Торжественная речь, произнесенная в Лейпциге по случаю вручения Кристе Вольф Немецкой литературной премии. Перевод Н. Федоровой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2003
Торжественная речь, произнесенная в Лейпциге по случаю вручения Кристе Вольф Немецкой литературной премии (за творчество в целом)[1]
Я счастлив, дорогая Криста, вручить Тебе эту, что ни говори, престижную премию за еще не завершенный труд Твоей жизни. Для моей хвалебной речи отведены лишь три краткие минуты. Поскольку же мы — вопреки внешнему впечатлению — не в Голливуде, а в Лейпциге и эта торжественная церемония происходит на по-прежнему живой Лейпцигской книжной ярмарке, я сразу перейду к делу.
Писательница с мировым именем, у себя дома Ты всегда вызывала бурные споры. И здесь, и на той стороне. Сходным образом обстояло и обстоит со мной — как в разделенной, так и в объединенной стране. Это делает честь нам обоим, но ставит и Тебя, и меня меж двух стульев — сейчас, правда, на парадных подмостках. Начиная с первой книги, попавшей мне в руки много лет назад, с “Расколотого неба”, и дальше, когда вышли “Размышления о Кристе Т.”, потом “Образы детства”, потом тоненькая книжка под заголовком “Что остается”, — вокруг Тебя и Твоих книг неизменно разгорались споры. Восточные цензоры и западные хулители десятки лет неотступно следили в Германии за каждым Твоим шагом. Одержимые расколом, они развивали лихорадочную деятельность.
Однако Твои читатели, к которым я отношу и себя, не пошли у них на поводу, не раскололи свои ряды. Твои книги — в том числе такие, как “Кассандра” и “Медея”, — были для них важны, помогали выжить, и публичная их спорность не имела значения. Читатели оставляли без внимания идеологическую грызню, ибо знали, что могут доверять тонким оттенкам и убедительности Твоих метафор.
Мы оба принадлежим к поколению, на плечи которого еще в начале пути взвалили тяжкий груз. Спасибо Тебе, что Ты без устали несла эту ношу, не сбрасывала ее, напротив, Тебе снова и снова удавалось переправить германскую обузу через границу, в том числе языковую, с уверенностью, что нам, Твоим читателям, тягота-память на пользу и в помощь.
Такой уж у Тебя характер: Ты не даешь ране закрыться. Снова и снова ставишь вопросы. Не упускаешь даже мимолетного мгновения, чтобы не задуматься над ним. Испытываешь себя самое со всей резкостью и беспристрастностью искусства слова. Ищешь противодействия в материале, громоздящемся огромными кучами, точно мусор на свалке. Чутко относишься к авариям. Оживляешь древние мифы, раскрывая их извечно современную суть. Все это — Твои отличительные черты. А теперь вот боль, которая будит прозорливость и, напоминая, вновь бередит память о выстраданной боли. Я говорю о Твоей последней книге, о повести “На своей шкуре”. По собственным Твоим словам, Ты, снимая слой за слоем, занимаешься “внутренней археологией”. Писательский процесс, где боль от повторных операций используется как стимулятор, чтобы осознать иную, не физическую боль. Читая эту повесть, я испытывал, наверное, то же, что и многие другие ее читатели: сквозь проломы в стенах я спускался за Тобой в лабиринт туннелей, словно он мой собственный. Книга увлекающая, ведущая нас к нам самим, обойти ее стороной нельзя. Но это можно сказать обо всем Твоем творчестве, которому мы сегодня воздаем заслуженную честь.