Отрывок из повести. Перевод с немецкого Софьи Фридлянд
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2002
Лос-Анджелес, Большой Апельсин, пустота в середине, а вокруг дольки. Среди апельсиновых долек он и провел свою осень. До чего ж она была зеленая, эта осень!
В своем распоряжении она имела целых два вида зелени. Одна зелень была та, которую высевают, а другая — которую в магазине продают на метры. Один газон, тот, что рос сам по себе, имел такое обилие хлорофилла, словно именно его и синтезировали в лаборатории. А вот другой, который наклеивали, был до того неравномерной структуры, будто именно его произвела на свет не машина, а игра природы. Когда тот и другой оказывались рядом, под открытым небом, совершенно невозможно было определить, для какого из них требуется сенокосилка, а для какого — пятновыводитель.
В качестве контрастного задника на горизонте рисовались холмы, голые и лысые. Они начинали подниматься сразу от побережья, и цепи их разбегались во все стороны.
Когда Х. еще только летел сюда и самолет приближался к Большому Апельсину, под ним зависло грязное одеяло из дыма и облаков, развороченное, как после беспокойного сна. Между разрывами облаков проглядывали там и сям костры бродяг, гигантская моль, что проедала холмы насквозь, оставляя за собой дыры, с которыми бы потом не справилась никакая художественная штопка.
Позднее, во время своих бесцельных поездок, он повидал вблизи великое множество таких продырявленных холмов. Сразу за садами и газонами почва становилась желтой и комковатой, лишь насыпные дороги вели наверх к скудно поросшим зеленью маковкам. Там, возле голого камня, среди каменистой осыпи чапараль со своими колючими ветками изображал из себя нечто сугубо вечнозеленое, словно все это не было готово в любую минуту вспыхнуть как порох.
Словом, неподходящее место, чтобы баловаться со спичками. Впрочем, он этого и не собирался делать.
Возможностей привыкнуть к вою сирен и без того имелось более чем достаточно. Однажды поднялся такой вой, что даже стекла задребезжали, и он в смятении поглядел сквозь жалюзи. Мигалка вспыхивала как раз перед его домом, но это не была мигалка “скорой помощи”.
Х. не пришлось обзаводиться пенным огнетушителем ради своих газонов. Для первого вполне хватило бы воды из шланга, для второго в распоряжении имелся пылесос. Оба газона все так же ласкали своим прикосновением подошву, как и в день приезда.
Управляющий домом, передавая ему ключи, припомнил засуху, случившуюся два года назад, дождя тогда не было недели и месяцы подряд: на каждые два посещения туалета спускать воду полагалось только один раз.
Управляющий предпринимал неоднократные попытки выговорить имя нового квартиросъемщика и наконец добился окончательной его американизации. Х. кивнул и выписал на картоне свои инициалы. Однако вывешивать на дверях квартиры табличку он не стал, так что лампочка подле звонка озаряла своим светом пустое место.
Поначалу, когда у Х. еще не было машины, он частенько совершал прогулки по окрестностям. Он проходил мимо палисадников, не огражденных забором, минуя дом за домом, улицу за улицей. В палисадниках и на подъездных дорогах он не встречал в эти утренние часы ни одного человека, так что даже недоумевал: к чему тогда этим домам вход? Не доносился ни голос транзистора, ни стук захлопываемой дверцы, единственный звук — пшик-пшик, издаваемый механическими цикадами, которыми поливали газон. Значит, какие-то люди здесь все-таки должны обитать, по крайней мере те, что установили дождевальные машины, но может, эта установка и была их последним действием, после чего все они выехали в неизвестном направлении.
Кладбище, на котором он побывал, тоже оказалось зеленым. Чтобы попасть туда, он много раз пересаживался с автобуса на автобус. Непосредственно за порталом и стенами начинался сплошной газон, ведущий вдоль мест для парковки и ритуальных залов. Как дань кладбищенской эстетике — то ниша, то скамья, то Пиета. Пестро вздымались свежие могилы с букетами, лентами и венками. В остальном же — сплошная зелень, под сенью старых деревьев, мягкая и волнистая, и конца ей не видать. В безмолвной глубине лежали бронзовые пластинки. Пока Х. читал даты, имена и речения, он обнаружил пластинку, снабженную только номером. Х. бесшумно передвигался среди густой травы. Когда же он вернулся с газона на дорожку, его шаги снова начали отдаваться эхом.
Как ни зелена была эта осень, имеющихся в наличии рек никогда не хватило бы, чтобы сделать ее зеленой до такой степени. Включая и ту реку, что носила одинаковое имя с городом — Большой Апельсин. Х. уже несколько раз принимал решение остановиться, когда окажется поблизости. И наконец выполнил задуманное. Он перегнулся через ограду, от реки потянуло пылью.
Правда, во время своих поездок Х. не раз видел на обочине таблички, которые указывали на наличие воды. Но о реках писали не затем, чтобы все знали, как они называются, а затем, чтобы учли, что здесь вообще имеются реки.
Во время загородной прогулки кто-то однажды рассказывал, что высоко в горах есть озера, заполненные настоящей водой, что там водятся рыбы, которых никто не разводил, нетронутая природа — как цель для продленного уик-энда на свежем воздухе.
Но объектом одного из увлечений явилось для Х. маленькое искусственное озеро. Оно лежало, укрывшись у подножия холма, где стальные опоры высотой с башню поддерживали отдельные буквы, возвещавшие близость Голливуда. Х. только потому и угодил в это место, что прозевал нужный поворот. Он был убежден, будто обнаружил тот самый резервуар, откуда черпали воду для сражений с помощью садового шланга в немых фильмах. Ему показалась соблазнительной идея перелезть через забор из проволочной сетки, взгляд его привлекло некое строение — не иначе это был гардероб, где переодеваются золотые рыбки.
Зелена была эта осень, но не из-за рек, которые текли по своему руслу, а благодаря каналам.
Х. мог часами ехать по берегу такой водной магистрали. С одной стороны — словно проведенный по линейке жизненный путь каналов, для которых единственное событие — изменение уровня воды. По другую сторону поля, часто светло-зеленые, если посевы еще молодые, но позднее — это пятнистая зелень, потемневшая с возрастом.
Х. собственно, намеревался совершить поездку к той реке, которую принудили изливаться в море отнюдь не там, где она сама предпочла бы это сделать.
Но Х. отказался от своего намерения. За эту осень он вообще много чего упустил.
Не раз и не два собирался он посмотреть на акведук, хотя бы из-за того, что звучало это слово как-то по-южному. Вдобавок его, эксперта по профессии, привлекла история о том, как люди с помощью лопат, револьверов и параграфов перекрывают воду один другому.
На акведук он наткнулся по чистой случайности; он состоял не из арочных пролетов, натянутых поверх местности, это был канал, но такой, который проложен через пустыню.
Как контраст к его, домашней, зелени взгляду Х. явились не только холмы, покрытые скудной растительностью, но и самые настоящие пустыни.
Следовательно, воду для Большого Апельсина приходилось добывать оттуда, где наверняка идет дождь или снег. За сотни миль к северу, прорыв оттуда Панамериканский канал. Поздней ночью кто-то пожелал заключить с Х. пари, что с Луны можно разглядеть лишь два творения рук человеческих. Х. не подумал ни про Великую Китайскую стену, ни про вышеупомянутый канал, пообещал, однако, заняться на досуге этим вопросом.
Это была осень шлюзов, запруд и насосных станций. А именно: проводилась проверка и подсчет, сколько плотин не вполне надежны или вообще не держат воду. Вот одно из озер, возле которых Х. останавливался этой осенью, возникло как раз потому, что где-то когда-то прорвало плотину.
Но доведись даже всем насосам выйти из строя и всем водяным счетчикам тоже, у Х. в распоряжении все равно сохранился бы участок зелени, который можно раскроить именно так, чтобы он годился для закругленных рабаток, чтобы им можно было выстелить ступени, а в случае надобности регулярно дезинфицировать.
На этом газоне превосходно себя чувствовали цветы в горшках. В одном горшке росла агава, стебель ее поднимался до балкона, тощий и кривой, а цветочная кисть засохла. Х. редко проходил мимо, не бросив взгляд на растение, которое много лет готовилось к тому, чтобы зацвести один-единственный раз. Нижние стебли обломились, в некоторых совсем отмерла мякоть и сплошные волокна сплелись в некое подобие ткани, словно из них, не сходя с места, уже изготовили кокосовый прикроватный коврик.
А вот на краю другого газона прямо из земли торчал плющ. Цепко, как мелкий чиновник, он карабкался по декоративной оградке. Рядом с плющом стояла ель, мечтавшая о снежном Рождестве. А по ту сторону японских садовых плит рос каштан, отбрасывая тени как воспоминания из той поры, когда люди еще не знали зонтиков.
Этот второй газон переходил на соседские сады позади дома, на внутренние дворики, а из палисадника его дома — на палисадники других домов. Затем он возрождался полоской между тротуаром и поребриком, подчеркивая симметричное явление по ту сторону улицы. Зеленые бордюры тянулись по обе стороны улиц, прерываемые подъездными дорогами, продолжались после светофора, перекресток за перекрестком, в сторону океана, в сторону пустыни.
Вот разве что одна из разновидностей зелени кое-где на ступеньках поистерлась, а в одном углу и вовсе отстала, потому что клей ее больше не держал. Впрочем, и другая разновидность тоже была не совсем в порядке.
Как-то после обеда к дому подъехал грузовичок поставщика. На кузове у него была выписана реклама фирмы, специализирующейся на спортивных сооружениях и тому подобном. С грузовичка выгружали кирпичи свежего дерна, дабы заменить уже высохшие, два мексиканца выкапывали их, а потом заново рыхлили землю. Когда Х. прошелся по ней после окончания работ, она слегка пружинила под ногами.
Если газон оставляли в небрежении, он засыхал, начинал лысеть и уподоблялся той засохшей почве, которую, собственно, и должен был скрыть; такие желтоватые пятна нередко попадались Х. среди яркой зелени Большого Апельсина. И если пустить этот процесс на самотек, Х. увидел бы осенью именно то, что наличествовало с самого начала, — пустыню рангом повыше.
У подножия одного из холмов землю старательно привели в такое состояние, что теперь она выглядела точь-в-точь как до того времени, когда сюда нахлынули колонизаторы, солдаты и скотоводы. Здесь Х. впервые увидел дикорастущий дуб. На других участках Большого Апельсина этому аборигену становилось все трудней выживать среди орошаемой территории, потому что с самого начала он приспособился к исконным засушливым почвам.
Но дело не ограничилось дикими дубами, плоды которых когда-то собирали индейцы, чтобы варить из них некое подобие каши. И на оливах, выращиваемых испанскими миссионерами, тоже не остановились, и на редких виноградниках, плоды которых францисканцы употребляли для изготовления церковного вина.
В конце концов Большой Апельсин получил свое имя от того плода, который отнюдь не с самого начала произрастал на этих засушливых землях.
Апельсин был составной частью ежедневного утреннего приветствия. Он лежал тонкой долькой возле жареного картофеля. Иногда долька оказывалась потолще, тогда ее в одном месте надрезали, чтобы можно было поставить на ребро, и она делала шпагат рядом с яичницей. А не то половинку апельсина нарезали по краю зубцами, чтобы ее можно было водрузить, словно корону, на блюдо сарделек от компании “Джон Фармер” или на блюдо жареного ростбифа.
Проезжая по цитрусовым угодьям, Х. не обращал внимания на таблички с запретом. Между рядами деревьев стояли печи и ветряки, чтобы подгонять к ветвям разогретый воздух. В темной листве под безупречной кожурой вызревал концентрат, который затем обогащали витаминами.
А возле реки Х. специально посетил мемориал в честь Апельсина с пуповиной. Ему даже было неловко, что он явился с пустыми руками. Следовало бы возложить венок к памятнику Неизвестному Апельсину как знак уважения от того, кто прибыл из Швейцарии, тому, кто вышел из Бразилии.
Апельсиновый Пуп, который плодоносил зимой, и другой апельсин, из Валенсии, который делал то же самое летом, — они оба были пришлые, как и сам Х. или как лимон с Сицилии.
Это была осень для пришлого люда.
Не сказать, что роза так уж стремилась к ананасу, а перечное дерево — к ореху, но места вполне хватало, чтобы всем им расти друг подле друга. Точно так же, как и бугенвиллея превосходно себя чувствовала рядом с любым растением, а не только с сосной. Один из соседей высадил в тени бананового куста пучок эдельвейсов: он точнее других угадал отпускные цены в викторине, которую разыгрывала мебельная фирма, и выиграл поездку в Австрию с оплатой всех расходов.
Словом, зелень этой осени была полна воспоминаний. Пусть даже ореховое дерево возле супермаркета ни о чем не могло поведать, да и липа росла не там, где ей полагалось, — не у колодца перед городскими воротами, а перед автомойкой, а акациям вдоль скоростной магистрали и вообще не давали слова.
Воспоминание приходило даже вместе с папоротником. Его листья спускались вниз, до самых кнопок автомата с напитками, а изяществом своих листьев он был обязан удачной штамповке.
Зелень папоротника была почти такой же равномерно темной, как зелень пальм в баре соседнего отеля, разве что с последних регулярно стирали пыль. Кадки для пальм стояли на ножках, а опахала из пластика слегка подрагивали на ветерке от кондиционера.
Из всех видов пальм здесь с самого начала были лишь те, которые тянулись к небу тонкими стволами. И даже в минуты полного затишья можно было угадать, откуда здесь обычно дует ветер: ближе к вершине деревья изгибались в том направлении, которое он им навязал. Там, где их высадили рядами, они, как истинные товарищи по судьбе, все гнулись одинаково, но каждая из них все-таки сопротивлялась по-своему.
Щедрая на пальмы выдалась эта осень — благодаря пальмам, чьей родиной была Ява либо Средиземноморское побережье, Африка либо Канарские острова.
Стволы у них были мохнатые или гладкие, а иногда толстые и кургузые. У одних из-под венка свежих листьев лезли наподобие окладистой бороды старые, высохшие и бессильные, у других деревенели шрамы от опавших либо сбитых листьев. Многие пальмы подгоняли своим опахалом воздух к вершине, другие вонзали стилет своих листьев в воздух, словно его можно было исцарапать.
Между бетонными стенами Страхового общества и Нефтяной компании стояла одинокая пальма; когда бы Х. ни проходил мимо, по стенам бродили ее изломанные тени. А на пути к аптечному магазину из земли выпрыгивали группки по две-три штуки зараз. Едва ли по соседству сыскалась бы хоть одна улица, не окаймленная пальмами. Когда Х. начал планомерно объезжать улицы Большого Апельсина, он в любой из апельсиновых долек непременно проезжал каштановыми аллеями, которые сужались вдали. Пальмы снова и снова перекрывали горизонт, и не только возле океана.
Внезапно ветер бросил в нос поток от эвкалиптов — непривычный запах, но не столь резкий, как запах калия на свежеудобренных полях. Эвкалипт пробуждал в Х. воспоминания о мальчишеской постели, в которой предстояло исцелиться от простуды. Над головой — одеяло, в чайнике кипит вода, а вата, засунутая в ингалятор, пропитана эфирным маслом эвкалипта.
Здесь же не только воздух был отягощен запахом эвкалипта, здесь этот запах поднимался также и от земли. Порой Х. с умыслом давил подметкой серые капсулы либо растирал их между пальцами и глубоко вдыхал запах.
Под одним из таких деревьев его однажды сотряс первый приступ, так что пришлось даже ухватиться за столбик для парковки. Прохожий с собакой на поводке остановился и порекомендовал ему бузинный сироп.
Сколь естественно запах эвкалипта ни входил составной частью в его осень, сами деревья пришли сюда из Австралии, как кедр — из Ливана, как тополь — из Ломбардии или гинкго — из Китая, не дерево, а древнее ископаемое, которое в Срединном государстве ухитрилось пережить все династии, потому что держали его в монастырях, и то, что росло теперь в Большом Апельсине, приобрело устойчивость как против насекомых, так и против выхлопных газов.
Все эти корненосцы не испытывали стыда из-за того, что побросали за собой континенты и страны. Они не изображали из себя вечную природу, не делали вид, будто корни их всегда проживали именно здесь.
Многие деревья гордились тем, что прошли курс питомника, не то что малограмотные дички, даже карликовые кипарисы вели себя точно пудели, как будто садовник прибегал для их воспитания к щипцам для завивки.
Семена в Большом Апельсине распространял не только ветер, но и почта. Деревья, кусты, цветы размножались не из-за какой-то там случайной пчелы или какого-нибудь промежуточного посредника. Некогда семена прибывали в фургонах, позднее они прилетали на самолетах. Большинство из них прошло через иммиграционный пропускник, пусть даже рядом произрастали бесчисленные нелегальные посадки. Обычно у растений было не только латинское название, но и американская виза на проживание и на работу. Даже сорняки — и те были не местные.
Вот и этой зеленой осенью встречались деревья, которые потеряли свои листья. Ликвидамбара только затем и посадили, чтобы в течение нескольких недель наблюдать на его примере игру осенних красок. Поэтому Х. так и не мог забыть, что осень в других местах и выглядит по-другому, к примеру, там, где было его постоянное место жительства.
Вдобавок той же осенью цвели деревья родом из южного полушария. И даже произрастая ныне в Большом Апельсине, они придерживались той смены времен года, которая совершалась у них на родине. Так, например, они покрывались цветами, когда на родине у них была весна, а в Большом Апельсине осень, осень же они справляли, когда Большой Апельсин праздновал весну.
Деревья, ввезенные как импорт, и кусты, подвергшиеся переселению, пересаженные, пришлые и эмигранты, — все они помогли тому, что эта осень стала настолько зеленой, как до сих пор не была ни одна другая. Но эта зеленая осень почти не имела отношения к календарной осени.