Роман. Перевод с итальянского Ф. Двин
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2003
“Соль земли” — так говорят, имея в виду нечто ценное, некий дар Небес во благо и во славу человека. Какое ложное определение, сколько обмана в этих коротких словах! В конце осады, совсем уничтожив город, победитель в знак проклятья посыпал его руины солью, чтобы он никогда больше не возродился. Нет более сомнительного выражения — особенно здесь, на этой иссохшей и каменистой земле с безлюдными холмами и невысокими горными цепями, которые протянулись между Мурсией и благородной Гранадой — двумя городами, и по сей день, спустя столько веков, сохраняющими множество следов арабского присутствия.
Так и кажется, что красноватая земля и скалистые породы, из которых сложены холмы к западу от Мурсии, порожденные яростным возмущением морского дна и вынесенные на поверхность от начала веков, до сих пор пропитаны солью и потому лишены какого бы то ни было растительного покрова. Вот почему выражение “соль земли” здесь равнозначно словам “проклятая земля”.
Гранадская Альгамбра — самый крупный арабский комплекс во всей Испании (в путеводителях ее называют даже самым крупным в мире) и лучше всего сохранившийся до наших времен. Мы до сих пор еще можем восхищаться ажурными, пропускающими свет и воздух куполами и помещениями, которые хорошо вентилируются благодаря окнам и оконцам, глядящим на все четыре стороны света. И еще арабы расположили центральные улицы Мурсии зигзагами, чтобы пешеходы, куда бы они ни направлялись, могли хоть на время спрятаться в тени. А сколько еще всяких ухищрений придумали они, чтобы укрыться от жары. В Мурсии знойным летом (а лето в этом городе всегда знойное) между высокими окнами от одного дома к другому протягиваются toldos — широкие конопляные полотнища, затеняющие улицу и не дающие солнцу раскалять белоснежные известняковые плиты мостовой.
Несмотря на соль, которая иссушает холмистую местность на протяжении всей сотни километров, отделяющих Мурсию от Гранады, отдельным чахлым дубкам и изредка встречающимся кустам боярышника и дикого можжевельника (возможно, выросшим из семян, оброненных птицами) за долгие годы все же удалось пробиться на свет. В декабре 1875 года после бурных республиканских перипетий была восстановлена монархия. Трон занял Альфонс ХII. Считалось, что у него дурной глаз, и потому злые языки утверждали, что именно новый монарх виноват в страшнейшей засухе: за четыре года во всей этой области не выпало ни единой капли дождя. За четыре года на холмах, прозванных с тех пор Солеными Землями, не выросло ни травинки, подохли или уползли оттуда даже змеи, ящерицы и тараканы, а тараканы, самые древние и выносливые существа во всем животном мире, появились на свете гораздо раньше человека, быть может даже до сотворения мира, ибо трудно представить себе, чтобы Господь стал тратить время на размножение столь мерзких и бесполезных насекомых. Так вот, и они покинули Соленые Земли, сожженные засухой и обезвоженные.
На широкой полосе земли вдоль реки Гуадалентин когда-то выращивали оливы, а поближе к воде там росли фасоль, капуста, пшеница, овес, вика и люпин. Из вики и люпина выпекали черный и твердый, как камень здешних холмов, хлеб: в неурожайные годы, прибиваемые сухим и пыльным африканским ветром солано овес и пшеница осыпались и погибали, а вика и люпин выстаивали и спасали людей от голода.
После четырех лет библейской засухи на этой земле уже не выращивали ни овес, ни горошек, а капусту и фасоль тем более. Оливковые деревья были еще живы, но на них росли лишь мелкие сморщенные плоды, из которых выжимали ничтожно малое количество кисловатого масла. Глинистая почва покрылась глубокими трещинами, а травы, росшей по берегам реки, не хватало на прокорм овцам и козам, дававшим шерсть и молоко голодным людям. Местные крестьяне сначала влезли в долги к гранадским ростовщикам, слетевшимся сюда как стервятники, и в конце концов покинули свои дома и поля и перебрались в поисках работы в город.
Большинство брошенных домов захватили бандиты: было удобно нападать из этих укрытий на путников и грабить их на дороге, тянувшейся по долине вдоль реки и связывавшей Мурсию с Гранадой. Когда-то по этой дороге двигались фуры и телеги с плодами земли, но за четыре года засухи ею перестали пользоваться почти все, кроме бродячих торговцев шелковыми тканями, кожаными изделиями, коврами и керамикой, которые развозили свой товар между Гранадой и Мурсией. Благодаря близкому картахенскому порту оттуда можно было поддерживать связь и торговлю со всеми портами Средиземноморья.
Но, опасаясь бандитов, некоторые торговцы, направлявшиеся в Мурсию, предпочитали избегать долины реки, а передвигались по старой объездной дороге, пересекавшей холмистую и пустынную зону Соленых Земель. Это было очень трудное путешествие: по пути там не встречалось не единого дававшего тень дерева, ни единого источника, где можно было испить глоток воды или ополоснуть лицо. Там негде было укрыться от солнца и налетавших внезапно порывов раскаленного африканского ветра, гонявшего тучи красной пыли. Зато верхняя часть Соленых Земель не кишела бандитами, которым здесь негде было укрыться, чтобы совершать свои внезапные набеги. Иногда такие набеги позволяли себе лишь бандиты, имевшие лошадей, но обычно они дожидались окончания ярмарки Сан-Исидро, когда продавшие товар торговцы или скотоводы возвращались из Мурсии с деньгами.
Верховых бандитов было мало, но они отличались страшной жестокостью и никогда не оставляли своих жертв живыми. Убитых торговцев раздевали догола, а чтобы их труднее было опознать, всю одежду ограбленных сжигали. Обнаженные трупы иссушало солнце или расклевывало издалека чуявшее дух мертвечины воронье.
***
В июле 1876 года буквально на протяжении нескольких дней сначала в Гранаде, а затем в холмах на дороге неподалеку от Мурсии произошло два убийства, имевших отношение к одному и тому же ограблению. В газетах были широко освещены оба эти события с описанием мельчайших подробностей. По правде говоря, описания эти в известной мере были плодом слишком живой фантазии некоторых репортеров, не очень заботившихся о том, чтобы отличить правду от правдоподобия.
Примечательно, что таким политическим событиям, как провозглашение Республики и последовавшее вскорости восстановление монархии с возведением на престол Альфонса ХII, в гранадских газетах не было уделено так много места, сколько заняли на первых страницах эти два страшных события. Надо заметить, что главное — отводилось похищению сокровищ Гранада-клуба, и не столько из-за убийства ночного сторожа, сколько из-за самого небывалого факта ограбления.
Членами этого клуба были гражданские и военные тузы Гранады, богатые лица свободных профессий — в большинстве своем масоны — и, конечно же, предприниматели и землевладельцы. На протяжении многих лет самые зажиточные семьи города вкладывали свои доходы и сбережения не в Бискайский банк, который в результате этого переживал кризис и намеревался даже закрыть свое местное отделение, а в кассу Гранада-клуба, гарантировавшего выгодные капиталовложения. Если заманчивые финансовые сделки отсутствовали, доверенное лицо клуба ежемесячно отправлялось в Лондон, чтобы обменять лежавшие в кассе Гранада-клуба хилые песеты на блестящие и звонкие фунты стерлингов.
Все знали, что самым выгодным делом были не инвестиции в городское хозяйство, а главным образом секретные займы под грабительский процент попавшим в трудное положение предприятиям, пострадавшим от засухи земледельцам, оказавшимся на пороге разорения мелким коммерсантам, частным лицам, спустившим деньги за игорным столом или потратившим их на женщин и лошадей. Хранение большого количества золотых монет в сейфах клуба могло бы свидетельствовать о легкомыслии и неосторожности, но кому пришло бы в голову, что кто-то осмелится посягнуть на святая святых Гранады.
Как раз накануне ночного ограбления финансовый комитет клуба собрался на одно из своих совещаний в Альгамбре. Финансирование реставрационных работ грандиозного арабского комплекса давало право финансовому комитету клуба, состоявшему из восьми пожилых его членов, закрыть доступ посетителям в самое высокое здание Альгамбры — Хенералифе, откуда открывался чудесный вид на окрестности и где они собирались каждую вторую пятницу месяца, чтобы решать вопрос об инвестициях.
Вот и в эту пятницу восемь пожилых членов финансового комитета, именовавшихся в городе старейшинами, медленно прошествовали по древней Аламеде — широкой ведущей в гору аллее, обсаженной тенистыми кипарисами. Добравшись до вершины холма Альгамбры, они сняли башмаки и чулки, закатали штанины и расселись на бортике бассейна Хенералифе, погрузив ноги в прохладную проточную воду, покрытую рябью фонтанчиков там, откуда она вливалась и выливалась. Здесь они принимали важные решения относительно городских дел, которые после ночного ограбления конечно же теряли всякий смысл.
На этот раз планам восьми членов финансового совета Гранада-клуба (речь шла о строительстве детского сада и крытого рынка, о мощении одной из городских площадей и установке новых газовых фонарей для освещения центра) суждено было остаться пустыми словами. На собрании, естественно, совершенно не упоминались самые доходные вложения хранящихся в клубе денег, то есть займы под грабительский процент. Для осуществления сделок такого сорта комитет пользовался услугами внешних агентов, которые тоже оперировали деньгами клуба, но скромно держались в тени.
***
Омеро Луис Молина был торговцем, вернее говоря — бродячим коробейником, который ходил по домам, предлагая женщинам разноцветные ленты, нитки, пуговицы, английские булавки, иголки всех размеров, а мужчинам — пакетики бумаги для самокруток из крепкого крошеного табака, продававшегося в лавках. В июле 1876 года Омеро Луис Молина решил отправиться на ярмарку в Мурсию, чтобы продать оставшиеся у него мелочи и запастись новым галантерейным товаром, который потом можно было бы сбыть в окрестностях Гранады, в переживших засуху деревнях. Решение это он принял с задумкой, которая могла бы совершенно изменить цель его путешествия, но которую он до поры до времени предпочитал отгонять даже от самого себя.
Устраивая стоянки у крестьянских домов, Омеро Луис всякий раз старался совращать молодых одиноких — красивых или некрасивых — женщин и, похоже, накладывал лапу не только на них, но и на кой-какие вещицы из золота — металла, который на Омеро Луиса действовал не менее притягательно, чем женщины. Поговаривали, что прикосновение к золоту доводило его чуть ли не до оргазма.
Тем же летом 1876 года Мариана Лопес направлялась в Мурсию, где жила ее сестра, чтобы начать, как она говорила, новую жизнь. Мариана не выносила одиночества ни днем, ни ночью и путалась с мужчинами разного возраста и разного общественного положения — в общем, с кем придется. Этот horrorsolitudinis[1], как считал дон Элпидио, ее священник и духовник, стяжал девушке дурную славу в Гранаде и ее окрестностях. Несмотря на то что она была еще молода и хороша собой, вряд ли ей удалось бы теперь найти себе мужа в здешних краях, вот почему сестра согласилась прийти ей на помощь при условии, что она переедет в Мурсию с твердым решением изменить свой образ жизни.
Первый отрезок пути в Мурсию Мариана Лопес проделала в компании ломового извозчика, перевозившего древесину, и два дня и одну ночь провела с ним на ложе из кипарисовых досок, издававших сильный и возбуждающий смолистый запах. Добравшись до трактира “Стеллетта” в Велес Рубио — деревеньке на самой границе Соленых Земель, она рассталась со спутником и идти дальше пешком, так как возчик закончил свою поездку и разгрузил доски в заказавшей их плотницкой мастерской.
Трактирщица из “Стеллетты”, здоровенная баба, отдававшая свои ночи и постель в распоряжение клиентов, сразу же проявила качества сводни, сказав девушке, что ей было бы неплохо проделать остальную часть пути с пригожим бродячим торговцем, направлявшимся в Мурсию на ярмарку Сан-Исидро. Этот торговец, по словам трактирщицы, пришел накануне вечером из Гранады со своим ослом (оба они так запыхались, словно всю дорогу бежали), а здесь рухнул на постель, не выпуская из рук два ящика — таких тяжелых, что под ними едва не треснули старые изъеденные жучком доски кровати. Он проспал всю ночь, а потом и утро — до самого полудня.
На следующий день, едва торговец показался на пороге комнаты, Мариана Лопес по совету трактирщицы подошла к нему и спросила, не может ли он взять ее в попутчицы. Омеро Луису Молине просьба молоденькой Марианы пришлась по душе, но он тотчас предупредил ее, что предпочитает передвигаться ночью, так как избегает дневной жары. К счастью, добавил он, сейчас полнолуние и дорога освещена как днем.
Поначалу Мариана насторожилась, потому что для нее ночь была временем, которое она проводила с мужчиной, когда они, оба голые, занимались на кровати тем, что подсказывали им желания. Ей же они подсказывали единственное, чему она научилась с шестнадцати лет — со всеми вариациями, которыми одарили ее опыт и фантазия. Обычно Мариана имела дело с солидными мужчинами, ей не нравились малоопытные мальчишки, которых приходилось всему обучать, и еще она не любила тех, кто требовал совсем уж невозможного. Мариане нравилось забавляться в разных позах, но так, чтобы это не шло против природы, наделившей ее необыкновенным орудием получения удовольствия. Больше всего она ненавидела насилие, связывание, избиение хлыстом, царапанье, укусы и наркотики.
Мариана была религиозная девушка и неизменно ходила в церковь исповедоваться в своем грехе, но ей приходилось обращаться к трем духовникам из трех разных церквей, поскольку дон Элпидио предупредил, что если она будет продолжать в том же духе, то он больше не станет отпускать ей грехи и наложит на нее такую епитимью, что ей придется все ночи напролет не развратничать, а молиться.
Встретившись по подсказке трактирщицы с торговцем, Мариана хорошенько оглядела его и подумала, что его возможные намерения позабавиться с ней вполне могли бы удовлетворить ее ненасытные ночные желания. Она даже не подумала спросить, попадется ли им по дороге на Мурсию какой-нибудь трактир с парой чистых простыней, но знала, что в любом случае жажда любви не ведает преград.
Они пустились в путь перед самым закатом: Омеро Луис Молина, его тяжело навьюченный осел и Мариана Лопес, прихватившая с собой лишь узелок с легким платьицем и смену белья, которое ей будет нужно, когда она устроится у сестры. Мариана не взяла с собой ничего ни попить, ни поесть, и когда Омеро Луис сказал ей, что на пути в Мурсию не будет ни трактира, ни даже крестьянской лачуги, где можно попросить глоток воды, она хотела вернуться обратно, чтобы запастись чем-нибудь в кладовке “Стеллетты”.
Омеро Луис сказал ей, что охотно поделится с ней своим хлебом, колбасой и вином, но, если она вернется назад, ждать ее он не будет, так как хочет добраться до Мурсии по холодку: по возможности еще до рассвета или с первыми лучами солнца. Так они и тронулись в путь — он впереди, она — отставая от него на шаг.
***
Они шли по пустынной местности в Соленых Землях уже несколько часов, как вдруг Омеро Луис Молина стал озираться по сторонам, обнаруживая явные признаки беспокойства. Он часто моргал и хлопал себя по ушам, словно хотел отогнать несуществующих мух. Мариана смотрела на него, ничего не понимая, но не хотела задавать вопросов, чтобы не надоедать спутнику. Она тоже огляделась вокруг, пытаясь понять причину беспокойства Омеро Луиса, но не заметила ничего необычного. Местность была пустынная, без единого дерева или куста, а при холодном свете полной луны казалась еще более унылой. Но даже такая вот, почти мертвенная, иссохшая и голая земля обладала каким-то своим, странным очарованием. Спроси кто-нибудь Мариану, как она находит этот пейзаж, девушка безусловно и вопреки всякому здравому смыслу ответила бы, что он красив. Может быть, даже очень красив.
Но что видел или слышал Омеро Луис? Торговец вдруг остановил осла, на спине которого высилась тяжелая кладь, и встал как вкопанный под полной луной, отбрасывавшей на дорожную пыль его тень, трепетавшую, как призрак на ветру. Знаком Омеро Луис велел Мариане тоже остановиться и прислушался.
Нет, он не ошибся, издалека до него доносился лай собаки, которому с противоположной стороны, как далекое эхо, вторил лай другой собаки.
— Говорят, что ночью звуки разносятся в воздухе быстрее и слышны явственнее, чем днем, — сказал Омеро Луис, — а если у тебя хороший слух, то можно даже подсчитать, сколько миль отделяет тебя от этих далеких собак. Да только лай ли это? Собаки? Собаки в здешних местах? Просто невозможно.
— Если ты их слышишь, значит, возможно, — сказала Мариана. — Или ты хочешь сказать, что не веришь своим ушам? Это ты хочешь сказать? Что не веришь собственным ушам?
Омеро Луис поворачивался во все стороны, склонял голову то к одному, то к другому плечу и никак не мог поверить.
— Эта история с собаками — самая нелепая из всех, какие только случались с ушами Омеро Луиса. Не знаю, что это — наваждение или чудо, посланное небесами?
— По правде говоря, лающие собаки, по-моему, не наваждение и никакое не чудо, — сказала Мариана Лопес, — просто все собаки лают.
— Что делать собакам в этой пустыне? Когда я что-то не могу объяснить, я голову ломаю, чтобы отыскать причину. Я очень уважаю Господа Бога, но если это его работа, то не пойму, зачем он тратит свое время на то, чтобы устраивать такие шутки с нашими ушами.
— Какие шутки?
— Я о собаках. Ты не слышишь, как они лают?
— Ну и что? Может, это мой недостаток, но я их не слышу. Да только всем известно: на то они и собаки, чтобы лаять. Что ж тут странного?
— Странно то, что здесь, в Соленых Землях, нет ни единого дома на расстоянии пятидесяти миль, значит, и собак здесь быть не может. Собаки бывают там, где есть люди, их друзья, даже поговорка такая есть, что человек верный друг собаки. Друзья там или враги, но собак в этой пустыне быть не может.
— А если это бродячие собаки? — сказала Мариана. — Бродячим собакам тоже ночью лучше, как и нам, ночью они лают на луну. Смотри, какая луна.
— Ну если так, то я тоже бродячая собака, но у меня свои причины идти ночью по этой дороге под этой луной. Нет, бродячие собаки ничем не отличаются от других собак. Только вместо того чтобы держаться одного дома и одного хозяина, который заботится о ней и кормит ее, бродячая шатается от дома к дому, выпрашивая куски совсем как милостыню. Но здесь нет домов, а значит, нет людей, так что нет и собак. В этом-то все и дело.
Какое такое дело? — подумала Мариана. Ей, конечно, не понравилось, что Омеро Луис назвал себя бродячей собакой. Что он имел в виду? Что хватает все, что ни подвернется под руку? У бродячих торговцев дурная слава, потому что где бы они ни проходили, всегда жди от них какого-нибудь вреда. Они совращают женщин, если те одни дома, а если и не совращают, то во всяком случае пытаются совратить. Но вот ей, подумала Мариана, Омеро Луис не сделал никакого предложения, хотя она ожидала его, а в глубине души и желала. Правда, и мужчинам бывает иногда не до того, но такое полное равнодушие ее как-то даже обидело.
— Вот интересно, — спросила Мариана, — почему ты придаешь такое значение этим собакам? Ну лают они, и пусть себе лают.
— В здешних местах не сыщешь даже ящерицы, что же тогда едят эти собаки?
Омеро Луис опять остановился.
— Слышишь, как лают, проклятые? Это ночное наваждение, прямо как к заднице прицепилось. Черт возьми! Метафизика какая-то!
— Как ты сказал? Это еще что за слово?
— Я сказал, что история с собаками — какая-то чертова метафизика.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать этим чудным словом. Никогда в жизни его не слышала.
Омеро Луис улыбнулся с довольным видом. Он ждал, что Мариана удивится, и был готов объяснить ей, что к чему.
— Да это же просто: слова, если взять их отдельно одно от другого, ничего не значат. Мы сами придаем им смысл. Я сказал “метафизика”? А ты возьми и придай ему какой хочешь смысл.
— По-моему, это просто ерунда. Глупостью больше, глупостью меньше, ничего что-то не понимаю. Может, объяснишь получше, пока мы тут шагаем?
Значит, по мнению Марианы, это ерунда. Омеро Луис на мгновение закрыл глаза, чтобы получше сосредоточиться на этом слове.
— Если я говорю “лошадь”, ты знаешь, что означает это слово, но когда его придумали впервые, оно не означало ровным счетом ничего. Тогда было решено окрестить им животное, которое теперь мы все так и называем.
Мариана с трудом сдержала смешок.
— Почему ты смеешься?
— А что, если бы ее назвали “кошкой”?
— При чем здесь это? Сейчас кошка — это кошка, а лошадь — это лошадь. Но если мы поедем в Германию, то увидим, что лошадь там называется совсем по-другому. По-другому ее назвали и во Франции, и в Италии, и в Китае, хотя животное везде одно и то же.
— Кто тебе втемяшил это в голову?
— Знаешь что? Бродячие торговцы ходят пешком в одиночку, и у них хватает времени подумать о многом. Одна мысль тянет за собой другую, и в конце концов в голову приходят соображения вроде того, что я сказал про “лошадь”. В общем, да будет тебе известно, что, постоянно думая, Омеро Луис стал немного философом.
— Мне кажется, кто-то все же помог тебе подумать, например, о том, что лошадь в Китае называют по-другому. Ну что ты знаешь о Китае?
— Одни люди думают о вещах, другие — о словах. Вещи я покупаю и продаю, а слова обдумываю. Слово “Китай”, например, тоже. Для меня, да и для тебя Китай — это всего лишь слово.
— Только не говори, что такие трудные слова, как “метафизика”, ты сам придумал, шагая по деревенским дорогам.
— Кое-каким словам меня научил один гранадский профессор, у которого я работал садовником еще до засухи. Но про Китай я придумал сам. Профессор жил в красивом особняке неподалеку от Гранады, а в саду у него росли тысячи разных кустов и цветов, которые он выписывал из Африки и даже из Китая и Японии. Каждое утро он обходил свой сад и разговаривал с цветами; но он не был сумасшедшим. Когда наступила засуха, у него постепенно стал гибнуть весь сад — цветы, деревья, кусты. И тогда он с отчаяния отравился, поев цветов дурмана. Однажды утром я нашел его на кровати: он был твердый и холодный, как гвоздь. Вся его мудрость улетучилась. Ну разве это не самый глупый способ умереть?
— Умереть, по-моему, всегда глупо, но умереть от цветов, пожалуй, не так уж и глупо, — сказала Мариана.
— После этого я и стал ходить по деревням и продавать всякий галантерейный товар женщинам. От этого профессора я научился немногим вещам, но многим словам. Я записал их в тетрадку, но самые красивые держу в голове. Например, слово “метафизика”. Оно мне нравится, звучит хорошо и придает вес тому, что говоришь.
— И потому ты суешь его куда надо и куда не надо.
— Некоторые слова соответствуют предметам или животным, ну вот, например, “лошадь”, и ими пользуешься по назначению. Но бывают также отдельные слова, которыми можно пользоваться более свободно, ну как вот этой “метафизикой”. Такие слова подходят для разных случаев. Особой необходимости в них нет, но они придают немного больше смысла тому, что ты говоришь.
Мариану увлекли эти странные рассуждения Омеро Луиса; она даже поверила ему, что некоторые слова можно использовать свободно, без всякого ущерба, именно так, как говорит торговец. Куда труднее выносить эти его странные фантазии насчет собак, лающих на луну, этих далеких собак, засевших в сознании торговца под воздействием полнолуния.
История с собаками с самого начала не понравилась Мариане, она считала, что тут Омеро Луис преувеличивает. Хоть бы он перестал цепляться к этим далеким собакам, которых, может, и вовсе не существует. Просто обидно, что такой стройный и решительный мужчина предается всяким бессмысленным фантазиям вместо того, чтобы заняться ею. Девушка пыталась обгонять его, так как знала, что, если посмотреть на нее сзади, ее походка может навести на кой-какие мысли. Тем более что ночь в этом деле помощница, думала Мариана.
Но Омеро Луис напряженно ловил все новые сигналы, которые, как он полагал, доносят до него невидимые потоки ночного воздуха. Это были завывания, доносившиеся издалека с одной стороны и как бы отвечающие им завывания — с другой, и еще завывания более близкие и грозные, накладывающиеся на те далекие.
Загипнотизированный этим концертом собачьих голосов, на глазах удивленной Марианы, которая ничего не слышала, Омеро Луис внезапно расслабился, протянул дрожащие руки вперед, словно хотел схватить ими воздух, постоял так неподвижно несколько мгновений и вдруг издал долгий воющий звук, подняв глаза к полной луне, лившей холодный свет с неба. В гулком ночном воздухе казалось, будто завывание Омеро Луиса уносится вдаль, а затем завивается звуковой спиралью, которая постепенно удаляется и угасает, как далекое эхо.
Мариана испуганно смотрела на него. С чего это ее попутчику пришло в голову так завывать? Может, он пошутил, чтобы напугать ее? Но нет, это была не шутка: его напряженный и отсутствующий вид показывал, что он не владеет собой. Она слышала о лунатиках, которые бродят ночью по крышам, протянув руки вперед, совсем как Омеро Луис. Он что, лунатик? Да нет, лунатики не воют, как собаки, скорее даже как волки.
— Прекрати, пожалуйста! — крикнула Мариана Лопес.
Торговец даже не обернулся, словно вовсе ее не слышал.
— Да перестанешь ты?
Но и на этот раз Омеро Луис не обратил на нее внимания. Он набрал полные легкие воздуха, снова уставился на луну и издал вой, разнесшийся далеко окрест и замерший где-то вдали.
На этот раз Мариана испугалась по-настоящему. Она подошла к Омеро Луису и изо всех сил дернула его за руку.
— Ну хватит уже!
Но не успела она даже окончить фразу, как Омеро Луис обернулся к ней, рыча и оскалив зубы, как бешеная собака. Мариана в страхе отскочила, а торговец вновь принялся выть. Это был протяжный, нечеловеческий вой. Причем Омеро Луис все время поворачивался то в одну, то в другую сторону, словно отвечал на завывания других, далеких собак.
Мариану всю трясло, она хотела снова крикнуть Омеро Луису, чтобы он прекратил эти ужасные завывания, но от испуга у нее даже голос пропал, как бывает в кошмарных снах. Она нашла в себе силы лишь отступить на несколько шагов в сторону, потом бросилась вперед, чтобы ухватить за уздечку осла, который от испуга свернул с тропы на острые камни, где он мог упасть и покалечиться. Ей удалось затащить животное вновь на дорогу, а торговец между тем все продолжал издавать зловещий вой.
Мариана, дрожа от страха, опять попыталась воззвать к разуму торговца, не отрывавшего взгляда от луны и совершенно поглощенного своими завываниями.
— Пожалуйста, ну пожалуйста!
Омеро Луис издал еще два долгих, душераздирающих завывания, потом обернулся к Мариане, все так же рыча и скаля зубы. Девушка в испуге отступила.
— Ну хватит! Если не перестанешь, я тебе башмаком в лоб залеплю, — сказала Мариана, взяв себя в руки и пытаясь вразумить своего странного попутчика.
Внезапно Омеро Луис обмяк, его одеревенелые и вытянутые вперед руки упали вдоль тела. Тыльной стороной ладони он отер со лба пот и посмотрел на Мариану удивленным взором только что разбуженного человека. Еще пару минут он приходил в себя, затем заговорил устало, заплетающимся языком:
— Я должен был ответить этим проклятым псам.
— Да каким еще псам? По-моему, ты, с твоими философскими мыслями, сам придумал каких-то лающих собак. А я ничего не слышала, совсем ничего.
— Зато я слышал. Мои уши со всех сторон ловили завывания псов, и я должен был ответить, чтобы заставить их замолчать, не то они продолжали бы лаять и выть всю ночь.
— Нет, я больше не могу, — сказала Мариана. — Как хочешь, но я возвращаюсь назад, в трактир “Стеллетта”, там хорошенько высплюсь, а потом опять тронусь в путь с кем-нибудь другим или вообще одна.
— По этой дороге одной тебе идти нельзя. Оглядись вокруг и скажи, может ли женщина, одна, куда-то идти по этой проклятой земле.
— Нy так я подожду кого-нибудь, не такого сумасшедшего, как ты. С тобой покончено, с меня хватит.
— Ты что, не поняла, что я должен был ответить этим собакам, чтобы напугать их и отогнать? Слышишь? Они уже больше не лают.
Мариана между тем пустилась в обратный путь, быстро удаляясь в сторону Велес Рубио и трактира “Стеллетта”. Там уж она найдет другого торговца или кого еще, направляющегося в Мурсию.
— Не хочу больше идти с тобой. Я возвращаюсь назад в трактир. А ты можешь лаять сколько угодно.
Омеро Луис попытался вернуть ее, громко и сердито крича. Но девушка даже не оглянулась. Омеро Луис бегом догнал ее и схватил за руку.
— Это была очень глупая шутка, я перегнул палку. Просто шутка, понимаешь?
— Шутка? Нет-нет, это не шутка. У тебя было страшное лицо, ты скалил зубы и был готов укусить меня. Как бешеный пес. А изо рта у тебя воняло серой, как у волка.
— Обещаю тебе, что такого больше не будет, поверь мне. Посмотри на меня и скажи: похож я на волка?
Мариана попыталась вырвать руку, освободиться от железной хватки торговца и продолжить свой путь в Велес Рубио.
— Я хочу вернуться к трактирщице; она тоже считает тебя каким-то ненормальным и подыщет мне какого-нибудь более спокойного попутчика.
— Да забудь о ней. Разве не ясно, что ее трактир — самый настоящий бордель?
— Бордель или не бордель, а в “Стеллетте” можно и поесть, и потрахаться, и поспать. Ну и что? По-моему, ты зря к ней цепляешься, — сказала Мариана.
Омеро Луис дернул девушку за руку, чтобы она повернула в сторону Мурсии.
— Да оставь ты меня в покое. Нельзя же меня силком тянуть, как осла.
Наконец Мариана высвободила руку, но осталась стоять на месте, не двигаясь ни вперед, ни назад.
— Пойдем со мной; вот увидишь, в Мурсии Омеро Луис сделает тебе подарок. Я слов на ветер не бросаю.
— Ну так скажи, что ты мне подаришь, а то я тебе не верю.
— Решай сама.
Мариана не стала настаивать: не такая она наивная, чтобы верить его обещаниям. Бродячие торговцы славятся тем, что обещают золотые горы. Такая уж у них работа — задуривать голову бабенкам. А Омеро Луис хуже их всех.
— Ты напугал меня. Зубы оскаленные, глаза красные, как уголья, пена на губах. Шутка, говоришь? Ты ж меня чуть не укусил.
— Да ты что? Я только хотел отпугнуть собак, а получилось, что напугал тебя. Все вышло наоборот, такие вот шутки с нами ночь играет.
Омеро Луис понял, что его выходка обидела гордую Мариану. Взяв девушку за руку, он как маленькую, спокойно вывел ее на дорогу, повернул в сторону Мурсии и потянул за собой. С ней он начал свое путешествие, с ней хотел и продолжить его. Уж не понравилась ли ему эта девчонка — такая вздорная и упрямая? Вопрос, конечно, праздный, так как ему нравились все девушки, но не каждый день и даже не каждую ночь. В общем, ему надо было поразмыслить.
— Своими завываниями ты даже осла испугал: он забился в камни, — сказала Мариана. — Я снова вывела его на дорогу, не то он переломал бы ноги с такой-то тяжелой кладью. Может даже все четыре ноги, если бы я его не втащила опять сюда.
— Да, грунт здесь — одни камни и пыль, но чтобы не нарваться на бандитов на дороге вдоль реки, мне пришлось выбрать этот трудный путь по Соленым Землям, где если кто сломает себе ногу, то умрет от голода, жажды и одиночества.
— Не знаю, почему это надо ломать себе ноги именно здесь. Осла, например, ты сам напугал своим волчьим воем, иначе он не сошел бы с дороги и не застрял в этих камнях.
— Ты права, нельзя ломать себе ноги здесь — самое неподходящее на свете место. Но собаки? Ты можешь мне сказать, почему они явились лаять на луну именно сюда?
Мариане Лопес было совершенно наплевать на собак — бродячих или нет, настоящих или придуманных, ее беспокоил попутчик, который чуть умом не тронулся под этой луной.
— Я слышала, что собаки бесятся от полной луны, а оказывается, люди тоже сходят с ума и начинают лаять. К сожалению, ты один из них.
— Мне вдруг захотелось лаять: вообще-то в шутку, но и из-за собак, и из-за этой луны. Вот я и не удержался, но такое со мной случилось впервые, могу поклясться. И клянусь.
— Я тоже немного не в себе из-за этой луны,— сказала Мариана Лопес, — но не приходит же мне в голову лаять, вот в чем разница. Если б я даже захотела, у меня ничего б не получилось. Это был уже не твой голос, ты стал собакой, воющей на луну. Не понимаю, как это у тебя выходит.
— Ну знаешь, Омеро Луис умеет еще ржать как лошадь и реветь как осел.
Омеро Луис коротко заржал, негромко взревел ослом, а потом стал жевать воздух. Он совсем обессилел от жары и был весь покрыт тонкой пылью, поднимавшейся от его шагов.
— Ты что жуешь? — спросила Мариана.
— Просто так жую.
— Но что ты жуешь?
— Если я скажу, не поверишь.
— Все равно скажи. Если мне понравится, я тоже стану жевать.
Омеро Луис немного помолчал.
— Знаешь, бродячий торговец шагает один днем и ночью. И ему приходит в голову куча слов — хороших и плохих.
— Ну и что?
— Хорошие слова я держу в уме. А плохие жую.
Мариана помолчала, заинтригованная странным признанием Омеро Луиса. Что это еще за новости со словами, которые можно жевать?
— Что-то я не совсем поняла.
— Это очень просто: я жую слова, которые меня раздражают или тревожат.
— Например?
— Например, собаки, голод, жажда, усталость, бедность, бандиты.
— А когда прожуешь?
— Тогда глотаю.
— А потом?
— Потом они становятся дерьмом.
— Ага. И тебе от этого лучше?
— Ну да.
— Я тоже хочу попробовать. У меня столько плохих слов накопилось. Если поставить их в ряд, то они до Парижа дотянутся.
— Попробуй пожевать их. Ничего ж не стоит.
***
Царившая вокруг тишина, эта яркая луна, освещавшая мертвую, иссохшую землю, вызывали у Марианы Лопес ощущение пустоты в голове, легкое головокружение, чувство безотчетного страха, но и страха конкретного из-за находившегося рядом такого странного человека, как Омеро Луис. Кто он в действительности, этот Омеро Луис Молина? Больной, псих, маньяк или просто хитрожопый? Хотелось бы знать, что скрывает он за этой личиной бродячего торговца и этими россказнями, которые кажутся лишенными всякого смысла?
С момента, когда он среди ночи стал лаять, в душу Марианы Лопес закралось гнетущее чувство. Как и всякие неспокойные люди, она не выносила долгого молчания, а поскольку Омеро Луис замолк, Мариана решила заговорить сама.
— Хочешь знать, зачем я иду в Мурсию?
— Омеро Луис тебя слушает.
— Прежде всего, я хочу убраться из Гранады. Все одно и то же, каждый день с утра до вечера. Я иду в Мурсию к сестре, она решила подыскать мне мужа. Говорят, в Мурсии много богатых иностранцев, которые хотят жениться на испанках. Это сестра моя говорит. Больше всего там торговцев, богатых торговцев. Из иностранцев мне больше нравятся итальянцы, потому что они похожи на испанцев, но греки и французы тоже сойдут.
— Богатых людей можно найти и в Гранаде.
— В Гранаде богачи водятся с богачами. Богатые люди встречаются в оперном театре или в Гранада-клубе, хотя женщинам туда хода нет. А вот в Мурсии торговцы — иностранцы, и с ними мне, конечно, легче будет сойтись. Говорят, жизнь там бьет ключом и красивые девушки, да хоть и не очень красивые, идут нарасхват. А в Гранаде живешь как на похоронах: старики там гужуются в клубе, а молодежь живет в трудах и заботах.
Омеро Луис внимательно, раздевающим взглядом оглядел Лопес с ног до головы, не проронив при этом ни слова. В ночной тишине слышен был лишь стук копыт осла на каменистой дороге и легкие шаги двух путников, бредущих под луной. Вокруг царила полная тишина.
— А теперь расскажи мне что-нибудь ты. Я боюсь ходить одна ночью: еще с детства боюсь темноты, хотя лунный свет меня тоже пугает, но хуже всего, что теперь я боюсь и тебя.
— Да ничего. Уже все прошло.
Что ж, если Мариана боится темноты, тем хуже для нее. Омеро Луис погрузился в свои тяжелые раздумья о собаках, которые довели его до настоящего бреда. В такой форме это с ним случилось впервые, и теперь ему было стыдно. Раньше тоже бывало, когда он оказывался в полнолуние под открытым небом: желание залаять подкатывало к горлу, и его вдруг начинало лихорадить. Но тогда ему удавалось сдержаться. Теперь, поразмыслив, он решил, что это дикое желание всего лишь шутка природы; случается ведь, что и природа хочет пошутить. Да только на этот раз ему не удалось взять себя в руки, вот незадача. Так оно как-то вышло. Беда.
— Ты говоришь, что не слышала собак?
— Могу повторить: я ничего не слышала. Никаких собак, ничего. И хватит об этом, — откликнулась Мариана.
— Знаешь что? Раз в этих местах никаких собак быть не может, мне кажется, что это просто лай, разлитый в воздухе: он и забивает уши.
— Ну что ты такое несешь? Лай, разлитый в воздухе! Кому ты рассказываешь такую чушь?
— По ночам в пустынных местах вроде этого случаются вещи, которых и представить себе невозможно. Иногда слышишь слабые и одинокие голоса, которые носятся в воздухе; или звон цепей там, где никаких цепей нет и в помине. Или собаки, подохшие с голоду и жажды бог знает когда, по ночам в полнолуние жалуются путнику.
Интересно, что хотел внушить ей Омеро Луис?
— Что ж это, собачьи привидения? — сказала Мариана. — Да я не верю и в человечьи призраки, что уж говорить о собачьих? Такой ночью, как эта, и в таком странном месте может случиться всякое, согласна, но никак не могут оказаться здесь призраки собак, подохших невесть когда. Да еще чтоб они скулили под луной. Со мной это не пройдет.
Омеро Луис заговорил о лае, носящемся в воздухе, надеясь унять страхи Марианы, а выходит, он ее лишь растревожил.
Он подошел к девушке, улыбнулся и погладил ее по волосам.
— Ну что, может, о чем другом поговорим?
— Оставь в покое собак, — сказала Мариана, — у меня и так уже все кишки перевернулись.
— Тогда мне интересно узнать о тебе один пустяк. Это пришло мне на ум просто случайно. Такие пустяки приходят в голову как бы ниоткуда, когда все твои мысли о том, как передвигать ноги по дороге на ярмарку. Ну вот хотя бы такая простенькая мысль: какой ты была в детстве?
— Красивой. Я была красивая. Красивые ноги, попка, сиськи. Но с ранних лет меня тянуло быть проституткой. Я постоянно чувствовала эту штуковину между ног, и она не давала мне покоя.
— Я не понял: это что, было твоей профессией?
— Это судьба, а не профессия. Я не из тех, кто занимается такими делами ради денег, значит, я не из тех проституток, о которых думаешь ты. И потом, проститутки спят с кем придется, а я выбираю мужчин с удовольствием, пока могу себе это позволить, и каждый раз, когда я с кем-то ложусь, я немножко в него влюбляюсь. Такая уж я. Но в Мурсии я должна быть начеку, так говорит моя сестра, а то черта с два она найдет мне мужа.
Омеро Луис, немного сбитый с толку простодушием Марианы, что-то тихо проговорил, словно разговаривал сам с собой; при этом он прищурил глаза, стараясь пропускать через узенькие щелки столько лунного света, чтоб нельзя было споткнуться.
— Мне пришла в голову одна мысль — из тех, что появляются по ночам, когда рядом такая симпатичная болтушка, — в общем, приятная мысль.
— Какая же?
Омеро Луис изобразил раздумье, покачал головой, поскреб подбородок, кашлянул, как бы пытаясь уловить эту мимолетную мысль.
— Да ладно, она сразу улетучилась, и теперь Омеро Луис идет себе с пустой как тыква головой. Мысли приходят и уходят.
— Какая ж все-таки мысль у тебя была? Почему не хочешь сказать? В Мурсии у меня будет другая жизнь, но сейчас мы не в Мурсии, еще не дошли туда. Не знаю, ясно ли я говорю.
— Ты говорила, что это у тебя не профессия, а судьба. С судьбой мне как-то неохота трахаться.
Мариана не ожидала такого грубого отказа. Она бы разревелась, но подавила в себе обиду, горечь унижения, растерянность, мобилизовав все то чувство собственного достоинства, какое ей удалось наскрести.
— Ну что ж, жаль. Что я еще могу сказать? В конце концов, счастье не в том, чтобы трахнуться лишний раз.
— Вот ты какая. Все женщины вечно толкуют о счастье, — отозвался Омеро Луис. — Слов о счастье у них полон рот, но никто не знает, где оно обретается. По правде говоря, мне это счастье кажется просто хреновиной.
***
Омеро Луис шел еще некоторое время молча с опущенной головой. Лопес пристроилась сбоку и то и дело искоса поглядывала на него. Она была обижена его отказом, но не хотела, чтобы Омеро Луис придал этой истории слишком большое значение, и потому сохраняла на лице некое подобие печальной улыбки, которая в данном случае казалась ей уместной.
Ландшафт был все таким же застывшим и пустынным, земля — сухой и пыльной, без единой травинки. То там, то здесь жалкие деревца вдоль дороги выставляли напоказ в лунном свете свои ободранные и побелевшие от солнца скелеты. Конечно, судя по их остовам, они представляли собой не бог весть что даже до великой засухи. Чуть поодаль виднелось несколько развалившихся хижин, некогда сложенных из камней сухим способом; в прежние времена они служили прибежищем для пастухов и укрывали от солнца коз — единственных животных, которые могли выжить в этой местности, щипля жалкую растительность и слизывая соль с камней. Эти осколки и без того жалкого прошлого ныне являли собой унылый образ запустения, казавшийся еще более унылым в холодном лунном свете.
Омеро Луис продолжал медленно шагать, глядя себе под ноги. Потом полуобернулся к Мариане, которая шла рядом с рассеянным и обиженным видом.
— Ты тощая. Почему ты такая тощая?
— Сам угадай.
— Потому что мало ешь.
— Молодец, угадал. Даже не знаю, ем я мало, потому что не в настроении — так ведь тоже бывает — или потому я в плохом настроении, что ем мало. Решай сам.
Омеро Луис не ответил, а еще раз оглядел ее с ног до головы и выдавил из себя некое суждение:
— Тоща, конечно, а все ж таки аппетитная.
Услышав такой комплимент, Лопес сдержала горькую усмешку. Она погладила себя по бокам и подумала, что не так-то уж она и тоща. Это в глазах Омеро Луиса она слишком худая.
— Все ясно, худые тебе не нравятся. Ну что ж, из-за этого я не выброшусь из окна.
— Никаких окон тут нет, значит, и опасности никакой.
Омеро Луис подошел к ней и еще раз погладил ее по запылившимся волосам.
— Жалко.
— Я первая сказала, и хватит об этом.
Довольно долго они шли молча, насупившись. У Марианы Лопес вид был усталый и огорченный. Она предложила себя торговцу — молодому и крепкому, как ствол дерева, но нарвалась на отказ. Нечего скрывать от себя — это действительно был отказ, этакая звонкая пощечина. Неожиданно вспыхнувшее в ней и так обманутое желание делало отказ торговца еще более неприятным и обидным.
— Ну и ладно, — сказала Мариана.
За этими ее словами не было мысли, и они растворились в ночном воздухе. Да и сказала она их просто так, чтобы нарушить молчание. На этой дороге, на этой иссохшей земле и при этом лунном свете молчание ложилось на душу как тяжелый камень. Нет, не стоило ей пускаться в путь ночью вместе с этим странным, строптивым и так отвергшим ее торговцем.
— Ты обиделась?
— Немного.
— Не надо торопить время.
— Ничего себе предложение.
Омеро Луис опять впал в уныние, от которого перехватывало дух — совсем как тогда, когда он лаял на луну. Он подумал, что в таком состоянии ему не следует идти на риск неудачи с этой худышкой Марианой. Такая неудача его уже постигала — к счастью, только два раза, — но он помнил, как ему было стыдно. Тогда он решил переменить тему, заговорив о том, что, по его мнению, нравится женщинам. Омеро Луис рассчитывал задобрить девушку и поддержать ее запал до того момента, когда его наконец посетит нужное состояние.
И он попробовал вернуться к прежнему разговору.
— Даже самой распоследней женщине нравится вспоминать, какой она была в детстве.
— Ты у меня это уже спрашивал, а я тебе ответила. Думаешь, я так и зальюсь слезами от этого вопроса?
— Я просто хотел, чтоб ты заговорила. Все женщины любят рассказывать о своем детстве.
— А я нет.
Мариана Лопес уже устала: ноги едва отрывались от земли, колени подгибались, но она не хотела, чтобы торговец это заметил, так как боялась, что этот сумасшедший оставит ее одну на дороге. Он такой, на все способен. Да, парень что надо, но способен на все. И тогда она перевела разговор на осла, который тоже едва плелся и раскачивался из стороны в сторону, почти касаясь животом земли.
— Жалко эту бедную скотину, она едва держится на ногах. Спина у нее совсем прогнулась, а пузо чуть не до земли провисло.
— О моем осле можешь не беспокоиться. У него прогнутая спина, я знаю, но она у всех ослов одинаковая из-за тяжестей, которые они таскают. Такая уж у них судьба, как у меня — ходить пешком по ночам на дальние ярмарки; взять, к примеру, хоть Мурсию.
— Осел проходит тот же путь, что и ты, но какая у него ноша. А на ярмарке ничего не достанется, даже клочка соломы. Ты говоришь, что ходишь пешком, жалуешься, а как, по-твоему, ходит осел? Может, у него крылья есть, чтоб летать?
— Он тоже ходит пешком, согласен, но у осла четыре ноги, а у нас только две. Значит, он вдвое выносливей.
— Верно, четыре. Но мы же не тащим груза, — сказала Мариана.
— Что ж, по-твоему, у человека нет никаких преимуществ перед ослами?
— Не в том дело. А вот что ты такое напихал в эти тяжеленные ящики? Не от катушек же и не от шелковых лент так просела спина у этой бедной скотины.
Омеро Луис нетерпеливо отмахнулся.
— Ну вот, теперь ты пристаешь ко мне, как инквизиция. Если хочешь знать, я везу продавать оловянные блюда и сковороды. Они очень тяжелые, но можешь успокоиться: осла этого я купил у одного крестьянина, который заставлял его таскать на себе по пятьдесят кило дров.
— Похоже, твои пятьдесят кило тяжелее, чем пятьдесят кило того крестьянина.
Омеро Луис чувствовал, что Мариана обхитрила его, и он раздраженным тоном выдал ей историю насчет оловянной посуды. Больно много хочет знать эта девчонка. Но известно же, что все женщины любопытны и приставучи как репей. Трактирщица из “Стеллетты” тоже все приставала к нему с вопросом, что там, в этих тяжелых ящиках, и почему он взял их с собой на кровать, словно ее трактир — воровской притон, и почему он такой измочаленный, и куда идет. Она задала еще сотню других вопросов, один каверзнее другого. А теперь еще и Мариана сверлит как бурав.
— Что еще тебя интересует? — процедил сквозь зубы Омеро Луис.
— Да просто хотелось узнать, что это такое ты везешь, — сказала Мариана. — Да и языком немного пошевелить. Когда болтаешь, время проходит быстрее и ноги не так устают.
— Ну так расскажи мне хотя бы о Гранаде, о богачах из Гранада-клуба, — сказал Омеро Луис. — Ты, наверно, за свою жизнь немало их повидала. Или спала только с бедняками? Я уже не один год слышу рассказы о всякой чертовщине, которая там происходит.
Мариана Лопес перебрала в памяти кое-какие подробности. Разве упомнишь всех мужчин, которые ее трахали? И богатых, и бедных. Но когда она пыталась выстроить их в памяти в цепочку, то и дело образовывались провалы: ни имени, ни лица — темнота. Многие из них прокатились над ней освежающей волной и исчезли бесследно.
— Ты хочешь, чтоб я тебе рассказала о гадостях, которые вытворяют члены Гранада-клуба? Я была там только один раз, и в памяти как-то все спуталось. А из-за пыли, которой я наелась на этой дороге, язык у меня стал как наждак.
— Обещаю, что еще до полуночи мы устроим привал и съедим по паре ломтей колбасы с белым хлебом. Но можно говорить даже когда язык пересох. Мне не требуются всякие тонкости. Даже лучше, если ты будешь говорить как получится. Всем известно, что правда так или иначе всегда себя окажет.
— От одного слова “колбаса” хочется пить, а язык у меня и так уже как терка.
— Ты мне уже говорила, что язык у тебя пересох. Но у нас к колбасе будет еще глоток вина. Только ты должна рассказать мне про тот раз, когда ты была в Гранада-клубе. Омеро Луис знает, что женщинам в клуб вход запрещен. А как попала туда ты?
— Туда не пускают жен и дочерей членов клуба; этих — нет. Но есть там такая потайная дверца с черного хода, через которую проводят девушек для удовольствия мужчин. Вот я через нее и прошла.
Мариана с трудом шевелила губами. Воспоминание о клубе давило как камень, и для начала ей надо было глубоко вдохнуть и набрать воздуха в легкие. Наконец она начала свой рассказ.
— Так вышло, что одна незнакомая женщина высмотрела меня, а потом, остановив на улице, начала меня без удержу расхваливать, чтобы уговорить сходить с ней в Гранада-клуб, где я познакомлюсь со всякими богачами. И еще она обещала мне много денег, не помню уже сколько, но много. Я прекрасно понимала, чего от меня хотят: от такой хорошенькой девчонки, какой была я, всегда хотят одного.
Когда стемнело, я пришла туда, как мы и условились с той сводней. Когда я подошла к дверям, из них вышла другая женщина и отвела меня наверх, в комнату с большой кроватью и зеркальными стенами, от которых у меня в глазах помутилось. Там меня уже ждали двое мужчин. Они раздели меня догола и сами тоже разделись, потом пихнули меня на кровать и стали вертеть по-всякому. Они навалились на меня оба сразу, им любая дыра годилась. Эти козлы швыряли меня вверх и вниз, так и сяк, как тряпку какую. И ни слова не говорили, только хрюкали, как кабаны.
После тех двоих зашли еще двое, и все началось по новой, вертели меня, как шлепанец. По правде говоря, сначала мне это показалось даже забавным, но потом, когда они швырнули меня на кровать, раздвинули мне ноги и стали трахать и сверху и снизу, я испугалась. Мне было больно, я стала плакать и стонать. Но они с меня не слезали. А после этих двоих пришли еще двое, противные рожи, один страшнее другого, и тоже без единого слова.
Когда меня наконец отпустили — дело было уже на рассвете, — я не могла даже идти. Обещали мне заплатить, а сунули в руку горсть монет, мелочь какую-то. А теперь я очень даже рада, что у них сейф обчистили.
— О ворах что-нибудь известно? — спросил Омеро Луис.
— Известно, что это были не воры, а только один вор. Один.
— Значит, кто-то его видел?
— Вот не знаю. А что знаешь ты?
— Я только слышал про эту историю, и все, — ответил Омеро Луис. — Говорят, что украдено золото и убит сторож.
— Похоже, что вор еще днем под каким-то предлогом зашел в клуб и где-то там спрятался. А ночью выскочил, заставил сторожа открыть сейфы и утащил все деньги членов клуба до последнего фунта стерлингов. Они там держали свои деньги, так как думали, что это самое надежное место на свете. Громадные деньги были спрятаны в этом особняке, что на Калье де лос Рейес Католикос, напротив Оперного театра. Можно подумать, крепость какая.
— Крепость из глины, если один-единственный вор сумел ее обчистить, — сказал Омеро Луис.
— Хотела бы я знать, что будет делать грабитель со всеми этими деньгами.
— Ничего не будет делать, чтоб его не обнаружили.
— Значит, будет жить по-прежнему, как какой-нибудь бедняк. Это ж какая обида — иметь столько денег и жить в бедности.
— Знать, что ты такой богатый, само по себе очень здорово и приносит радость, даже если ты будешь жить, как раньше. Я все равно ему завидую, вот счастливчик, счастливчик этот вор.
— За вора я тоже рада, плохо только, что он перерезал ножом горло сторожу. Бедняга, он-то ведь совсем ни в чем не виноват. Думаю, вору это отравит радость.
— Может, сторож был вооружен и пытался защитить сейф.
— Какое там вооружен! Это был старик, который спал внутри просто чтоб поднять тревогу, если что случится. Думают, что он видел вора в лицо и мог бы признать его в суде. Потому тот его и убил.
— Думаешь, вор действовал в одиночку?
— Он был один, но здоровенный, потому что выломал дверь в комнате, куда спрятался сторож. Потом он заставил его отдать ключ от ящика, где хранился шифр сейфа, и наложил лапы на сокровища клуба. Там он взвалил на плечи мешок с двадцатью или тридцатью килограммами золотых монет. Та еще добыча ему досталась: пол-Гранады на нее можно купить.
— Странно, что ему удалось сбежать с такой ношей на плечах. Золото тяжелое, как свинец, — сказал Омеро Луис.
— Ясно, что вор был молодой и сильный, парень что надо. Хотелось бы знать, далеко ли улетела пташка.
— А по-моему, он еще скрывается в Гранаде. Не мог он уйти далеко со всем этим золотишком, — сказал Омеро Луис. — Я б, например, так и сделал — спрятался бы в Гранаде.
— И смог бы перерезать горло этому несчастному?
— Не знаю, может, и смог. Зависит от ситуации. В конце концов, одним человеком больше, одним меньше, какая разница? Ведь когда-нибудь и мы будем там же, где все.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Ну возьмем нас, к примеру. Идем ночью, пешком, в пыли, среди камней, а в конце всей этой философии где будем?
— В Мурсии.
Омеро Луис даже плюнул. Стоит ли говорить о философии с такой тупой девчонкой.
— Мог бы не тратить слюну. Сохранил бы ее до другого случая, — сказала Мариана.
Омеро Луис нетерпеливо махнул рукой.
— Оставим этот разговор.
— Если у тебя есть какая идея насчет слюны, поделись со мной.
— Я наплевал прежде всего на членов Гранада-клуба. Так что можешь успокоиться.
— Это не клуб, а свинарник. Чего они там только не вытворяют, и никто ничего им не скажет.
— Получили по заслугам.
— Плохо, что в Гранаде всем все известно, но все молчат. Иногда сами подлые матери из Альбасина сговариваются со сводней из клуба и продают своих четырнадцатилетних или пятнадцатилетних дочек, как скот на рынке. Отмывают их, наряжают в чистые, глаженые платья, причесывают, опрыскивают одеколоном и сами приводят к задней дверце, где сводня встречает их и отводит в комнаты. Соседям даже через закрытые окна слышно, как кричат эти бедняжки. А утром они выходят оттуда разодранные и все в крови. Я слышала даже и про тринадцатилетних.
Все в городе знают об этом ужасе, и никто не жалуется; сокрушаются только о бедном старике, которого убил вор. Мне кажется, я помню того сторожа. Когда я вышла тогда на рассвете, до того замученная, что на ногах не держалась, он взял меня за руку, проводил до выхода и сказал какие-то слова в утешение. Думаю, это был именно он. Горло надо было резать тем, тех надо было покарать.
— Если перерезать им горло, они помучаются всего несколько минут, — сказал Омеро Луис, — а из-за своего украденного золота будут переживать всю жизнь. Кража денег была для них самым страшным наказанием на свете.
— Теперь остается только надеяться, чтобы вора не поймали и чтоб он мог воспользоваться всеми этими деньгами. Только мне кажется, он не спрятался в Гранаде, а во весь дух умчался из нее подальше, бог весть куда.
— Омеро Луис уверен, что он остался в Гранаде и где-то там скрывается.
— А вот трактирщица из Велес Рубио тоже считает, что он сбежал, — сказала Мариана.
— А ей-то кто об этом сообщил?
***
Омеро Луис и Мариана почувствовали, что все их аргументы уже исчерпаны, и теперь они шли молча, медленно и, казалось, невесть сколько времени — полчаса, час, сто лет.
— Мы уже так долго идем не разговаривая, — сказала Мариана.
— Значит, говорить нам не о чем.
— Но это страшно. Идем, словно две мумии.
— Две мумии с языками во рту, — сказал Омеро Луис.
— Отнявшимися, — добавила Мариана.
Омеро Луису хотелось, чтобы Мариана говорила — не важно о чем — просто чтобы нарушить пустоту и тишину ночи, которые пугали его тоже.
— Попробуй что-нибудь сказать.
— Сам же считаешь, что нам не о чем говорить.
— Нужно покончить с этим молчанием, нужно найти любую тему и заполнить ею тишину, — сказал Омеро Луис.
— У меня никаких тем нет, — ответила Мариана.
— Мы уже дошли до какой-то мертвой точки, — сказал Омеро Луис.
— Не поминай смерть, пожалуйста.
Омеро Луис коротко засмеялся.
— Мы же идем, значит, мы живы.
— Слава богу, — сказала Мариана.
— Передвигаем ноги, делаем шаг за шагом, а впереди у нас еще почти целая ночь. Мы не можем все время молчать, а то забудем, что мы живые, — сказал Омеро Луис.
— Как две мумии.
— Наверно, мы просто не можем нести всякую бредятину, как это делает большинство людей.
— Да, даже ее. У меня в голове пустота, — сказала Мариана.
— Молодец. Значит, мы уже доходим до абсолютной пустоты.
— Хочется верить, что мы до нее не дойдем, — сказала Мариана, — не то мы останемся ни с чем, с носом.
— Ну не скажи. Сто лет тому назад, например, когда тебя еще на свете не было, ты находилась в абсолютной пустоте — без жизни, без истории, без памяти, совсем без всего, тебя кто-то оставил тогда с носом?
— По правде говоря, нет. Тогда меня еще не было, значит, меня не могли надуть. А теперь — да. Как подумаю об этом, мне становится очень неприятно представлять тишину, которая стояла тогда, сто лет назад. Где я была, когда в мире происходило столько всякого? И двести лет назад, и тысячу лет назад столько всякого происходило в Испании и в мире, а меня не было — ни в живых, ни в мертвых. Вот это хуже всего, что только могло со мной случиться.
— А теперь, хоть нам и нечего сказать, давай двигай вперед. Сто лет назад ты не могла этого сделать.
— Ты думаешь, нам довольно того, что мы можем двигать ногами?
— Нет, нет. Поэтому я и прошу тебя что-нибудь рассказать. Например, о свинстве, которое вытворяют с девчушками члены клуба.
— А сам представить себе не можешь?
— Я слышал, что их напичкивают наркотиками и подпаивают, чтобы они совсем потеряли голову.
— И я тоже слышала, да только все это пустая болтовня. О таких делах люди говорят редко, да и то шепотом.
— Интересно, как действуют эти самые наркотики, — сказал Омеро Луис.
— Говорят, они вызывают желание, беспрерывное, до потери сознания. А потом тебя выворачивает, ты выкашливаешь легкие. Да, так говорят. Ничего больше сказать не могу, меня наркотиками не пичкали. И даже не подпаивали.
— Еще я слышал, что в клубе занимаются каким-то свальным грехом с шестью или семью женщинами сразу.
— Самое удивительное — это кража золота, — сказала Мариана, — а не свальный грех, которым занимаются всюду, и не только в клубе. Вот и трактирщица из “Стеллетты” все об этом ограблении и твердила. Я видела у нее газету, где крупными буквами было написано об ограблении, а рядом — статья о монархии. Так заголовок статьи об ограблении был крупнее, чем заголовок статьи о монархии.
— Эти типы круглые сутки друг друга жрут из-за трона.
— Из-за какого-то там кресла.
— Трон это тебе не просто кресло, — сказал Омеро Луис, — это такое все позолоченное креслище, что, если кому-то удастся сесть на него задом, он может командовать всей Испанией. Разные вещи должны называться разными словами. В общем, трон это не конь и даже не кресло, хотя все-таки он больше похож на кресло, чем на коня.
Омеро Луис сам заметил, что вконец зарапортовался с этой своей философией. Когда слова путаются, человек теряет нить рассуждения.
— Вообще-то, не так уж меня интересуют король и монархия, — сказал он.
— Не понимаю, почему мы не оставили у себя республику и не послали к такой матери всех этих королей и королев. Тебе не нравилась республика?
— Как это не нравилась? — сказал Омеро Луис. — Я сразу стал республиканцем.
— Но теперь у нас опять монархия.
— Ну так и я теперь монархист.
— Монархисты мне не очень нравятся.
— А я еще немного анархист.
— Не знаю, что это такое, но по-моему, это лучше, чем быть монархистом.
***
Омеро Луис предпочел бы хоть на протяжении всего пути говорить о Гранада-клубе, а не о республике и монархии. Но такое настойчивое любопытство в конце концов надоело Мариане Лопес; она умолкла и шагала, опустив глаза и вглядываясь в белую пыль, покрывавшую дорогу. Ей хотелось заплакать — так иногда хочется дождя.
— Раз тебе неинтересно об этом говорить, тогда ладно, — сказал заскучавший Омеро Луис. — Просто не хотелось молчать, чтобы не провалиться в абсолютную пустоту, про которую я тебе уже объяснил.
— Теперь поговори-ка лучше ты. Расскажи мне что-нибудь, просто так, что хочешь, мне все равно.
— Опять начинается. Жаль, но мне не о чем тебе рассказать.
— Ты ж прожил целую жизнь, про которую можно поговорить, как это делают все добрые люди на свете.
— По-твоему, я примусь рассказывать о своей жизни вот так, посреди пыльной дороги, ночью, под этой полной луной, от которой мозги закипают?
— Ненормальный. Не о всей же жизни, — сказала Мариана. — Хоть что-нибудь, наобум, лишь бы не молчать и, как ты сам сказал, не провалиться в абсолютную пустоту, как в колодец.
— Что-нибудь хорошее или плохое?
Выбор затруднил Мариану Лопес. Хорошее в жизни этого незнакомого бродячего торговца могло оказаться очень скучным. Когда мужчины рассказывают о своих любовных похождениях, можно умереть со скуки. Уж лучше о плохом, о какой-нибудь жульнической проделке, подумала Мариана, у такого нахального типа, как этот, их, наверно, было немало.
— Расскажи мне что-нибудь плохое, только не про смерть своей матери, потому что все матери умирают одинаково.
Омеро Луис не останавливаясь уставился в небо, словно оно могло ему что-то подсказать. Наконец, покопавшись в памяти, он набрел на одну плохую историю, которую можно было рассказать девушке.
— Ты заметила, что у Омеро Луиса один глаз косит? — сказал он.
В этом вопросе таится какой-то подвох, подумала Мариана, давно заметившая, что у торговца действительно есть небольшое косоглазие. Минуточку. Она не дурочка и хорошо знает, как тщеславны мужчины.
— Ничего такого я не заметила, — сказала она, — мы тронулись в путь, когда было уже почти темно. Как я могла увидеть, что у тебя один глаз косит?
Омеро Луис старался вести себя непринужденно, так, будто косоглазие было для него совершенно естественным. И все-таки он старался не смотреть на Мариану.
— Я не знаю, один глаз у меня косит или оба. Я косоглазый, и мне на это наплевать. Но когда я был мальчишкой, из-за моих косых глаз мне не раз приходилось терпеть неприятности. Однажды мы метали кольца на дороге, и мое деревянное кольцо все время вылетало на обочину. Я метил в одном направлении, а он катился в другом. Приятели насмехались надо мной и говорили, что косоглазому лучше не заниматься этим, и показывали мне два скрещенных пальца, намекая на мои глаза. Я позеленел от злости, но молчал, чтобы не поддаться их подковыркам.
Самый осатанелый из всех был мальчишка, которого звали Мануэлем, — такой дьяволенок с арабской физиономией: острый и крючковатый нос, черные и длинные, как у женщины, волосы. Он прыгал вокруг меня и махал руками у меня перед носом, чтобы помешать мне, и я каждый раз промахивался еще и из-за него, а не только из-за своих косых глаз. Он не заметил, что я не только косоглазый, но еще и левша.
Потом он стал говорить, что я промахнусь, когда буду иметь дело с женщинами, и мне никогда не удастся воткнуть куда надо. А остальные как обезьяны подхватывали его издевки. Ему удалось всех восстановить против меня, и я совсем разъярился. Когда он опять завел свою песенку, я схватил Мануэля за шею, а он извернулся и дал мне кулаком по лицу, да так, что у меня потекла кровь из носа. Остальные опять стали надо мной насмехаться. Когда Мануэль снова подступил ко мне с кулаками, я изо всех сил толкнул его, и он покатился вниз по откосу.
Тут Омеро Луис замолчал, словно его рассказ на том и закончился. Но после короткой паузы он снова заговорил:
— Сама понимаешь: я не мог стерпеть такую обиду. Тем более что я уже научился хорошо прицеливаться и не раз забивал свой гвоздь девушке куда нужно, так что она была очень довольна.
— Не вижу ничего плохого в этой истории. Удар кулаком в нос — это пустяк.
Казалось, Мариана разочарована рассказом Омеро Луиса, который опять немного помолчал, хотя чувствовалось, что рассказ еще не окончен, просто ему не хочется его заканчивать.
Наконец он решился и заговорил, отвернувшись от Марианы, чтобы не смотреть ей в лицо и чтобы она тоже не смотрела на него.
— Дело в том, что парень, которого я сбросил с откоса, — произнес он наконец растерянным тоном, — ударился головой о камень да так и остался лежать на земле. Он больше не говорил, кровь стекала у него с волос на лицо и на шею, а через несколько минут у него остекленели глаза. Мы сразу все разбежались, а когда за ним приехала карета “скорой помощи”, которую вызвали соседи, он уже не дышал. Такой вот конец рассказа.
— Бедный Мануэль, бедняжечка, — сказала Мариана взволнованно и растерянно.
— Это было лет двадцать тому назад или даже больше. И нечего тут нюни распускать, ты ж его не знала.
— Ну и что? Все равно жалко Мануэля, хотя я его и не знала.
— К сожалению, эта история, случившаяся целых двадцать лет назад, изменила всю философию моей жизни. Если бы меня засудили и отправили в тюрьму, было б лучше, потому что приговор и наказание помогли бы мне искупить свою вину. А так мне, ненаказанному, эта история легла на душу камнем, и деваться от нее некуда. Каждую минуту, в солнечный день или в дождь, летом или зимой, даже когда я об этом не думаю, я знаю, что погубил человека, в общем, стал убийцей. Ничего не поделаешь: когда переступишь черту, назад тебе хода нет. Ты убийца, и все. На всю оставшуюся жизнь.
Мариану очень растревожили его слова.
— Убийца — это другое. Убийца тот, кто убивает, потому что хочет убить.
— Но в ту минуту я этого Мануэля так ненавидел, что наверно хотел убить. Знаешь, как бывает в минуты ярости: само по себе получается, хочешь убить кого-то и становишься убийцей. Таким убийцей был Омеро Луис, который собственной персоной стоит сейчас перед тобой.
Мариана смотрела на своего попутчика и была не в состоянии выдавить из себя ни слова. Из-за истории, происшедшей много лет тому назад, у нее помутилось в голове и язык отнялся. Какие уж тут могли быть разговоры между нею и Омеро Луисом, который сам назвал себя убийцей?
— Ты хотела услышать плохую историю? Хуже, чем эта, не сыщешь.
— История плохая, но ты не виноват. Никакой вины твоей нет, это несчастный случай. За него отвечает только Старик.
— Какой старик?
— Бородатый Старик, Господь Бог.
— Вот и нет. Да простит меня Господь, я стал настоящим убийцей, и не только ненаказанным, но еще и рецидивистом.
— Что значит — рецидивистом?
— Не знаю. Так говорят о ворах и убийцах.
— Омеро Луис, ты должен забыть эту историю. Не думай больше о ней.
— Вряд ли это у меня получится. Я же сказал тебе: она у меня как камень на душе, или скажу иначе: ты знаешь, что перешел какую-то границу, а по другую ее сторону может случиться что угодно. Если ты убил одного человека, можешь убить и еще кого-то, потому что руки у тебя в крови. В общем, если ты убил один раз, ты остаешься убийцей до конца своих дней.
— Это как? Значит, ты можешь убить еще? — спросила девушка в надежде, что неверно его поняла. Мариана не хотела верить, что у нее такой опасный попутчик. Вот глупая идея. Откуда это дурацкое желание попросить Омеро Луиса рассказать что-нибудь плохое?
— Именно это я и хотел тебе сказать. Я куда хуже, чем кажусь на первый взгляд.
— Подумать только, — промолвила Мариана, — а ведь совсем незаметно, что ты косоглазый. Я, во всяком случае, на это не обратила внимания. А ты из-за какого-то одного чуть косящего глаза, хотя это даже и незаметно, несешь такое, что у меня даже мурашки по коже пошли от страха.
Омеро Луис внезапно вздрогнул.
— Да, я косоглазый, это верно, но когда на меня находит желание, я могу всадить его женщине прямо как гвоздь. И при свете, и в темноте. И если кто-то посмеет посмеяться надо мной, клянусь, что я отделаю его как следует.
От этой угрозы Мариана похолодела. Неладно идти рядом с человеком, давно чувствующим себя безнаказанным преступником и рецидивистом. А как насчет желания? Когда этому типу придет охота всадить ей свой гвоздь?
— Успокойся, никто не сомневается, что он у тебя такой, как надо. Но теперь ты должен рассказать мне что-нибудь другое, и ты забудешь о той истории, от которой у меня все кишки перевернулись.
— Эта история с Мануэлем засела у меня в голове или, как говоришь ты, в кишках, и забыть я ее не могу. Проклятая память преследует меня днем и ночью.
Мариана не хотела идти у него на поводу.
— Хочешь меня испугать? Ничего общего я не имела и не хочу иметь с этой твоей историей.
— Да нет, ты же знаешь, что я иногда говорю только для того, чтобы наполнить словами ночной воздух. Но дела обстоят так, как я тебе сказал. Ничего тут не изменишь.
У Марианы по спине пробежал холодок. Упорное нежелание Омеро Луиса забыть о том убийстве ее беспокоило. Нет, лучше уж не сердить этого торговца. К сожалению, думала она, трудно понять, в какую сторону повернуты мозги у Омеро Луиса.
— Я имела в виду, — сказала Мариана миролюбиво, — что тебе лучше позабыть о Мануэле. Сделай над собой маленькое усилие и почувствуешь себя лучше, вот увидишь.
— Проклятая память. Ну не дает покоя: когда я совсем не жду, она подсовывает мне окровавленное лицо Мануэля и его стеклянные глаза, вперившиеся в пустоту.
— Когда ты вспоминаешь про Мануэля, попробуй выматериться.
— Бесполезно. Память уже сама по себе грязная штука.
— Этого я что-то не понимаю, но нюхом чую: здесь, кажется, еще какая-то хренотень, — сказала Мариана.
Омеро Луис промолчал. У него не было других тем, которые могли бы стать предметом разговора, да и вообще ему больше не хотелось говорить. Мариана пыталась как-нибудь заставить его позабыть эту проклятую историю с Мануэлем. И рассказ был противным, и вообще сама история ее очень встревожила: торговец ведь объяснил ей, что это воспоминание служило для него своего рода оправданием любого другого преступления.
История с Мануэлем изменила жизнь Омеро Луиса, разделила ее на две части: до и после Мануэля. Первая половина жизни Омеро Луиса была похожа — так, во всяком случае, ему представлялось — на сад с яркими красками, о котором почему-то вспомнилось именно теперь, когда он шел по этой сухой, корявой и пыльной земле. Но что заставило его, словно какого-нибудь бедняка, идти по ней ночью пешком? “Неправильно меня мать родила”, — говорил себе Омеро Луис в оправдание своей убогой и недостойной жизни. Да, произошла ошибка, и не по его вине, поэтому он решил сам все исправить. В этой своей решимости он был готов на что угодно и способен на все. Нужно иметь побольше смелости и поменьше мягкотелости, чтобы поправить свою судьбу.
***
Открывшаяся перед Омеро Луисом после случая с Мануэлем перспектива стать убийцей перекликалась с рассказанной Марианой историей о том, как в шестнадцать лет она впервые легла с парнем и потеряла невинность. В то время она сама стала отыскивать парней, которые раньше пытались это сделать и которым она сначала отказывала, а теперь давала им всем, чтобы сравнять счет. Быстро наверстав упущенное и, как она говорила, перетрахавшись с ними, она уже не уклонялась от других представлявшихся ей случаев и отдавалась всем желающим, красивым и не очень, так как она убедилась, что часто именно менее привлекательные умеют довести ее до исступления и заставляют испытывать не один, а три или четыре оргазма подряд, один за другим.
А теперь Мариана пустилась в путь одна, на свой страх и риск, с Омеро Луисом. Когда торговец стал лаять на луну, она даже сказала себе: Мариана, лучше тебе вернуться назад, в трактир “Стеллетта”. Но теперь было слишком поздно, они проделали уже основательную часть пути, и ей следовало смириться с его присутствием.
— Я видела у твоего осла на спине фляжку. Если дашь глоток вина, голос у меня прочистится и я, может, тоже что-нибудь тебе расскажу.
От предложения Марианы Омеро Луис словно бы проснулся и протянул ей фляжку. Девушка сделала глоток вина, теплого, но душистого, и посмотрела на Омеро Луиса в надежде, что он знаком позволит ей отпить еще. Но Омеро Луис протянул руку за фляжкой и снова пристроил ее поверх груза.
— Этот грабитель все испортил, перерезав горло сторожу, — сказала Мариана. — Никакой жалости у него не было. А может, он испугался, что сторож его узнает. Тогда, значит, он не пришлый, а наверняка гранадец, раз побоялся, что его узнают. Может, кто-нибудь и видел, как он выходил из клуба со всем этим золотом.
— Вот и все, что ты можешь сказать? Ты только об этом думаешь?
— Иногда у меня бывают собственные мысли. Тебе не нравится?
— А ты поосторожнее, потому что иногда думать бывает вредно: мысли сбивают с толку.
— Я говорю о том, что слышала на улицах Гранады. Пока я не пустилась в путь с тем возчиком, а потом не встретила тебя в трактире “Стеллетта” в Велес Рубио. Дальше мы пошли уже с тобой.
— А я ушел из Гранады на следующее утро, так что успел услышать новость, и больше ничего.
— Назавтра только об этом и говорили и в Гранаде и в округе, — сказала Мариана. — Все только и прикидывали, сколько кило золота унес этот тип — двадцать, тридцать, сорок… с ума сойти.
— Значит, вор стал таким богатым, что может купить себе сто домов, — произнес Омеро Луис со странной улыбкой, — а я вот, бедный Омеро Луис, которого ты видишь перед собой, кое-как перебиваюсь от одной ярмарки до другой, чтобы продать несколько цветных лент или катушек. Такой уж товар у бродячего торговца.
Мариана молчала, а в голове у нее в это время множество мыслей выстраивалось в некую цепочку. Наконец она решилась заговорить:
— Если хочешь знать, я не очень-то верю, что ты тащишься из Гранады в Мурсию, чтобы продать там, как ты говоришь, несколько цветных лент и катушек.
Омеро Луис натянуто улыбнулся. Подозрения Марианы явно попали в точку.
— Мы говорим о грабителе, а не обо мне.
— Я ж только подумала, вот и все. А ты что скажешь?
Да, вопрос Марианы был не в бровь, а в глаз. Омеро Луис уже не мог переменить тему разговора.
— Знаешь, что я тебе скажу? Ты наполовину права, а наполовину ошибаешься.
— Это как же?
— А так, что я иду на ярмарку в Мурсию и попытаюсь продать свой товар. Но есть у меня мыслишка продать там и осла со всем грузом, собрать немного деньжат и сесть на пароход в Картахене. Если не удастся продать осла за приличную цену, я накуплю полотна и снова примусь ходить по гранадским деревням. Худо только, что и там от этой засухи крестьяне обеднели и стали скупердяями.
— А если ты продашь осла и сядешь на пароход, то куда поплывешь? Можно узнать или это тоже секрет?
— В Неаполь. Если Омеро Луис продаст осла, он надеется поплыть в Неаполь.
— Я слыхала, Неаполь очень красивый город.
— Говорят же: увидеть Неаполь и умереть.
— Ты-то поедешь туда жить, а не умирать.
— Это такая поговорка, все равно что сказать: увидишь Неаполь и больше тебе ничего не захочется.
— С половиной половины украденных денег вор может жить где ему захочется и сколько угодно: в Неаполе, в Париже, в Америке, — сказала Мариана, которая не бывала вообще нигде, даже в Барселоне.
— С половиной половины? Мне хватило бы за глаза и десятой части, — сказал Омеро Луис. — Ты только и бредишь этим золотом. А двадцать там килограмм или тридцать — все равно; счастливчик он, этот вор, счастливчик, раз у него столько денег.
— Но если его поймают, он же прямым ходом пойдет на виселицу. Своей шкурой рискует из-за этого несчастного сторожа.
— Дался же тебе этот несчастный. Все равно он уже мертвый, и никакие мысли, никакое сострадание, никакая память о нем не изменят его судьбу, то есть то, что он уже умер. Ты сама сказала, что вор, наверно, испугался, как бы его не узнали, и ему пришлось убить человека по необходимости.
Мариана все никак не могла успокоиться, думая о несчастном стороже, которому перерезали глотку в ночь ограбления. Жалко бедняков, вечно им достается больше несчастий, чем другим.
— А не мог этот вор надеть маску или прикрыть лицо платком?
— Верно, тогда ему не надо было бы убивать сторожа, — сказал Омеро Луис. — По сути дела, вор пошел туда красть, а не убивать.
— Но в кармане он держал нож.
Омеро Луис немного поколебался.
— Я тоже ношу нож. Нож всегда носят при себе, для защиты.
Мариана и Омеро Луис замедлили шаг, потому что дорога шла теперь слегка в гору. Мелкий щебень скрипел у них под ногами и под копытами осла на каждом шагу.
— Ничего б не пожалела, чтобы глянуть в лицо грабителю, укравшему столько золота, увидеть, как он доволен.
— Если бы кто-нибудь нас послушал, — сказал Омеро Луис, — то сразу бы понял, что мы на стороне вора. Не очень красиво. Обычно все бывают против него.
Мариана издала короткий смешок. Она не считала, что так уж не принято держать сторону вора.
— Я думаю, какие физиономии были у тех бандитов из клуба, когда им сказали, что сейф выпотрошен и все их золотишко ушло к другому хозяину. Паршивая карта им выпала. Гребли под себя все, на чем можно нажиться. Спекулянты и ростовщики. Как теперь они будут давать деньги в рост? Похоже, к ним со всей Испании съезжались за ссудами. Время от времени, чтоб показать свою щедрость городу, они что-нибудь отваливали богадельне или сиротскому приюту или оплачивали кое-какие реставрационные работы в Альгамбре. Они же держат в своих руках торговлю и промышленность, строительство и газ для освещения улиц, дороги, пошлины, больницы. И все им кланялись, потому что их спекуляции приносили хоть какую-то работу ремесленникам, рабочим, плотникам, врачам, архитекторам. Интересно, останутся всемогущими эти тузы теперь, когда в их сейфе пусто?
— Представляешь, сколько смеху будет на улицах и дома у гранадцев? От такой новости все прямо лопнут от смеха.
— Не думаю, что бедняки будут смеяться, — сказала Мариана. — Пойми, бедные всегда преклоняются перед богатыми и готовы простить им любое свинство. Вот увидишь, в Гранаде подумают, что это ограбление — беда для города, потому что наши тузы благодаря своим спекуляциям давали немного подзаработать беднякам. Темные люди рады и крохам. Я уже говорила, что бедные преклоняются перед богатыми, но я не сказала, что они их еще и боятся.
— Только так и можно объяснить, почему за все время никто никогда не пытался ограбить кассу клуба. А кража была совсем не таким уж трудным делом в этом старом здании и при одном только ночном стороже. Тут, как ты говоришь, сыграло роль преклонение перед богатством и какой-то страх перед богатыми.
— Паршивые типы. Думаешь, я донесла на них, когда меня имели и спереди и сзади по два козла сразу? Ты когда-нибудь слышал, чтобы семьи девчонок, нанятых в квартале Альбаисин и возвратившихся домой разодранными и в крови, осмелились протестовать против насильников, гужующихся в клубе? Да, верно, матери почти всегда дают свое согласие, но одно дело трахнуть девчонку, а другое — изнасиловать ее так, что потом след останется на всю жизнь. В Гранаде не осмеливаются даже имена назвать. Они злобные и мстительные, похуже Святой Инквизиции, да простит мне Господь мое богохульство.
— Можешь не волноваться, Господь тебя не слышал, он не часто бывает в этих краях, а если и появляется здесь мимоходом, ему не до наших разговоров.
— Твоя правда, — сказала Мариана. — Кто знает, сколько забот у бедного Старика. Говорят же про какое-нибудь место, что оно забыто и Богом и людьми. Но такого забытого, как это, не сыщешь во всей Испании.
Осел вдруг остановился, словно увидел или услышал что-то — какой-то шум или посторонний голос. Омеро Луис взял его под уздцы и потянул вперед, но осел не сдвинулся ни на шаг, словно сам решил, что пора сделать привал. Омеро Луис знал, что в таких случаях не стоит настаивать и лучше дать ему короткую передышку. Он тоже остановился и прислушался, потом обернулся к Мариане.
— Мне кажется, я опять слышу лай. Ты тоже слышишь?
— Я не слышу, и раньше не слышала, — сказала Мариана Лопес.
— Может, у тебя от страха уши заложило?
— Да нет. Ты ж сам сказал, что это призраки собак, подохших бог весть когда, а их лай растворился в воздухе. Так оно, наверно, и есть. Одни их видят, другие слышат, но я ни разу в жизни не видела ни одного призрака, а этого собачьего лая не слышу, даже если настропалю уши, как осел. Не слышу и все.
Омеро Луис опять прислушался. “Этот доносящийся издали лай и полная луна… — подумал он. — Нужно ж ей что-то ответить”. Но он вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что это чревато ошибкой. Омеро Луис тряхнул головой, словно хотел отогнать приставучую осу, сделал над собой усилие и, сжав зубы, выдохнул весь воздух, скопившийся в легких.
Мариана Лопес стояла неподвижно и молча смотрела на него. Повертела головой то в одну сторону, то в другую: мало ли что. Левым ухом она слышала хуже, чем правым, но Омеро Луису об этом не сказала. Она вообще стеснялась признаться в своем физическом недостатке. Опасайся рыжих и Меченых Богом, говорила ей мать, пока не узнала, что она туговата на одно ухо. Рыжей она не была, но Бог пометил ее, наградив одним полуглухим ухом и постоянным в нем звоном, так ее раздражающим. Но разве этот недостаток хуже, чем собачий или даже волчий вой Омеро Луиса, так испугавший ее? О том, что он косоглазый, лучше забыть: любое слово может вывести его из равновесия, так что лучше прикинуться, что ты ничего не замечаешь, и даже забыть, как он лаял на луну. Нет совершенства в этом мире, сказала она себе, у каждого свои недостатки. Только бы Господь не допустил, чтобы Омеро Луис снова стал издавать этот ужасный воющий лай.
— Я ничего не слышу — повторила Мариана. А если ты слышишь что-то у себя в голове, то, пожалуйста, не начинай опять лаять.
— Да нет, какое мне дело до этих собак — живые они или мертвые, далеко они или близко. У Омеро Луиса и так полна коробочка.
— Вот и я говорю, кончай эту историю с собаками, — сказала Мариана.
— Одна собака лаяла вчера, другая лает сегодня, третья залает завтра. Залают раньше или позже — в этом вся разница, — сказал Омеро Луис.
— И что это значит?
— К счастью, время все разделяет: вчера, сегодня, завтра. Представляешь, какая получилась бы чертовня, если бы все происходило в одно и то же время? И собаки бы лаяли все вместе.
Мариана на мгновение растерялась, а потом сказала:
— Да. Ну слава Богу, что время все разделяет.
“Я опять, уже второй раз оказался на грани”, — подумал Омеро Луис, гордясь тем, что сумел побороть в себе искушение снова залаять на луну.
***
После целого часа подъема они добрались до склона холма. Внизу простирался все тот же пейзаж — иссохшая земля с торчащими то здесь, то там черными скалами, словно острова посреди моря. Вокруг стояла пугающая тишина, тишина неестественная, как во сне.
— Если бы я курил, — сказал Омеро Луис, — мне бы сейчас захотелось выкурить сигарету. Но я не курю, так что придется обойтись.
— Я слышала, что даже некоторые женщины курят, — отозвалась Мариана. — Я — нет.
— Женщины — и курят. Смешно даже представить себе, — сказал Омеро Луис.
Но есть, думала Мариана, что-то, полезное для здоровья и усмиряющее даже самую непокорную душу — как у мужчины, так и у женщины. И это не сигарета.
Омеро Луис протяжно зевнул — то ли оттого, что хотелось есть и спать, то ли оттого, что на него наводили тоску мысли Марианы.
— Пожалуй, теперь мы могли бы сделать привал, если все, конечно, согласны.
Мариана состроила гримасу, показывающую, что она устала и согласна. Омеро Луис подошел к ослу, который сразу же остановился и повернул морду к хозяину, словно хотел убедиться, что, остановившись, поступил правильно. Торговец потрепал его за ухо, потом открыл один из двух ящиков, составлявших поклажу, и вытащил оттуда завернутый в большой платок кусок белого хлеба и сухую колбасу. Потом вынул из кармана куртки нож и отрезал ломоть хлеба и два тонких кружка колбасы для Марианы. Для себя он приготовил двойную порцию — два ломтя хлеба и четыре кружка колбасы.
Оба сели на большой камень у края дороги.
— От этого камня у меня зад сплющится, — сказала Мариана Лопес.
— Когда встанешь, я тебе его помну.
Мариана была еще немного обижена на Омеро Луиса и сидела с надутым видом.
— Посмотрим еще, соглашусь ли я. Зад-то мой.
Омеро Луис протянул Мариане ломоть хлеба и два кружочка сухой колбасы.
— Теперь давай жуй.
— А осел есть не будет? — спросила Мариана.
— Он ел на закате и теперь будет есть на рассвете. Так полагается.
— Хуже, чем у монахов в монастыре.
Залитые белым лунным светом, они начали молча жевать. Но даже при таком неверном освещении Мариана заметила темно-красный след на срезе хлеба. Она присмотрелась внимательнее, держа свой ломоть под лунным светом: прямо по краю бледной корки, по которой прошел разрез, виднелась неровная красная полоска, оставшаяся от лезвия. Мариане пришла в голову безумная идея, что след этот, возможно, от ножа Омеро Луиса. Надо ж придумать такое, — сказала она себе, но на минутку перестала есть и поднесла кусок хлеба с красным следом к самым глазам. Что за бред — думать, будто это кровь, но чем же еще могло быть это красное пятно? Мариана Лопес попробовала сковырнуть с корки ногтем этот красный натек, стараясь, чтобы Омеро Луис ничего не заметил; она все-таки намеревалась хлеб съесть. Потом передумала, сунула в рот оба кружка колбасы и незаметно для Омеро Луиса бросила испачканный красным кусок хлеба назад, через плечо и принялась жевать как ни в чем не бывало. Потом она отпила из фляжки глоток разбавленного вина, чтобы соленая колбаса не так жгла язык.
— Там, где нет деревьев, плохо дышится даже ночью, — сказал Омеро Луис, — но днем еще хуже: идешь по этой дороге высунув язык и умираешь от жары. Я попробовал как-то пересечь Соленые Земли днем и больше никогда, да, никогда так не сделаю.
Слова “Соленые Земли” напомнили Мариане о соленой колбасе и красном пятне на хлебе. В голове промелькнула неприятная мысль, которую она сразу же отогнала ради сохранения мира. Мариана окинула быстрым взглядом унылый пейзаж, залитый молочно-белым лунным светом, но какой бы впечатляющей ни была эта картина, она не стерла из памяти проклятую красную полоску на хлебе, которая так и стояла у нее перед глазами.
— Я хожу на ярмарку в Мурсию, чтобы обновить ассортимент, — продолжал Омеро Луис, — и пересекаю эту пустыню всегда только ночью, и если удается — в полнолуние, когда лучше видно, куда ступаешь. Но не всегда полнолуние совпадает с днями ярмарки Сан-Исидро: тогда я бреду в темноте, как кот.
— Странный свет идет от этой луны, — сказала Мариана. — Не скажу, что он противный, но в голову лезет все самое нехорошее, что только есть на свете: пауки, скорпионы, змеюки, жабы — как в страшном сне.
— А ты давай жуй, — сказал Омеро Луис. — Здесь нет ни скорпионов, ни змеюк. Тут только мы с тобой.
Когда они кончили есть, Омеро Луис Молина и Мариана Лопес вновь тронулись в путь, медленно шагая за ослом. Но красное пятно на хлебе засело в памяти Марианы да так и стояло перед глазами помимо ее воли. Выходит, нож торговца был испачкан кровью. Нет, это невозможно. Это безумные мысли, навеянные ночью, и их надо выбросить из головы, отогнать, как заразных и назойливых мух.
То ли рассказ о Мануэле, то ли завывания Омеро Луиса до того разбередили ей душу, что Мариане стало мерещиться что-то дикое. Но эта красная полоска на хлебе именно там, где прошлось лезвие ножа Омеро Луиса, не плод ее воображения. Хоть она и была голодная, как она могла есть этот хлеб, испачканный кровью? И еще она подумала о том, что эта кровь наверняка несчастного сторожа Гранада-клуба. Да нет, ну как можно думать, будто Омеро Луис способен на такое преступление? Мариана заставила себя выбросить из головы эти ужасные мысли. Но следы крови — вот они, так и стоят перед глазами, и ей никак не удается стереть их в памяти. Она попробовала закрыть глаза, но этот красный след на хлебе никуда не девался.
Омеро Луис хлопнул по крупу осла, и тот с трудом сдвинулся с места.
— Вот бедная скотина, — сказала Мариана, — тащит кладь с вечера до утра, ест, когда хозяин дает ей что-нибудь пожевать, останавливается, а когда хозяин прикажет — снова идет, такая покорная, никогда не жалуется.
— Не зря же она зовется ослом, — сказал Омepo Луис.
— Ничего себе объяснение. Ты республиканец при республике, монархист при монархии, а осел — всегда только осел.
— Тебе что-то не нравится?
— Нет, ничего. Я об осле говорю.
Омеро Луис заговорил небрежным тоном, как человек, не желающий придавать большое значение словам, а Мариана слишком уж много слов потратила в пользу осла. Слишком много и притом не без двусмысленных намеков. Мир, думал Омеро Луис, состоит из вещей и людей, а люди цепляют слова ко всему, даже к вещам, которых не возьмешь в руки, ну, например, как злость, дружба, усталость или подозрение, то самое, что зародилось у Марианы. Сначала вещи, потом слова. Даже Господь сначала создал животных, а потом дал им название; так говорится в Библии, она же гласит, что Бог дал имена всем живым существам. В том числе и ослу.
— Когда-то у меня была лошадь, и я мог ездить на ней по деревням, — сказал Омеро Луис.
— А почему теперь у тебя осел?
— Она сломала ногу, лошадь-то. Сошла с дороги и сломала ногу. Я тебе уже сказал, что передвигаюсь по ночам, и если возможно — в полнолуние. Ну так вот, лошадь испугалась собственной тени — луна же светила. Пока луна светила спереди, тень ложилась позади нас и все было в порядке. А когда дорога свернула в сторону, лошадь, увидев свою тень, двигавшуюся сбоку, стала брыкаться, чтобы избавиться от нее, и влетела в камни. Упала и сломала ногу. Бедная скотина, мне пришлось пригнать телегу, чтобы отвезти ее на бойню, потому что она больше не двигалась, а только стонала от боли. Сама подумай: днем она ходила при солнце и тень ее нисколько не пугала, а тень из-за луны вывела ее из себя. Полная луна странно действует на животных.
— Иногда и на людей тоже, — сказала Мариана.
— В общем, я решил купить осла и на базар ходить с ним. Ослу наплевать на свою тень что днем, что ночью.
— Он умнее лошади, или по крайней мере хитрее. Осел — как мы, нам тоже наплевать на свою тень.
— Днем — да, но ночью, при луне, не очень-то и наплевать, — сказал Омеро Луис. — Все время чувствуешь, что тебе приходится идти за своей тенью, что это она тебя ведет и выбирает дорогу. В общем, тебе кажется, что командует она, и ты боишься наступить на нее. Противное чувство, мурашки от него бегают по спине, но так бывает только ночью. А в конце концов привыкаешь ко всему, даже к самым страшным ночным теням.
У Марианы Лопес проблем с тенями не было.
— Ну во-первых, — сказала Мариана, — я по ночам не брожу по деревенским дорогам и не топчу никаких теней. Я в кровати лежу. И потом, я, как твой осел, плевать хотела на свою тень, что днем, что ночью.
— Эта лошадь, так испугавшаяся собственной тени, открыла мне глаза: я понял, что у лошадей что-то не в порядке с головой. У меня у самого проблемы с полной луной, в общем, ты ж понимаешь: очень нужно мне было терпеть еще проблемы моей лошади. Учти, что лошадь уставала от клади больше, чем осел. На таких дорогах осел в тысячу раз лучше, он таскает на себе любой груз и не жалуется.
— Не зря же он зовется ослом.
— Передразниваешь?
— Да нет. Это я просто так сказала.
— Может, осел даже доволен, что он осел. Кто его знает.
— Ты говоришь — не жалуется. А я говорю, что если бы он мoг что-то сказать, то ты услышал бы, как к небу возносятся жалобы этого бедного животного.
— Ну что ты понимаешь в ослах? Ты когда-нибудь залезала в ослиную голову? Тебе понятна его философия? Смотри, как спокойно он шагает.
— Спокойно, пока не переломится от тяжести. И тогда твою поклажу тебе придется тащить на собственном горбу, если не хочешь послать к такой матери свою метафизику.
— Ты что ко мне цепляешься? И далась тебе эта метафизика.
— Я имею в виду то, что находится внутри в этом вьюке. Цену метафизики знаешь ты, а какая она тяжелая, знает это бедное животное.
Намек на тяжесть и на то, что спрятано в поклаже, сразу вывел Омеро Луиса из себя. Снова здорово, подумал торговец. Вот и у нее те же подозрения, что у трактирщицы из Велес Рубио, да еще пострашней. Вьюк и вьюк, будто больше говорить не о чем. И зачем только он согласился взять с собой эту тощую девку, которая все время его в чем-то подозревает? Сколько лет он ходил один и разговаривал сам с собой. Когда голова начинала работать, в ней рождались такие замечательные мысли и красивые слова, что он откладывал их про запас, как дорогие монеты. Как золотые монеты.
— Кто знает, что такое тень, — сказала Мариана.
— Это одна видимость, — ответил Омеро Луис.
— Мне это ни о чем не говорит. Тень — вот она, я вижу ее, она всюду движется за мной. Если я ее вижу, значит, из чего-то она состоит. Твоя лошадь тоже ее увидела и испугалась. Вот и попала на бойню из-за тени, которая не состоит из ничего.
— Тогда возьмем, к примеру, осла, которому на тень наплевать.
— Ослу наплевать на тень, потому что все его мысли занимает вьюк, от которого у него вот-вот спина переломится. И после такой каторжной жизни ему даже рай не светит.
— Да будет тебе, — сказал Омеро Луис. — Лучше подумай: я отнесся к тебе по-дружески, взял тебя просто ради компании, а ты относишься ко мне как к проходимцу, истязающему эту несчастную вьючную скотину.
— Послушай, ты вовсе не подобрал меня, как ты говоришь, я по собственной воле к тебе присоединилась. Мне нужен был попутчик, точно так же, как и тебе, не больше и не меньше. А теперь за то, что ты мне дал кусок окровавленного хлеба, я еще должна всю жизнь тебя благодарить?
Омеро Луис онемел. О чем говорит эта свинья Мариана? Чтобы скрыть свою растерянность и ярость, которые вызвало у него это чудовищное подозрение, он грубо рассмеялся, и смех его разнесся эхом в ночном воздухе. И все же он должен был как-то все объяснить.
— Сначала я отрезал два кружка колбасы, а потом хлеб. По-твоему, мне надо было прежде, чем резать хлеб, помыть нож водой с песком и мылом? Этого ты хотела?
Мариану обеспокоили не столько сами слова, сколько злобный тон Омеро Луиса. Но ведь он сначала отрезал хлеб, а потом колбасу, только не хотелось ему сейчас об этом напоминать. Лучше не стоять на своем.
— Мне показалось, что это кровь, хотя я могла и ошибиться.
— Ты ошиблась, — сказал торговец, окидывая ее тяжелым, почти угрожающим взглядом.
— Да, наверно ошиблась. Пусть так, я ошиблась, — сказала Мариана, жалея, что проговорилась.
И зачем только она упомянула про кровь? Лучше б язык себе откусила. Но теперь уже было слишком поздно, сказанного не воротишь. Какая ужасная привычка — произносить вслух все, что придет в голову.
— Омеро Луис разоткровенничался с тобой как никогда и ни с кем в Испании, а как ты отплатила? Всякими подозрениями. Так вот, могу я узнать, что у тебя на уме?
— Глупости.
— Какие?
— Да пустяк. Просто ночная мысль. Знаешь, одна из тех мыслей, которые приходят и уходят ночью, когда человека одолевает сон.
— По ночам приходят почти всегда глупые мысли, но иногда они бывают еще и опасными. Мы с тобой тут одни и можем высказать друг другу все, даже плохие мысли. Так какая у тебя была мысль?
Мариана Лопес встревожилась. Ясно, что Омеро Луису не понравилось упоминание об окровавленном ноже. Она сказала просто так, не задумываясь, но и представить себе не могла, что Омеро Луиса это так заденет. Легкомысленное замечание девушки в глазах торговца было оскорбительно, как серьезное подозрение. А может, он так разволновался потому, что подозрение это было не безосновательным?
Если теперь Омеро Луис захочет отомстить и причинить ей зло, как же она сумеет защититься? Сильному и прямому как оглобля Омеро Луису достаточно ударить ее разок кулаком, чтобы она без сознания рухнула на землю. А если он возьмется за нож? Мариана уже видела себя распростертой в пыли с перерезанным горлом и открытыми глазами, глядящими на луну, которая блестела там, в небе. Потом она сказала себе, что Омеро Луис прав: мысли, приходящие ночью, почти всегда нехорошие, и лучше отдать их сну, а не выражать словами, как это неосторожно сделала она. Когда она встретила Омеро Луиса в трактире “Стеллетта” в Велес Рубио, он показался ей таким спокойным. А теперь он внушал ей страх. А как напугал он ее своей странной историей с призраками собак и лаем. И все-таки она не могла не задуматься об этой красной полоске на хлебе, не могла сделать вид, будто все в порядке. И почему Омеро Луис так вскинулся, когда она упомянула о крови?
Наконец она сказала себе, что ни к чему были все эти подозрения насчет бедного торговца, взявшего ее с собой в этот долгий ночной путь через безлюдные Соленые Земли. И подумала, что многие не выносят вида крови и зажмуривают глаза или пускаются наутек при одном упоминании о ней. Может, Омеро Луис — один из них.
— Интересно, что ты имеешь в виду под нехорошими мыслями? — опять спросил Омеро Луис, и в его голосе чувствовалось настойчивое ожидание ответа.
Ну вот, Омеро Луис опять бьет в одну и ту же точку. И теперь Мариану объял настоящий страх. Да, Омеро Луис может превратить ее в отбивную. В этом проклятом безлюдном месте она может исчезнуть навсегда и никто этого даже не заметит. Да, конечно, трактирщица из Велес Рубио видела, как они пустились в путь вместе, но это ни о чем не скажет полиции или суду. Достаточно оттащить ее труп за какую-нибудь скалу, чтобы скрыть его от взгляда случайных путников. И опять Мариана уже видела себя на земле с перерезанным горлом и Омеро Луиса, который волочет ее за ноги в сторону от дороги, потом раздевает, чтобы никто не смог узнать ее по одежде, и оставляет голое тело на земле, где солнце высушит его, как всякую падаль. Потом он сожжет ее одежду в этих пустынных Соленых Землях. Точно так, как это делают бандиты.
— О нехороших мыслях говорил ты, а не я. Ты сказал, что по ночам к тебе приходят плохие мысли. А ко мне не приходят ни хорошие, ни плохие. Я имела в виду только глупые мысли.
Мариана Лопес старалась говорить твердым голосом, чтобы продемонстрировать уверенность, которой у нее вовсе не было, а главное, чтобы не выдать рисовавшиеся в ее мозгу страшные картины. Она совершенно перестала понимать этого странного торговца — такого обидчивого и в то же время такого наглого и грозного.
— Я рассказал тебе про Мануэля, чтобы ты поняла, что Омеро Луиса вокруг пальца не обведешь. Не знаю, ты просто не хочешь понять или прикидываешься дурочкой.
Черт побери, разве это не угроза? — подумала Мариана, решившая защищаться до последнего.
— Я ж сказала; по ночам мне не приходят в голову ни хорошие, ни плохие мысли. Вообще никакие мысли, даже глупые, вроде той, о которой я тебе сказала. Иногда, правда, мысли у меня появляются днем, когда их ветер приносит, но здесь никакого, даже самого легкого ветерка нет и дышать-то почти нечем. А ты, пожалуйста, не взвешивай каждое слово на весах. И не нужно мне угрожать.
Омеро Луис в ответ только пробурчал что-то нечленораздельное, и Мариана успокоилась. Вернее, почти успокоилась.
***
Омеро Луис Молина и Мариана Лопес довольно долго шли молча, трамбуя дорожную пыль. Мариана вспоминала свою маму, называвшую бродячих торговцев, ходивших пешком по окрестным дорогам, “пыльными ногами”. Она глянула на запыленные башмаки Омеро Луиса, которые вполне можно было назвать башмаками бродячего торговца, хотя и ее туфли были теперь покрыты слоем пыли. Ну и что? У обоих ноги в пыли. Тут мысли Марианы и застопорились.
Высоко поднявшаяся, сияющая луна отбрасывала на дорогу их короткие тени, которые колыхались на неровностях дороги, приобретая странную и даже страшноватую форму. Мариана с опаской смотрела на свою тень, с каждым шагом менявшую очертания. В какой-то момент, наблюдая за тенью Омеро Луиса, она увидела фигуру мужчины, поднявшего руку с зажатым в кулаке ножом, которым он хотел поразить ее тень. Две тени, дерущиеся на ножах. Как странно. Она взглянула на своего попутчика, но никакого ножа в руке у него не было. Ночные фантазии, подумала она, и незачем путать их с мыслями.
— Ты рассказал мне историю про Мануэля, и она камнем легла мне на душу. Теперь расскажи что-нибудь веселое, потому что мне нужно посмеяться или даже захохотать. Вот посмеюсь и до рассвета буду чувствовать себя хорошо.
— Значит, тебе нужна какая-нибудь чепуха.
— Да мне хватит простенькой истории, пусть даже совсем короткой.
Омеро Луис закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.
— Нет, пока мне ничего не приходит в голову.
Но через несколько минут в его памяти что-то всплыло, а на лице появилась улыбка.
— Вот тебе история про двух блох.
— Послушаем. И что с ними случилось?
— Они были на какой-то вечеринке и припозднились. Подошли к двери, но на улице шел проливной дождь. Тогда одна из них и говорит: “Ну что, наймем кота или пойдем пешком?”
— А дальше?
— А дальше ничего: наймем кота или пойдем пешком.
Мариана была разочарована и даже не улыбнулась. А Омеро Луис обижен тем, что его смешную историю не оценили.
— И все? — спросила Мариана.
— Ну да. А что еще?
— Хотелось бы знать, — сказала Мариана, — эти блохи — муж и жена, брат и сестра, два брата или две сестры. Или только две подружки. И с какой вечеринки они возвращались. С дня рождения, свадьбы или крестин. И сколько времени было, когда они подошли к дверям? Может, они еще и выпивши были? И почему они пришли без зонтика.
— Некоторые смеются, когда я это рассказываю. Просто так, без зонтика.
— А я нет.
— Жаль.
— Блохи меня не смешат, — снова сказала Мариана. — И даже собаки не смешат — они еще хуже блох. Нет, блохи все-таки хуже собак.
***
Внезапно Омеро Луис остановился, устремив взгляд на обочину. Потом наклонился и подобрал из небольшого углубления в земле несколько сухих листьев. Он удивленно стал разглядывать их, как человек, не верящий собственным глазам. Потом с потрясенным видом показал их Мариане.
— Сначала собаки, теперь эти сухие листья, — сказал Омеро Луис, растирая их в руке.
— Ну и что? Ну и сухие листья. Чего у тебя такое лицо?
— Ты не понимаешь? В местах, где нет ни единого дерева на сто миль вокруг… Откуда взялись эти листья? Откуда они, по-твоему? Это какое-то колдовство, но я не понимаю, что оно означает. Предзнаменование? Кто подсовывает эти знаки на нашем пути?
Омеро Луис был явно встревожен и все еще мял в руках горсть поднятых с земли сухих листьев. Мариана пыталась дать какое-то разумное объяснение этому малозначительному факту.
— Их не могло занести сюда ветром?
— Нет. Ты же сама понимаешь, что такого быть не может: кучка листьев прямо у нас на дороге и ни единого листочка на всем пути от Велес Рубио до этого вот места. Будь это ветер, нам бы попадались листочки то здесь, то там. А они — вот, все вместе, чтоб было заметнее. Конечно же тут какой-то знак. Может, предупреждение об опасности. Но я не предсказатель и не умею истолковывать такие знаки. Если он говорит об опасности, Омеро Луис хотел бы знать, что это за опасность такая, чтоб поостеречься. Ну, что ты скажешь?
— Но почему именно сухие листья? Что еще за знак такой?
— Тогда дай мне другое объяснение. Если можешь. Листья в этом месте -самая метафизическая вещь на свете, как и собачий лай. К сожалению, знаки судьбы — странные, не поймешь, как в них разобраться. И вот начинаешь думать, ломать голову, но ничего не понимаешь, совершенно ничего не понять, ни за какие коврижки на свете.
— И ты думаешь, что судьба оказывает себя через какую-то горсточку сухих листьев? Ты считаешь, что это нормально?
— Предначертания судьбы никогда не бывают прозрачными.
— А тогда зачем они нужны?
— Они тебя настораживают. Это предупреждения, но темные, как сама ночь.
— Такие темные, что мы не можем ничего понять. Тогда сделаем вид, будто мы их не видели, или постараемся забыть о них. Вот и все, — сказала Мариана.
— Слишком удобно. Сначала собачий вой в ушах, потом эти дерьмовые листья, подсунутые нам под нос. Я совершенно уверен, что это знаки судьбы, словно кто-то хочет мне сказать: подумай о том, что ты делаешь, и о том, что может с тобой случиться. И этого достаточно, чтоб я поостерегся; но нет ни намека на то, где она, эта опасность.
— Тогда откуда, по-твоему, берутся эти знаки? Наверно, ты догадываешься, откуда они. Или нет?
— Кто знает? С неба? С земли? Признаюсь, мне в общем-то все равно, откуда они приходят. Это знаки судьбы, значит, человек самое малое должен быть начеку и идти вперед со всей осторожностью, словно ноги у него бронзовые.
— Свинцовые, — поправила его Мариана.
Омеро Луис наморщил лицо.
— По мне так лучше бронзовые. Я ж предупреждал, что использую слова как мне вздумается. Так что с твоего позволения пусть будут бронзовые.
Мариана Лопес хотела спросить его, что он подразумевал под словами “быть начеку”. Держать наготове нож? Идти другой дорогой? Наддать шагу, чтобы поскорее добраться до Мурсии?
— Как знать, с какого дерева эти листья, — сказала она вслух. Просто так, чтобы нарушить молчание.
Омеро Луис плюнул под ноги.
— Не знаю и даже знать не хочу. Ясно одно: здесь нигде нет деревьев. И собак тоже нет. Мы слышали собачий вой, а теперь вот нашли кучку сухих листьев, хотя ни то, ни другое невозможно.
— Я лично собак не слышала. Да в общем все равно.
— Но листья-то ты видела.
Омеро Луис взял фляжку с вином и, отпив из нее, протянул Мариане.
— Мы уже недалеко от Мурсии, так что можем выпить, что осталось.
Мариана тоже сделала глоток. Ноги у нее устали, ступни и колени болели, но момент был неподходящий, чтобы сказать об этом Омеро Луису, который шел вперед, все больше хмурясь и глядя в землю. Мариана не понимала, почему кучка листьев на обочине дороги так его встревожила. Странный народ мужчины, думала она, но совсем уже странными становятся они ночью, когда над головой висит полная луна.
— Теперь, когда я промочила горло, то могла бы тебе что-нибудь рассказать, только в голову ничего не приходит, — сказала Мариана. — Впрочем, нельзя же всю дорогу только и делать что разговаривать.
После того, как Омеро Луис нашел эти сухие листья, он помрачнел, как безлунная ночь. Искоса взглянув на девушку, он хлопнул по крупу осла, который замедлил шаг, поскольку дорога пошла в гору. И просто так, безразличным тоном спросил у Марианы, чтобы заставить ее говорить и отвлечься от мыслей о листьях:
— А что у тебя за сестра?
— Такая простушка — ничего не знает, кроме дома, церкви и мужа. До замужества она гуляла, но теперь изменилась и вбила себе в голову, что я тоже должна измениться, или, как говорят, взяться за ум, выйти замуж, завести свой очаг и начать кухарничать. Так считает моя сестра, которая после замужества стала толстая как бочка.
— А ты согласна подыскать себе мужа?
— Если б я была не согласна, думаешь, стала бы я ломать себе ноги по дороге в Мурсию? А почему бы и нет, сказала я себе, здоровяк-муж, двое детей, немного деньжат и живи себе спокойно. Говорят, не в деньгах счастье, а в чем же — в бедности?
— Давай лучше не будем говорить о плохом, — сказал Омеро Луис. — Если я начну составлять свой список, то он протянется аж до Северного полюса.
— А почему бы тебе не составить список всего хорошего, а не плохого?
— Твоя правда. Если я начну считать баб, которых я поимел за всю свою жизнь, то у списка конца не будет. Уж этого у меня никто не отнимет, так что лучше не жаловаться и постараться забыть обо всех бедах, которые меня вечно преследовали.
Омеро Луис посмотрел на Мариану и улыбнулся ей, чтобы вызвать ее на откровенность.
— А ты? Наверно, и счет потеряла.
— По мне так это пустяк, но в Гранаде это считают прямо светопреставлением; а есть сеньориты, которые на такую тему никогда не говорят, а посмотри на них, так у каждой на лбу отпечатки тысячи хренов. Я про себя ничего не скрываю, но не всегда занималась этим только по любви или ради развлечения; иногда на это идешь от одиночества, когда чувствуешь себя никому не нужной, или из-за плохого настроения, которое всегда приходит с одиночеством. В таких случаях я ложусь с первым встречным мужчиной и все.
Омеро Луис слушал рассеянно, занятый другими мыслями.
— Ну ты подумай! Мы вот говорим, говорим, а у меня перед глазами все время эти дерьмовые сухие листья.
— А может, ты все-таки забудешь про эти дерьмовые сухие листья?
— Вот ты говоришь “забудешь”, а возьмем историю с Мануэлем. Как же, забыл я ее! Знаешь, я пытался, но память крутится туда-сюда, а потом раз — и подсовывает мне под нос его окровавленную башку там, у деревенской дороги, как в дурном сне. И тогда хочется дать хорошего пинка под зад всей своей жизни.
***
Окружавшая их местность была такой пустынной и монотонной, что Омеро Луис и Мариана шли расстроенные и делали шаг за шагом, глядя только под ноги и даже ни о чем не думая. В сознании Омеро Луиса беспорядочно вырисовывались буквы алфавита, пока еще не складывающиеся в слова. Такое с ним уже случалось. Для Омеро Луиса это было признаком растерянности и замешательства.
У Марианы набрякли веки, ей очень хотелось спать.
— Меня вдруг в сон потянуло.
— А ты держись за хвост осла и иди с закрытыми глазами.
— Не могу я заставить это несчастное животное тащить еще и меня. А ты и вправду думаешь, что я смогла бы спать на ходу?
— Лошади, например, спят стоя.
— Но я же не лошадь.
— Могу признаться, я тоже хочу спать. И знаешь, что я делаю? Тру глаза и иду дальше. А бывает, кладу в рот стручок горького перца: он не дает заснуть.
Вдруг Омеро Луис поднял глаза и резко остановился. Он стоял не двигаясь и сделал знак Мариане тоже остановиться. На вершине небольшого холмика он увидел какую-то черную фигуру, свернувшуюся клубком на большом камне. Этот черный тюк не был частью пейзажа; на такое странное явление нельзя было не обратить внимание.
Омеро Луис сунул руку в карман куртки и схватился за нож.
— Это что еще за черная штуковина? — тихо спросил он у Марианы не столько для того, чтобы услышать ее ответ, сколько для того, чтобы насторожить ее.
Мариана тоже резко остановилась, немного испуганная этим странным видением, но главным образом — жестом Омеро Луиса, явно схватившегося за нож, лежавший у него в кармане.
— Похоже на какие-то тряпки. Хоть бы в них никого не было.
— Посмотрим, двигается оно или нет, — сказал Омеро Луис.
Оба, затаив дыхание, уставились на черный тюк. Мариана мысленно досчитала до тридцати.
— Не двигается, — сказала она, вздохнув.
— По-моему, под этими тряпками кто-то есть, не знаю только — живой или мертвый.
— Тогда, наверно, мертвый, потому что не двигается, — сказала Мариана все так же тихо.
— Мертвый в сто раз лучше, чем живой.
— Да, да, будем надеяться, что он мертвый.
Мариана заметила, что Омеро Луис вынул из кармана левую руку с зажатым в ней ножом. И опять у его тени на дороге появился в руке нож. Ну да, подумала Мариана, теперь тень правильно показывает.
— Лучше тебе оставить нож в покое. Надо постараться понять, что это.
Омеро Луис остановил осла, ушедшего на несколько шагов вперед, потом все еще вполголоса сказал Мариане:
— Все эти дурные знаки, которые мы получили на дороге, подсказывают мне, что дело плохо. Я уверен, там человек. То ли бандит, поджидающий жертву, то ли несчастный, приконченный бандитом.
— Или просто путник, устроившийся там, чтобы дать отдых ногам и вздремнуть.
— Хорошо бы.
— Что будем делать? Подождем немного, посмотрим, вдруг он пошевелится, — сказала Мариана.
— Мы не можем торчать тут всю ночь. У меня нет времени, и уж точно я не задержусь из-за этого тюка.
— Тогда давай подойди на цыпочках и попробуй понять, что там внутри.
Омеро Луис не испытывал никакого желания связываться с этим черным тюком. Возможно, это была просто куча тряпья. А может, кто-то затаился у обочины.
— Не исключено, что это бандит, который спрятался под какой-то хламидой, и когда я подойду, он прыгнет на меня и пырнет ножом в живот.
— В общем, ты боишься.
— Я? Боюсь? Это просто осторожность человека, который привык путешествовать ночью и кожей чует опасность за милю.
“Если Омеро Луис испугался после наших странных разговоров, — сказала себе Мариана, — значит, и впрямь можно испугаться; наверно, перед нами какая-то настоящая опасность”. От одной этой мысли у девушки побежали мурашки по спине и появилась слабость в коленях. У нее недостало бы даже сил бежать в случае, если на Омеро Луиса нападут и он бросится наутек. Да нет, Омеро Луис не мог убежать, бросив осла со всей его поклажей. А если начнется настоящая схватка на ножах, что ей, бедняге, останется делать в такой заварухе?
— Попробуй швырнуть в него камень, — сказала Мариана, — и мы увидим, живой он или мертвый.
— Тогда он взбеленится и продырявит животы нам обоим. Не надо доводить его до этого, если там под тряпками кто-то живой. Хочется верить, что нет.
— Так что же нам делать?
Омеро Луис сосредоточенно думал и покрепче сжимал рукоятку ножа.
— Ладно, сейчас Омеро Луис попробует подойти к этой куче тряпья с ножом в руке. Посмотрим, задвигается она или нет.
Омеро Луис шагнул раз и другой, потом остановился, сделал Мариане рукой какой-то непонятный знак, затем наклонился, поднял с земли камень и сделал вид, будто бросает его в сторону черного тюка, но глядя при этом на Мариану так, словно ждал ее одобрения.
Мариана одобрительно закивала головой.
Омеро Луис швырнул камень, но он перелетел через тюк. Ничего, никаких признаков жизни. Торговец бросил второй камень; этот упал в основание странной кучи тряпья, которая все еще оставалась неподвижной.
Омеро Луис никак не мог понять, почему этот странный, похожий на человека тюк не подает признаков жизни. Неужели перед ними действительно покойник? Он сделал несколько шагов вперед, напрягшись и держа нож в руке. Мариана пошла следом за Омеро Луисом. Осел остался стоять посреди дороги, несколько смущенный манипуляциями хозяина.
(Далее см. бумажную версию)