Перевод М. Салганик
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2003
Толмач
У чайной мистер и миссис Дас поссорились из-за того, кому отвести Тину в туалет. Идти пришлось миссис Дас: она сдалась, когда мистер Дас напомнил ей, что прошлым вечером купал ребенка он. В зеркальце заднего обзора мистер Капаси видел, как она медленно выбирается из толстобокого белого “амбассадора”, перемещая по сиденью выбритые, почти доверху оголенные ноги. Она не взяла девочку за руку, когда они зашагали к сортиру.
Ехали осматривать храм Солнца в Конараке. Воскресенье выдалось сухое и ясное, июльскую жару умерял ровный океанский бриз — идеальная погода для экскурсии. Вообще-то мистер Капаси не любил частые остановки в пути, но тут девочка начала проситься уже через пять минут после того, как он взял семейство в отеле “Санди Вилла”. Увидев мистера и миссис Дас с детьми на ступенях отеля, он сразу обратил внимание на молодость супругов, подумал, что им, пожалуй, и тридцати нет. Трое детей: кроме Тины, еще два мальчика, похоже, погодки, Ронни и Бобби, с блестящими металлическими скобками на зубах. Индийцы, но одеты по-заграничному, дети в новеньком и ярком, на мальчиках кепочки с прозрачными козырьками. Мистер Капаси к иностранным туристам привык, его часто приглашали обслуживать их, поскольку он знал английский. Вчера возил старенькую чету из Шотландии, у обоих лица в пигментных пятнах и легкие седые волосы, такие реденькие, что сквозь них просвечивают обожженные солнцем макушки. По сравнению с теми загорелые молодые лица супругов Дас выглядели очень свежими. Представляясь, мистер Капаси сложил ладони перед грудью, но Дас пожал ему руку по-американски крепко, так что даже в локте отдалось. Миссис Дас заученно улыбнулась уголком рта, явно не проявив к нему никакого интереса.
Пока стояли у чайной, Ронни, который вроде был старшим из двоих, вдруг выпрыгнул из машины, привлеченный привязанной к колышку козой.
— Не трогай животное, — сказал мистер Дас, на миг оторвавшись от книги в иностранном глянце с надписью “Индия” крупными желтыми буквами. Голос у него был высокий и чуть неуверенный, будто он еще только пробовал его.
— Я хочу ей жвачку дать! — отозвался мальчишка, устремляясь к козе.
Мистер Дас вышел из машины и сделал несколько приседаний, разминая ноги. Гладко выбритый отец выглядел увеличенной копией сына. Козырек его бейсболки был сапфирово-синий, на нем были шорты, теннисные туфли и футболка. На груди висела камера с внушительным телефотообъективом, множеством кнопок и разных штучек — единственная сложная вещь в его обмундировании. Мистер Дас нахмурился, наблюдая за приближением Ронни к козе, но намерения вмешаться не выказал.
— Бобби, следи, чтобы брат не наделал глупостей.
— Да ну его, — не двинулся с места Бобби, сидевший рядом с мистером Капаси и рассматривавший изображение бога-слона на панели управления.
— Не волнуйтесь, — сказал мистер Капаси, — здесь козы смирные.
Мистеру Капаси исполнилось сорок шесть, волосы у него поредели и приобрели совершенно серебряный цвет, но чистая бледно-смуглая кожа и лоб без единой морщинки (он постоянно пользовался бальзамом из лотосового масла) позволяли догадаться, каким он был в молодости. Он был одет в серые брюки и рубашку в тон, приталенную, с короткими рукавами и большим воротником с острыми уголками. И материал — тонкая, но прочная синтетика, — и покрой детально оговаривались с портным; мистер Капаси предпочитал для работы с туристами одежду, которая не мялась от долгого сидения за рулем. Он следил за Ронни — тот обошел козу, осторожно дотронулся до ее бока и ринулся обратно к машине.
— Вас, наверное, увезли из Индии еще ребенком? — осведомился мистер Капаси, когда мистер Дас уселся на место.
— Мы с Миной оба родились в Америке, — с неожиданной кичливостью объявил Дас. — Родились и выросли. Здесь у нас живут родители. В Ассансоле. Они уже отошли от дел. Раз в два-три года мы их навещаем.
Он оглянулся — девочка подбегала к машине, пышные банты ее сарафанчика подскакивали на узких загорелых плечиках, она прижимала к груди желтоволосую куклу, будто в наказание остриженную тупыми ножницами.
— Вот Тина у нас впервые в Индии, правда?
— Больше мне в туалет не надо, — объявила Тина.
— А Мина где?
Мистера Капаси удивило, что, обращаясь к дочери, он называет жену по имени. Тина ткнула пальчиком в сторону чайной, где миссис Дас что-то покупала у голого по пояс мужчины. Другие мужчины у чайной разглядывали ее. Один запел ей вслед популярную любовную песенку, но она, видимо, не знала хинди, потому что не смутилась, не возмутилась, вообще никак не отреагировала на это предложение любви.
Мистер Капаси присмотрелся к ней. Юбка в красно-белую клетку не достает до колен, босоножки на квадратных деревянных каблуках, облегающая блузка, скроенная на манер нижней мужской рубахи. На груди блузку украшает аппликация в виде клубничины. Роста она невысокого, маленькие руки похожие на лапки, на ногтях розовый лак в тон губной помаде, фигура полноватая. Волосы, ненамного длинней, чем у мужа, сбоку разделены пробором. Огромные коричневые с розовым отливом очки, большая соломенная сумка в форме чаши, из которой торчит бутылка с водой. Идет не спеша, в руках большой кулек из газетной бумаги с поджаренным перченым рисом.
— Мистер Капаси повернулся к Дасу.
— А где вы живете в Америке?
— Нью-Брансувик в Нью-Джерси.
— Около Нью-Йорка?
— Верно. Я преподаю там в средней школе.
— Какой предмет?
— Естествознание. Раз в год я езжу с классом в Нью-Йорк, в Музей естественной истории. Можно сказать, мы с вами похожим делом занимаемся. Вы давно работаете гидом, мистер Капаси?
— Пять лет.
Миссис Дас забирается в машину, захлопывает дверцу.
— Сколько нам ехать? — спрашивает она.
— Часа два с половиной, — отвечает мистер Капаси.
Она вздыхает с такой досадой, будто всю жизнь вынуждена проводить в пути, и начинает обмахиваться бомбейским киножурналом на английском языке.
— Мне казалось, что храм Солнца всего в восемнадцати милях к северу от Пури, — говорит мистер Дас, постукивая пальцем по путеводителю.
— Дорога на Конарак плохая. На самом деле ехать нам пятьдесят три мили.
Мистер Дас кивнул и поправил ремешок камеры, чтоб не натирал шею.
Прежде чем включить зажигание, мистер Капаси перегнулся назад и проверил, закрыты ли внутренние замки на дверцах. Как только машина тронулась, девочка стала играть с замком на своей стороне, с усилием двигая его взад-вперед. Миссис Дас и не пыталась остановить ребенка. Она ссутулилась на заднем сиденье, никому не предлагая жареный рис из своего кулька. Тина и Ронни сидели по обе стороны от нее, пощелкивая ядовито-зеленой жвачкой.
— Смотрите, — ахнул Бобби, показывая пальцем на высокие деревья вдоль дороги. — Смотрите же!
— Обезьяны! — взвизгнул Ронни. — Здорово!
Обезьяны группками сидели на ветках — блестящие черные мордочки, серебряные тела, горизонтальные брови, хохолки на головах. Длинные серые хвосты свисали с ветвей, как набор веревок. Одни почесывались черными лапками, другие болтали ногами, таращась на проезжающую машину.
— Мы зовем их хануманами, — объяснил мистер Капаси. — Здесь много обезьян.
Он едва успел договорить, как одна из обезьян вдруг прыгнула на середину дороги, заставив его ударить по тормозам. Другая скакнула на крышу машины и сразу отскочила в сторону. Мистер Капаси посигналил. Дети пришли в большое возбуждение, шумно задышали, прикрывая ладошками лица. Они только в зоопарке видели обезьян, пояснил мистер Дас и попросил остановить машину, чтобы снять зрелище.
Пока мистер Дас наводил свой телефото, миссис Дас достала из сумки флакончик бесцветного лака и занялась ногтем указательного пальца.
— И мне тоже, — подставила руку девочка. — Мама, мне тоже накрась!
— Оставь меня в покое. — Миссис Дас подула на ноготь и отвела руку в сторону. — Сейчас все испорчу из-за тебя.
Девочка тут же отвлеклась и стала расстегивать и застегивать фартук на пластмассовом тельце куклы.
— Готово, — возгласил мистер Дас, надевая колпачок на линзу.
Машину довольно сильно трясло на выбоинах пыльной дороги, пассажиров подбрасывало на сиденьях, но миссис Дас продолжала красить ногти. Мистер Капаси ослабил педаль, потянулся к переключению скоростей. Мальчик, сидевший рядом, услужливо отодвинул голые коленки. Мистеру Капаси показалось, что кожа у него светлее, чем у других детей.
— Папа, а почему водитель сидит не с той стороны? — спросил он.
— Они тут все так делают, балда, — ответил Ронни.
— Не надо называть брата балдой, — одернул его отец и добавил, обращаясь к мистеру Капаси: — Вы знаете, в Америке… они никак не привыкнут…
— О да, это мне известно — Мистер Капаси осторожно снова переключил скорость, приближаясь к подъему: — Я видел “Даллас” и обратил внимание, что у машин руль слева.
— Что такое даллас? — заколотила Тина теперь уже голой куклой по спинке сиденья мистера Капаси.
— Телевизионное шоу. Его больше не показывают.
Они какие-то невзрослые, подумал мистер Капаси. Ведут себя не по-родительски, а как дети постарше. Как будто им всего на день поручили младших; трудно было представить, что они способны нести ответственность за кого-то, кроме себя самих. Мистер Дас постукивал пальцами то по крышке линзы, то по книге. Миссис Дас все красила ногти. Она так и не сняла солнечные очки. Тина время от времени приставала с требованием, чтобы и ей накрасили ногти, и в конце концов мать капнула ей лаком на пальчик, прежде чем убрать флакон в сумку.
— Разве нам не должны были дать машину с кондиционером? — спросила она, дуя на ногти.
Стекло на стороне Тины не опускалось.
— Хватит жаловаться, не так уж и жарко, — заметил мистер Дас.
— Просила тебя заказать машину с кондиционером, — не унималась миссис Дас. — Ты всегда так, Радж, экономишь на ерунде. Ну и сколько ты выгадал, полдоллара?
Выговор у них был совсем как в американских телепрограммах, хотя не такой, как в “Далласе”.
— Не скучно вам, мистер Капаси, каждый день показывать туристам одно и то же? — спросил Дас, до конца опуская свое стекло. — Ух ты, остановите на минутку. Мне хочется щелкнуть этого типа!
Мистер Капаси съехал на обочину. Мистер Дас навел фотоаппарат на босоногого крестьянина в грязном тюрбане, который восседал на мешках зерна, сложенных на повозке, запряженной парой буйволов. И человек, и животные были неимоверно худы. Миссис Дас смотрела в другую сторону, на небо, где обгоняли друг друга почти прозрачные облака.
— На самом деле мне это нравится, — ответил мистер Капаси, когда машина тронулась. — А храм Солнца — одно из моих любимых мест. Это мне как награда. Туристов я вожу только по пятницам и субботам. В другие дни я занят на работе.
— Вот как? Что за работа? — поинтересовался Дас.
— Я работаю у доктора.
— Вы что, доктор?
— Я не доктор, я работаю с доктором. В качестве переводчика.
— Зачем доктору переводчик?
— У него много пациентов из Гуджарата. Мой отец был гуджаратцем, но в здешних краях мало кто знает гуджаратский язык, доктор тоже его не знает. Вот он и пригласил меня работать с ним — переводить, что говорят больные.
— Интересно. В жизни о таком не слышал, — сказал мистер Дас.
— Работа как работа, — пожал плечами мистер Капаси.
— Но очень романтичная, — неожиданно вмешалась миссис Дас.
Она подняла солнечные очки, водрузив их почти на макушку, где они стали похожи на тиару. Мистер Капаси в зеркальце заднего обзора впервые увидел ее глаза — неяркие, довольно маленькие, смотрят сосредоточенно, но как-то безразлично.
— Что в ней романтичного? — повернул к жене голову мистер Дас.
— Не знаю. Что-то есть. — Она пожала плечами и на миг свела брови. — Не хотите ли жвачки, мистер Капаси? — вдруг осенило ее. Порывшись в соломенной сумке, она извлекла квадратный пакетик в бело-зеленую полоску.
Мистер Капаси положил жвачку в рот и сразу почувстовал густую сладость на языке.
— Расскажите о своей работе, мистер Капаси, — попросила миссис Дас.
— Что бы вы хотели узнать, мадам?
— Не знаю. — Она жевала поджаренный рис, слизывая горчичное масло с губ. — Опишите типичную ситуацию, — она поудобней откинулась на сиденье и закрыла глаза. — Хочу представить себе, как это происходит.
— Хорошо. Вот недавно пришел мужчина с жалобой на боль в горле.
— От курения?
— Нет. Гораздо интереснее. Стал рассказывать, что ему кажется, будто у него в горле застряли длинные соломинки. А когда я перевел это доктору, тот сумел назначить ему правильное лечение.
— Очень ловко.
— Да, — согласился мистер Капаси после некоторого колебания.
— Выходит, больные полностью зависят от вас, — миссис Дас говорила медленно, будто раздумывала вслух. — Можно сказать, что от вас они зависят больше, чем от доктора.
— Каким образом? Как это может быть?
— Ну, например, вы могли бы сообщить доктору, что у него першит в горле, а про соломинки и не упоминать. Больной никогда бы не узнал, как вы перевели его слова доктору, а доктор не узнал бы, что ему сказали не то. Это огромная ответственность.
— Да, на вас лежит огромная ответственность, мистер Капаси, — согласился и мистер Дас.
Мистеру Капаси и в голову не приходило, что его работа заслуживает такой высокой оценки. Он считал ее делом достаточно неблагодарным. Ничего возвышенного в том, чтобы толковать людские болезни, он не видел — добросовестно переводил симптомы разных недугов: распухшие суставы, рези в животе, плохая работа кишечника, пятна на ладонях, меняющие цвет, форму или размеры. Доктор, почти вполовину моложе его, имеет слабость к брюкам, расширенным книзу, и занудным шуткам в адрес конгрессистской партии. Они работают вдвоем в затхлом маленьком лазарете, где сшитая на заказ одежда мистера Капаси липнет к телу, хотя под потолком медленно вращаются почерневшие лопасти вентилятора.
Эта работа была свидетельством его неудач. В молодости он увлеченно изучал иностранные языки, собрал внушительную коллекцию словарей. Мечтал стать переводчиком дипломатов и государственных деятелей, участвовать в разрешении конфликтов между народами и странами, в улаживании споров, где только он понимал обе стороны. Он был самоучкой. До того как родители женили его, он по вечерам исписывал блокнот за блокнотом, отыскивал общую этимологию слов, и было время, когда он не сомневался, что смог бы разговаривать, если представится случай, на английском, французском, русском, португальском и итальянском, не говоря уж о хинди, бенгали, орисси и гуджарати. Теперь в памяти осталось только несколько выражений на разных европейских языках и какие-то отдельные слова, обозначающие блюдце или стул. Сейчас из неиндийских языков он свободно говорил только по-английски. Мистер Капаси понимал, что это небольшое достижение. Иногда ему казалось, что его дети знают английский лучше его, просто потому что смотрят телевизор. Но благодаря английскому он мог работать с туристами.
Переводчиком недугов он начал работать, когда его старший в семь лет заболел тифом — собственно, так он познакомился с доктором. Мистер Капаси в то время преподавал английский в средней школе. Он поменял учительскую работу на переводческую, чтобы получить возможность расплачиваться за все дорожавшее лечение сына. Мальчик умер на руках у матери, пылая от жара, но похороны тоже стоили денег, потом пошли другие дети, понадобился дом побольше, школа получше, репетиторы, приличная обувь, телевизор и многое другое, чтобы хоть как-то утешить жену, которая все плакала во сне. Так что когда доктор предложил платить ему вдвое больше, чем он получал в школе, мистер Капаси перешел к нему. Мистер Капаси знал, что жена не испытывает особого почтения к его переводческой деятельности. Он знал, что его занятие напоминает ей об умершем сыне и ей обидно, что он хоть немножко, но все же помогает спасению других жизней. Жена старалась не говорить о его работе, а если приходилось упомянуть о том, чем занимается муж, называла его “докторский помощник” — будто он мерил больным температуру или судно подавал. Никогда не расспрашивала о больных, не заявляла, что на муже лежит большая ответственность.
Поэтому мистеру Капаси польстил интерес миссис Дас к его работе. В отличие от жены она сочла ее интеллектуальной. Даже употребила слово “романтичная”. Собственного мужа она явно не находила романтичным, а вот в отношении мистера Капаси употребила это слово. Он подумал, что, возможно, мистер и миссис Дас пара не слишком удачная — как и они с женой. Возможно, их тоже мало что связывает, кроме троих детей и десятка прожитых вместе лет. Налицо все признаки, так хорошо ему знакомые по собственной семейной жизни: перебранки, безразличие, затяжное молчание. Неожиданный интерес миссис Дас к нему, интерес, который она не выказывала ни к мужу, ни к детям, слегка вскружил ему голову. А когда он опять вспомнил, каким тоном она сказала “романтичная”, это ощущение усилилось.
Бросив взгляд на свое отражение в зеркальце, он порадовался, что утром выбрал серый костюм, а не коричневый, который чуточку пузырился на коленях. Время от времени он поглядывал в зеркальце на миссис Дас, не только на ее лицо, но и на клубничину между грудей, на смугло-золотистую ямку у горла. Он решил рассказать миссис Дас еще про двух больных: про молодую женщину, которой казалось, будто по ее позвоночнику барабанят дождевые капли, и про мужчину, у которого из родинки вдруг стали расти волосы. Миссис Дас слушала внимательно, проводя по волосам пластмассовой щеткой, похожей на утыканную гвоздями ложку, задавала вопросы, просила рассказать еще. Дети не отрывались от окон в надежде опять увидеть обезьян на деревьях, мистер Дас уткнулся в свой путеводитель, и они беседовали как бы только друг с другом. Так прошло с полчаса, и он огорчился, когда пришлось остановиться у придорожного ресторанчика, где подавали оладьи с начинкой и сандвичи с омлетом, хотя обычно, сопровождая туристов, дождаться не мог обеденного часа, чтобы передохнуть и выпить горячего чаю. Семья Дасов расселась под красным зонтом с бело-оранжевой бахромой, официант в трехцветной шапочке принял заказ. Мистер Капаси неохотно двинулся было к соседнему столику, но миссис Дас окликнула его:
— Мистер Капаси, подождите, у нас есть место!
Она усадила Тину на колени и заставила его присоединиться к семейству. Официант принес манговый сок в бутылках, оладьи с луком и картошкой, сандвичи с омлетом. Прикончив два сандвича, мистер Дас сфотографировал всех за едой.
— Долго еще ехать? — спросил он мистера Капаси, перезаряжая пленку.
— Примерно полчаса.
Дети, выбравшись из-за стола, побежали смотреть обезьян на соседнем дереве, и между миссис Дас и мистером Капаси образовалось значительное пространство. Мистер Дас уставился в видоискатель, прищурив глаз и высунув кончик языка.
— Так не получится. Мина, сядь поближе к мистеру Капаси!
Она придвинула стул. Он вдохнул запах ее надушенной кожи — что-то наподобие смеси виски с розовой водой — и встревоженно подумал, не пахнет ли от него потом: неизбежно потеешь, когда носишь синтетику. Залпом допил манговый сок, пригладил седые волосы. Капелька сока скатилась на подбородок, он не знал, заметила ли миссис Дас.
Она не заметила.
— Дайте мне ваш адрес, мистер Капаси, — сказала она, добывая что-то из соломенной сумки.
— Вы хотите мой адрес?
— Ну да, чтобы фотографии послать.
Она протянула ему клочок, наспех оторванный от киножурнала. Между журнальными строчками и фотографией двух кинозвезд, обнимающихся под эвкалиптом, оставалось совсем немного свободного места.
Бумага сворачивалась, пока мистер Капаси как можно разборчивей записывал адрес. Она напишет ему, спросит, как идет работа у доктора, он для ответного письма выберет самые занимательные случаи, чтобы, читая про них в этом своем доме в Нью-Джерси, она засмеялась вслух. Со временем она раскроет перед ним душу, расскажет, как разочарована в семейной жизни, он ответит ей тем же. Так постепенно окрепнет дружеская связь между ними. У него будет фотография, где они вместе едят оладьи под красным зонтом — он решил, что станет хранить ее между страниц русской грамматики. Увлекшись этими мыслями, мистер Капаси испытал легкое приятное возбуждение. Оно вызвало в его памяти чувство, которое он переживал в молодости, когда после многомесячного копания в словарях вдруг без усилий, слово за словом прочитывал страничку французского романа или итальянский сонет. В те минуты мистеру Капаси верилось, что мир справедлив, что старания всегда вознаграждаются, что все жизненные ошибки, как оказывается в конечном счете, имели свой смысл. Обещание весточки от миссис Дас пробудило в нем былую веру.
Записав адрес на обрывке и вручив его миссис Дас, он тут же стал терзаться сомнениями: что, если он неправильно написал собственное имя или перепутал цифры почтового индекса? Его ужаснула мысль о том, что письмо может затеряться и фотография начнет блуждать по Ориссе — близкая, но недосягаемая. Он даже собрался было попросить обратно клочок бумаги, чтобы удостовериться в правильности адреса, но миссис Дас уже уронила его в хаос своей сумки.
В Конарак прибыли в два тридцать. Выстроенный из песчаника храм представлял собой массивную пирамиду в форме колесницы. Он был посвящен великому властелину жизни, солнцу, которое, проходя свой ежедневный путь по небосводу, поочередно освещает три стороны здания. С северной и южной сторон в цоколе вырезаны двадцать четыре гигантских колеса. Упряжка из семи каменных коней будто увлекает все строение в небо. На подъезде к Конараку мистер Капаси сообщил пассажирам, что храм строился с 1243 по 1255 год, на строительстве было занято двенадцать тысяч человек, повелел возвести его великий царь Нарасимхадева I из династии Ганга в ознаменование своей победы над мусульманами.
— Здесь говорится, что общая территория храма составляет примерно сто семьдесят акров, — прочитал из путеводителя мистер Дас.
— На пустыню похоже, — сказал Ронни, озирая пески, со всех сторон окружающие храм.
— В миле на север отсюда протекала река Чандрабхага. Теперь она пересохла, — пояснил мистер Капаси, выключая мотор.
Все вышли из машины и двинулись к храму. У пары львов, охраняющих ступени, задержались, чтобы сфотографироваться.
— Колеса призваны символизировать Колесо жизни, — прочитал мистер Дас. — Они знаменуют собой цикл сотворения, сохранения и постижения сути. Ничего себе, — он перевернул страницу. — Каждое колесо поделено на сегменты восемью толстыми и тонкими спицами, деля таким образом день на восемь равных отрезков. По ободьям колес вырезаны изображения птиц и животных, а медальоны на спицах украшены женскими фигурами в соблазнительных позах, преимущественно эротических.
Прочитанное относилось к великому множеству фризов из переплетения обнаженных тел, совокупляющихся в различных позах, — женщины повисли на шеях мужчин, навеки обхватив коленями бедра возлюбленных. На фризах изображались и сцены повседневной жизни, охоты и торговли, олень, пронзенный стрелами охотников, отряды вооруженных мечами воинов.
Вход в храм давно завалило обломками, и, как все туристы, которых привозил сюда мистер Капаси, они медленно пошли в обход, рассматривая каждую из сторон. Замыкал шествие мистер Дас, поглощенный фотографированием. Дети неслись впереди, тыча пальцами в фигуры голых людей. Особенно их заинтриговали нагамитхуны — слившиеся в объятиях полулюди-полузмеи, по легенде обитающие на дне морском, как объяснил мистер Капаси. Мистеру Капаси было приятно, что дети интересуются храмом, и еще приятней, что храм явно по душе миссис Дас. Она останавливалась через каждые три-четыре шага, молча разглядывала изваяния любовников, процессии слонов и гологрудых музыкантш, бьющих в удлиненные барабаны мриданги.
Хотя мистер Капаси много раз бывал в храме, но только сейчас вид этих полуобнаженных женщин навел его на мысль о том, что он никогда не видел обнаженной собственную жену. Даже когда обнимал ее в постели, она не расстегивала блузку и не развязывала нижнюю юбку. Он никогда не любовался ногами жены, как, следуя за миссис Дас, любовался ее ногами, которые будто только ради него и шагали. Ну конечно же, он достаточно насмотрелся на обнаженные конечности американок и европеек, которых возил по турам. Но миссис Дас — другая. В отличие от прочих женщин, которые интересовались только храмом и почти не отрывались кто от путеводителя, кто от видоискателя, миссис Дас проявила интерес к нему.
Мистеру Капаси так хотелось остаться с ней наедине, продолжить их интимную беседу, но он не решался даже пойти рядом с ней. Она пряталась за своими очками, игнорируя все просьбы мужа еще разок сфотографироваться, проходя мимо детей, будто мимо чужих. Боясь потревожить ее, мистер Капаси прошел вперед, чтобы в очередной раз полюбоваться тремя бронзовыми, в человеческий рост, аватарами Сурьи, бога солнца. Каждая статуя выступала из собственной ниши на фасаде храма, приветствуя солнце на восходе, в полдень и перед закатом. На статуях замысловатые головные уборы, томные удлиненные глаза полуприкрыты веками, торсы украшены вырезанными из камня цепочками и амулетами, у серо-зеленых ступней рассыпаны лепестки гибискуса — подношения побывавших здесь раньше. Больше всего любил мистер Капаси последнюю статую, в северной стене храма. Этот Сурья казался истомленным дневными трудами, он сидел на коне, скрестив ноги, и даже конь его смотрел усталыми глазами. На торсе вырезаны женские фигурки парами; каждая женщина кокетливо выставляет бедро.
— Кто это? — спросила миссис Дас.
Он вздрогнул, обнаружив ее рядом с собой.
— Астачала-Сурья. Заходящее солнце.
— Значит, часика через два солнце зайдет именно здесь?
Она стряхнула с ноги туфлю с квадратным каблуком и потерла босыми пальцами другую ногу.
— Совершенно верно.
Миссис Дас на мгновение приподняла очки.
— Круто.
Мистер Капаси не совсем понимал, что значит “круто”, но чувствовал одобрительность отклика. Он надеялся, что миссис Дас ощутила красоту Сурьи, его силу. Возможно, они подробней обсудят это в письмах. Он бы многое объяснил ей про Индию, а она бы многое объяснила ему про Америку. И по-своему их переписка стала бы исполнением его мечты — быть переводчиком между народами. Он бросил взгляд на соломенную сумку, счастливый тем, что его адрес угнездился среди ее содержимого. Представив себе миссис Дас за много тысяч миль отсюда, он так затосковал, что ему нестерпимо захотелось обнять ее, хоть на миг замереть с ней вместе перед своим любимым Сурьей. Но миссис Дас уже двинулась дальше.
— Когда вы возвращаетесь в Америку? — спросил мистер Капаси нарочито равнодушным тоном.
— Через десять дней.
Мистер Капаси подсчитал: неделя на приведение в порядок дел, неделя на проявление пленки, несколько дней на письмо, две недели на его доставку в Индию авиапочтой. Выходит, что, с поправками на непредвиденные задержки, недель через шесть он должен получить письмо от миссис Дас.
В половине пятого мистер Капаси повез семейство в отель “Санди Вилла”. На обратном пути все притихли. Дети вертели в руках миниатюрные гранитные модели храмовых колес из сувенирного киоска. Мистер Дас читал путеводитель. Миссис Дас расчесала Тине волосы своей щеткой и разделила на два хвостика.
Мистера Капаси все сильнее донимала мысль о скором расставании. Он еще не был готов начать шестинедельное ожидание письма от миссис Дас. Она закрепляла хвостики Тины пластмассовыми заколками; поглядывая на нее в зеркальце, мистер Капаси придумывал способ продлить поездку. Обыкновенно он возвращался в Пури самой короткой дорогой, торопясь поскорее попасть домой, вымыть руки и ноги сандаловым мылом и с удовольствием сесть за вечернюю газету и чашку горячего чая, молча поданную женой. Мысль об этом молчании, с которым он уже давно смирился, теперь удручала его. И он предложил заехать в Удаягири и Кхандагири посмотреть монашеские кельи, высеченные в скалистом склоне. “Ехать несколько миль, но того стоит”, — сказал мистер Капаси.
— Да-да, — подхватил мистер Дас, — в путеводителе они упомянуты. Связаны с каким-то джайнским царем или кем-то в этом роде!
— Так поедем? — уточнил мистер Капаси, притормаживая у поворота. — Если ехать, то сейчас налево.
Мистер Дас посмотрел на жену. Оба пожали плечами.
— Налево, налево! — закричали дети.
Мистер Капаси с радостным облегчением повернул руль.
Он понятия не имел, что будет делать или что он скажет миссис Дас, когда привезет их на место. Может быть, скажет, что у нее очень приятная улыбка. Или сделает комплимент клубничке на ее блузке, которая нравилась ему все больше. Может быть, возьмет ее за руку, когда мистер Дас уткнется в видоискатель.
Он напрасно беспокоился. Когда подъехали к скалам, разделенным тропой, круто поднимающейся среди деревьев, миссис Дас не пожелала выйти из машины. На каменистой тропе и на деревьях расположились десятки обезьян.
— Ноги устали, — сказала миссис Дас, поглубже усаживаясь на сиденье. — Останусь тут.
— Зачем только ты надела эти туфли дурацкие? — спросил мистер Дас. — Теперь тебя на фотографиях не будет.
— А ты притворись, что я есть.
— Мы бы могли использовать некоторые фотографии для рождественских поздравлений. А в храме мы ни разу не снялись впятером. Попросим мистера Капаси хоть здесь сделать общий снимок.
— Никуда я не пойду. И эти обезьяны мне на нервы действуют.
— Они же безобидные! Верно, мистер Капаси?
— Они скорее голодные, чем опасные. Если не показывать им еду, они не обратят на вас внимания, — заверил мистер Капаси.
Мистер Дас отправился вверх по тропе, неся на плечах девочку. Мальчики шли рядом. Мистер Капаси видел, как они разминулись с японской парой, единственными здесь туристами, которые приостановились для прощального снимка, сели в машину и уехали. Когда их машина скрылась из виду, одна из обезьян издала негромкий крик и побежала вверх по тропе. За ней последовали другие, наступая на камни плоскими, черными ладонями и ступнями. Скоро обезьяны взяли в кольцо мистера Даса с детьми. Тина заверещала от восторга. Ронни завертелся вокруг отца. Бобби подобрал с земли толстую палку, но только успел замахнуться, как подскочившая обезьяна цапнула палку из его рук и с силой ударила ею о землю.
— Пойду к ним, — сказал мистер Капаси, открывая свою дверцу, — о пещерах нужно рассказывать.
— Подождите.
Миссис Дас выбралась с заднего сиденья и села рядом с мистером Капаси.
— У Раджа есть эта его глупая книга.
Они вместе наблюдали через ветровое стекло, как Бобби и обезьяна выхватывают друг у друга палку.
— Смелый мальчик, — заметил мистер Капаси.
— Ничего удивительного.
— Правда?
— Он не от него.
— Простите?
— Не от Раджа. Он не сын Раджа.
Мистер Капаси ощутил покалывание на коже. Он достал из нагрудного кармашка плоскую баночку лотосового бальзама, который всегда был при нем, и нанес три мазка на лоб. Он знал, что миссис Дас смотрит на него, но не повернул головы в ее сторону. Не отрываясь, следил за уменьшающимися фигурами мистера Даса и детей, которые уходили все выше по тропе, время от времени останавливались, фотографировались и шли дальше в окружении все более многочисленной компании обезьян.
— Вы удивлены?
Тон вопроса заставил его осмотрительно подбирать слова.
— Как-то не предполагаешь такого рода вещи.
Он спрятал баночку с бальзамом в карман.
— Ну конечно нет. И об этом никто не знает. Ни одна душа. Я целых восемь лет хранила тайну, — она взглянула на мистера Капаси, чуть вздернув подбородок, будто желая увидеть его под новым углом зрения. — А теперь рассказала вам.
Мистер Капаси кивнул. У него вдруг пересохло во рту, горячий лоб немного занемел от бальзама. Он даже хотел попросить воды у миссис Дас, но раздумал.
— Мы с ним с детства знаем друг друга, — сказала она.
Покопалась в соломенной сумке, вынула пакет с жареным рисом.
— Хотите?
— Нет, спасибо.
Миссис Дас положила горстку риса в рот, уселась поглубже и отвернулась от мистера Капаси к окну.
— Мы уже в колледже поженились, а предложение он мне сделал, еще когда мы заканчивали школу. Ясное дело, поступили в один колледж. В те времена мы были неразлучны, ни на час, ни на минуту не могли расстаться. Наши родители жили в одном городе, дружили семьями. Сколько я себя помню, мы вместе проводили уикенды, то у нас дома, то у них. Нас, детей, отправляли играть наверх, а внизу родители обменивались шуточками насчет жениха и невесты. Представляете! Нас ни разу не застукали, хотя я подозреваю, что все было подстроено. Что мы только ни выделывали по вечерам, пока родители сидели за чаем… Я бы много что могла вам порассказать, мистер Капаси.
Поскольку в колледже она все свободное время проводила с Раджем, то близкими подругами так и не обзавелась. Не с кем было поболтать о нем в конце тяжелого дня, не с кем поделиться мыслями или тревогами. Родители теперь жили на другом краю света, впрочем, она никогда и не была особо близка с ними. Раннее замужество с головой поглотило ее — очень скоро появился ребенок, началось кормление, подогревание бутылочек с молоком, прикладывание бутылочки к запястью для проверки температуры… Раджа рядом не было: одетый в свитер и вельветовые брюки, он рассказывал ученикам о скалах и динозаврах. Радж никогда не выглядел раздраженным или замотанным, и в весе он не прибавил, как она после первых родов.
А она, вечно усталая, отказывалась от приглашений бывших сокурсниц пообедать компанией или по магазинам пройтись. Постепенно те перестали звонить, так что она почти не выходила из дому, с утра до ночи с ребенком, в окружении игрушек, о которые она то спотыкалась, то подскакивала, нечаянно сев на них, постоянно раздраженная и утомленная. После рождения Ронни они с Раджем очень редко куда-нибудь ходили, еще реже приглашали к себе гостей. Раджа это устраивало, он с удовольствием возвращался после уроков домой, включал телевизор, качал Ронни на колене. Она в бешенство пришла, когда Радж объявил, что к ним на неделю приедет какой-то его друг из Пенджаба, которого она и видела-то один раз и совершенно не помнила. У друга, видите ли, назначены встречи в районе Нью-Брансувика, что-то насчет работы.
Бобби был зачат во второй половине дня на диване, заваленном резиновыми игрушками. Друга только что известили, что его берут на работу в лондонскую фармацевтическую фирму, а Ронни плакал, требуя, чтобы его выпустили из манежа. Она как раз собиралась сварить кофе, когда друг обнял ее сзади и прижал к своему жесткому темно-синему костюму. Она не противилась. Он действовал быстро и молча, с никогда ею не испытанным мастерством, без многозначительных словечек и улыбочек, обязательных у Раджа. Назавтра Радж отвез друга в аэропорт Кеннеди. Теперь он женат на пенджабке, семья обосновалась в Лондоне, каждый год они обмениваются с Раджем и Миной рождественскими открытками, вкладывая в конверт семейные фотографии. Друг не знает, что он отец Бобби. И никогда не узнает.
— Прошу прощения, миссис Дас, но почему вы сообщили мне эту информацию? — спросил мистер Капаси, когда она закончила рассказ и снова повернулась к нему лицом.
— Бога ради, перестаньте называть меня “миссис Дас”! Мне двадцать восемь лет, у вас, наверное, дети моего возраста!
— Не совсем.
Мистеру Капаси было неприятно, что она воспринимает его всего лишь как человека старшего поколения. Чувство к ней, которое побудило его смотреться в зеркальце, пока они ехали, теперь улетучивалось.
— Ваши таланты… я потому и рассказала вам…
Она сунула обратно в сумку открытый пакет с рисом.
— Я вас не понимаю.
— Неужели не ясно? Я восемь лет никому не могла и словом обмолвиться, ни подругам, и, уж конечно, не Раджу. Ему такое и в голову прийти не может. Думает, я по-прежнему в него влюблена. Вам что же, нечего мне сказать?
— О чем?
— О том, что вы сейчас от меня узнали. О моей тайне и о том, как мне тяжело жить с ней. Мне тяжело смотреть на детей, на Раджа, мне все время больно. И у меня появляются такие страшные желания, мистер Капаси, мне хочется все выбросить вон. Был день, когда мне захотелось выбросить в окно все, что у меня есть — телевизор, детей, все. Вы не думаете, что это болезнь?
Он молчал.
— Мистер Капаси, неужели вам нечего мне сказать? Это же ваша работа.
— Моя работа туристов возить, миссис Дас.
— Да не эта! Я о другой вашей работе. Вы ведь переводчик! Толмач!
— Но между нами нет языкового барьера, что же мне переводить?
— Не в этом дело. Иначе я бы вам не рассказала. Неужели вы не понимаете, что это для меня значит — взять и все рассказать?
— Так что это значит?
— Это значит, что у меня больше нет сил так жить. Восемь лет, мистер Капаси. Я восемь лет промучилась. Я надеялась, вы мне поможете, скажете, как быть, подскажете выход…
Он смотрел на нее: женщина в клетчатой юбке и блузке с клубничиной, ей тридцати еще нет, она не любит ни мужа, ни детей, даже жизнь любить престала. Ее признание давило его, и давило тем сильнее, чем отчетливее он себе представлял мистера Даса с Тиной на плечах, фотографирующего старинные монашеские кельи, вырубленные в скале, чтобы показывать снимки своим ученикам в Америке, не зная и не подозревая, что один из сыновей ему не сын. Мистер Капаси чувствовал себя оскорбленным: с чего это миссис Дас решила заставить его разбираться в своем банальном секрете? При чем тут перевод? Она совсем не похожа на больных в приемной доктора, у тех в глазах застыло отчаяние, оттого что они не могут спать, или нормально дышать, или мочиться, но самое страшное — они не в состоянии объяснить свои муки словами. И все равно мистер Капаси должен хоть как-то помочь миссис Дас. Может быть, надо посоветовать ей во всем признаться мистеру Дасу. Объяснить, что честность — лучшая линия поведения. Честное признание, несомненно, облегчит ее жизнь. Может быть, даже стоит предложить свои услуги, сказать, что он готов присутствовать при разговоре, чтобы им было легче понять друг друга. Он решил, что начать надо с наиболее очевидного, сразу подойти к сути дела, и потому спросил:
— Вам действительно больно, миссис Дас, или вас мучает чувство вины?
Она смерила его яростным взглядом. Накрашенные розовым губы, перепачканные горчичным маслом, приоткрылись, будто она собиралась что-то сказать, но тут в ее глазах блеснуло понимание, она закрыла рот и распахнула дверцу машины. Он был раздавлен, он понял, что слишком ничтожен и не заслуживает даже оскорбительного ответа. Выскочив из машины, она заспешила вверх по тропе, ковыляя на своих квадратных каблуках, на ходу набивая рот поджаренным рисом. Рис сыпался сквозь пальцы, за ней зигзагами протянулась рисовая дорожка. С дерева спрыгнула обезьяна, бросилась подъедать белые зерна, к ней присоединились другие, и скоро за миссис Дас уже следовала целая обезьянья свита, волоча по пыли бархатные хвосты.
Мистер Капаси вышел из машины. Он хотел было окликнуть миссис Дас, предостеречь, но побоялся. Вдруг она испугается, увидев обезьян. Потеряет равновесие. Обезьяны могут вцепиться в ее соломенную сумку. Или в волосы. Он побежал по тропе, размахивая веткой, подобранной на ходу. Миссис Дас продолжала шагать, рассыпая рис и ничего не замечая. На самом краю обрыва стоял на коленях мистер Дас, стараясь поймать в объектив кельи в скале и приземистые каменные столбики перед ними. Дети прятались под аркадой, то выходя на свет, то скрываясь в тень.
— Подождите меня, — крикнула миссис Дас. — Я иду!
— Мамочка идет, — запрыгала на месте Тина.
— Замечательно, — не отрываясь от объектива, отозвался мистер Дас. — Как раз вовремя. Пускай мистер Капаси сфотографирует нас впятером.
Мистер Капаси прибавил шагу, прогоняя веткой обезьян с тропы.
— А Бобби где? — спросила миссис Дас, остановившись.
Мистер Дас поднял голову и осмотрелся.
— Не знаю. Ронни, где Бобби?
— Только что был здесь, — пожал плечами Ронни.
— Так где он? — требовательно спросила миссис Дас. — Как это никто не знает, где он?
Бобби звали наперебой, бегали взад-вперед, суетились, а потому за шумом вначале не услышали его криков. Мальчика обнаружили чуть выше на тропе, под деревом, в окружении обезьян, дергавших его длинными черными пальцами за одежду. Под ногами у Бобби был рассыпанный рис миссис Дас, который обезьяньи лапки уже перемешали с грязью. Мальчик оцепенело молчал, по испуганному лицу быстро катились слезы. На голых грязных ногах виднелись красные рубцы от палки, отнятой у него обезьяной.
— Папа, мартышка обижает Бобби! — закричала Тина.
Мистер Дас обтер вспотевшие ладони о шорты; от волнения он нечаянно нажал затвор объектива, жужжание выползающей пленки привело обезьян в возбуждение, и самец с палкой начал еще сильнее лупить Бобби.
— Что делать? А вдруг они на нас набросятся?
— Мистер Капаси! — взвизгнула его жена. — Сделайте что-нибудь, ради Бога!
Мистер Капаси замахнулся веткой и затопал ногами, отпугивая обезьян. Животные отступали размеренным шагом, они подчинились, но не испугались. Мистер Капаси подхватил Бобби на руки и понес к тому месту, где столпилось семейство. Ему очень хотелось шепнуть на ухо мальчику секрет, но тот был перепуган, дрожал и поджимал окровавленные ноги. Миссис Дас отряхнула грязь с его футболки, поправила перевернувшуюся козырьком назад кепочку. Извлекла пластырь из соломенной сумки и заклеила ссадину на колене. Ронни протянул брату свежую жвачку.
— С ним все в порядке, — сказал мистер Дас. — Просто немножко испугался, да, Бобби?
Он погладил мальчика по голове.
— Господи, уедем отсюда поскорей, — миссис Дас обхватила себя за плечи, закрыв руками клубничину. — Ужасное место, меня всю трясет!
— Да, да, — поддержал ее мистер Дас. — И разумеется, прямо в отель.
— Бедный Бобби, — сказала миссис Дас. — Иди сюда, мама тебя причешет.
Она опять полезла в соломенную сумку, на этот раз за расческой, и стала приглаживать сыну волосы вокруг прозрачного козырька. Когда она доставала расческу, клочок бумаги с адресом мистера Капаси выпал и его подхватило ветром. Один мистер Капаси заметил и проводил глазами бумажку, уносимую ветром все выше, к верхушкам деревьев, где теперь на ветках расселись обезьяны, с важностью наблюдая за происходящим внизу. Наблюдал и мистер Капаси, понимая, что эта картинка семейства Дасов навеки сохранится в его памяти.
СЕКСИ
Самый страшный из женских кошмаров. На десятый год семейной жизни, рассказывала Миранде Лакшми, муж ее двоюродной сестры влюбился в другую. Сидел рядом с ней в самолете из Дели в Монреаль и, вместо того чтобы лететь домой к жене и сыну, сошел с этой женщиной в Хитроу. Позвонил жене, сказал, что произошел разговор, изменивший всю его жизнь, и теперь ему нужно время, чтобы во всем разобраться. Двоюродная сестра Лакшми тут же слегла.
— И я ее понимаю, — заявила Лакшми. — Она потянулась за хот-миксом, который жевала целыми днями. Миранде эта острая смесь казаласт чем-то вроде пыльной оранжевой крупы. — Подумать только. Англичанка, в два раза моложе его.
Лакшми старше Миранды всего на несколько лет, но она уже замужем и к стенке своего отсека, соседствующего с отсеком Миранды, прикрепила фотографию, где они с мужем сидят на белой каменной скамье перед Тадж-Махалом. Лакшми не меньше часу провисела на телефоне, успокаивая двоюродную сестру. Никто не заметил — они работали на общественной радиостанции, в отделе сбора средств, где сотрудники с утра до ночи говорили по телефону, добывая спонсорские взносы.
— Больше всего я за мальчика переживаю, — продолжала Лакшми. — Уже который день дома сидит. Сестра говорит, что не в состоянии водить его в школу.
— Ужас какой, — отозвалась Миранда.
Телефонные разговоры Лакшми — главным образом, обсуждение с мужем, что на обед готовить, — отвлекали Миранду от печатания адресованных постоянным слушателям писем с предложением увеличить ежегодный взнос в обмен на матерчатую сумку или зонтик. Через ламинированную стенку между их столами она хорошо слышала разговоры Лакшми, в которых то и дело попадалиcь перчинки индийских слов. Но в тот послеобеденный час Миранда не слушала. Она сама разговаривала по телефону с Девом, обсуждая, где им встретиться вечером.
— А с другой стороны, ему не повредит побыть несколько дней дома, — Лакшми положила в рот еще немного хот-микса, а остаток убрала в ящик стола. — Он у них прямо вундеркинд. Мать из Пенджаба, отец бенгалец, в школе ребенок учит французский и английский, так что уже сейчас на четырех языках говорит. Перепрыгнул через два класса, что ли…
Дев тоже бенгалец. Миранда сначала думала, что это религия. Потом он показал ей на карте в журнале “Экономист” местность в Индии под названием Бенгалия. Специально принес номер журнала к ней домой, потому что у нее не было ни атласа, ни другой книги с картами. Он показал город, в котором родился, и еще один, в котором родился его отец. Название одного города было помещено в рамку, чтобы привлечь внимание читателей. Когда Миранда спросила, что означает рамка, Дев скатал журнал в трубочку:
— Ничего заслуживающего внимания, — и дурашливо постучал Миранду трубочкой по голове.
Перед уходом он выбросил журнал в мусор вместе с окурками трех сигарет, которые всегда выкуривал у нее. Но когда машина Дева проехала по Коммонуэлс-авеню в сторону пригорода, где он жил с женой, Миранда достала журнал, стряхнула пепел с обложки и свернула его в обратную сторону, чтобы распрямился. Потом забралась в разворошенную их любовью постель и принялась изучать границы Бенгалии. Внизу залив, наверху горы. Карта относилась к статье о каком-то Грамин-банке. Миранда перевернула страницу в надежде найти там фотографию города, где родился Дев, но обнаружила только графики и таблицы. Уставясь на них, она думала про Дева, который пятнадцать минут назад прижимал ее ступни к своим плечам, а колени — к ее груди и говорил, что просто оторваться от нее не может.
Она познакомилась с ним неделю назад в “Файлине”. Заглянула в обеденный перерыв купить колготки на распродаже в цокольном этаже, потом поднялась на эскалаторе в косметический отдел, где за витринным стеклом мерцали, как драгоценности, мыла и кремы; словно наколотые на булавки бабочки, поблескивали коробочки с тенями и пудрой. Хотя Миранда пользовалась только губной помадой, ей нравилось прогуливаться по людному узкому лабиринту, который уже стал привычным — не то что остальной Бостон. Нравилось протискиваться между женщин, которые прыскали духами на картонные квадратики и помахивали ими в воздухе. Бывало, что несколько дней спустя сложенный квадратик обнаруживался в кармане ее пальто, и от слабого запаха дорогих духов ей будто становилось теплей ждать автобуса в холодное утро.
В тот день, нюхая квадратик с особо привлекательным запахом, Миранда обратила внимание на мужчину перед одним из прилавков. Он показывал продавщице листок, исписанный аккуратным женским почерком. Продавщица, бросив взгляд на листок, сразу начала выдвигать ящики. Достала мыло в овальной черной коробочке, упаковку с увлажняющей маской, флакончик жидкости, обновляющей клетки, и два тюбика крема для лица. Мужчина был загорелый, на пальцах у него росли черные волоски. На нем была рубашка цвета розового фламинго, темно-синий костюм и верблюжье пальто с блестящими кожаными пуговицами. Расплачиваясь, он снял перчатки из свиной кожи. Хрустящие банкноты появились из бумажника винного цвета. Обручального кольца не было.
— А для вас что? — обратилась продавщица к Миранде, рассматривая ее кожу поверх очков в черепаховой оправе.
Миранда не знала что. Она только знала, что не хочет, чтобы этот мужчина ушел. Он тоже медлил, вместе с продавщицей ожидая ответа Миранды.
Миранда осмотрела флаконы — маленькие и повыше, — выстроившиеся на овальном подносе, как семейство, позирующее для фотографии.
— Мне бы крем, — решила она наконец.
— Сколько вам лет?
— Двадцать два.
Продавщица кивнула и открыла матовый флакончик.
— Он может показаться вам жирнее того, к чему вы привыкли, но я на вашем месте начала бы сейчас. Морщинки образуются уже годам к двадцати пяти, потом они просто становятся заметными.
Мужчина стоял и смотрел, как продавщица наложила чуточку крема на лицо Миранды. Пока Миранде объясняли, как его полагается наносить — быстрыми движениями вверх, начиная от основания шеи,— он крутанул карусель с губной помадой, нажал на помпочку, выдавившую капельку геля от целлюлита, растер гель по тыльной стороне руки, открыл какую-то баночку и так близко поднес к носу, что испачкался кремом.
Миранда улыбнулась, но большая кисточка, которой продавщица легко обмахивала ей лицо, как раз прикрыла губы.
— Румяна номер два, — пояснила продавщица.— Ваша кожа нуждается в цвете.
Миранда кивнула, рассматривая себя в одном из угловых зеркал на прилавке. У нее были серебряные глаза и бумажно-бледная кожа, что в контрасте с блестящими темными, цвета кофейных бобов, волосами делало ее если не красоткой, то очень привлекательной. Голова узкая, похожая на яйцо острым концом вверх, узкое с мелкими чертами лицо, а ноздри такие узкие, будто бельевой защипкой прихвачены. Сейчас лицо цвело, розовое на щеках, дымчатое под бровями, на губах блеск.
Мужчина тоже заглянул в зеркало, поспешно вытер крем с носа. Миранда гадала, откуда он. Должно быть, испанец или ливанец… Он открыл еще одну баночку, понюхал и объявил, не обращаясь ни к кому в особенности:
— Ананасом пахнет…
Миранде послышался легкий акцент.
— Что-нибудь еще? — спросила продавщица, принимая от Миранды кредитную карточку.
— Нет, спасибо.
Продавщица упаковала крем в несколько слоев красной бумаги.
— Вы останетесь довольны.
Миранда неуверенно подписывала чек. Мужчина и не собирался уходить.
— Я еще положила вам образец нашего нового геля для глаз, — говорила продавщица, вручая Миранде маленькую сумочку. И, прочтя имя на кредитной карточке, закончила: — До свидания, Миранда.
Миранда отошла от прилавка довольно быстро, но по мере приближения к двери магазина шаг ее замедлился.
— В вашем имени есть индийская часть, — сказал мужчина, поравнявшись с ней.
Она остановилась — он тоже — у круглого стола, на котором лежала гора свитеров в окружении сосновых шишек и бархатных бантов.
— Миранда?
— Мира. У меня есть тетка, которую зовут Мира.
А его зовут Дев. Он работает в инвестиционном банке вон в той стороне — он повел головой в сторону Южного вокзала. Миранда подумала, что впервые видит мужчину с усами, который кажется ей красивым.
Они вместе шагали к станции Парк-стрит мимо киосков, где торговали дешевыми поясами и сумками. Резкий январский ветер спутал Миранде волосы. Роясь в кармане в поисках жетона, она взглянула на покупки у него в руках.
— Это для нее?
— Для кого — “для нее”?
— Для вашей тети Миры?
— Это для моей жены. — Он произнес эти слова медленно, глядя Миранде прямо в глаза. — Она ненадолго уезжает в Индию. — И воздев глаза к небу, добавил: — Она помешана на этих штучках!
Почему-то в отсутствие жены это не казалось таким уж порочным. Поначалу Дев и Миранда проводили вместе каждую ночь; правда, под утро он уходил, поскольку жена звонила ему в шесть — когда в Индии четыре часа пополудни. Поэтому он покидал квартиру Миранды в два, в три, иногда даже до четырех задерживался, а потом торопился домой в пригород. Днем он звонил ей каждый час, видимо, с работы или с сотового. Освоившись с ее распорядком жизни, стал оставлять сообщения на автоответчике ровно в пять тридцать, пока она ехала в метро, чтобы, как он объяснил, она услышала его голос, как только в дверь войдет. “Я думаю о тебе, — диктовал он на пленку, — жду, не дождусь встречи”. Он говорил, что ему нравится у нее дома, где кухонный столик размером с хлебную доску, поцарапанные и покосившиеся полы, а звонок в холле от нажатия кнопки издает малопристойный звук. Говорил, что восхищается тем, что она перебралась в совершенно чужой ей Бостон, а не осталась в Мичигане, где росла и кончала колледж. Когда Миранда ответила, что тут нечем восхищаться, поскольку в Бостон она уехала как раз по этой причине, он покачал головой и очень серьезно произнес:
— Я хорошо знаю, что такое одиночество!
В ту минуту она чувствовала, как он ее понимает — понимает, каково ей в одиночестве ехать вечером домой из кино, или заходить в книжный магазин полистать журналы, или сидеть в баре с Лакшми, которой всегда нужно через час-другой встретиться с мужем в метро. В менее серьезные минуты Дев восторгался тем, что у нее ноги длиннее торса — он это впервые заметил, когда она нагишом прошлась по комнате.
— В жизни не видел женщину с такими длинными ногами! — говорил он.— Ты первая!
А он был первым, кто ей сказал об этом. В отличие от ребят, с которыми она встречалась в колледже — а они были просто ростом выше и в плечах шире тех, с кем она встречалась в школе, — Дев всегда расплачивался за нее, открывал перед ней двери, целовал ей руку над ресторанным столиком. Дев был первым, кто принес ей букет цветов — такой большой, что его пришлось разделить на шесть частей, по числу стаканов в доме, — и первым, кто шепотом повторял ее имя в пылу страсти. Уже через несколько дней после встречи с ним, придя на работу, Миранда подумала, что хорошо бы иметь их фотографию вдвоем и прикрепить ее на стену, как Лакшми свое фото с мужем на фоне Тадж-Махала. Она не рассказала Лакшми про Дева. Никому не рассказывала. Пожалуй, Лакшми она и открылась бы, ну хотя бы потому, что та тоже из Индии. Но как раз тогда Лакшми без конца говорила по телефону с двоюродной сестрой, которая все еще не поднялась с постели, а муж ее все еще находился в Лондоне, а сын так и не ходил в школу.
— Тебе надо поесть, — увещевала Лакшми сестру. — Ты так здоровье погубишь.
Когда Лакшми не говорила с сестрой, она совещалась с мужем насчет того, курятину или баранину приготовить на ужин.
Однажды Миранда услышала, как Лакшми извиняется перед мужем:
— Ты уж прости, но вся эта история просто вгоняет меня в паранойю.
У Миранды с Девом споров не бывало. Они ходили в кино и целовались весь сеанс. Ели свинину с кукурузными лепешками на Дэвис-сквер — Дев затыкал бумажную салфетку за ворот рубашки наподобие шейного платка. Тянули сангрию в баре испанского ресторана под ухмыляющейся кабаньей головой, прислушивающейся к их разговорам. Заглянули в Mузей изящных искусств и выбрали там постер с водяными лилиями для ее спальни. В одну из суббот, после концерта в Симфони-холл, Дев повел ее в свое любимое место, Маппариум в Центре христианской науки. Вошли в зал с подсвеченными витражными панелями, который был устроен как внутренность шара, а выглядел его поверхностью. С прозрачного мостика в середине зала казалось, будто находишься в самом центре мира. Дев показал ей Индию, она была красного цвета, и все изображено куда подробнее, чем на карте в “Экономисте”. Он пояснил, что многие страны, например Сиам или Итальянское Сомали, уже не существуют в прежнем виде и называются теперь по-другому. Океан, синий, как павлинья грудка, был чем глубже, тем синее. Дев показал самое глубокое место на планете — семь миль в глубину — чуть повыше Марианских островов. Перегнувшись через перила, они под ногами увидели архипелаг Антарктику; вытянув шеи, увидели над головами гигантскую металлическую звезду. Голос Дева странно отражался от стеклянных поверхностей, звучал то громче, то тише, то словно доносился из груди Миранды, то вовсе ускользал от ее слуха. Когда по мостику проходила группа туристов, Миранда услышала их покашливания, будто усиленные микрофоном. Акустический эффект, объяснил Дев.
Миранда нашла Лондон, где находился муж двоюродной сестры Лакшми с той женщиной, которую встретил в самолете. Ей захотелось узнать, в каком индийском городе жена Дева. Миранда не бывала нигде дальше Багамских островов, куда ее однажды возили еще маленькой. Она поискала острова на стеклянных панелях, но не нашла. Когда туристы ушли и они с Девом остались вдвоем, Дев отослал ее на самый конец мостика, сказав, что здесь можно переговариваться шепотом на расстоянии в тридцать футов.
— Не может быть, — усомнилась Миранда.
Это были первые слова, произнесенные ею в зале, и прозвучали они так, будто у нее громкоговорители в ушах.
— Давай попробуем, — Дев попятился к своему концу мостика. — Скажи что-нибудь, — прошептал он.
Миранда увидела, как шевелятся его губы, выговаривая слова, и одновременно отчетливо услышала их, будто они зазвучали у нее под кожей, под зимним пальто, так близко и жарко, что ее обдало теплой волной.
— Привет, — шепнула она, не зная, что говорить.
— Ты очень сексуальная, — прошептал он. — Я буду звать тебя Секси!
На работе Лакшми сообщила Миранде, что это не первый роман мужа ее двоюродной сестры.
— Она решила дать ему время, пусть опомнится, — сказала Лакшми как-то вечером, когда они собирались уходить с работы. — Говорит, ради ребенка… готова простить его ради ребенка.
Миранда дожидалась, пока Лакшми выключит компьютер.
— Он приползет домой, а она его пустит, — качала головой Лакшми. — Я не такая. Если мой муж хоть глянет на другую, я замок сменю.
Лакшми посмотрела на фотографию, прикрепленную к стене. Рука мужа лежала у нее на плече, колени были обращены в ее сторону.
Она перевела взгляд на Миранду:
— А ты разве нет?
Миранда кивнула. Жена Дева возвращалась из Индии на следующий день. Дев к вечеру позвонил ей на работу, сказал, что должен ехать в аэропорт встречать жену. Обещал перезвонить при первой возможности.
— А что собой представляет Тадж-Махал? — спросила она Лакшми.
— Самое романтичное место на свете! — Лакшми просияла от воспоминаний. — Вечный памятник любви.
Пока Дев ездил в аэропорт, Миранда пошла в “Файлин” покупать вещи, которые, по ее представлениям, надлежало иметь любовнице. Она нашла пару черных туфель на высоком каблуке, с пряжечками размером с детский зубок. Нашла черную атласную комбинацию с фестончатым низом и шелковый халатик до колен. Вместо нормальных колготок, в каких она ходила на работу, купила паутинной тонкости чулки со швом. Долго рылась в грудах одежды, бродила вдоль длинных стоек, сдвигая вешалку за вешалкой, пока не остановилась на облегающем коктейльном платье серебристого цвета — в тон глаз — на цепочках вместо бретелек. Все это время она думала про Дева и про то, что он сказал ей в Маппариуме. Впервые мужчина назвал ее сексуальной; даже теперь, закрывая глаза, она чувствовала, как его шепот проникает под кожу и расходится по всему телу.
В примерочной — большущей комнате с зеркалами по стенам — Миранда отыскала себе место возле немолодой женщины с лоснящимся лицом и жесткими, сухими волосами. Она стояла босиком в одном белье, туго растянув на распяленных пальцах черные ажурные колготки.
— Всегда надо проверять, нет ли затяжек, — сообщила женщина.
Миранда расправила черную комбинацию с фестонами и приложила ее к груди.
— О да, — одобрительно кивнула женщина.
— А это? — Миранда приложила к себе серебряное платье.
— Классно, — подтвердила женщина. — Ему с ходу захочется содрать его с вас.
Миранда представила себе их ужин вдвоем в том ресторане на Саут-энд, где Дев заказал паштет из гусиной печенки и суп из шампанского с клубникой. Представила, как сидит в серебряном платье, напротив нее Дев в одном из своих элегантных костюмов, он через столик берет ее руку и целует… Однако когда Дев появился у нее в воскресенье во второй половине дня, через несколько дней после их последней встречи, на нем был спортивный костюм. С возвращением жены он придумал себе предлог для отлучек: по воскресеньям он ездит в город побегать трусцой по берегу Чарльза. В первое воскресенье Миранда открыла ему в новом коротеньком халатике, который Дев даже не заметил — понес ее на кровать и без единого слова вошел в нее, не сняв кроссовок и тренировочных штанов. Она набросила халатик, когда пошла за блюдечком для его окурков, но Дев потребовал халатик снять, чтобы не закрывал ее длинные ноги. Так что в следующее воскресенье она и стараться не стала. Открыла ему дверь в джинсах. Красивое белье она засунула в самую глубь ящика, за носки и прочее. Серебряное платье с неспоротым ярлыком висело в шкафу. Цепочки вечно соскальзывали с металлической вешалки, и по утрам она часто обнаруживала платье на дне шкафа.
И все же Миранда ждала воскресений. Утром она отправлялась в магазин, покупала французский батон и коробочки с закусками, которые любил Дев, — маринованную селедку, картофельный салат, мексиканские лепешки и сыр маскарпоне. Они ели в постели, пальцами выуживая кусочки селедки и ломая батон руками. Дев рассказывал о своем детстве: вернувшись из школы, он пил манговый сок, который ему подавали на подносе; потом он переодевался в белое и играл в крикет на берегу озера. В восемнадцать лет, во время какого-то “чрезвычайного положения”, его отправили учиться в колледж в северной части Нью-Йорка. Прошли годы, прежде чем он научился понимать американский выговор с экрана, хотя с детства учился в английской школе. За разговорами Дев выкуривал три сигареты, гася окурки о блюдечко. Иногда он задавал вопросы Миранде, интересуясь, например, сколько у нее было любовников (три), когда она в первый раз (в девятнадцать). Поев, они сливались в объятиях на простыне, усыпанной крошками, после чего Дев засыпал на двенадцать минут. Миранда никогда раньше не видела, чтобы взрослый мужчина днем спал, но Дев объяснил, что с малых лет к этому привык, что в Индии из-за жары не принято выходить из дома, пока не сядет солнце.
— К тому же, мы можем поспать вместе, — игриво шептал он, обвивая ее тело рукой, как большим браслетом.
Но Миранда никогда не засыпала. Смотрела на часы на прикроватной тумбочке или прижималась лицом к пальцам Дева с черными волосками на суставах. Через шесть минут она поворачивалась к нему лицом, вздыхая и потягиваясь, чтобы проверить, вправду ли он спит. Он спал. Ребра вздымались и опускались в такт дыханию, прорисовывался и начинающий расти животик. Дев огорчался, что у него волосы на плечах, но Миранде он казался совершенством — другим она и представить себе его не могла.
Ровно через двенадцать минут Дев открывал глаза, будто и не спал вовсе, улыбаясь с таким удовлетворением, какое хотелось бы испытывать и Миранде.
Самые замечательные двенадцать минут недели!
Он вздыхал, проводил рукой по ее ногам, спрыгивал с кровати, натягивал штаны и зашнуровывал кроссовки. Шел в ванную, чистил зубы указательным пальцем; говорил, что все в Индии так делают, когда надо избавиться от табачного запаха изо рта. Целуя его на прощанье, Миранда иногда улавливала собственный запах в его волосах. Но она знала, что придуманный им предлог — пробежка по набережной — позволяет ему дома сразу принять душ.
Кроме Лакшми и Дева, Миранда из индийцев знала только семью Дикшитов, жившую недалеко от дома, в котором она выросла. Детей, включая Миранду, но исключая маленьких Дикшитов, забавляла ежевечерняя пробежка мистера Дикшита по извилистым улочкам квартала в обычной рубашке и брюках и в дешевых кедах, лишь по которым и можно было понять, что это его спортивная одежда. По уикендам семья — отец, мать, двое мальчиков и девочка — набивались в машину и уезжали — куда, никто не знал. Отцы семейств осуждали Дикшита за то, что он плохо удобряет лужайку перед домом, не сгребает вовремя палую листву; и сходились на том, что дом Дикшитов, единственный дом с виниловой обшивкой, портит вид квартала. Матери семейств никогда не приглашали миссис Дикшит присоединиться к компании, которая собиралась у бассейна Армстронгов. В ожидании школьного автобуса маленькие Дикшиты всегда стояли поодаль, а другие дети тихонько говорили: “Дикшиты — дико шиты”, — и заливались громким смехом.
Однажды всех детей квартала пригласили на день рождения к маленькой Дикшит. Миранде в доме запомнился тяжелый запах курительных палочек и жареного лука, целая гора обуви у порога. Но сильней всего ей врезался в память кусок материи размером с диванную наволочку, висевший на деревянной рейке над лестницей. На нем была нарисована голая женщина с красным лицом, похожим по форме на рыцарский щит. У нее были огромные белые глаза, скошенные к вискам, с точечками вместо зрачков. Два круга с такими же точечками посредине изображали ее груди. В руке женщина держала кинжал, а ногой давила мужчину, извивавшегося по земле. На ней было ожерелье из окровавленных голов, смахивающее на попкорн, нанизанный на нитку. Высунутый язык был направлен прямо в Миранду.
— Это богиня Кали, — весело объяснила миссис Дикшит, на ходу поправляя чуть покосившуюся рейку. Руки миссис Дикшит были разрисованы хной замысловатым узором из звездочек и зигзагов. — Пошли, дети, пошли, торт уже на столе!
Миранда, которой тогда было девять, от страха и думать не могла ни о каком торте. Она потом долго боялась даже проходить мимо дома Дикшитов, что ей надо было делать дважды в день — по дороге на автобус и обратно. Поначалу она старалась не дышать, пока не добежит до следующего дома, как не дышала, когда школьный автобус проезжал мимо кладбища.
Сейчас она стыдилась этого воспоминания. Сейчас, обнимая Дева, Миранда закрывала глаза и видела пустыни и слонов, мраморные павильоны на озерах под полной луной. Однажды в субботу вечером от нечего делать она дошла пешком до Сентрал-сквер, где в индийском ресторане заказала себе порцию тандури из курятины. За едой она зубрила фразы, напечатанные в конце меню: “очень вкусно”, “вода”, “принесите счет, пожалуйста”. Фразы никак не давались. Она стала заглядывать в отдел иностранной книги в магазине на Кенмор-сквер в попытке выучить бенгальский алфавит по самоучителю. Даже пробовала срисовать в блокнот буквы, составляющие имя “Мира” — индийскую часть своего имени. Рука спотыкалась на непривычных линиях и завитках. Следуя стрелочкам самоучителя, она провела слева направо черту, на которой висели буквы, одна скорей смахивала на цифру, другая — на завалившийся набок треугольник. После долгих стараний у нее вышло нечто похожее на буквы в учебнике, но она так и не знала, “Мира” написалось или “Мара”. Выглядело просто каракулями, но ведь где-то они имеют смысл, вдруг потрясенно подумала она.
На неделе все было как будто ничего. Работа не давала передышки, а в обеденный перерыв они с Лакшми теперь ходили в открывшийся за углом индийский ресторанчик. За обедом Лакшми докладывала Миранде о положении дел в семье двоюродной сестры. Иногда Миранда пыталась сменить тему, вроде того как студенткой она с тогдашним своим другом улизнула из переполненного кафе, не расплатившись, — просто чтобы посмотреть, удастся ли. С Лакшми номер не проходил — она ни о чем другом не говорила.
— На ее месте я бы полетела в Лондон и пристрелила обоих! — заявила она однажды. И, переломив пополам хрусткую лепешку, обмакнула в соус чатни. — Не знаю, как это можно просто сидеть и ждать!
Миранда знала, как сидеть и ждать. По вечерам она сидела за обеденным столом, красила ногти бесцветным лаком, ела салат прямо из салатницы, смотрела телевизор и ждала воскресенья. Хуже всего были субботы, потому что в субботу казалось, что воскресенье никогда не наступит. Однажды Дев позвонил в субботу, поздно вечером. Миранда услышала смех и голоса, множество голосов, она даже подумала, не на концерте ли он. Нет, он из дому звонит.
— Я плохо тебя слышу, — сказал он. — У нас тут гости. Соскучилась?
Миранда бросила взгляд на телевизор, по которому беззвучно шла комедия — она выключила звук, когда зазвонил телефон. Представила себе Дева в комнате на втором этаже, он тихонько говорит в мобильник, придерживая дверную ручку, а внизу полно гостей.
— Ты соскучилась по мне, Миранда? — снова спросил он.
Она сказала, что соскучилась.
Когда Дев появился на другой день, Миранда спросила, как выглядит его жена. Вопрос она задала не сразу, опасаясь рассердить Дева. Дождалась, пока он выкурит последнюю сигарету и погасит окурок о блюдечко. Но Дев даже не удивился. Жена похожа на бомбейскую актрису по имени Мадхури Дикшит, ответил он, накладывая на крекер кусочек копченого сига.
У Миранды перехватило дух. Да нет же, маленькую Дикшит звали по-другому, ее имя начиналось на “П”, но вдруг есть здесь какая-то связь…Та была страшненькая, до самого окончания школы ходила с косичками.
Через несколько дней Миранда отправилась в индийскую бакалею на Сентрал-сквер, где давали видео в прокат. Дверь открылась под замысловатое звякание колокольчиков. Время было обеденное, и магазин пустовал. На телеэкране в углу шеренга девиц в гаремных штанах двигалась по пляжу, синхронно виляя бедрами.
— Вам помочь? — спросил молодой человек за кассой.
Он ел самосу, макая ее в коричневый соус на бумажной тарелочке. На прилавке под стеклом стояли подносы с пухлыми пончиками-самосами, с чем-то вроде сливочной помадки, нарезанной блеклыми ромбиками и сверху покрытой тоненькой фольгой, с ярко-оранжевыми шариками, плавающими в сиропе.
— Интересуетесь кассетами?
Миранда заглянула в блокнотик, куда по слуху записала имя — Маттури Дикшит.
Она прошлась взглядом по видеокассетам на полках за прилавком. Красавицы в юбках, приспущенных на бедра, и шарфах, повязанных по грудям, кто стоит, прислонясь к каменной стене, кто к дереву. Все красивы той же красотой, что танцовщицы на пляже: густо подведенные глаза и длинные черные волосы. Теперь Миранда представляла себе внешность Мадхури Дикшит.
— У нас есть кассеты с субтитрами, — не унимался продавец.
Он быстренько вытер пальцы о рубашку и снял с полки три кассеты.
— Нет, спасибо, — сказала Миранда и двинулась вдоль стеллажей, уставленных пакетами и банками без этикеток.
Холодильный шкаф был набит лепешками в полиэтилене и незнакомыми ей овощами. Единственное, что опознала Миранда, — горы упаковок хот-микса, который постоянно поедала Лакшми. Хотела купить для Лакшми, но подумала, что трудно будет объяснить, зачем она заходила в индийскую бакалею.
— Это очень острое, — предупредил продавец, ощупывая глазами ее фигуру, — чересчур острое для вас.
Наступил февраль, а муж двоюродной сестры Лакшми так и не опомнился. Вернулся в Монреаль, две недели яростно ссорился с женой, потом упаковал два чемодана и улетел в Лондон. Требует развода.
Миранда сидела в своем закутке и слушала, как Лакшми внушает сестре, что на ее муже свет клином не сошелся, есть и получше, позови — и придут.
На другой день сестра объявила, что отправляется с сыном к родителям в Калифорнию и там постарается прийти в себя. Лакшми уговорила ее заехать на субботу и воскресенье в Бостон.
— Тебе полезно почаще менять обстановку, а потом, мы же с тобой столько лет не виделись!
Миранда смотрела на свой телефон, страстно желая, чтобы Дев позвонил. Он не звонил уже четыре дня.
Она слышала, как Лакшми по справочной выясняет номер салона красоты, как, дозвонившись, просит: “Что-нибудь успокаивающее, понимаете”. Договаривается о массажах, масках, маникюре, педикюре. На вечер заказывает столик во “Временах года”. Она до такой степени поглощена заботами о двоюродной сестре, что начисто забывает про ее сына.
И вот она стучит в ламинированную стенку:
— Ты не занята в субботу?
Мальчик был очень худенький. С желтым рюкзачком за плечами, в полосатых брюках, красном джемпере с треугольным вырезом, в блестящих кожаных ботинках. Густая челка до самых глаз, под глазами темные круги. Миранда сразу обратила на них внимание. Они придавали семилетнему ребенку изможденный вид взрослого, который много курит и мало спит. В руках он держал большой альбом для рисования, скрепленный пластмассовой спиралью. Звали его Рохин.
— Загадай мне столицу, — сразу потребовал он.
— Что? — воззрилась на него Миранда.
Было рано, девятый час, она еще не допила кофе.
— Это у него такая игра, — пояснила двоюродная сестра Лакшми. Тоже худенькая; удлиненное лицо и такие же темные круги под глазами, как у сына. Пальто цвета ржавчины тяжело лежит на плечах, черные волосы с легкой проседью на висках гладко зачесаны назад, как у балерины. — Вы называете страну, а он вам говорит, какая там столица.
— Послушала бы ты его в машине, он уже выучил половину Европы! — добавляет Лакшми.
— Это не игра, — возражает Рохин. — Мы поспорили с одним мальчиком в классе, кто первый выучит все столицы. Я выучу раньше.
— Ладно, — соглашается Миранда. — Столица Индии?
— Ну нет, — негодует мальчик.
Размахивая руками, как игрушечный солдатик, он пятится к матери и тянет ее за карман пальто.
— Трудное спроси!
— Сенегал.
— Дакар! — победно возглашает Рохин и начинает бегать кругами, которые, расширяясь, приводят его на кухню. Миранда слышит, как хлопнула дверца холодильника.
— Рохин. Ничего не трогай без спроса, — устало говорит двоюродная сестра Лакшми и с вымученной улыбкой обращается к Миранде: — Не волнуйтесь, он через часик-другой заснет. Спасибо, что согласились присмотреть за ним.
— В три вернемся! — заспешила Лакшми. — Мы там чужую машину загородили!
Миранда закрывает дверь на цепочку. Заглядывает на кухню, но Рохин уже расположился в комнате за обеденным столом. Он сдвинул в сторону ее маникюрные принадлежности, чтобы очистить место для альбома и цветных карандашей. Миранда остановилась за его стулом. Он схватил синий карандаш и нарисовал самолет.
— Молодец, — похвалила она.
Мальчик не ответил, и Миранда двинулась на кухню за кофе.
— И мне тоже! — крикнул он ей вслед.
— Что тебе тоже?
— Кофе. Там в кофейнике еще много, я посмотрел.
Миранда усаживается за стол напротив него. Ему приходится привставать со стула, чтобы дотянуться до карандаша.
— Маленький ты еще кофе пить.
Рохин почти улегся грудью на рисовальный альбом, склонив голову набок.
— А стюардесса дала мне кофе. С молоком. И много сахара.
Он выпрямился, и Миранда увидела рядом с самолетом женское лицо с длинными волнистыми волосами и глазами-звездочками.
— Только волосы у нее сильней блестели, — раздумчиво говорит он.
И добавляет:
— Мой отец тоже встретил в самолете красивую женщину.
Он посмотрел на Миранду и надул губы, увидев, что она подносит чашку ко рту.
— Ну можно мне немножко кофе? Пожалуйста!
Миранда испугалась. А что, если этот ребенок, на вид сдержанный и задумчивый, возьмет и закатит истерику? Она представила себе, как он, требуя кофе, пинает ее своими блестящими ботинками, визжит, вопит и катается по полу, пока за ним не придут. На кухне она выбрала чашку похуже — на случай, если разобьет, — и налила ему кофе с молоком и уймой сахару.
— Спасибо, — Рохин пил маленькими глоточками, крепко держа чашку обеими руками.
Миранда сидела с ним, наблюдая, как он рисует, но едва она снова потянулась к маникюрным принадлежностям, Рохин отложил альбом, вытащил из рюкзачка географический атлас и потребовал, чтобы Миранда задавала вопросы. В атласе страны располагались по континентам, по шесть стран на страницу, сперва названия столиц жирным шрифтом, а дальше краткие сведения о населении, государственном строе и прочем. Миранда раскрыла атлас на Африке.
— Мали?
— Бамако, — мгновенно ответил он.
— Малави?
— Лилонгве.
Она вспомнила Африку в Маппариуме. Вспомнила, что большая часть континента была зеленого цвета.
— Дальше! — скомандовал Рохин.
— Мавритания.
— Нуакшот.
— Маврикий.
Рохин крепко зажмурился, потом удрученно глянул на нее:
— Не помню…
— Порт-Луи, — сказала Миранда.
— Порт-Луи, Порт-Луи, Порт-Луи, — забормотал он нараспев.
Когда со странами Африки было покончено, Рохин объявил, что хочет смотреть мультики и чтобы Миранда тоже смотрела вместе с ним. После мультиков он пошел за ней на кухню наблюдать, как она заваривает свежий кофе. В туалет за ней не пошел, но, выходя, Миранда вздрогнула, натолкнувшись на него под дверью.
— Тебе тоже нужно?
Рохин покачал головой, но в ванную тем не менее отправился. Закрыв крышку унитаза, он влез на нее ногами и занялся обследованием косметики на узенькой стеклянной полочке.
— А это для чего? — он взял в руки пробный тюбик геля для век, который Миранде дали в тот день, когда она познакомилась с Девом.
— Чтобы глаза не опухали.
— Как они опухают?
Миранда показала на себе.
— Это оттого, что ты плакала?
— Наверное.
Рохин открыл тюбик, понюхал. Выдавил капельку на палец, растер по тыльной стороне руки.
— Щиплется.
Он рассматривал руку с таким вниманием, будто ожидал, что она изменит цвет.
— У мамы тоже опухают. Она говорит, что от простуды, но на самом деле она плачет. Иногда целыми часами. Мы с ней обедаем, а она плачет за столом. Так много плачет, что у нее глаза становятся как у лягушки.
Миранда подумала, что ребенка надо бы накормить. В кухне нашелся только пакет рисовых лепешек и пучок салата. Она собралась было выйти и купить чего-нибудь, но Рохин сказал, что не очень хочет есть. Рисовую лепешку он взял.
— И ты съешь лепешку, — потребовал он.
Они уселись за стол, между ними — рисовые лепешки. Рохин открыл чистую страницу в рисовальном альбоме.
— Теперь ты рисуй.
Миранда выбрала синий карандаш.
— Что тебе нарисовать?
Он задумался.
— Знаю! — решил он. И попросил ее нарисовать все, что в комнате: диван, кресла, телевизор, телефон.
— Чтоб я мог все запомнить.
— Что ты хочешь запомнить?
— Наш с тобой день вместе.
Рохин потянулся за новой рисовой лепешкой.
— Зачем тебе запоминать?
— Потому что мы больше не увидимся, никогда в жизни.
Миранду поразила точность фразы. Она взглянула на него с неожиданной грустью. Мальчик не казался грустным.
— Рисуй, — постучал он пальцем по странице.
Миранда принялась за рисование — как умела, изобразила диван, кресла, телевизор, телефон. Рохин так близко придвинулся к ней, что она едва видела, что у нее получается.
— Теперь моя очередь, — положил он смуглую ручонку на ее руку.
Она протянула ему карандаш.
— Да нет же, теперь нарисуй меня!
— Не умею. Будет непохоже.
Рохин опять надул губы, как в тот раз, когда Миранда отказала ему в кофе.
— Пожалуйста…
Миранда нарисовала лицо, густую челку на лбу. Мальчик сидел совершенно неподвижно, придав лицу строгое, меланхолическое выражение и глядя вбок. Миранде очень хотелось уловить сходство. Рука неловко следовала движению ее глаз, как тогда в книжном магазине, когда она складывала свое имя из бенгальских букв. Получалось совсем не то. Она попробовала нарисовать нос мальчика, но тут Рохин соскользнул со стула.
— Надоело, — объявил он, направляясь в спальню.
Миранда услышала звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков комода.
Войдя в спальню, она увидела, что Рохин залез в шкаф, откуда через минуту выбрался растрепанный с ее серебряным платьем в руках.
— На полу валялось.
— Оно не держится на вешалке.
Рохин осмотрел платье, бросил взгляд на Миранду.
— Надень!
— Что-что?
— Платье надень.
— Это еще зачем?..
Миранда ни единого раза не надевала это платье после примерки в магазине и знала, что не наденет, пока они с Девом вместе. Знала, что он уже никогда не поведет ее в ресторан, не поцелует ей руку над столиком. Будут встречаться у нее по воскресеньям, он — вспортивном костюме, она — в джинсах. Она взяла у Рохина платье, встряхнула, хотя скользкая ткань не мялась, и поискала свободную вешалку в шкафу.
— Надень. Я тебя очень прошу.
Он неожиданно оказался у нее за спиной и, обвив ее сзади худыми ручонками, прижался лицом.
— Ну пожалуйста.
— Хорошо, — согласилась она, пораженная силой его объятия.
Рохин, удовлетворенно улыбнувшись, уселся на краешек кровати.
— Нет уж, — возразила Миранда. — Ты подождешь за дверью. Я переоденусь и выйду.
— А мама всегда переодевается при мне.
— Да что ты?
— Правда, — кивнул Рохин. — И бросает одежду прямо на пол возле кровати. Как попало. А один раз она пришла спать в мою комнату. Сказала, что без отца ей у меня лучше, чем у себя в спальне.
— Я не твоя мама, — сказала Миранда, подхватив его под мышки и стаскивая с кровати.
Он поджал ноги, и Миранде пришлось поднимать его. Он оказался очень тяжелым да еще крепко уцепился за нее ногами и руками. Миранда выволокла его в коридор, закрыла дверь изнутри и для верности защелкнула задвижку.
Надев платье и увидев в зеркале, прикрепленном изнутри к дверце шкафа, как нелепо оно выглядит в сочетании с толстыми носками, достала и натянула чулки. Порывшись в шкафу, извлекла из него туфли с пряжечками на высоком каблуке. Цепочки платья лежали на ключицах, легкие, как скрепки, ткань неплотно облегала тело, но молнию застегнуть никак не удавалось.
— Можно мне войти? — застучал в дверь Рохин.
Миранда открыла. Рохин листал атлас, что-то бурча себе под нос. Он поднял на нее глаза и замер.
— Помоги застегнуть молнию, — попросила Миранда, присаживаясь на край кровати.
Рохин поднял молнию до самого верха; Миранда встала, крутанулась на каблуках.
Рохин выронил атлас.
— Какая ты… секси, — пробормотал он.
— Что ты сказал?
— Что ты секси.
Миранда снова присела на кровать. Она понимала, что это ничего не означает, но у нее перехватило дух. Ребенок, наверное, считает, что так вообще говорят о женщине. Услышал слово по телевизору или на журнальной обложке прочитал. Она вспомнила Маппариум, мостик, на котором стояла напротив Дева. Тогда ей казалось, что она понимает смысл его слов. Тогда в них был смысл.
Скрестив руки на груди, она посмотрела мальчику в глаза:
— Скажи мне одну вещь.
Рохин молчал.
— Что это значит?
— Что?
— Это слово. Секси. Что оно значит?
Он неожиданно смутился и опустил глаза.
— Не скажу.
— Почему?
— Секрет.
Он так плотно сжал губы, что они побелели.
— Расскажи мне секрет. Я хочу знать.
Рохин уселся на кровать рядом с ней и застучал ботинками по краю матраса, поеживаясь и нервно хихикая, как от щекотки.
— Говори, — потребовала Миранда, придерживая его щиколотки.
Рохин посмотрел на нее, прищурился, попытался брыкнуть ногами, но Миранда крепко держала его. Тогда он откинулся на спину и, сложив ладошки рупором, прошептал:
— Это когда любишь кого не знаешь.
Слова зазвучали у нее под кожей, как слова Дева в тот день. Только теперь ее не жаром обдало, а холодом. Как в индийском магазине, когда ей не понадобилась картинка, чтобы понять, как красива Мадхури Дикшит, на которую похожа жена Дева.
— Так мой отец сделал. Сидел рядом с незнакомой женщиной, с какой-то секси, а теперь любит ее, а не маму.
Рохин снял ботинки, поставил рядышком у кровати и забрался в постель Миранды с географическим атласом в руках. Через минуту его глаза закрылись, атлас выпал из рук. Миранда смотрела, как он спит, как в такт его дыханию поднимается и опускается вязаный шарф. Он не проснулся через двенадцать минут, как Дев, и через двадцать тоже. Спал, пока Миранда снимала серебряное коктейльное платье и снова натягивала джинсы, убирала туфли обратно в шкаф, скатывала и прятала в ящик тонкие чулки.
Приведя все в порядок, Миранда села на край кровати, склонилась над Рохином так низко, что разглядела белую пудру от рисовых лепешек в уголках его рта, осторожно подобрала атлас. Перелистывая страницы, она представляла себе перебранки между родителями, которые слышал Рохин дома в Монреале. “Она хорошенькая? — наверное, допытывалась у мужа мать Рохина, одетая в купальный халат, из которого неделями не вылезала. Злоба портила ее миловидное личико. — Она что, такая сексуальная?” Отец, конечно, сначала говорил, что не в этом дело, пытался вообще сменить тему. Но мать срывалась на крик: “Говори же, признавайся — она очень сексуальная? Этакая секси, да?”
В конце концов отец сдавался — да, секси. Тогда мать разражалась рыданиями, лила и лила слезы, сидя на кровати среди разбросанной одежды, а глаза у нее распухали и выпучивались, как у лягушки. “Как это можно, — рыдала мать, — как ты мог полюбить женщину, которую совсем не знаешь?”
Воображая эту сцену, Миранда сама тихонько расплакалась. В тот день в Маппариуме все страны казались близкими, до любой дотронуться можно, а голос Дева странно отражался от стеклянных панелей. Его слова достигали ее слуха с другого конца мостика, с расстояния в тридцать футов, такие близкие, такие теплые, они проникали под кожу и надолго оставались в ней. Слезы лились все сильнее, но Рохин не просыпался. Миранда догадалась, что мальчик успел привыкнуть к этим звукам, к женскому плачу.
В воскресенье позвонил Дев.
— Я уже почти собрался. Буду к двум.
Миранда смотрела кулинарную передачу. На экране женщина показывала яблоки разных сортов и объясняла, какие лучше запекаются.
— Не надо тебе сегодня приходить.
— В чем дело?
— Я простужена, — соврала Миранда. Она много плакала, и носоглотка у нее действительно была забита. — Полдня в постели пролежала.
— Голос у тебя больной, — сказал Дев и, помолчав, спросил: — Тебе что-нибудь нужно?
— Все есть.
— Надо пить побольше.
— Дев?
— Что, Миранда?
— Помнишь, как мы ходили в Маппариум?
— Конечно.
— И как мы перешептывались, помнишь?
— Помню, — игриво ответил он.
— И что ты мне сказал?
Пауза.
— Сказал, пошли скорей к тебе, — тихонько рассмеялся он. — Ну так что, до следующего воскресенья?
Еще вчера, когда Миранда плакала, она была уверена, что никогда не забудет ничего — даже как выглядит ее имя на бенгали. Она так и заснула рядом с Рохином, а проснувшись, увидела, что он рисует самолет на обложке журнала “Экономист”, который она держала под кроватью.
— Девджит Митра, кто это? — спросил он, изучая наклейку с адресом.
Миранда представила себе, как Дев, в тренировочных штанах и кроссовках, смеется в телефонную трубку. Сейчас он спустится к жене и скажет, что сегодня не будет бегать. Утром мышцу растянул, скажет он ей, и усядется читать газеты. Миранда затосковала по нему и не могла справиться с тоской. Будет еще одна воскресная встреча, решила Миранда, возможно — две. А потом она ему скажет то, что всегда знала: это несправедливо и по отношению к ней, и по отношению к его жене, они обе заслуживают лучшего, так что незачем дальше тянуть.
Но в следующее воскресенье валил снег, и Дев не мог уйти из дому на свою пробежку. Через неделю снег растаял, но Миранда договорилась пойти в кино с Лакшми, а Дев, позвонив ей, отговаривать не стал. В третье воскресенье Миранда встала пораньше и ушла гулять. День был холодный, но солнечный, она прошлась по всей Коммонуэлс-авеню, мимо ресторанов, где Дев целовал ей руки, до самого Маппариума. Маппариум был закрыт, но она взяла себе в соседней закусочной горячего кофе, уселась на скамейку на площади перед церковью и долго смотрела на гигантские колонны, на массивный купол и ясное синее небо над городом.