отодвинул свои бумаги. Глаза его уже блестели, и я знал, что теперь он меня не прогонит. Он всегда хорошо ко мне относился.
— Что, если солдат убежит? — спросил я.
— Бывает, что и самые лучшие солдаты бегут — приходится, — улыбнулся генерал.
— Но если он знает, что его долг — наступать?
— Тогда он, значит, трус и изменник, — медленно произнес генерал, глядя на меня очень внимательно.
— Тогда он трус, сэр?
— Да.
Я протянул ему смятую бумагу. Но я не заплакал, а смотрел прямо ему в глаза.
— Что такое? — Он прочел все до конца, поджал губы, перечитал снова. — О черт, — пробормотал он. — Где ты это взял, сынок?
Я ответил. Сказал, где можно найти книгоношу, а потом спросил:
— Можно мне теперь уйти, сэр? — Я знал, что, если сейчас же не уйду, что-то у меня внутри оборвется.
В тот вечер книгоношу расстреляли. Капитан Джонс пытался удержать Джейн дома.
— Тебе нельзя это видеть, — уговаривал он ее. — Ради бога, Джейн, ну зачем тебе это видеть?
— Зачем? — Она посмотрела на него удивленно, потом обеими руками коснулась его лица. — Ведь ты меня любишь, Джек?
— Пора бы тебе это знать.
— И ты знаешь, что делает с человеком любовь. Ну так вот, я должна это видеть, должна.
Но он не понял. И я в то время тоже не понял.
Пока они разговаривали, в комнату вошел генерал Уэйн. Он остановился, поглядел на нас, потом сказал отрывисто:
— Пусть смотрят, капитан, если им хочется. Я думаю, Бентли это не повредит. Этот шпион — храбрый человек.
Книгоношу поставили к стене сарая, спиной к каменному фундаменту. Когда ему хотели завязать глаза, он только улыбнулся и попросил, чтобы ему не связывали руки.
— Можно мне с ним поговорить? — спросил я.
— Можно, только недолго.
Лицо у книгоноши было усталое. Пока я не подошел к нему, он не отрываясь смотрел на Джейн. Тут он взглянул на меня.
— Прощай, паренек, — сказал он.
Глаза у меня были полны слез, я видел его как в тумане.
— Хорошие солдаты не плачут, — улыбнулся он.
— Я знаю.
— Ты хочешь сказать мне, что видел, как я прятал бумагу, верно?
— Да.
— А теперь тебе жаль?
— Я не мог поступить иначе.
— Я понимаю. Дай мне руку, паренек.
Потом я вернулся к Джейн, и она обняла меня за плечи так крепко, что стало больно. Я все смотрел на книгоношу.
— Сэр! — крикнул он вдруг. — Доведите до сведения моего командования. Меня зовут Энтони Энгл. Чин — подполковник.
Генерал Уэйн кивнул. А потом грянул залп, и книгоноши не стало…
***
Этой небольшой публикацией сотрудники и авторы журнала хотели бы воздать должное памяти одновременно двух известных литераторов ХХ века: американского писателя Говарда Фаста (1914-2003) и русского переводчика Марии Федоровны Лорие (190-1992).
Говард Фаст был страстным и убежденным другом Советского Союза — до того дня, когда узнал от нас же, что его преданность была отдана большой неправде, и тогда так же страстно предал нас анафеме. Его произведения — исторические и политические — в больших количествах переводились и печатались на русском языке, про него писались статьи и диссертации, его творчество преподавали студентам. “Рожденные свободой”, “Непобежденные”, “Гражданин Том Пейн”, “Дорога свободы” и др. — эти названия были знакомы всем, кто так или иначе соприкасался с американской литературой. В 50-е годы Фаста печатали и в нашем журнале в переводе выдающихся мастеров; статьи о нем публиковали в “ИЛ” видные литературоведы и критики. Но в 1956 году он издал книгу “Голый бог” (“The Naked God”) и исчез с наших страниц. Теперешние студенты подчас даже имени его не слышали. А жаль. Говард Фаст был хороший писатель.
Совсем другое дело — Мария Федоровна Лорие. Она, слава богу, не была бойцом идеологического фронта. Она просто переводила книги, главным образом английскую и американскую классику. В ту пору, когда у нас мало печатали иностранных авторов, она сделала столько, что список ее работ занимает десять страниц. Диккенс, Теккерей, И. Во, Гарди, Голсуорси, О. Генри, Джек Лондон, Г. Мелвилл, Айрис Мердок, У.С. Моэм — вот имена навскидку.
Но помимо этого М. Ф. (как и некоторые ее коллеги) учила и наставляла следующую генерацию переводчиков. Никем не понуждаемая и не оплачиваемая — в то время и в применении к данному человеку такие слова прозвучали бы кощунственно, это была так называемая общественная работа, — сначала в ЦДЛ, а потом у себя дома она собирала своих учеников, и под ее руководством мы анализировали работы друг друга, обсуждали наиболее значительные события в англоязычных и русской литературах. И еще она за нас “заступалась”, когда нас третировали как молодых и неопытных. От М. Ф. мы переняли три заповеди художественного перевода: переведенный текст должен быть художественным — это первое. Во-вторых, он должен быть максимально правдив и точен, то есть текст надо понимать, для чего необходимо знать язык и реалии той жизни, на материале которой он написан. И в-третьих, переводчик должен знать язык русской литературы, должен постоянно читать русские книги. И вообще книги. Кстати, и стихи. Во всем этом М. Ф. была не только учительницей, но и примером. И все мы, ее подопечные, ей очень многим обязаны. С тех пор мы не перестаем учиться.
В январе 2004 года — ее столетний юбилей. Печатая рассказ Фаста в переводе М. Ф. Лорие, мы пользуемся случаем, чтобы лишний раз с благодарностью поклониться ее памяти.
И. Бернштейн