Два эссе о творчестве нарайана. Перевод с английского и вступление Н. Демуровой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2003
Перевод Нина Демурова
Нарайан вошел в нашу жизнь достаточно рано, можно сказать, в начале своей славы — и сразу форс-мажорно: романом “Гид”, который по сей день многие считают его лучшим произведением[1]. За “Гидом” последовали другие романы — “Людоед в Мальгуди”, “Продавец сладостей”[2], “Художник малюет вывески”, рассказы, эссе и, наконец, удивительная по своей лаконичности и глубине автобиография “Мои дни”[3].
Мы полюбили созданный Нарайаном город Мальгуди на юге Индии, где происходит действие практически всех его произведений. Улицы Мальгуди — Базарная, Лоули, Винаяк-Мудали, Элламана, по которым бродили его герои, мечтатели, чудаки, наивные жулики и предприниматели, река Сарайу, где они сиживали, ведя неторопливые беседы и слушая рассказы о появившихся в их краях святых и гуру, Мемпийские горы на горизонте стали для нас чуть ли не так же реальны, как окружавшая нас действительность. И мы не удивлялись этому: редкий дар писателя превратил далекую, непонятную и “экзотическую” страну в близкую, понятную и чуть ли не до боли знакомую, “свою”.
Такую индийскую литературу мы не знали. Описание жизни соплеменников в разных ее проявлениях, проникновение в их мысли и чувства соединяются в творчестве Нарайана с тонким юмором и иронией, дистанцированностью от изображаемых событий и лаконичностью. Читая его рассказы, вспоминаешь знаменитое чеховское: “Вот пепельница… Хотите, напишу вам о пепельнице?” Чехова Нарайан знал и любил с ранней юности.
Восток и Запад — эта тема занимает писателя в самых различных ее поворотах, бытовом, психологическом, политическом, философском. В одном из поздних его рассказов “Конь и две козы”, в котором беседуют не знающие языка друг друга проезжий американец и нищий пастух, она получает почти символическое воплощение.
В советские годы мы успели перевести многое из Нарайана, однако лучший, на мой взгляд, его роман “В ожидании Махатмы” так и не вышел на русском языке. Сначала мешала тема — ведь это роман о Махатме Ганди и о том, как преломлялись его идеи в умах людей “из глубинки”. Потом издатели стали как-то чураться Востока. Впрочем, сейчас, кажется это проходит… Роман переведен — и ждет своего часа.
В 1964 году Нарайан приезжал в нашу страну, и нам представилась возможность познакомиться с ним лично. Как-то я повезла его в Архангельское; при входе в парк нам встретился А. Пятигорский. Обрадовавшись этой случайной встрече, я представила их друг другу. Услыхав имя писателя, Пятигорский переспросил: “Тот самый Нарайан?” А затем повернул с нами в парк. Встреча эта и последовавшая за ней беседа произвела на Нарайана глубокое впечатление. Я же запомнила необычайную простоту “того самого Нарайана” и то чувство уравновешенности и спокойствия, которое охватывало тебя в его присутствии. И еще разговор, происшедший у нас накануне его отъезда. Я спросила Нарайана о Грэме Грине (Грин первым начал печатать незнакомого ему индийского писателя) и о романе самого Нарайана “Учитель английской словесности”, где герой общается — сначала через медиума, а потом и без его помощи — со своей умершей женой. Нарайан ответил коротко: “Так оно и было”. У нас этот роман не переводился; в Соединенных Штатах он вышел под измененным названием “Благодарный жизни и смерти”. Позже Нарайан описал этот эпизод в своей автобиографии.
Два эссе Джона Апдайка, я думаю, послужат наилучшим способом почтить память Р. К. Нарайана, которому столь многие из нас обязаны моментами прозрений, испытываемых нечасто и только при чтении большого писателя.