Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2003
Оскар Уайльд в России. Библиографический указатель. 1892—2000. Литературные приложения: Переводы из Оскара Уайльда. Сост. и вступ. Ю. А. Рознатовской. М.: Рудомино, 2000.
Марсель Пруст в русской литературе. Сост. О. А. Васильева, М. В. Линдстрем. М.: Рудомино, 2000.
Морис Метерлинк в России Серебряного века. Сост. М. В. Линдстрем. Вступ. ст. Н. В. Марусяк. М.: Рудомино, 2001.
Максима Макиавелли. Уроки для России XXI века. Статьи. Суждения. Библиография. Под общ. ред. Петра Баренбойма. М.: Рудомино, 2001.
ШарлоттаБронте and Another Lady. Эмма. Сестры Бронте в Англии. Сестры Бронте в России. Сост. И. Н. Васильева, Ю. Г. Фридштейн. М.: АСТ, 2001.
Камоэнс в русской литературе. Век восемнадцатый — век двадцатый. Сост. и вступ. статья Т.В. Балашовой. М.: Рудомино, 2002
Джейн Остен. Леди Сьюзен. Уотсоны. Сэдинтон. Перев. с англ. Изд. подгот. И. Н. Васильевой, Ю. Г. Фридштейн. М.: Текст, 2002.
Есть книги, которые заведомо не претендуют на роль бестселлеров, но без которых невозможно нормальное развитие культуры. Есть наука, от века считавшаяся скромной и вспомогательной, но всегда и везде выступавшая опорой для самых дерзких и новаторских разысканий. Эта наука — библиография, а книги — библиографические указатели.
Уже много лет ни один уважающий себя литературовед-зарубежник не обходится в работе без указателей, составленных специалистами Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы им. М. И. Рудомино. В советскую эпоху с ее суровой информационной диетой их “первичное” значение было поистине неоценимо. Сейчас, когда книги уже не отгорожены от читателей стенами спецхранов (зато нередко гибнут из-за недостатка средств и равнодушия), а информацию можно без особого труда добывать в Интернете, эта функция указателей отчасти отошла на второй план — однако тем четче обозначилась еще одна, прежде заслонявшаяся сугубо прикладными потребностями.
Профессионально составленная библиография о зарубежном писателе всегда служит зеркалом — и часто нелицеприятным — состояния отечественной культуры, ее идей и предрассудков, движений мысли и идеологических штампов. Заслуга сотрудников научно-библиографического отдела ВГБИЛ, силами которого составлены рецензируемые указатели, в том, что они не только осознали эту важнейшую составляющую своей работы, но и придали ей характер стратегии. Новые книги, выпущенные отделом, — это уже не просто перечни литературы о том или ином авторе, но, по сути, исследования, раскрывающие его роль в русской культуре, либо в целом, либо какого-то конкретного исторического периода. При этом они, как правило, выполняют еще одну задачу (особенно ценную в свете нынешнего состояния нашего библиотечного хозяйства): не только подсказывают заинтересованному читателю, что именно искать в каталоге, но и предоставляют ему подборку текстов, своеобразную антологию, наглядно рисующую “русскую судьбу” данного писателя.
У сборников, составленных отделом, нет какой-то единообразной структуры: соотношение их библиографической и “литературной” частей довольно сильно варьируется. Некоторые из них приближаются к классическим научным указателям, дополненным небольшой текстовой подборкой. К числу впечатляющих удач в этом кропотливом жанре принадлежит блестящий “Оскар Уайльд в России” — книга, образцовая по филологической строгости подачи материала: с четкой и логичной рубрикацией, пятью (!) вспомогательными указателями и обстоятельной, тонкой и изящной вступительной статьей составителя Ю. А. Рознатовской, которая украсила бы научное издание любого ранга. В ней читатель найдет исчерпывающие сведения о рецепции творчества Уайльда в России — от шумного вторжения “Оскара Вильде” в русскую культуру на знаменах символизма до “уайльдовского бума” последнего десятилетия, с точными, зачастую убийственно ироническими оценками новых изданий и откликов на них. Нужно отметить и взвешенный подход исследовательницы к тому периоду “уайльдианы”, когда “Уайльд с его эстетством, более чем сомнительными для наших кураторов культуры взглядами на искусство и прочими грехами был явно нежелателен” и его “терпели” в лучшем случае как разоблачителя “пагубного влияния капитализма на искусство” (Ф. П. Шиллер). Именно эта взвешенность позволяет выявить роль Уайльда как знаковой фигуры: сдвиги в его оценках позволяли судить о мере тяжести идеологического пресса, а пересмотр отношения к его эстетике в работах А. А. Аникста стал ни больше ни меньше как “покушением на методологические основы нашего искусствоведения”. Тем самым Уайльд с его принципиальным нонконформизмом и эпатирующим эстетством, признаваемый советской идеологией лишь в качестве “обличителя” капиталистического строя, сыграл свою “подрывную” роль в распаде этой идеологии. Отдельный и весьма насыщенный раздел статьи Ю. А. Рознатовской посвящен сценической истории его пьес.
Книга впечатляет широтой охваченного материала (в подавляющем большинстве случаев он просмотрен de visu; редкие исключения специально помечены) — от переводов произведений писателя и критических работ о нем до “беллетризированных биографий Уайльда, произведений, где Уайльд является действующим лицом или объектом рассуждений и упоминаний, а также эпиграфов из Уайльда, пародий, стилизаций, произведений, написанных по мотивам Уайльда”. В этом последнем разделе собственно библиографические описания дополнены либо краткой характеристикой данного произведения или фрагмента, либо соответствующей цитатой.
С тем же научным изяществом подобрано и литературное приложение к указателю: в него вошли прежде не публиковавшиеся переводы двух уайльдовских сонетов, выполненные М. Н. Ковалевой, а также пять переводов знаменитой “Баллады Редингской тюрьмы”, относящихся к разным эпохам (от К. Бальмонта до В. Топорова). Читатель получает возможность судить о различных принципах и школах русского перевода, сопоставив эти переводческие работы с приведенным здесь же оригиналом.
На другом полюсе в книжной продукции отдела стоят “чистые” антологии, такие как, например, “Камоэнс в русской литературе. Век восемнадцатый — век двадцатый”. Гениальный португальский поэт эпохи Возрождения, казалось бы, не самая актуальная для русского культурного сознания фигура, однако при внимательном рассмотрении его “бытие” в отечественной словесности оказывается достаточно длительным и плодотворным. На страницах антологии соседствуют писатели самых разных направлений, произведения самых разных жанров — от Ломоносова, впервые упомянувшего имя Камоэнса в своем “Кратком руководстве к красноречию” (1748), и до А. М. Городницкого, чье стихотворение “Гробница Камоэнса” (1990) завершает сборник. Тексты Сумарокова и Жуковского, Пушкина и Брюсова, В. Соловьева и Л. Зорина, перекликаясь, создают впечатление постоянного, как бы “фонового” присутствия певца “Лузиад” в русской культурной памяти. Само по себе это открытие “русской судьбы” Камоэнса заслуживает самого пристального внимания: оно, в частности, позволяет по-новому оценить значение западноевропейского Ренессанса для нашей национальной традиции. Вместе с тем сама структура этого полезного издания обнажает опасность, заключенную в принципе “сплошного” подбора цитат, не подкрепленного ни иными методологическими установками, ни даже полноценным указателем (в книге содержится лишь алфавитный перечень использованных источников). Следуя хронологии авторов — приведенные материалы разбиты лишь “по векам”, — составитель как бы не замечает жанровой разнородности приводимых свидетельств: отрывок из романа К. К. Вагинова “Козлиная песнь” стоит бок о бок с фрагментом из работы М. М. Бахтина “Формы времени и хронотопа в романе”, статьи Батюшкова и Мерзлякова — со стихами Тютчева и Дельвига и цитатой из “Словаря древней и новой поэзии” Н. Ф. Остолопова. Представляется, что было бы полезно по крайней мере отделить собственно критические работы от переводов, а также чисто литературных фрагментов, где Камоэнс выступает темой разговора либо персонажем, — вроде вынесенного на последнюю страницу обложки отрывка из “Петроградского студента” В. Каверина. Зато, к примеру, два вышедших синхронно (в 1839 году) переложения драматической поэмы австрийского писателя Ф. Гальма “Камоэнс”, принадлежащих В. А. Жуковскому и Платону Ободовскому, которые разделяют в книге семьдесят с лишним страниц — лишь потому, что первая цитата из Жуковского, касающаяся португальского поэта, помечена 1805—1807 годами, — лучше смотрелись бы рядом. Наглядное сопоставление двух этих весьма различных текстов позволило бы более рельефно высветить, в частности, позицию Жуковского, вложившего в поэму Гальма собственные представления о сущности поэзии и уделе поэта-романтика, — тем более что помещенный вслед за его “Камоэнсом” фрагмент из книги К. К. Зейдлица дает обильную пищу для подобного рода размышлений.
Конечно, обстоятельная характеристика русской рецепции творчества Камоэнса и самой трагической фигуры этого “рыцаря Возрождения” содержится во вступительной статье; однако и там читатель не найдет каких-либо научных критериев подачи богатого и интересного материала — зато столкнется с “поэтическим” эссеизмом, иногда на грани комического. Так, статья озаглавлена “Три столетия: радуга Камоэнса на небосводе русской словесности”, но уже во второй фразе говорится об изменчивой “траектории его движения в океане русской культуры” (курсив наш. — И. С.). В которую из стихий перенесся Камоэнс в России, так и остается непонятным…
Более продуманной и уравновешенной структурой отличается книга “Марсель Пруст в русской литературе”, включающая как собственно библиографический указатель, так и подборку высказываний русских писателей о французском мастере. Использование указателя, доведенного составителями до 2000 года, облегчено дробной рубрикацией, а также необходимыми аннотациями в разделе критики и вспомогательными указателями (к сожалению, последние почему-то не отражены в оглавлении книги). Удачной получилась и первая, антологическая часть, где так или иначе выявлено отношение каждого из представленных авторов к Прусту: этой цели служат как высказывания самих писателей (иногда даже избыточные, как, например, в случае с Горьким, где они во многом дублируют друг друга), так и воспоминания о нем других людей, дневниковые записи и т. п. Возникает живой диалог, в котором “играют” даже самые коротенькие тексты: например, самооценка Андрея Белого (из статьи “О себе как о писателе”) подкрепляется анекдотом из статьи П. Зайцева “Московские встречи”: “Привез я как-то Борису Николаевичу <Бугаеву> роман Марселя Пруста “Под сенью девушек в цвету”. В следующий мой приезд он отдал мне книгу со словами: “Это бормашина какая-то”. Внутренняя связь фрагментов, подробно эксплицированная во вступительной статье А. Д. Михайлова, не позволяет сборнику распасться на отдельные цитаты.
Сама статья крупнейшего отечественного знатока Пруста заслуживает особого упоминания. Она изобилует новым и интересным материалом: в частности, подробно описана история восприятия Пруста в среде русской эмиграции, сообщаются неизвестные обстоятельства, связанные с переводом прустовской эпопеи Н. М. Любимовым. Наконец, в книге есть настоящие открытия: впервые за почти восемь десятилетий перепечатана статья о Прусте эмигранта-“антисоветчика” Владимира Вейдле (1924), которая “всеми своими наблюдениями и выводами противополагалась закладывавшейся Луначарским традиции в изучении Пруста”; впервые опубликовано стихотворение А. Кушнера “Биограф гения в халате” (1965). Читатель не только получает подробные ориентиры, позволяющие не заблудиться в русской “прустиане”, но и видит наглядную, в лучшем смысле слова увлекательную картину, рисующую роль французского писателя в русской литературе — роль своеобразного оселка, пробного камня, которым поверялись эстетические принципы многих мастеров, от Пастернака и Ахматовой до Бродского и Евгения Рейна.
Иначе составлен сборник, посвященный Морису Метерлинку. Здесь во главу угла поставлено восприятие “бельгийского Шекспира” в одну конкретную (и привлекающую ныне особое внимание читателей и ученых) эпоху — эпоху Серебряного века. Действительно, для этого периода русской культуры Метерлинк стал чрезвычайно значимой, быть может, центральной фигурой; как писал А. Блок, “самое это имя — уже догмат, один из тех догматов, которых держатся одни, которые разрушают другие” (статья “О драме”). Подборка текстов раскрывает удивительное многообразие оказанного им влияния. Оно не всегда дает о себе знать прямо — как, скажем, у В. Брюсова, чья критическая рецензия на переводы метерлинковских стихов Г. Чулковым (“Фиалки в тигеле”) позволяет отчетливо увидеть истоки некоторых его собственных образов и версификационных приемов. Но и выражаясь в едва уловимых перекличках, а то и в прямом отталкивании, влияние это оказывается значительным и плодотворным. В высшей степени показательна в этом смысле небольшая заметка Д. Мережковского “Душа сахара” — редкий пример восприятия знаменитой “Синей птицы” не как высокой, пусть и наивной сказки, по-новому продолжающей мистику ранних пьес, но как мещанской “сладкой гадости”, неожиданного (и сниженного) варианта “золотого сна” из “На дне” Горького. С редкой отчетливостью прочерчивается в антологии и одна из принципиальных для культуры Серебряного века оппозиций, Метерлинк — Ибсен, особенно резко сформулированная у того же Блока.
Отдельный и чрезвычайно интересный сюжет — история постановки метерлинковских пьес на отечественной сцене. Чехов, подталкивающий Станиславского к постановке ранних, мистических драм бельгийского писателя; неудачи великого режиссера и оригинальные спектакли Мейерхольда; неожиданная, едва ли не комическая ипостась Комиссаржевской — все это примечательно не только с исторической точки зрения, но и как противовес хрестоматийным схемам, в которые зачастую укладываются наши представления о классиках театра. Восторженная благодарность, с которой Метерлинк обращается к Станиславскому после постановки “Синей птицы” (“Я знал, что обязан Вам многим, но не знал, что обязан всем. И мне остается одно — склониться до земли перед самым чистым и самым великим художником театра нашего времени…” Из письма от 12 (25) ноября 1910 года), по-новому звучит в контексте высказываний самого Станиславского (“Я <…> ломаю голову, чтоб обойти те трудности и банальности, которых так много в новой пьесе Метерлинка. <…> Работа трудная и малоинтересная, так как она чисто внешняя, постановочная”. Из письма С. А. Андриевскому [от 9 марта 1908 г.]. Сам блистательный успех постановки Станиславского становился свидетельством недостатков “Синей птицы” в глазах почитателей ранних, мистических пьес Метерлинка, ключ к которым режиссеру подобрать не удалось.
Пожалуй, единственный изъян этой интересной книги состоит в том, что в ней не везде даны сведения о первых публикациях текстов. Правда, во вступительных замечаниях к ней Ю. Г. Фридштейна есть обнадеживающая фраза: “Если когда-нибудь будет составлена полная библиография” русских переводов Метерлинка… Хочется верить, что ее условное наклонение со временем превратится в изъявительное.
Среди публикаций отдела несколько особняком стоит красиво изданная книга под загадочно-претенциозным названием “Максима Макиавелли. Уроки для России XXI века” — расширенный вариант аналогичного сборника, выпущенного ВГБИЛ в 1996 году. Появление этой книги столь же “уместно” (и, к сожалению, столь же закономерно), как украшение книгохранилища библиотеки огромной вывеской “НОМОС-БАНК”, которая ныне сбивает с толку несведущего читателя. По замыслу составителей сборник призван продемонстрировать значение идей великого флорентийца как “отца современной политологии”. Однако несмотря на обещание, данное во вступительном слове директором ВГБИЛ Е. Ю. Гениевой: “…на страницах этой книги Никколо Макиавелли станет для вас мудрым собеседником, общение с которым принесет вам радость и эстетическое удовольствие”, — удовольствие сборник доставляет довольно специфическое. Хотя бы потому, что “собеседником” читателя автор “Государя” и “Истории Флоренции” так и не становится: трехстраничная подборка дежурных цитат, почерпнутых из его сочинений, и суждений о нем русских и зарубежных писателей и мыслителей (от Пушкина до о. Александра Меня и от Франческо Гвиччардини до Энгельса и Грамши) выполняет главным образом представительские и формальные функции, отделяя статьи от библиографических указателей “Сочинения Никколо Макиавелли на итальянском языке. Литература о Макиавелли на иностранных языках” и “Никколо Макиавелли в русских переводах и критике”. Эта часть выполнена с присущей библиографам ВГБИЛ тщательностью. Правда, первую половину первого раздела трудно назвать собственно указателем: перед нами роспись одиннадцатитомного Полного собрания сочинений писателя под редакцией С. Бертелли, выпущенного в Вероне в 1968—1982 годах, то есть, по сути, развернутая библиографическая карточка. Зато второй доведен до 2000 года и содержит немало полезных сведений. Библиография русских переводов Макиавелли и критических работ о нем отличается не только полнотой: в аннотациях к некоторым ее позициям можно обнаружить целые исторические сюжеты, связанные с тем или иным упоминанием имени флорентийца (вроде истории письма Ленина Молотову для членов Политбюро ЦК РКП (б) от 19 марта 1922 года или выдержек из речей Вышинского в связи с делом троцкистско-зиновьевского блока).
Напротив, раздел первый (статьи), как раз и призванный раскрыть значение идей Макиавелли для политической жизни России, способен доставить разве что удовольствие, так сказать, постмодернистского свойства. Право, приятно узнать из статьи кандидата юридических наук П. Д. Баренбойма (который является к тому же редактором всего тома), что “мы и сейчас, в начале XXI века и третьего тысячелетия, находимся в рамках того же исторического периода, в котором находилась и Флоренция эпохи Возрождения”, и что “для развития российского конституционализма крайне важен именно возврат к конституционным ценностям флорентийцев эпохи Ренессанса”. Чем не аналогия: государство, семьдесят лет управлявшееся коммунистами и ведущее затяжную войну в Чечне, — и город-коммуна, которому в конце XV века оказалось не под силу совладать с маленькой Пизой, объявившей себя независимой. Похоже, настало время всерьез подумать о том, чтобы сменять правительство каждые два месяца, назначая его по жребию, — или же призвать на правление новую династию Медичи, целиком поддерживаемую Церковью… Ведь политическая ситуация в ренессансной Флоренции менялась столь часто и так была похожа на кризис, что в ней можно найти соответствия каким угодно явлениям нынешней жизни. Остается разве что подыскать в недавней русской истории аналог борьбы белых и черных гвельфов в эпоху Данте — борьбы, которую П. Баренбойм с присущим ему юмором трактует как столкновение сторонников блондинок и брюнеток…
Если поистине необыкновенная легкость мысли П. Баренбойма — бесспорно продукт современной политологии, то соседствующая с его обширным сочинением статья В. Д. Зорькина, председателя Конституционного суда России, явно отдает тем самым периодом российской истории, который вызвал в уме предыдущего автора ассоциацию с городом-коммуной. Работа написана как минимум двадцать лет назад (самая поздняя сноска в ней датирована 1982 годом), и ее “дискурс” в сочетании с цитатами из классиков марксизма вызывает почти ностальгические чувства. Более содержательна и исторична статья еще одного члена Конституционного суда, В. Г. Ярославцева, о “несостоявшемся диалоге” двух крупнейших политиков ренессансной Италии — Савонаролы и Макиавелли; правда, ее основная мысль вполне исчерпывается приведенной в заключении цитатой из сочинения итальянского историка XIX века П. Виллари.
Среди подобного созвездия имен несколько неприкаянной выглядит статья Н. Н. Зубкова “Отражения Макиавелли (по материалам фонда ВГБИЛ)”. Жаль, если его работа останется незамеченной. Анализируя восприятие сочинений Макиавелли в XVI—XVIII веках, автор не только воссоздает историю ряда (к сожалению, не слишком длинного) редких изданий из фондов библиотеки, но и показывает, какие удивительные трансформации претерпевала фигура секретаря Флорентийской республики под пером различных авторов — от Вольтера до Фридриха II. Именно здесь сформулирован вопрос, который, будь он поставлен в рамках всей книги, возможно, придал бы ей реальное научное и историческое измерение: “Почему именно этот человек, выразившийся в своих сочинениях, так особенно провоцировал переделывать себя по чужому подобию?” В поисках ответа на него автор уделяет внимание прежде всего тому, кем в восприятии потомков был Макиавелли: скорее ученым-теоретиком или же практическим политиком? Наверное, существуют и иные подходы к решению проблемы, но дело не в этом. Главный “урок” статьи состоит как раз в том, что извлечь “уроки” из сочинений Макиавелли (собственно, как и любого другого деятеля или писателя) можно лишь посредством грамотного и бережного исторического анализа, отнюдь не отождествляя флорентийского секретаря, жившего в XVI веке, с памятным бюстом работы Джанпьетро Кудина, установленным во дворике библиотеки в 1996 году.
С недавнего времени библиографы ВГБИЛ опробовали еще одну форму контакта с читателем — внешне традиционную, а по сути, позволяющую по-новому взглянуть на одну из центральных проблем современной литературной эволюции: как, какими путями классика становится явлением массовой культуры (в широком и, так сказать, научном смысле). Среди подобного рода книг — интереснейший сборник, посвященный сестрам Бронте, а также изящная книжечка, в которую вошли три небольших произведения Джейн Остен. Первый, помимо романа Шарлотты Бронте “Эмма”, указанного на обложке содержит подборку материалов о трех знаменитых английских писательницах и указатель “Сестры Бронте в русских переводах и критике”. Открывает сборник обзорная статья И. Васильевой о русской судьбе сестер Бронте, а завершает — большой фрагмент из книги О. Петерсона (1895), повествующий об ирландских корнях этой семьи. Читателю предлагается как бы несколько смысловых пластов, на каждом из которых его ждут подлинные открытия. Первый, наиболее традиционный пласт — это ранее не переводившиеся произведения литературной классики: не только сам роман Ш. Бронте, но и работы о ней и ее сестрах замечательных английских авторов, от Э. Гаскелл и У. М. Теккерея до У. С. Моэма и М. Спарк. Второй, еще более интересный уровень связан именно с “инобытием” произведений Бронте в культуре XX века. Роман “Эмма”, не завершенный автором, был дописан в наши дни английской писательницей Констанс Сейвери, укрывшейся за псевдонимом Another Lady. В развитие этого исторического сюжета составители приводят также рассказ крупного знатока творчества сестер Бронте, философа Роберта Барнарда, написавшего в 1990 году “концовку” романа “Джейн Эйр”. Таким образом, книга ставит проблему “сотворчества” не только двух разных литераторов, но и двух разных эпох, причем как в серьезном (тонкая стилизация Сейвери), так и в ироническом ключе: в “финале” Барнарда Джейн, собираясь придушить двоеженца Рочестера, убивает невинного Мэзона и оказывается узницей своего демонического супруга. Безусловно, писательская слава сестер Бронте проистекает из “устойчивого, непреходящего интереса к высокой литературе с ее неизменной сосредоточенностью на вечных чувствах человека” (И. Васильева). Однако приведенные в книге произведения позволяют взглянуть на нее и под другим углом. Герои Бронте перестают зависеть от воли автора и, подобно персонажам А. Дюма, Л. Толстого, М. Митчелл (каким бы парадоксальным ни казалось подобное соседство), обживают пространство современной культуры не на правах исторических памятников, а в одном ряду с “культовыми” фигурами сегодняшнего fiction, от хоббитов Толкиена до Гарри Поттера. Видимо, исконное свойство литературы — заставлять читателя сопереживать героям, отождествлять себя с ними — в наше время востребовано в несколько ином виде: романы не только влияют на вкусы и поведение людей, но и позволяют уйти от реальной жизни в иллюзорный мир, будь то “виртуальное измерение” компьютерных игр или мифологизированное викторианское прошлое.
Безусловно, важнейшим инструментом в создании такого мира, искусством, позволяющим буквально “увидеть” любимых героев, служат в наши дни кино- и телеэкранизации. Неслучайно в книге, посвященной Джейн Остен, именно этот аспект рецепции выходит на передний план. Помимо не переводившихся ранее произведений Остен — романа “Леди Сьюзен” и двух незавершенных текстов, “Уотсоны” и “Сэдинтон”, — в нее вошло эссе Мартина Эмиса “Мир Джейн”, где сегодняшее восприятие английской писательницы рассматривается прежде всего сквозь призму кинофильмов, созданных по ее произведениям.
Безусловно, в разные эпохи русская культура по-разному адаптировала для себя зарубежную классику. Исследования в этом направлении сулят еще немало замечательных находок и открытий. Больше того, культурное пространство, осваиваемое отделом, ширится и уже выходит за рамки собственно литературы. Так, один из самых последних сборников, выпущенных библиографами ВГБИЛ, — “Флоренция и флорентийцы в русской культуре. Из века XIXв век XXI” — посвящен восприятию этого великого итальянского города, “культурная мифологема” которого в России складывается из произведений Розанова и Цветаевой, Д. Самойлова и Рахманинова, Бродского и А.Д. Сахарова. В ближайших планах ВГБИЛ — подготовка издания, обещающего стать столь же интересным, сколь и уникальным, — книги о русской “гофманиане”, которая готовится при участии такого знатока и ценителя Гофмана, как художник М. Шемякин. И это позволяет сделать еще один вывод: изучение памяти культуры есть одновременно и работа по ее формированию.
Ирина Стаф