О «Траектории краба» Г. Грасса
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2003
Штральзунд — небольшой немецкий портовый город на Балтике. Мы попадаем туда утром, поезд в Берлин только во второй половине дня. Надо как-то убить время. Бродим по городу. Я вдруг вспоминаю, что в военно-морском училище одна из карт, на которой мы на уроках навигации занимались прокладкой курса, была картой штральзундского морского района. В путеводителе среди главных достопримечательностей Штральзунда собор. Идем смотреть собор — я ничего особенного в нем не нахожу. Как во многих соборах в Германии, внутри на стенах мраморные доски, на них фамилии прихожан, погибших в Первую мировую войну, — кроме имени и фамилии, дата рождения, а также дата и место гибели. Не на виду, за алтарем, где темновато, уже не на мраморных досках, а на фанерных листах, покрашенных под мрамор, фамилии прихожан, погибших во Вторую мировую войну. Главным образом на Восточном фронте, больше всего на юге, — видно, местных жителей отправляли в действовавшую там дивизию. Много погибших на Миусе летом 1943 года, трое — 27 августа, в тот день, когда мы там в очередной раз безуспешно пытались овладеть Саур-могильскими высотами и я получил три пули — одну обычную и две разрывных, похоже, тот, кто целил в голову, но, слава богу, мазал, попал в руки, повезло мне, не первоклассный стрелок за мной охотился.
Ни мстительного, ни злорадного чувства, ни угрызения совести я не испытываю. Все-таки ранили меня на нашей земле, которую я защищал, отвоевывал, а эти трое сложивших голову явились к нам завоевателями из далекого Штральзунда, от которого до Миуса многие сотни километров, никто их сюда не звал. Лучше меня об этом сказал Генрих Бёлль в последнем своем произведении, в сущности завещании, “Письме моим сыновьям”: “…у меня нет ни малейшего основания жаловаться на Советский Союз. То обстоятельство, что я там несколько раз болел, был там ранен, заложено в “природе вещей”, которая в данном случае зовется войной, и я всегда понимал: нас туда не приглашали”. Замечу тут, что даже сейчас, когда от той поры нас отделяют шесть с лишним десятилетий, кажется, далеко не все это осознали — и старики, участники завоевательного похода, “дранга нах остен”, и их внуки. Об этом последняя, только что переведенная на русский язык книга Гюнтера Грасса “Траектория краба”.
Каковы сегодня взаимоотношения немецких и русских солдат, стремившихся уничтожить друг друга, какие уроки они извлекли, извлекают из страшного, трагического прошлого — этому посвящена и только что опубликованная повесть Даниила Гранина “По ту сторону”. Не только у немцев, в наших собственных шкафах немало скелетов, которые тщательно скрывались, говорить о которых не полагалось, было запрещено. Героя Гранина как прорвало: “Любая война, самая справедливая, вырождается. И наша тоже. Ради званий и наград мы своих не жалели. Мой полк разбомбили, чтобы я первым не вошел в Тильзит… Наряду с той войной, о которой он обычно рассказывал, — с цветами, что бросали им под ноги, с объятиями и слезами освобожденных узников лагерей — была и другая война, ее изнанка. Он вспомнил, как укладывал к себе в постель немок за банку тушенки. Его солдаты обирали немецкие дома, тащили занавеси, белье, посуду, шубы. Из какого-то дома принесли русские иконы, громили винные погреба — он покрывал своих, спасал от СМЕРШа”.
Этот период истории у нас и у немцев оказался общим — свела в смертельной схватке два государства, два народа долгая, жестокая, кровавая война, превратившая города в руины, села в пепелища, выкосившая миллионы людей — и солдат, и мирных жителей. В этой общей истории уже несколько десятилетий стараются разобраться и немецкие и русские писатели — для них и для их читателей это все еще не остывшая, обжигающая, больная, кровоточащая тема. Как это у Булата Окуджавы: “А по пятам война грохочет вслед…”. Поэтому мы с не меньшим интересом читали Генриха Бёлля и Альфреда Андерша, чем немцы Виктора Некрасова и Константина Симонова.
А стоит ли, надо ли ворошить свинцовое, черное время? Какие можно из него извлечь уроки? На пользу ли это? “Историческую память народа формирует нравственный климат, в котором живет народ, — писал Д. С. Лихачев. — Может быть, следует подумать — не основывать ли нравственность на чем-либо другом: игнорировать прошлое с его порой ошибками и тяжелыми воспоминаниями и быть устремленными целиком в будущее, строить это будущее на радужных основаниях самих по себе, забыть о прошлом с его темными и светлыми сторонами. Это не только не нужно, но и невозможно”. Верно, не разобравшись до конца в том, что происходило, пропуская мрачные страницы, мы будем обречены на исторические тупики и нравственные потемки. И пусть порой кое-кому начинало казаться, что все тяжелое и гнетущее уже быльем поросло, отболело. Очень уж этого хотелось. Но нет, не отболело… Почти одновременно появившиеся новые вещи немецкого и русского писателя тому свидетельство, похоже, что точку ставить еще рано…
Книга Гюнтера Грасса имела в Германии неслыханный читательский успех — за короткое время было продано больше чем полмиллиона экземпляров. Нам из России (а уж мне, не германисту, и говорить нечего) трудно разобраться в том, кого именно, молодых ли, старых, и чем именно она привлекла, зацепила. И хотя в этом успехе был и привкус политического скандала, отмеченного немецкой прессой, — критики и журналисты не разделили энтузиазм читателей, — нет сомнений, что ее автор нащупал реальные болевые точки, даже если это фантомные боли (видел это в госпиталях: у человека может очень болеть ампутированная нога или рука).
Гюнтер Грасс решил рассказать немцам известную многим русским читателям по многочисленным газетным публикациям и книге Александра Крона “Капитан дальнего плавания”, появившимся через много лет после войны, — на то были свои причины, — когда героя их уже не было в живых, историю корабля “Вильгельм Густлофф”, потопленного 30 января 1945 года советской подводной лодкой “С-13”, которой командовал Александр Маринеско. “О гибели любимого лайнера из флотилии СЧР (“Сила через радость” — название организации, созданной нацистами в целях укрепления “единства нации”. — Л. Л.) в Рейхе не сообщалось, — говорится в книге “Траектория краба”. — Такие сообщения могли подорвать у населения стойкость духа. Ходили только слухи”. И в послевоенные годы, продолжает он, “никто не хотел об этом слышать, ни здесь, на Западе, ни тем более на Востоке. “Вильгельм Густлофф” и проклятая история этого корабля сделались на десятилетия, так сказать, общегерманским табу”.
Что же останавливало, что смущало, почему возникло это табу? Дело в том, что на торпедированном “Густлоффе” было не только более тысячи моряков-подводников, из которых в Киле должны были сформировать новые экипажи, и триста девушек-военнослужащих из вспомогательных подразделений ВМС, и расчеты зенитных установок, но и несколько тысяч беженцев — мирных жителей, спасавшихся от наступающих советских войск. И каждому, кто отважился бы нарушить табу, надо было решать, принадлежало ли это судно ВМС (тогда о чем здесь толковать, война есть война) или было лишь транспортом для беженцев. А во втором случае “вечно вчерашние”, как называют их в Германии (хорошо бы нам заимствовать это точное определение, очень оно годится для характеристики собственных “твердокаменных”!), бритоголовые, неонацисты вполне могли представить всю эту тяжелую историю как одно из “военных преступлений”, ставящих противников на одну доску, уравнивающих их, — все, мол, одного поля ягода, все одним миром мазаны, злодеяния фашистского режима сильно преувеличены, нечего во всех грехах винить только немцев, у них тоже есть свой большой счет к союзникам и прежде всего к Красной армии. Видимо, этого опасались.
Замалчивание правды всегда таит в себе серьезную потенциальную опасность — даже когда оно диктуется, казалось бы, благими намерениями. Это как заложенная когда-то мина: о ней забыли, считается, что опасности уже нет, но это до тех пор, пока кто-то на нее не наступил, — что происходит при этом, объяснять не надо. Утаиваемое, когда его наконец обнародуют, часто утяжеляется, превышая свой истинный вес, выступает на первый план, заслоняя порой все остальное, искажая реальную картину, смещая подлинные пропорции. Отчасти этим, наверное, объясняется читательский бум, вызванный повестью “Траектория краба”.
Новелла — так обозначен, не уверен, что точно, жанр новой вещи Грасса. Но вроде бы и самому автору это определение кажется сомнительным. “Старик утверждает, — замечает герой-рассказчик, — что моему повествованию более всего соответствует жанр новеллы. Впрочем, меня подобные литературные тонкости не волнуют. Я лишь излагаю факты”. Это не совсем так — без беллетристики не обошлось (я еще буду об этом говорить), но действительно, художественный вымысел играет в книге явно вспомогательную роль. Нет в ней живых полнокровных характеров. Персонажи — олицетворенные знаки тех или иных политико-исторических веяний, позиций, явлений. Хотя написана книга сильно, мастерски. Точнее было бы сказать, сконструирована. Не хочу этим словом принизить ни книгу, ни ее заслуженно знаменитого автора, потому что в данном случае мы имеем дело с литературной инженерией самого высокого класса, когда каждая деталь точно рассчитана, значима, работает. А сцены гибели лайнера написаны с потрясающей силой. Вряд ли кто-нибудь из читателей книги забудет, как дети “падали с корабля головками вниз. Они и застряли в своих громоздких жилетах ножками вверх”. Или “тысячеголосый вопль, тот финальный вопль, который раздался отовсюду: из недр тонущего лайнера, с треснувшей застекленной прогулочной палубы, с захлестываемой волнами солнечной палубы, с быстро уходящего под воду носа, вопль раздался над штормовым морем, где барахтались тысячи живых людей или дрейфовали, обмякнув в спасательных жилетах, мертвецы. Вопль разнесся с заполненных или полупустых шлюпок, с плотиков, где теснились люди, они взмывали вверх на гребень вала и рушились вниз, в провалы, отовсюду несся этот вопль, к которому неожиданно присоединилась, создав жуть неимоверного двуголосия, корабельная сирена, чтобы так же внезапно умолкнуть”.
“Траектория краба” представляет собой сплав публицистики, эссеистики, документалистики. Это книга-расследование. Грасс предпринял его, чтобы докопаться до корней происходившего, произошедшего. Начинает он издалека, обращается к далеким тридцатым годам. Подробно рассказывает о Вильгельме Густлоффе, сереньком ученом секретаре обсерватории в Швейцарии и по совместительству агенте страхового общества, который стал деятельным руководителем нацистов, вербуемых среди проживавших там немцев и австрийцев. Когда нацисты занялись травлей евреев. Чтобы привлечь к этому факту внимание общественности, Густлоффа застрелил студент, сербский еврей Давид Франкфуртер, заявив в полиции: “Я стрелял, потому что являюсь евреем. Я в полной мере сознаю тяжесть содеянного, но ничуть не раскаиваюсь”. Швейцарский суд приговорил Франкфуртера к пожизненному заключению. Густлофф в Германии был причислен к лику нацистских святых-мучеников: организовали пышные государственные похороны, “партийный лидер, ранее не более известный в Мекленбурге, чем другие ландесгруппенляйтеры зарубежной организации НСДАП, Вильгельм Густлофф возвысился после смерти до фигуры таких масштабов, что некоторые из ораторов испытывали явные трудности с подбором сравнений, соразмерных ее грандиозности”; в Шверине, откуда он был родом, соорудили грандиозный мемориал. Его именем назвали улицы, площади, школы, заводы и самый большой и роскошный флагманский лайнер организации “Сила через радость”. И если бы не этот “бесклассовый” (так он, как и вся организация “Сила через радость”, преподносился — это была государственного масштаба и весьма успешно осуществляемая демагогия) лайнер, имя нацистского великомученика наверняка постепенно выветрилось бы из памяти большинства немцев. А вот благодаря лайнеру, который стал очень популярен — разумеется, “при информационной поддержке”, как нынче у нас принято выражаться, мощной геббельсовской пропаганды, — оно многим запало в память.
В книге воссоздается история этого корабля, который сначала совершал дешевые туристические круизы в норвежские фьорды и в Италию. Потом, когда началась Вторая мировая война, он использовался армейскими и флотскими соединениями при оккупации Норвегии и Дании в качестве военно-транспортного и госпитального судна, затем стоя у причала Гдыни, уже захваченной немцами и переименованной в Готенхафен, как база подводных лодок. Все эти описания пронизывает столь свойственный писательской манере Грасса сарказм. Приведу лишь один пример — из сцены спуска “Вильгельма Густлоффа” на воду: “Не стану перечислять всех, кто маршировал в колоннах, кто щелкал, здороваясь, каблуками. Когда Вождь всходил на трибуну, внизу толпились, приветствуя его, рабочие. Четыре года назад на последних свободных выборах большинство из них еще голосовали за социал-демократов или коммунистов. Теперь же для них существовала лишь одна-единственная Партия и перед ними стоял собственной персоной олицетворяющий ее Вождь”.
Процитировав это место (можно было бы привести и немало других цитат), я должен, однако, сказать, что автор, быть может, одержимый идеей сбора фактов для создания объективной картины, выбрал себе место за кулисами повествования, и мы даже не во всех случаях можем точно определить его отношение к тем или иным событиям, которые всплывают в книге (поэтому мне то и дело приходится использовать вводные слова — видимо, кажется, — читатели наверняка заметили это). Повествование ведут два его представителя или посредника (не знаю, как точно их назвать). В сущности, это “клоны” автора — он наделил их некоторыми чертами своей биографии и особенностями своего мироощущения. Один из них журналист, работавший в шпрингеровской, а потом в одной из левых газет, но у него возникла идиосинкразия к “интерпретациям”, и он переключился на последние известия для информационных агентств — его интересуют только факты. “Обычно держу нейтралитет, — говорит он о себе. — Если же получаю заказ, не важно от кого, то лишь излагаю факты, зато делаю это добросовестно и обстоятельно”. Это наложило отпечаток на характер повествования в “Траектории краба”, оно должно привлечь читателя объективностью и добросовестностью. К тому же так случилось (здесь Грасс разрешает себе художественный вымысел), что рождение героя-рассказчика совпало с гибелью “Густлоффа”. На этом основании его втравил в эту историю Старик — известный писатель: “Вообще-то любой сюжет, так или иначе связанный с Данцигом и его окрестностями, должен был бы остаться за ним самим, — говорил он. — …Но к сожалению… этой темой он заняться не удосужился. Это его упущение и даже, как ни прискорбно в том признаться, его фиаско. Он, дескать, не ищет себе оправданий, а в качестве объяснения может сказать лишь следующее: к середине шестидесятых прошлое набило ему оскомину…”
Думаю, что все это сделано и для того, чтобы объяснить (а быть может, и самооправдаться), почему Грасс, выходец из Данцига, прославившийся произведениями, которые называли “данцигской трилогией”, долгие годы отодвигал от себя ужасную историю торпедированного корабля.
Но главное, убрав себя как автора с авансцены, выдвинув вперед двух вроде бы независимых от него персонажей, Грасс усиливает столь важный для него эффект объективного расследования, хотя кое в чем, как мне кажется, это лишь декларация, видимость объективности. Кстати, расследование включает в себя и сведения, почерпнутые героем-рассказчиком в Интернете, — они занимают в книге большое место. Вообще в современной литературе (читатели, наверное, это заметили) Интернет все чаще начинает играть очень важную, смыслообразующую роль, создавая новейшие коллизии, заменяя сюжетные скрепы. Книга Грасса демонстрирует, какие здесь открываются широкие возможности.
Однако уход автора в тень — иногда он выглядит намеренным, нарочитым — рождает у некоторых читателей претензии к нему — им недостает ясности и определенности оценок. Некоторые русские читатели были задеты тем, что и как он пишет о Маринеско. Нет, он не искажает фактов — о том, что командир “С-13” жажду заливал не квасом и нарзаном, волочился за дамами, случалось, мог загулять, — об этом не умалчивали и наши авторы. Но хотел этого Грасс или нет, у него получилось, что эти земные слабости героя находятся в прямой связи с тем, что он потопил корабль, на котором было много мирных жителей. Это по меньшей мере странное умозаключение: любой опытный подводник, даже из тех, кто всем крепким напиткам предпочитает кефир и не теряет голову в присутствии обольстительных женщин, действовал бы в этих обстоятельствах точно так же, постарался бы не упустить такую цель. Я уже не говорю о том, что Маринеско понятия не имел и не мог знать, кто находится на корабле, он атаковал военный транспорт. Назойливо повторяющаяся в книге Грасса его характеристика как полууголовного типа внушает на эмоциональном уровне читателю мысль, что атака на “Густлоффа” очень смахивает на “военное преступление”, тень такая бросается, хотя для этого нет ни малейших оснований. Что касается фактов, хочу еще раз подчеркнуть, Грасс точен: он не утаивает, что это было военно-транспортное судно, на нем находились экипажи подводных лодок и т. д. Кстати, в недавно переведенных у нас мемуарах гросс-адмирала Деница, командовавшего подводным флотом Германии, а потом всеми ее военно-морскими силами, приводятся записи в вахтенных журналах подводных лодок, которые свидетельствуют, что немецкие подводники не колеблясь отправляли на дно пассажирские суда (на некоторых были дети, что тоже зафиксировано). Так что ни по каким меркам торпедирование “Густлоффа” нельзя считать из ряда вон выходящим происшествием.
В том же духе рассказывает Грасс о жизни Маринеско после конца войны: разжаловали, выгнали с флота, судили, упекли на Колыму — давая понять, что, наверное, все это не без оснований, вот таким он был, офицер, утопивший “Густлоффа”. Но послевоенная судьба командира “С-13” не имеет никакого отношения ни к “Густлоффу”, ни вообще к немцам. Это уже наша, чисто советская история, наша драма и печаль. Суть ее в горьких строках Бориса Слуцкого:
Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
От несовершённой вины,
Я понял: иные, другие,
Совсем не такие нужны.
Сталин и его подручные очень боялись надышавшихся воздуха свободы фронтовиков, которые в годы войны, как писал Василь Быков, “осознали свою силу и поняли, на что способны”, они истории и самим себе “преподнесли великий урок человеческого достоинства”. В человеческом достоинстве нашим властям всегда мерещилась государственная опасность. К тому же был приводивший в трепет Сталина, большого любителя исторических параллелей, хрестоматийный пример: герои 1812 года стали декабристами. Осознавших свое человеческое достоинство, не хотевших гнуться власти преследовали, не считаясь с их военными заслугами, с пролитой ими кровью, ломали им судьбы. Одним из них был Маринеско. Всего этого не понимает Грасс, но это, хочу повторить, наша, советская история.
Более серьезные — политического свойства — претензии к книге Грасса высказывались в польской печати. Они касаются судьбы немцев, бежавших на Запад в последние месяцы войны и переселенных из Польши после войны, предстающих в его книге как безвинные страдальцы, которых не щадили жестокие победители (в одной из рецензий — в газете “Вельт” — прямо говорится, что “книга Гюнтера Грасса будет восприниматься как подтверждение их правоты теми, кто уже с 1945 года считал истинными жертвами истории немцев и Германию”).
Как же это так, в чем здесь дело? В “Письме моим сыновьям”, которое я уже цитировал, Генрих Бёлль писал: “Вы всегда сможете различать немцев по тому, как они называют 8 мая: днем поражения или днем освобождения. Мы ждали наших “врагов” как освободителей. Один из выживших из ума генерал-фельдмаршалов потом назвал это не “поражением”, а “утраченными победами”. Грасс почему-то решил, что пришел час (может быть, под влиянием каких-то настроений, возникших нынче в Германии) это соединить — “освобождение” и “поражение”. Но не получается такое соединение — тут все-таки или — или. Другое дело, что говоря “освобождение”, нельзя скрывать, как она ни горька, правды: чего она стоила не только победителям, но и побежденным. Выступая в 2000 году в Вильнюсе (тогда уже, наверное, шла работа над “Траекторией краба”, и этими соображениями он руководствовался), Грасс говорил: “Поразительно, как поздно и со все еще продолжающимся оттягиванием вспоминают о страданиях немцев во время войны. Последствия войны, проводившейся преступно и без зазрения совести, т. е. разрушение немецких городов, смерть сотен тысяч гражданских лиц от ковровых бомбардировок и изгнание с родины 12 млн. немцев из восточных земель — все это было темой на дальнем плане. Даже послевоенная литература лишь в малой степени сохранила в памяти множество погибших при ночных бомбардировках. Одно бесчестие вытеснило собой другое. Достойным укоризны стало сравнивать одно с другим, не говоря уже о поисках виновных”. Что говорить, немцам пришлось хлебнуть лиха во время войны, особенно тогда, когда она докатилась до Германии, но об этом в данном случае говорится так, словно война длилась всего несколько месяцев сорок пятого года и лишь на территории Германии, а не разоряла и выжигала в течение нескольких лет почти всю Восточную Европу. И на весах истории, как ни старайся, в этом вопросе равенства не установишь, даже если без укоризны относиться к тщетным попыткам нечто подобное сделать. И о каких “поисках виноватых” идет речь, главные виновники помрачения, военного разбоя, в том числе и те, кто тосковал по “утраченным победам” (тогда бы немцы в Третьем рейхе благоденствовали вечно и осчастливливали покоренные народы), хорошо известны.
А теперь о “новелле”, беллетристическом сюжете книги. Написанная слабее, чем эссеистски-документальные страницы, новелла несет в себе жгуче современную и очень серьезную мысль, расходясь, как мне кажется, с тем, что Грасс говорил в Вильнюсе. Это история трех людей. Прежде всего матери рассказчика, родившей его в ту кошмарную ночь, когда был торпедирован “Густлофф”, — ее подобрал сопровождавший лайнер миноносец. Странный это персонаж — словно кукла, сшитая из разного цвета лоскутов. Она вспоминала не только ужасы той ночи, когда она и ее новорожденный сын чудом остались живы, но и те прекрасные времена, когда на роскошном белоснежном лайнере ее родителям (отец был членом партии, а мать — национал-социалистической организации женщин, поэтому путевки были льготными) удалось совершить волшебный круиз. Многозначительная деталь: она то и дело возвращается в своих рассказах к пропавшему на торпедированном “Густлоффе” альбому со снимками, сделанными во время этого чудесного путешествия. Мать рассказчика представляет в книге те слои обывателей, которые все еще не избавились от ностальгии по нацистскому “светлому прошлому”. Оказавшись (как восточная беженка) в ГДР и вступив в СЕПГ, она заявляла, что “бесклассовая” организация “Сила через радость” должна служить образцом для каждого коммуниста. Она боготворила Сталина, но была вне себя, когда снесли мемориал Густлоффа в Шверине. Видимо, этот разнобой должен был иллюстрировать мысль о том, что для определенного типа сознания переход от одного тоталитарного режима к другому не представляет особого труда. Мысль эта справедливая, но цельного и психологически убедительного характера не получилось.
“Я и живу-то только для того, чтобы сынок мой когда-нибудь все бы засвидетельствовал”, — была у нее такая мечта. Трудно сказать (наверное, она и сама этого точно не знает), что должно быть засвидетельствовано: ужасная ночь на тонущем лайнере или прекрасное время, когда простые люди проводили на нем свой отпуск? Скорее всего и то и другое. И так как сын-журналист не стал заниматься “густлоффской” эпопеей, переключилась на внука, заразив его мифами нацистского происхождения — у него иммунитета не было. Этот внук и его оппонент — фигуры виртуальные, раскрываются они главным образом через Интернет, где ведут острую дискуссию: внук представляет и защищает позицию Густлоффа, повторяя все те гнусности, которые в свое время твердила фашистская пропаганда. Его оппонент выступает от имени Давида Франкфуртера. Эта полемика, носившая поначалу как будто бы полуигровой характер, закончилась убийством. Молодые люди решили встретиться, и внук застрелил своего заочного оппонента, — в полицейском участке он, как бы повторяя когда-то сказанные слова Франкфуртера, заявил: “Я стрелял, потому что являюсь немцем”. Не уверен, что этот зеркальный прием в данном случае оправдан, но важно здесь другое. Оказывается, бывает и так, что от вроде бы безобидной ностальгии (все зависит от того, что мы вспоминаем) рукой подать до злодейского убийства.
Вскоре после конца войны, в июне сорок пятого года, Илья Эренбург предостерегал: “Мало уничтожить фашизм на поле боя, нужно уничтожить его в сознании, в полусознании, в том душевном подполье, которое страшнее подполья диверсантов”. Опьяненные долгожданной, оплаченной такими жертвами победой, мы тогда были уверены, что это относится только к подписавшей безоговорочную капитуляцию фашистской Германии. Увы, это было не так, и в сознании и полусознании многих наших соотечественников не все было благополучно, и, как герои Грасса, они никак не могут изжить ностальгию по нашему “светлому прошлому”, в котором было и раскулачивание, и голод, и рабский колхозный труд за “галочки”, и архипелаг ГУЛАГ, и чуть было не проигранная война, за которую заплачено многими миллионами жизней (никто точно не подсчитал), и высылка народов и т. д. — всего тяжелого и бесчеловечного, что выпало на нашу долю, не перечислишь. Этого помнить не хотят. А отсюда сегодняшняя ксенофобия, дедовщина, скинхеды, озверевшие полковники Будановы, оскверненные кладбища, тоска по твердой, стальной руке.
Как часто нам приходилось и сейчас приходится слышать: с именем Сталина мы выиграли войну, при Сталине был порядок и цены снижали, евреям не давали ходу и лица кавказской национальности не мозолили глаза на московских рынках, была осененная его именем великая и прекрасная эпоха. А недавно, когда наши СМИ наперегонки, кто с большим размахом, кто задушевнее, отмечали пятидесятилетие смерти “гения всех времен и народов”, заполонив телевидение и радио возбуждающими сладкую ностальгию песнями и фильмами о “главном”, некоторые политики и генералы, те, кого в Германии называют “вечно вчерашними”, недвусмысленно давали понять, что, если бы Сталин встал из гроба, его бы немедленно усадили на трон генсека, — а заодно восстановили бы в былых самодержавных правах “ум, честь и совесть нашей эпохи”, и они, наследники и продолжатели Сталина, наконец-то развернулись бы по-настоящему. Вот что им снится, вот о чем их ностальгия. Они все еще надеются, что придет этот час.
Не все в новой книге одинаково удалось Гюнтеру Грассу, не всегда с ним соглашаешься. Но главную свою задачу он видел в том, чтобы донести до читателей ту серьезную тревогу, которую у него вызывают некоторые явления сегодняшней жизни, прежде всего ностальгия по нечистому прошлому, которая может подтолкнуть к крови. В этом пафос его книги. Русского же читателя “Траектория краба” заставляет думать не только о немецких, но и о наших собственных опасностях и бедах. А это случается не часто.